Командировка. День за днём и день как день. У водителя день измеряется не часами, а километрами дорог, намотанными на колёса, населёнными пунктами, оставленными за задним бортом, неразбуженными фугасами у обочин, да паутинками или звездопадом расстрелянных лобовых стёкол. Это поначалу каждую колонну отмечали в записных книжках, старательно выписывая название населённых пунктов, выпустивших и пропустивших. Поначалу. Потом каждое название въелось серой и всепроникающей пылью Чечни в одежду, кожу, сердце и мозг. Там, внутри, своя записная книжка дорог, примет и особенностей.
Урал ревёт, везя очередной груз в Грозный, в Моздок, Гудермес…
Урал стонет, фыркает, огрызается врезаясь в плывущий от жары воздух. Как в реку и с горки, и с разгона, на кураже. Плывёт, разгоняя его в стороны, смешивая с такой же обжигающей волнами пылью дорог войны. Можно, конечно, выехать и проскочить и город, и километры по холодку. По утру. Встать часа в четыре, до утренней молитвы мулы, до появления малинового шара. До того… В пять солнце начнёт выползать в лёгкой усмешке пялясь на самонадеянную не просыпающуюся ночную свежесть. Осматривать здания и руины, играться в капельках зазевавшейся росы на замершей листве садов. А в шесть красный столбик термометра начинает подниматься. Устроил соревнование с солнцем – кто выше. И пока собирается колонна, определяется маршрут, состав, построение, белый палящий шар вверху, а шкала термометра от стыда и своего бессилия перед природой покраснела от самого низа до самого верха.
Почему-то очень захотелось персиков. До невозможности. Но вчера в Моздок пришли поздно и только что успели с Топорковым перехватить по шашлыку напротив мобильного отряда и упасть в ночь без снов. В пропасть.
Утром разбудили, по холодку накормили рисовой кашей, пока ещё получается есть. Каша-то с маслом! А масло в холодильнике! Ну и что, что лежит на подносе оплавленным кирпичом, ну и что?! Зато прохладное. Не застывшее. И если ложкой отгребёшь и поторопишься, то растает окончательно в тарелке, а не будет плакать по полу по маршруту холодильник-тарелка…
- Топорков!
- Я!
- Матусевич!
- Я!
- Сегодня замыкающие калининградцы! Выход по маршруту, через Горагорск, Старые Промыслы - в мобильный отряд Грозного. Идём через полчаса. Не задерживаясь. Инженерная разведка доложит, что там и как, и пойдём. За нами в интервале, наверное, до часа пойдут федералы. Потому не растягиваться.
- Жень! Вот и покушал я персиков!
- Анатольевич! Да в Грозном будем – купим.
- Грозный там. За перевалом. А персики тут, в Моздоке. Где их там найдёшь?!
- Вить! Ты как в последний раз! Персик он что фугас – когда надо тогда и найдётся.
- Тьфу на тебя! Валентинович! Накаркаешь сейчас! Тьфу, тьфу, тьфу.
- Расплевался! Всё будет хорошо! Мы же вместе.
Моздок выплюнул колонну с облегчением. Почему-то не было вертушек, осматривающих окрестности пути-дороги. Горагорск прошли спокойно, как всегда, на скорости и нервах. Открытые окна не спасали. Расплавленный воздух врывался и бил, и жарил, и плавил. Хрустящая от соли форма снова напитывалась потом. Высыхала, прижав к себе пыль. Вода в бутылке слегка кипела и пить её ой как не хотелось – напиться не напьёшься, а вот обжечься это запросто.
Обычно дорога манит убегающими в даль лужами и водоёмами. Давишь на газ, спешишь к ним, а они дразнят и манят, мерцают и тают. В этот раз дорога манила персиками. Холодными, сложенными на большом круглом подносе. Египетской пирамидой и холодом веков. Вон там, за поворотом, крутятся. Дразнятся своими красными, жёлтыми, розовыми боками. Смеются и кричат:
-Догони! Поймай! Возьми! Попробуй!
