Каждая из книг Ремарка — а при жизни он опубликовал их немногим больше десятка — это свидетельство времени и личного становления писателя. Опыт пережитого, но это и работа над образами и картинами жизни, глубокие философские наблюдения и обобщения.
Роман «Ночь в Лиссабоне» увидела свет в 1962 году в Кельне, в издательстве «Кипенхойер и Витч». Ремарк посетил Германию в связи с выходом издания и в интервью обозначил свое осуждение строительства Берлинской стены (была возведена 13 августа 1961 года). В то время Ремарк жил в Соединенных Штатах со своей последней женой Полетт Годдар. Роман написан от лица эмигранта, спасающегося от нацистов. Если в романе «Триумфальная арка» эмигрант, беженец Равик мог нелегально жить и работать жить в Париже и даже был по-своему счастлив, встретив Жоан Маду, то в романе «Ночь в Лиссабоне» звучат горькие слова: «Мы были людьми до сентября 1939 года. И до тех пор, собственно говоря, не имело значения, настоящие у нас паспорта или фальшивые. Правда, это оказалось далеко небезразличным, когда началась «странная война». Ремарк описывал "странную" войну, его интересовало то, что было накануне Второй мировой. В этом его романе находим, если можно так сказать, энциклопедию эмигрантской жизни в канун Второй мировой войны, «oдиссею страха» эмигрантов, интернированных, высланных и высылаемых и тех, за кем следят.
«Я войду вместе с тобой в холл, – сказала она. – Мужчина с женщиной не так подозрителен, как один. – Ты быстро овладеваешь этой наукой. – Я научилась этому еще до того, как ты вернулся. Во времена доносов. Национальное возрождение, о котором они кричали, похоже на камень. Когда его подымешь с земли, из-под него выползают гады. Чтобы скрыть свою мерзость, они пользуются громкими словами».
«Эмигрант не жил, а существовал, многое диктовалось страхом, опыт унижения и страха: «Ночь был звездная и тихая. Мне казалось, я слышу слабый шелест растущей травы. Вы знаете, как в минуту опасности меняется зрение, оно становится другим, не таким собранным и острым, но более широким. Будто видишь не только глазами, но и кожей, особенно ночью. Видишь даже шорохи. Все тело становится чутким, оно слышит. «Всегда есть две правды: с одной рвешься вперед, очертя голову; а другая похожа на осторожный ход, когда думаешь прежде всего о себе. Но за истекшие пять лет я понял, что когда без оглядки бросаешься вперед, то можешь в ответ получить пулю, и этому не следует удивляться».
«Каждый день прибывали все новые группы испуганных людей. На фронте еще не был убит ни один человек – шла «странная война», как выражались остряки того времени, – но уже повсюду нависла зловещая атмосфера утраты уважения к личности человека, которую неизбежно, как чума, приносит с собой война. Люди больше не были людьми, они подвергались классификации по чисто военным признакам – на солдат, на годных или негодных к воинской службе и на врагов».
«На следующий день нас погрузили и повезли на юг, к Пиренеям. Тоскливая, тревожная, смешная и печальная одиссея страха, бегства, бюрократического крючкотворства, отчаяния и любви началась».
« Слова! Откуда их у тебя столько? Разве хорошо, что мы сидим так и разговариваем? Или у тебя там всегда было общество, что ты научился так говорить?– Нет, – сказал я. – Совсем напротив. И именно поэтому слова вдруг посыпались из меня, словно яблоки из корзины. Я так же подавлен этим, как и ты». Точно подмечено!
Герои романа называют вещи своими именами, звучат смелые, фантасмагоричные преувеличения, впрочем, вполне оправданные: «А ведь мы едва лишь успели заговорить о войне. И тут же возле нас возник ее призрак: черные мундиры, мертвенно-бледные лица, серебряные черепа на фуражках, черный лимузин. И сразу показалось, что тишина ночи наполнена не дыханием роз, а горьким запахом полыни и тления. Когда поднялся шлагбаум, «мерседес», как черная торпеда, рванулся в темноту, оставляя позади другие машины. Его фары бросали перед собой два мощных луча; в их резком свете все бледнело и теряло краски, а деревья мгновенно превращались в безжизненные черные скелеты».
«Апокрифическое бытие». Герой живет по документам умершего Шварца. «Почему апокрифическое? – Подставное, скрытое, анонимное – жить под эгидой мертвого. Можно назвать как угодно: двойная жизнь, жизнь в подполье, вторая жизнь. Скорее всего – вторая. Такой она мне кажется. Мы – будто потерпевшие кораблекрушение, лишенные всех воспоминаний. Нам не о чем сожалеть. Потому что воспоминание – это всегда еще и сожаление о хорошем, что отняло у нас время, и о плохом, что не удалось исправить».
«Из швейцарской тюрьмы можно написать. Подожди с неделю. Если ты ничего не услышишь обо мне – возвращайся назад. Елена посмотрела на меня долгим взглядом. Она знала, что я имел в виду. Из немецких тюрем письма не приходили».
«Ненависть – это кислота, которая разъедает душу; все равно – ненавидишь ли сам или испытываешь ненависть другого. Я узнал это за время своих странствий».
— Должно быть, дождь пробуждает в вас повышенную эмоциональность и склонность к демагогии, — сдержанно отвечает Бодендик. — И вам, как видно, хорошо известно, что с помощью ловких пропусков, извращений и одностороннего истолкования можно вызвать сомнение в чем угодно и опровергнуть все на свете.
— Известно. Поэтому я и изучаю историю. В школе и на уроках Закона Божия нам постоянно рассказывали о темных, первобытных и жестоких дохристианских эпохах. Сейчас я снова читаю об этом и нахожу, что мы от тех времен недалеко ушли, — я оставляю в стороне развитие науки и техники. Но и их мы используем главным образом для того, чтобы убивать как можно больше людей.
— Если хочешь что-нибудь доказать, милый мой, всегда докажешь. И обратное — тоже. Для всякой предвзятой точки зрения всегда найдутся доказательства.
И в этом же романе звучат глубокие, мысли, как свет среди тьмы: « Терпимость… Бережное отношение к другому. Понимание другого. Пусть каждый живет по-своему».
«Счастье — такое относительное понятие! Кто это постиг, редко чувствует себя совершенно несчастным». И в этом весь Ремарк, писатель-философ.