Какое у нее сегодня ощущение? Другое. Прошёл почти месяц с последней встречи. Нет, меньше, конечно. Дней двадцать. Ей кажется - двести.
Еще потому что в тот раз ничего не было, почти ничего. По ее просьбе - месячные были, а теперь эти редкие события тяжело переносятся, не так, как раньше. Поцелуи, объятья, дрожь и стоны - да, но все же она-то его не почувствовала. И, что бы там ни было, организм хирел без мужской ласки, любой, даже чисто физической. Появлялись депрессии, чувство бессмысленности и однообразия жизни, ощущение старости и не-легкости на подъем.
Все труднее и страшнее казалось набрать его номер. Да еще он учудил опять что-то - прервалась связь, когда он был в лесу, а затем он не перезвонил. Она восприняла это болезненно. Тем более, что в последний год закидонов почти не было. Лечить ей пока было нечего, то есть звонить пришлось бы лишь с целью общения, а на таком фоне - собственной ненужности - не хочется.
Да еще эти его предыдущие выходки, с почти что криком: "Я не приеду!". В смысле - за ней, чтобы привезти ее в стоматологию. Слишком резкая, почти испуганная реакция. Муж так же быстро отвечает "Нет!" - не дослушав, - когда боится, что его вынудят сделать что-то, что он считает "ужас-ужасом". А после, если Лиля объяснит, что просьба заключается в другом, вполне сносном для него действии,- облегчённо соглашается. Значит, и Максим чего-то... боится. Скорее всего, что просьбы станут регулярными, если он хоть раз согласится привезти ее из самого дома. Другое дело, когда троллейбус завез не туда.
Единственный был приятный момент - конфеты, да очередная бутылка (из под водки, с надписью "Перепелка") чистейшего самогона для нее. Пригодилась, когда в гости приехала подруга, - они смеялись тогда: "как вкусна перепелка!", хотя выпить смогли совсем немного. Подруга по причине присутствия рядом строгого мужа, а Лиля просто не могла. Даже приятный алкоголь не шел. Она только засыпала, и погружалась в глубокую тоску и тошноту.
В машине Максим достал кулечек с остатками конфет.
Лиля подставила ладошку. Максим бросил в нее пару штук.
- Еще! Еще! - (голосом Маши). - Мишка! И это все - мне!
- Нет, - почти жалобно сказал он. - Я ничего не ел сегодня, хоть две оставь, голод перебить... Мне в гараж еще. Домой часа через два попаду.
Дома она выложила конфеты и "Перепелку" на стол, отошла на минуту, а вернувшись в кухню обнаружила, что муж дожевывает ее конфеты, а фантики уже валяются в ведре. Ей показалось, что ее ударили, но она промолчала. Подняла и разгладила фантики, любовно спрятала в ящик трюмо.
Сегодня она мучительно соображала, что надеть. У нее было новое фирменное короткое жёлтое платьице, счастливое: в нем она прокатилась, наконец, на лошади, и всем нравилась. Купила с рук за двести рублей. Упаковка туалетной бумаги столько же стоит. Отличная все-таки вещь - Авито и подобные сайты. Недавно она так же приобрела кожаные зимние сапоги за триста рублей! Сапоги оказались очень широкими (потому их и продавали), но для тех случаев, когда не особо важна эстетика, в них идеально влезут толстые рейтузы, и будет чудесно! Потому что обычно рейтузы она носит с сапогами из кожзама, полностью ободранными и без набоек. Только для "выхода" у нее имеются красивые сапожки. Наконец-то дерьмоступы отправятся на помойку.
Но жёлтое платьице ей уже надоело. А есть еще две летние юбки (которые "только для Максима"!), клетчатое любимое платье, несколько нарядных старых (в идеальном состоянии, поскольку надевались считанные разы), и одно белое, полупрозрачное: с кружевом, удлинённым подолом сзади, с открытыми плечами. Изумительное. А он его еще не видел. Хотя загорелые ноги лучше бы смотрелись в шортах. И образ был бы более молодой и стервозный. Но она хочет белое, вот хочет! Совсем его не носила, только фотографировалась когда-то давно. Невестинское напоминает. Глупо. Хотя ходят люди в белом кружеве, гуляют. Но не к стоматологу! Но она хочет белое!
Сегодня ей в очередной раз снилось несуществующее место, которое во сне принадлежит ему. Словно бы вход в гараж, но комната с кроватью, и кухня, и кабинет. Раз десятый, или двадцатый она видит это место во сне, знает там все. Хотя этого места нет. А может, есть? Как всегда, самого Максима она там там не находит, зато встречает тревожащмх ее чужих людей, компаньонов, что ли. В этот раз она видит в подсобке гладильную доску с утюгом и женским платьем; боль ревности обливает горячей волной.
