В одно похмелистически-безнадёжное утро меня разбудило сероглазое петербургское небо. Оно долго и жалостливо смотрело на моё пьяное тело, растянувшееся на площ-скаме, не выдержало и занюнило. Холодные капли падали на моё землистое неумытое лицо и мешали спать.
«Мама, ну не плачь, я исправлюсь, - пробормотал сквозь зубы и сообразил. Родительница-то уже три года назад как помре. Так, кажется, выражались классики русской литературы. И обдало меня ледяной волной. Похлеще питерского дождя и промозглого ветра, дувшего с Невы. – Кто же тогда льёт слёзы над проспиртованной жизнью алкаша Митьки Миронова? Жена? Ну уж нет! Она только пилить умеет да возмущаться. Шестилетняя Маринка, плоть и кровь моя?»
Устав от этих судов да следствий, я открыл глаза и увидел лишь свинцовое небо, рваные облака и носящихся в вышине птиц. И понял, что плачет-то небо. Единственное близкое мне существо. И так горько стало, такая жалость нахлынула по отношению к самому себе, что впору слезу пустить.
Встал, отряхнулся и оглядел панораму городскую. Площадь, скамейки, лужи, отражающие плачущее небо, тучи и неизменных птиц. Чуть поодаль сгрудились скульптуры. Исписанный ругательствами ангел с провалившимся носом. Ни дать ни взять наш дворник, сифилитик Славка. И лицо такое же зеленоватое да несчастное. Треснувший лев, жертва пьяной шпаны. И монумент какому-то герою отошедшей в мир иной эпохи. «Эх, старые времена! Хорошо тогда было. Дети строили разумное, мудрое, вечное и памятники не громили. Да и алкашей вроде меня практически не наблюдалось».
- Тьфу, пропасть! Всегда ведь ненавидел разговоры о политике. А тут на тебе! Приплыли! Вот что водка палёная с людьми делает. Кстати, с кем это я вчера пил? С Валеркой Жировым? С алкашкой Зинкой из пятого подъезда? Или с этими изнасилованными временем перемен скульптурами? – только теперь я понял, что говорю вслух, и редкие прохожие смотрят в мою сторону с жалостью и страхом. – Нет, был какой-то светлый, с волосами до плеч. На глиста похож, а губы так и кривятся в улыбочке евангельской и всепрощающей. С детства таким морды бил. А тут... Тут даже в спор с ним вступил. О чём же мы базарили? Да об осени. О том, что такое это сопливо-слезливое время года. Я говорил, что оно — смерть. Гибель надежд, природы и близких тебе людей. А Евангел сказал, что это время перемен. Ну их всех нафиг с этими переменами!
- Абсолютно с вами согласен, - кажется, до бомжа в старомодном коричневом пальто долетела моя последняя, исполненная яда фраза. Ибо он перестал собирать с мокрого асфальта окурки и повернулся ко мне. – Слышите звук, чувствуете запах?
Я невольно принюхался и прислушался. Ну, чисто волк на охоте за зайцем. И, действительно, уловил сильный воньромат гари и какой-то раздражающий звон. И представилось мне, что жертвы этой сырой петербургской ночи, не дожившие до утра, ходят по улицам Северной столицы, закутавшись в простыни и гремя цепями. Прям привидения из древнего английского замка. Да, похмельный синдром иногда наводит человека на странные мысли.
А дымозапах? Ну, в этом как раз нет ничего мистического. Может, цветы жизни нанюхались клея и подожгли мусорку, или дворник дядя Вася принял с похмелюги октябрьские листья за блондинистых ведьм? А что если кому-нибудь авто подожгли или магазин? Что ж, это бывает в наши тревожные дни. Даже пенсионеры такому раск... ой, извините, такому положению вещей не удивляются.
- Нет, нет и нет. Догадки твои прозаичны и грубы. Цепи и правда звенят. Порвали наши сограждане оковы, а что с этими рваными да ржавыми железными путами делать, не знают. Сорванец-ветер играет ими, цепями этими, а люди стоят, рты разинув, - бомж пришёл в настоящий экстаз.
- А запах гари? - я и сам не понимал, зачем продолжаю эту в высшей степени бессмысленную беседу.
- Это ангелы жгут в небе корабли. Они раньше матросами работали. А теперь зарплату по полгода не получают. Вот и взбунтовались.