И давишь, давишь, жмёшь теряя реальность и подгоняя впереди несущегося Женьку Топоркова. А вместо персиков килограммы пыли, выплёвываемые сгустками грязи… в открытое окно…
Грозный. Наконец-то! Дома, заборы, деревья, пыль…
В колонне опасно ехать головной машиной – её атакуют, взрывают, стреляют первой, чтобы остановить колону. Второй и как правило одновременно с первой расстреливают и взрывают последнюю – чтобы лишить возможности двигаться. Ну, а потом – тир. Расстреливают что понравится, а если организованно, то каждый ту машину, которая назначена. Тогда и шансов почти ноль. В этот раз, или пристреливались или пугали, из-под заборов какого-то большого промышленного предприятия Катаямы, обстреляли. Не смело, как-то, жидко. Но слышно. Ровно столько чтобы понять и дать по полной всей мощи моторов вперёд. Пощекотали серединку. Основной удар пришёлся по Женьке. Выстрел из гранатомёта попал ему в переднее колесо превратив резину в лохмотья и откинув передок в сторону подразвернув машину. Пять, десять, сотня, кто их знает, жал начали рвать кузов отбрасывая в стороны просыпающимся дырками, дымящимся сбиваемой пылью брезентовый тент. Пять, десять, сотня термитов изгрызли кузов осыпая щепой дорогу. Что они там искали? О чём думали? Явно не о Витькиных персиках или о высотах морали. Жизнь в бою — это доли секунды: это персики, Родина, жена, дети, дорога, друг…
Женька уже выкатился из машины, автомат расцвёл нежной розой очередей. Разрывы от подствольника проухали ночным филином. Колона ушла. Обошла на скорости. Ей нельзя оставаться. Главное уйти от обстрела и вернуться и помочь. Или отомстить.
А тем, кто остался, как повезёт.
Сила шофёра в баранке и не думать, а делать. Крутить и давить на газ. Тут не до персиков. Машина вправо, газ до упора. Вперёд. Задом к Женьке. Прикрыв. А тот так же не думает. И пока меняются магазины, разогревается ствол, уклоняешься от звёздочек разлетающихся стёкол, отмахиваешься от гильз, бьющих в лицо, он цепляет трос и прыгает в кабину. По пути орёт матом. Что не важно. Главное он в кабине, главное он в одной связке, главное вместе. Главное, чтобы выдержал трос, а там разберёмся что и как.
Вышли.
Остановились у дома. Где-то впереди ополовиненный памятник трём дуракам. Выскочили одновременно. Общупали друг друга. Посмотрели в глаза. Обнялись. Сели. Свалились под забором. Под деревом. Смеясь. Щупая себя по карманам выискивая. Спички, сигареты, зажигалки… вытирая брызгающие слёзы… Смеясь… Живы!!!
И когда почти перестали дрожать руки, стих шум сердца, вздохи взмыленных Уралов и рокот прогремевших над головой в даль вертолётов, наступила тишина.
Звенящее солнце. Тень. Шелест листьев. Дурашки воробьи. Дурманящие запахи жизни.
И бомбой. Между ног. Смачным чавканьем. С высоты. Персик.
- Чмак!
Потом ещё и ещё. Персики, переспевшие, потревоженные тишиной падали и падали. Из них, сплющенных, потерявших форму проклёвывались и выглядывали блестящие косточки. В ожидании новой жизни…
- Ну, что Евгений Валентинович? Накаркал?
- А Вы Виктор Анатольевич, ловите и кушайте…
Вечером упросились в отряд. К своим. В детский садик. На Минутку на минутку или на ночь. К своим. Заодно и воды привезти. Вода она всегда на вес золота.
Командир отряда Лосев, вышел навстречу и пока Женька возился с бочкой:
- А ну, зайди!
Сели за стол с документами.
- Рассказывай. Говорят, ты там с Топорковым в Старых Промыслах наперегонки гонял?
- Товарищ полковник! Да Вы что! Так, слегка, получилось.
- Ага… После вас там целую колонну через час… очень…
- Не повезло…
- Молодцы, что вместе…
Встал, достал из тумбочки бутылку водки, большой хрустальный бокал. Наполнил.
- На!
- Товарищ полковник! Я же за рулём!
- Сегодня с нами. Дома. Пей я сказал! И бокал не разбей – он настоящий, чешский. Видишь, Богемия написано? Пей!
И когда выпил:
- Иди к пацанам, общайся… Да! На! Закуси.
А на протянутой руке небольшой, розовощёкий персик…