К чему такой сон? Плохо все? И чувствует она себя ужасно именно сегодня. Приходится пить лоперамид, обезболивающие; кофе... Есть не хочется, хотя голод ощущается. В доме прохладно. На улице оказывается пекло без ветерка. Зачем она взяла с собой джинсовую ветровку? Как тяжело идти. Наверное, она глупо выглядит. Сегодня надо было что-то ультрамини ультраголое надевать. А она в длинных кружевах, и с курткой в руках.
Зато сегодня день рождения у ее любимой подруги. С утра (точнее, днем, - это для нее утро, для нормальных людей обед) она отправила поздравление, и настроение улучшилось. Счастье, когда есть в жизни люди с родственной душой. О них приятно думать.
Она не хочет сегодня прислушиваться к своим ощущениям. Или лукавит сама перед собой, потому что прислушалась? Да нет, ей страшно. Она не уверена, что он помнит о ней, что вообще придет. Давно договаривались. Но она хочет к нему, она так соскучилась! Это она знает точно. Только не знает, что с ним делать. Без него плохо, невыносимо. А с ним.. он чужой, у него свои дела, свои интересы.
Она просто молится. Очень по-детски. "Пусть все будет хорошо, Господи, ну, пожалуйста! Просто хотя бы не очень плохо."
Сплошной дискомфорт. Автобус набивается народом, к ней подсаживаются несмотря на разложенные по сидению кружева. Лиля предусмотрительно смахивает их. А музыку не выключает - неизвестно зачем. Это, скорее, навязчивый невроз. Ей не хочется музыки.
Никто не выходит ни у вокзала, ни вместе с ней, что странно. Жарко, душно. Набитый людьми автобус мягко и тяжело прошамкал колесами мимо нее, обгоняя. И ладно, спасибо, что довез. Телефон проиграл любимую мелодию три раза, и замолк прежде, чем она успела ответить. Набрала сама, даже не задумавшись, что сие могло означать.
- Мы ведь сегодня договаривались?
- Да.
- А я тут лежу...
- А я уже здесь. Ну, почти.
Где лежит - ждет ее, или дома - забыв про нее? Городской шум поглощал интонации и слова.
- Хорошо, заходи тогда.
Нырнув в прохладу тенистого двора (вот никогда она не подойдёт со стороны главной улицы, ей нужно пройти двором, это медитация такая), Лиля сделала пару селфи на фоне зелени. Субару не было видно, что несколько опечалило, хотя она и знала, что он просто часто ставит ее в соседнем дворе, куда потом можно долго идти под ручку.
Обошла дом, открыла заветную дверь и оказалась в полной темноте.
Тишина. Кроме ее музыки, конечно.
Что-то удержало ее от фразы: "Вечер в хату".
- Привет.
- Привет тебе. Заходи, садись.
- Совсем не видно ничего. И жарко даже здесь. Отопление дали?
- Нет, конечно.
Лиля бросила сумку, включила свет в туалете, зашла и потрогала полотенцесушитель.
- Конечно, дали. Труба горячая. В смысле, воду горячую. Этого достаточно.
Прошла на кухню... то есть в подсобку, выпила чашку воды. Возле ее чашки обнаружился очередной маффин в целлофане. А вот горячего чаю не хочется, обидно. От воды стало полегче, но все равно ее не покидало какое-то нервное раздражение, желание ускорить все действия.
- Говоришь, там жарко?
Он встал и включил свет. Увидел ее, на несколько секунд застыл на месте, издав неопределённый звук, который нельзя было назвать иначе, чем "слова застряли в горле". Реакция порадовала Лилю, она уже успела забыть, что одета в почти свадебное платье, а на голове у нее некая корона из волос. Все было просто - она не успевала уложить волосы, заплела косу набок, а затем, из-за жары, подняла их наверх и закрепила резинкой. Она собиралась снять все это сооружение перед тем, как войти, расчесаться, глядя в камеру смартфона. И просто забыла. А он оторопел. Но почему бы ему не сказать комплимент, как сделал бы любой нормальный? Нет, эмоции "Штирлица" проявляются лишь невербально.