Я решительно зашагал прочь. Весь этот бред начал меня утомлять.
- И что же дальше? Что будет с нами и нашим несчастным залитым кровью отечеством? - прокричал мне вслед коричневопальтный дедок.
Я сделал вид, что не расслышал сей риторический вопрос. Разговоры о политике ненавижу всей душой, сумасшедших тоже обхожу десятой дорогой. А уж когда эти две радости в одном флаконе...
И вот шлёпал я по лужам, топтал отражавшееся в них пепельное небо да птиц-сорванцов. Недалеко от моста пацанята, по виду чуть старше моей Маринки, затеяли потасовку. Да что там, настоящую разборку. Кидали друг в друга камнями с таким остервенением, будто и правда хотели убить. «Вот ведь... новорусята!» - проворчал я сквозь зубы и уже хотел вмешаться, но передумал. Это раньше ребятня боялась учителей, родителей, октябрятско-пионерских собраний да милиции. А сейчас им закон не писан. Метнут булыжник в мою многострадальную голову, и... пиши пропало.
Я долго стоял на мосту и задумчиво смотрел на Неву. В этот ненастный день она почернела от горя и падавшей с небес копоти. Пепла сожженных ангелам кораблей. Ангел... А ведь мой вчерашний собутыльник именно так себя и называл. «Я, - говорит, - Ангел. Кликуха у меня такая». Пили водку, слушали «Что такое осень?» Шевчука. И спорили о том, что же символизирует сей насморочно-простудный сезон.
У меня в сентябре братишка младший, Юркой звали, на мотоцикле разбился. В ноябре мать богу душу отдала. Потом, спустя много лет, я потерял работу и превратился в алкаша Митьку, презираемого всеми. И произошло это не когда-нибудь, а в октябре.
- Да ненавижу я вашу осень! Смерть это. Для всего и всех. И перемены ваши в гробу видел. И тебя, сволочь евангельская! - думал, обидится мой случайный дружок да уйдёт. Так ведь нет!
Смотрел на меня с улыбочкой свидетелеиеговской и вдруг сказал:
- А я знаю, почему тебя эта песня раздражает. Ты ведь под неё умер.
- Как это? - даже опешил. - Гляди, я же живой и никакой не призрак!
Дальше мои воспоминания обрывались.
- Кругом одни психи. Вот тебе и время перемен, - пробормотал я.
Пронизывающий ветер шмыгнул вечно простуженным носом в знак согласия. Нева тяжело вздохнула. А мне вдруг представилось, что за рваными тучами какой-то другой мир. Там всегда лето и тёплое-тёплое море. Ангелы на кораблях никогда не сквернословят и готовы помочь даже такому алкашу пропащему, как я. «Уехать, что ли, из страны? Да кому я там нужен? И вообще где родился, там и пригодился. Моя родина — город на Неве. Вот и должен я хранить верность до гроба этой печальной и поэтически-прекрасной реке», - так и бродил я по холодным и грязным, засморканным осенью улицам, пока Санкт-Петербург не скрылся во мгле от меня и других жителей - бедных, богатых, сумасшедших и здоровых.
Замёрзнув до костей, завалился в первый попавшийся кабак. Заказал стопарик, и опять подсел ко мне этот глист по кличке Ангел. Ангелы бы его взяли!
- Ну как тебе загробная жизнь? Раствориться в песне — неплохая идея, правда? Всяко лучше, чем лизать сковородки в аду или бродить по серым пустошам чистилища, - и голос такой мерзкий, прям до тошноты.
- Что ты несёшь, урод? Я ведь жив! - заорал так, что у бармена за стойкой очки с прыщеватого носа спали.
А Ангел протянул холёную руку с розовыми, как у младенца, ногтями и коснулся моего сомнительной чистоты лба.
И вспомнился мне сырой осенний вечер. Пробирался я домой чуть ли не ползком. Матерился, пару раз помочился в подворотне, а потом... потом растянулся на проезжей части. И подняться не могу. Прямо паралич какой-то сковал моё отравленное водкой да суррогатами тело. И слышу: несётся на полной скорости джип или Мерседес. А из колонок на всю улицу звучит:
Осень, в небе жгут корабли,
Осень, мне бы прочь от земли.
Там, где в море тонет печаль,
Осень тёмная даль.