("Ах ты, боже мой, не в том ли разгадка? Ведь я сама недавно была такой же дикаркой. Я сознательно приучала себя хвалить и говорить комплименты даже женщинам; испытывая сильные эмоции, я молчала о них. Могла сто раз сказать "люблю и целую" по телефону тётушке, например, но это звучало деревянно и было мучительно, и, честно говоря, не столь искренне. Лишь последние годы я стала понимать, что можно, и приятно высказывать свои чувства тем, к кому действительно их испытываешь, кем восхищаешься. Но, опять-таки, - в тот самый момент, когда тебя распирает от эмоций к самому, самому человеку, - сказать ему словами это почти невыносимо. Я всегда злилась, что люди не понимают меня: неужели не видно по моим глазам, объятьям, желанию быть с человеком, - все мои эмоции? Неужели надо проговаривать? Я могу обсуждать любые, самые щекотливые темы, но без пафоса, без "находясь в моменте", - как бы отвлеченно-дружески, рассуждая про "людей вообще". Мне нравится, что с ним мы теперь обсуждаем все самые интимные детали, и это не выходит стыдно или обидно, потому что мы уверены друг в друге. Парадоксально. При полном непонимании и шаткости отношений мы настолько уверены и открыты в интимных, как никогда не были с мужем за много лет. Всегда грозила опасность "сказать что-то ужасное, после чего "никогда не встанет больше", да и сама порой думала, как выгляжу в его глазах до, во время, и после. Не в плане внешности, в смысле: "хорошо ли посмотрела", "а если он видит, что я улыбаюсь, что думает", "так ли среагировала, если у него не сразу получилось, или наоборот, слишком сразу", - хотя в целом все было замечательно, когда было, конечно."
С Максимом таких вопросов не возникало, не могло возникнуть. Процесс захватывал от начала до конца как аттракцион "Американские горки", - невозможно было среагировать или посмотреть "не так", не так гладить, не так трогать. Если вдруг что-то и происходило "не так" - в основном, слишком много, или слишком сильно, - то просто пищалось о том, что достаточно уже, или озвучивалась просьба ослабить хватку (и то хватало короткого: "М-м-м", в общем-то. Изредка о том же просил и Максим, если она увлекалась не замечала, что делает больно. Но никто не обижался; просто в голову не приходило. Зато потом, после, в шутливо-дружеской форме можно обсудить словесно абсолютно все. И ощущения, и особенности роста волос, и даже изменения запаха тела и физиологических выделений в зависимости от сьеденной пищи, специй, приёма препаратов, С ним все обсуждалось настолько просто, деловито, и, главное, без страха непривлекательности, Правильно, если начать знакомство с осмотра периодонтитного зуба, трудно потом чего-либо стесняться. Впрочем, дело не в том; не только в том. Они знают, насколько притягательны друг для друга, что бы ни говорили. Как мать ребенку может сказать что угодно, обозвать чудовищем, и все равно целовать его пятки.
"Может ли быть так, что он - мое собственное отражение, еще более древнее, чем я теперешняя, когда я не могла, не в силах была озвучить восхищение, или чувства, которые испытываю к партнёру сейчас, в данный момент, а не те, что уже прошли, и потому обсуждаются легко и спокойно? Мне трудно поверить, что мужчины стесняются говорить комплименты, тем более он, настолько уверенный в себе болтун и балагур?"
Но все его балагурство являлось привычным дружеским общением - с друзьями, пациентами, сотрудниками вышестоящих инстанций, - короче, социально-адаптированное общение. Не романтичное, не комплименты. Он болтал с женщинами-пациентками, как с друзьями, очаровывая искренностью и легчайшим намёком на шуточный флирт, но никогда Лиля не слышала от него ни одного малейшего комплимента - никому. То, что вырвалось когда-то: "Господи, какая ты красивая!" - простейшая по форме фраза, - от него слышалось апокалиптическим потрясением.)
И сейчас он просто застыл, словно внезапно увидел ангела или древнеиндийскую танцовщицу, или сокровища пирамиды посреди кабинета. Издал несколько звуков в одно мгновение, напоминающих одновременно: "О! Ах! Какая...", и сразу же "Штирлиц взял себя в руки", подошёл к дверям, высунулся наружу, а затем повернул ключ в замке.
- Жарко, да! Сегодня можно бы и на озеро съездить. На Лососиное. У тебя купальника нет? Можно и без него, конечно. У меня где-то здесь плавки валялись.
Что он сказал? Что за день такой? Маффин возле чашки (негусто, зато явно для нее положено, специально); озеро. Да нет, не может этого быть. К тому же она в самом деле нервничает, и, с одной стороны, всей душой за "с ним на край света", с другой - почему-то ей сегодня важно не тянуть время. Неизвестно, почему, просто невроз такой. Может, сработала магическая фраза мужа: "Не задерживайся сильно, я хотел бы лечь спать вовремя". Да не верит она, не верит, - знает, что опять ничем не кончится. Но ведь сам предложил на этот раз, не она! Может? Да, она и в белье искупается (потом просто снимет, делов-то), и без белья. Хотя мгновенная злость: "Если ты в самом деле думал об этом, надо было сказать, чтобы взяла купальник". А вот бы он удивился, если бы она сейчас достала его из сумочки, как когда-то кипятильник!
Разговор уползает в сторону, хотя нельзя этого делать, нельзя! Надо было сразу хвататься за идею и ехать мгновенно, не дав ему остынуть.
- Пойдем делать что-нибудь скорее, не тяни время. Вставай.
- Видишь, что у меня с руками творится? - протянул кисть.
- В смысле? У тебя-то что? Мало одного, со скрюченными.
- Чесотка.
- Все та же? Опять котов гладил?
- Нет, аллергия, кожа сползает, чешется. На скипидар. Я обнаружил, что у меня аллергия на скипидар. Оградку красил, весь измазался. Ой, ужас, вон еще следы остались.
Чёрные полоски виднелись на задней поверхности плеча и локтя.
("Мне кажется, или он еще похудел? Руки, лицо." Живот только есть, и то совсем небольшой, - это даже неплохо, иначе он выглядел бы "тощим старикашкой", как она открыто сообщила ему в прошлую встречу. Она лепит абсолютно все подряд по поводу него, и он прислушивается, принимает к сведению, но не оскорбляется. Вот это качество ей в нем очень нравится. Заметил тогда только, что надо пресс качать.)
- Да у тебя всю жизнь аллергия!
- Но я не знал, что на скипидар! На его основе же мази делают, и всякое такое.
- Погода - не разбери-поймешь. Вчера к вечеру, когда мы возвращались из кино, стало прохладно. Я до сих пор все в коротких платьях ходила. А сегодня куртку еще взяла, - вот на кой? Мешает только... Зато на лошадке я покаталась все-таки. - (Она вспомнила эпопею с жёлтым платьем, купленным за двести рублей, с которым связался целый пласт жизни. Без него.) - Но один раз. Дорого.
- Сколько? Где каталась?
- В Песках. Пятьсот рублей. Раньше восемьсот было за часовую прогулку, а здесь такой круг маленький. Минут десять, не больше. Ну, так показалось.
- Так и есть, наверное. Да, дорого за круг, конечно. А они там прямо так стоят? А желающих много?
- Нет, конечно. Одна я придурочная. Увижу и все: лоша-адка, лоша-адка! - голосом маленькой девочки.
Она ясно увидела картину, мелькнувшую в его голове, сотканную из ее сегодняшнего образа и рассказа.
- А что в кино смотрела?
- Ой, про миньонов. И "Гадкий я". Такая прелесть! Смотрел?
(Сейчас он скажет, что и названий таких дурацких не знает, и мультики не смотрит. Хотя "Машу и медведя", "Богатырей" вроде как знает. Но это не совсем то, американский мультик, да еще сентиментальный до слез. Как суровый якобы злодей Грю, изобразивший - внимание! - стоматолога, постепенно влюбляется в трех сироток, которых взял к себе, чтобы использовать со своей целью, и потом жить без них не может, становится нежным папой, целует на ночь и читает книжки... А поначалу злобно говорит: "Нет!" на все их просьбы. Что-то это Лиле напоминает. Несколько конфет, маффин возле чашки лежат так, словно бы они тут "случайно". Но трогательные сказки - квинтэссенция эмоций, задуманных режиссёром. Ах, если бы роль режиссёра в жизни могла принадлежать ей полностью! Иначе получается странный фильм, где каждый актёр играет собственную партию, как хочет, считая, что его сценарий лучший.
- Смотрел. Давно. Да, они классные, чудные, помню! - он улыбается. - А куда вы ходили?
- О, а это отдельная история! Детский интерактивный центр, мы недавно про него узнали. Слышал? Нет? Мы подружились с его создателем. Максим Петров выиграл грант на этот проект. Там и праздники проводят, и в игры можно играть, и фильмы смотреть.
Она нетерпеливо крутится на месте (хочется добавить: "бьёт копытом" - именно так она ощущает возбуждение от осознания того, что якобы совсем не скучала без него, а занималась интересными вещами, знакомилась с интересными людьми. Главное, что так и есть (частично), и это радует.)
- А где это?
Она называет улицу.
- Нет, не помню номер. Ах, да рядом с "Медтехникой", вот! Теперь тебе точно понятно. Ну вставай, пошли...
- Встаю, встаю. Постепенно. Я сидел в неудобной позе, не поспал днем.
- Смотрю, как ты поднимаешься в три этапа, вспоминаю, как подруга недавно говорила про деда, который встаёт, опираясь на что-то. Деду восемьдесят восемь...
- Ну, молодец дед. У нас вон бабке восемьдесят восемь, бегает.
- Бабка вообще крутая. Бегает! Чтоб я про себя так сказала. Я вот ползаю - и то хорошо.
- Ей надо бегать. Заставляем. Належалась уже с ковидом и после операции, это ужас был.
- Понятно, что надо, не в том смысле.
Он не слышит, продолжает свою мысль.
- Сил нет ухаживать. Я же не женщина, к тому же, мне вообще это тяжело, я не приспособлен к этому.
Та-ак, на этой теме она не остановится, совсем недавно обсуждали с подругой понятия роли, предназначения, мужского-женского...