А дальше крики честных обывателей, сирены «скорой помощи» и произнесённое усталым медбратом слово «Мёртв». Перенёсся я в свою дурно пахнущую, заваленную всяким хламом квартирёнку и долго пил водку с Ангелом. Этот недоносок пришёл за моей измызганной, истёртой до дыр душой, а я и не догадался. Спорили об осени, слушали ДДТ, а потом Ангел заметил:
- Водка это хорошо, но пора и о твоей судьбе подумать. Добрых дел у тебя нет совсем. Откровенных злодеяний вроде бы тоже. Разве что жену ты до ручки довёл и отцом был неважным. В ад тебя отправлять вроде бы не за что, для рая рожей не вышел. Извини, конечно.
И задумался Ангел, закручинился. И осенило вдруг моего собутыльника Сусального.
- Слушай, какое у тебя самое яркое предсмертное впечатление?
- Песня. ДДТшная. «Что такое осень?» называется. Что же будет с родиной и с нами и всё такое.
- Так вот я переведу тебя в город, о котором поёт этот Шевелёв или как там его?
- Шевчук, - поправил я.
- Ну, Шевчук так Шевчук. Это не он, кстати, сейчас орёт так, что чертям, виноват, ангелам тошно?
- Он, - коротко бросил я.
- Ну, так я пару раз песню послушаю, представлю всю эту картину, а потом твою душу туда и переправлю.
Ну, сидел, слушал, и я вместе с ним. «Что-то в этом не то», - решил я, а потом... потом утонул в какой-то вязкой мгле. В той, куда Санкт-Петербург, по словам ДДТшных умников, прячется. Ну и... проснулся на скамейке, а дальше вы сами знаете.
- Ну что, вспомнил? – Ангел щёку рукой подпёр. Ну, прямо Сеня Птичкин, отличник из нашего класса, которого я как-то раз головой в унитаз макнул.
- Врёшь ты всё, сволочь просветленная! Я жив, жив, жив! – заорал в эту бледную харю и... и... и проснулся.
Оказался опять в своей квартирёнке «хрущёвской» среди грязной посуды да пустых бутылок. Голова болела страшно, кости от неудобного положения тоже. А за стеной, у наркомана Лёньки, оглушительно звучала композиция ДДТ «Что такое осень?»
Что такое осень — это небо,
Плачущее небо под ногами,
В лужах разлетаются птицы с облаками,
Осень, я давно с тобою не был.
В лужах разлетаются птицы с облаками,
Осень, я давно с тобою не был.
И вспомнил я, как осенью от меня ушла жена и дочку забрала. И правда, кому нужен безработный алкаш? Я тогда совсем утонул в водке, как легендарный Ванюша из песни Башлачова. Только меня ещё пока никто не прибил. А надо было! Со стоном и матом подошёл к окну и взглянул на заросший тополями двор. В гости к спальному району Санкт-Петербурга заглянуло лето. А Осень, словно старая облезлая кошка, отсыпалась где-то в подвале.
«Так что фигня этот сон. Чего только не приснится с похмелюги да с соседями-меломанами. Время года, место пробуждения – всё не то. Кошмар это обычный, алкогольный. Не бери в голову», - но тут меня всего как будто варом обдало. Пришла мне в голову странная, какая-то бабья мысль. Что если сон этот вещий, мамаша покойная мне знак дала или братишка, на мотоцикле разбившийся, будущее показал? И что же тогда? Тогда... Тогда попаду я под колёса какой-нибудь крутой тачки месяца через два или три. И придурковатый Ангел сделает меня героем мрачной и тревожной песни.
«Ну что же, всё ещё можно исправить. Бросить пить, на коленях вымолить у жены прощение, найти работу, по субботам водить Маринку в зоопарк. А пока... пока выпить рюмочку. Ну, чисто для поправки здоровья. А потом ещё одну. И ещё...», - так думал я под мозгодробительные слова песни, доносившейся из-за стены:
Что такое осень — это ветер
Вновь играет рваными цепями,
Осень, доползём ли, долетим ли до ответа,
Что же будет с Родиной и с нами.
Осень доползём ли, долетим ли до рассвета,
Осень что же будет завтра с нами?
- Всё-таки когда-нибудь застрелю этого Шевчука, - беззлобно пробормотал я, опорожняя стопарик.
- У самих револьверы найдутся, - послышался блеющий, всепрощающий голос великого певца...
Конец