- Никакой разницы! Можно подумать, женщине легче ухаживать! С чего бы это?
- Ну, у вас все-таки материнский инстинкт есть. У всех появляется после рождения ребёнка, это же инстинкт? Защищать свое дитя, горло перегрызть врагу? Ты тоже заточена на семью...
- Я заточена на семью? Если бы! Материнский инстинкт и то не у всех! Горло перегрызть - да! Но любовь у меня появилась, только когда это стал более-менее осознанный человек. Считается, что такая любовь "отцовская". А поначалу - чувство долга, и все. Я должна перепеленать, накормить, защитить. Защитить - пожалуйста, хоть сколько. А все эти распашонки и памперсы - жуть жуткая для меня. Вот и живи с этим... Да у меня самая классная жизнь была на интернатуре, когда я вся могла отдаваться работе, учёбе, общению с коллегами. А домой приходила когда хочу!
- Одна жила?
- Да! И отлично жить одной! Нет, ну хорошо иметь какие-то отношения, чтобы человек был всегда рядом; друзей иметь, подруг, но жить одной!
Он ласково смотрел на разбушевавшуюся воительницу. Которая, придя домой, грустно подумает, созвучно старому анекдоту: "Я три часа доказывала ему, что не хочу замуж, а он все равно не предложил..."
Она садится в кресло, поправляя платье. Он закрывает окно и выключает вентилятор. Она смотрит вопросительно:
- Душно будет?
- Ну давай включу.
- А так холодно будет. Но пусть так, оставь.
- Давай, жалуйся. "Ой, все болит, ой..." Ну, рассказывай?
- Скажу, когда ты паясничать прекратишь. Бабкиным голосом.
- Каким?
- Бабкиным. Общаешься с бабками, вот и...
- А я думал, голос похож на Бабкину.
- Нет, хуже. Впрочем, не знаю, что хуже.
- Ну где смотреть?
- Справа снизу.
- Все, понятно. Ну да, ты права. Там карман под коронкой, пломба нависает над десной. Чтобы все закрыть, надо отодвигать десну и пломбировать под ней. Можно попробовать загладить.
Ей больно. Вода, призванная охлаждать зуб, брызжет из аппарата слишком сильно, опять там что-то разладилось.
- О, черт! - ругается он и поспешно вытирает накапавшее на салфетку. Он всегда очень трепетно относится к тому, чтобы не испачкать одежду, тем более, белую. Она чувствует кровь.
- Сплевывай скорее...
Снова начинается разговор. Про озеро. Он уже не хочет: сумерки, а ехать далеко. Умом она тоже понимает, что то прекрасное предложение невыполнимо технически, далеко и долго. Но ей так хочется исполнить хоть кусочек мечты! И она совершает глупость - вместо того, чтобы обесценить предложение, сказав, что, мол, нечего сейчас делать на озере, начинает уговаривать: ну хоть куда-нибудь, ну хоть на городской пляж, на набережную заедем, ну, на минуточку. Она хоть ногами по воде пройдет. Но он уже почувствовал свою власть и упёрся рогом. Правда, сегодня ему хочется быть хорошим, и отказывает он мягко, объясняя причины. Ей вдруг надоедает:
- Ты не хочешь. Ты. А можно хоть раз сделать что-то, потому что хочу я? Ради меня? - глядя в глаза неотрывно.
Он не ожидал, он думает несколько секунд. Это много. Она прямо слышит, как напряжённо он думает.
- Ради тебя я здесь с половины шестого, ради тебя вот ждем, пока кровь перестанет идти. И пломбу ставить. Время прошло. Если бы всем этим не заниматься, другое дело.
Она молчит. Проиграла. Хотя стоило возмутиться тем, что торчит он здесь не ради нее, а и ради себя. Или ему никакой радости от встречи с ней?
Но теперь ей в самом деле еще и больно, хотя это нужно было сделать, и так она тянула, а десна воспалилась. Она уже устала.
- Картинка в интернете была, так мне нравится: "Устала я, и устала от своей усталости".
- Вот, в точку! То же самое. Устал от своей усталости.
- Какая-то лень, вроде надо делать много дел, но все через силу, неохота ничего, т вырубает, и сама себе противна с этой усталостью.
- Лето. Погода такая, размаривает.
- А тут еще сосед привязался, проходу не даёт. Не выйти, не покурить, караулит. По десять эсэмэсок за вечер шлет... - лениво так, словно между строк.
- Что за сосед? А почему ты дала ему свой телефон?
- Соседи же, - невинно смотрит в глаза Лиля. - Мало ли что, надо номера иметь.
Она не уточнит, что номерами они обменялись недавно и с большой охотой, и что сама радостно флиртовала, и даже не отказалась поцеловаться - ну, чисто для проверки, испытает ли она некий трепет от кого-то другого, молодого, и в целом нравящегося ей внешне. Проверка показала, что ничегошеньки. Волнение лишь от самой ситуации, а желания пойти дальше, обнять - никакого. Заколдовал ее Максим, не существует для нее никого, кроме него. Но устроить небольшой флешмоб с перепиской в телеграмме, кидать игривые взгляды, мельтешить у подъезда в том самом жёлтом кружевном платьице, почувствовать себя восемнадцатилетней игривой девчонкой - о, игра стоила свеч! Только когда запахло жареным, когда сосед увидел, что муж ее уходит на ночные дежурства - решил, что она и вправду придет на ночь. И теперь трудно было объяснить свое поведение, если не прийти. Вообще-то она просто болтала с соседом обо всем подряд, без стеснения выпытывая его мужские ощущения, что и как и почему, - как с другом общалась, и поцеловаться попробовала тоже как с другом. Но обидно же будет прямо сказать.
- А что такое вдруг? Летнее обострение?
- Жена уехала, - засмеялась Лиля. - Хотя так-то он давно на меня смотрит.
- А чего он с ней не поехал?
- Чтобы остаться со мной, конечно. Откуда я знаю? Отдыхает от семейной жизни.
- От семейной жизни не устают, если это семейная жизнь, - неожиданно говорит Максим. - Если это игра, фигня на палочке, любви нет, - тогда да. На что он деньги тратит, на игрушки небось? чем занимается? Откуда богатство?
- Айтишник. Да, вся квартира в "умном доме", кругом подсветки. Две крутые машины. Спортом занимается.
- Я и говорю - на игрушки. В чёрный список его, и не будет эсэмэски слать!
Не понравился Максиму сосед почему-то.
- Ну, как же в чёрный список, что ты. В том и дело, что я не хочу совсем портить отношения. Всегда можно грубо послать, это понятно, но я хотела бы сохранить дружбу, в этом и сложность...
...
- Временную поставил.
- Почему?
- Так на кровь постоянную никак.
- Не, я вообще не думала, что ты будешь новую ставить, думала, переход просто загладить.
Он подробно объясняет графическую конфигурацию проблемы. Да, понятно ей, понятно. Только вот десна болит все сильнее, боль мешает даже разговаривать. Надо же так!
- Пройдет сейчас. Если нет, сниму, может, реагирует на пломбу так.
- Опять туда ползти? Нет. - Ей не хочется прикасаться к зубу вообще. Настроение испорчено. Даже не поцеловаться с такой болью.
Он включает радио, она глотает кеторол, ходит по кабинету.
- Не действует кеторол. Он сразу должен почти. Может, покурить пойти? Легче станет?
Он смотрит с досадой:
- Подвигай ртом, пошевели, надо кровь разогнать.
- Больно.
- Снимаем?
- Нет. Сделай анестезию!
- Боже мой, анестезию... лучше снять.
Она идет в подсобку, раскрывает маффин и медленно съедает его с подостывшим чаем. Есть хочется вопреки боли. И вдруг ей становится легче.
- Свершилось чудо! - кричит она фразой из Карлсона, который "выздоровел", поев варенья.
- Правильно, пожевала, подвигала ртом, я же говорил.
Она садится рядом. Слева звучат ее "же теймы", справа идет какая-то развлекательная программа про фокусы, гипноз, молитвы. Странно, но ей не мешает ни то, ни другое.
- Сделай мне массаж.
Он молча кладёт руки ей на спину. Аккуратно приспускает завязочки платья, но не раздевает. Долго и качественно массирует шею, плечи, спину. Не слабо, не сильно, так, как надо. Только почему-то она воспринимает больше разумом, не может полностью расслабиться. То ли сидеть на диване не столь удобно, то ли не может отвлечься от только что мучавшей боли, от мыслей, что слишком много времени ушло не на то, - пора домой ехать, и никаких озёр, глупо все...
Странно, почему он не спешит, - не хочет ее, что ли? Ну, в смысле, может, чувствует себя плохо, ничего не хочет, как и она последнее время. Никаких поползновений к разным там частям тела. Его руки плавно переходят к голове - она обожает это его движение, только его. Нет ничего более доверительно-интимного - позволить держать в ладонях, гладить голову. Он ласково поднимает ее волосы со спины, собирает, закручивает в толстый жгут, мгновенно распадающйся фонтаном, который он снова ловит, заплетает, поднимает, освобождая шею. Это уже не массаж, он просто гладит каждую клеточку ее тела, прикасаясь кончиками пальцев так нежно, как даже женщина не сумеет, наверное. Продолжает гладить, перебирать волосы, и еще долго не касается ничего недозволенного.
- А ты когда-нибудь пробовал участвовать в гипнозе? - неожиданно спрашивает она, слушая диджеев, которые не раздражают, а наводят на мысли.
- В смысле, быть загипнотизированным? - уточняет он. - Нет.
- А я да. Но не получилось.
Диджеи продолжают диалог о фокусах и гипнозе, читают истории, мягко касаются темы жестокости.
- Надеюсь, они не ляпнут чего-нибудь, что невыносимо, - шепчет она. Но диджеи очень корректны. Звучит история фокусника, у которого заклинило оборудование, и он просто задохнулся бы под водой, но, в последний момент мысленно призвал на помощь бога, ангела, высшие силы... и нужный ремень сразу же расстегнулся. "Это я считаю чудом", - продолжал читать диджей.
- В такие молитвы я верю больше всего, - говорит она в такт своим мыслям.
Он слушает и продолжает нежно гладить ее голову, шею и плечи. Не отвечает, но реагирует прикосновениями, которые, созвучно ее голосу, становятся еще нежнее, трепетнее.
Затем она придвигается к нему, ищет губами шею, лицо, находит губы, которые подхватывают ее и уже не отпускают; в его руках все ее тело - оно замирает, изгибается; забытые старым кирпичным домом крики вновь и вновь пронзают его, провозглашая жизнь.
Опустошенная, обессиленная, она вяло пытается ласкать его, все еще целуясь, но это практически бессмысленная попытка взаимности. Он стелит простынь, они окончательно сдергивают друг с друга остатки одежды и валятся на диван. Теперь полностью, теперь до дна. Ему хочется продлить наслаждение, он приподнимается над ней, прерывается, ласкает ее рукой. Она вздрагивает.
- Еще? - полувопросительно-полупросяще.
- Нет, не надо, - она мягко отстраняет руку. - Я все, я не смогу уже. Неприятно возбудиться и не смочь.
- Хорошо...
Он снова входит, но процесс уже запущен помимо воли. Он стонет, ощутив новую волну ее сокращений; фейерверк взрывается одновременно.
Она забывает, что они не женаты. Забывает о другой реальности, в которой есть кто-то еще. Он совершенно родной, близкий и открытый, и это как раз нормально, иначе и быть не может. Как часто нам снятся реальные сны!
- Спи, - ласково говорит он, гладя ее бедро. - Ты спать хотела.
- Ты специально так... чтобы я ничего не могла, кроме как спать.
Садится. Словно впервые, с каким-то вечным изумлением рассматривает, легонько трогая пальцами, этот загадочный, маленький сейчас, гладкий орган - как игрушка в чёрных зарослях жестких кудряшек... Вот всегда для нее кажется неожиданным этот контраст черных волос по всему телу и седой головы. Когда-то он был жгучий брюнетом; жаль, что она не застала. Увидеть бы его лет десять, двадцать назад. Просто увидеть. Он жил, он существовал, - без нее. Почему? Она тоже жила, но себя-то она помнит и представляет, а его нет.
Почему-то они не спешат одеваться. Он зачем-то лезет в шкаф, вытаскивает матрас. Она еще в нирване, и думать не способна - ну, перекладывает вещи, мало ли...
Где-то совсем рядом раздаётся очень отчетливое многозначительное покашливание. Настолько рядом, что она вздрагивает - неужели здесь такая слышимость? и они так достали соседей? Надоевшее радио она давно выключила - после романтических мелодий там начались детские песенки, и в полной тишина этот кашель резал слух.
- Это за окном! - засмеялся он. - Кто-то прошёл и покашлял.
- Похоже, он там остановился, подслушивает, и продолжает кашлять нарочно?
- Иди еще сюда...
- В смысле? Ты что? Ты еще можешь?!
Звонок разорвал спокойную негу.
- А-а! Слушай, я не могу говорить! Давай ты ответишь, что у меня все болит и я не могу!
Голос мужа сейчас был сейчас последним, что ей хотелось бы услышать, а голова не соображала.
- Ну уж нет.
Голова не соображала, но рот послушно и правильно проговорил нужную тираду с нужной интонацией. Как она научилась такому автопилоту вранья?
- Нет, я еще тут. Да все нормально.Ккровь никак не останавливалась, ждали, чтобы пломбу поставить. Скоро уже...
- Ну вот, как теперь? Я сказала, скоро.
- Иди сюда, - зовет он.
Она делает это ради него. Ей уже не надо, ей слишком много. Просто приятно быть с ним, но и только, ничего больше. Не хочется никакого движения и шевеления. Тем не менее, все равно приятно ощутить его в себе, слышать его стоны.
- Накопил, как верблюд! Нельзя же так! Лучше чаще встречаться, но меньше... Конечно, никакого времени не останется ни на что.
- Домой?
- К тебе?
- Хм, бабушка при виде нас кони двинет...
- А ты очень расстроишься?
- Рита расстроится.
- А ты ей не говори, скажи - оно само...
Она с отчаянием уставилась в зеркало. Брови стерлись!
- Все в порядке? Проверила внешний вид до и после?
- Нет.
Расчёску в сумочке она нашла, хотя бы. Волосы расчесывались с трудом.
- Самого нужного нет! Помада есть, тушь есть, все! Карандаши же в каждой сумке лежали, единственное, что нужно! Эх, есть смысл в татуаже! Только не хочется.
- Карандаш надо? Коричневый?
"Надо же, он уловил, что я про брови и что коричневый", - краем сознания удивилась она.
- Да, и определённого оттенка, фирмы. Сейчас же многие делают перманентный макияж. Наверное, удобно.
- Был где-то, я что-то закрашивал.
- Косметический?
- Да.
"Ритин, надеюсь? Или от медсестры еще остался? А не что-нибудь, о чем не хочется думать."
- Не ищи, не надо. - Расчесавшись, она выглядела уже не так ужасно. - Сойдёт. Тем более темно.
Сегодня на нем приличная современная толстовка, просто удивительно.
Она по привычке хватает его под руку, а он словно бы неохотно держит. Она не сразу понимает, что они заворачивают во двор - тут и вправду нет смысла идти под руку. Почему во двор, там же нет субару? Он достаёт простой ключ вместо привычного электронного, и она понимает, что ужас, который казался ее страшной выдумкой - реален.( Словно видишь кошмарный сон, и не боишься, чувствуя, что сейчас проснешься; просыпаешься и понимаешь, что это не сон.)
- Будешь курить? - спокойно спрашивает он, останавливаясь возле чёрной машины.
- Что это?! - почти кричит она, почти в истерике.
- Сейчас езжу на этой машине, родственники дали попользоваться.
"Родня по бабке", - понимает Лиля. Когда-то давно уже была черная, тогда его ещё просили за ней последить вроде.
Не думая, как она выглядит, Лиля обходит машину и смотрит на эмблему. Выглядит, наверное, словно она запоминает номер, не стесняясь. Позже соображает, но уже поздно. А ей всего лишь необходимо понять, что это за марка, не может же она ехать на безымянной. БМВ. Ну, наверное, неплохо, хотя та прошлая машинка, - в тот раз, - после Субару, казалась маленькой. Вряд ли другая машина - тот же цвет, та же родня, то же время года, опять надо "поливать цветы и кормить кошку". Но где Субару?!
- А с твоей машиной все в порядке? - произносит она тоном, каким спрашивают о здоровье близких. Забывается. Показывает эмоции. Зря... Но ситуация застигла ее врасплох.
- Нет.
(Сердце обрывается).
- Тормоза не работают, еще кое-что... Сейчас эту до ума довести надо, в ней электроники столько... Потом мою, если сделают.
Он начинает длинный рассказ про мастеров, про стоимость каждой конкретной операции, но это уже пролетает мимо. И не слышно половину - он шепчет, а она включила музыку, и хотела прислониться к БМВ (вот как ее называть? Бумер?), но он завопил шепотом:
- Не прислоняйся! Грязная же, позавчера мыл, а ты в белом.
(Да по фигу ей, можно подумать, это платье она еще куда то наденет).
- Подожди. Должна же я сделать несколько селфи в белом на фоне чёрной...
(Успокаивает саму себя: "эта тоже хорошая. Починят субару, починят...")
- Поехали на озеро! В смысле, ну хоть я просто выйду и дойду до него на набережной! Ну хоть по другой дороге! Сам говорил, разнообразие, романтика...
- Ты романтики хочешь. - Утверждение.
- Конечно.
Под романтикой она подразумевает сейчас не любовь и все, что с ней связано, а просто красоту и необычность, интерес - в любом действии, с любым человеком. Отсутствие обыденности. Чтобы не скучно. Видимо, в качестве компенсации он предлагает ей пакетик особо высушенных воздушных яблок в сладком сиропе. Пол двенадцатого. Чёрный бумер резко бумкает на лежачем полицейском.
- Ох, чёртова машина, забыл, что другая! Ой, прости, прости, хорошая машинка, - он гладит руль.
- Доделали площадку у вас?
- Не совсем. Вот смысл ставить такие тренажеры прямо перед домом? Эти наклонные, чтобы пресс качать, они неплохие. Я попробовала в другом, более закрытом, месте. Удобно, легко. Но здесь, на виду, не буду.
- Это какие, для пресса?
- Вон те. Как горка. Ложиться надо головой вниз, а ногами цепляться за перекладину.
- С ума сойти, никогда бы не додумался. Вниз головой.
- Да, я тоже не ожидала, сосед объяснил, - беззаботно щебечет она, улавливая в его выражении: "Опять этот сосед!"
Она идет в подъезд не торопясь, не выключая музыку, с пакетиком яблок, в белом платье. Все равно никто не видит, даже сосед не встречает; все равно торопиться уже бессмысленно.