Трапезу закончили ближе к полночи. Пропели пасхальный псалом - песню освобождения от египетского рабства. Покинули дом, мысленно благодаря хозяина за гостеприимство и щедрое угощение.
Улица была пустынна. Кладбищенская тишина нарушалась шарканьем деревянных подошв сандалий и отдалённым лаем и воем бродячих собак.
Восточные ворота, через которые они проходили несколько дней назад под восторженные крики : - Осанна! - уже были заперты, но объяснив стражникам, что они идут ночевать, их выпустили.
Отяжелевшие от еды и пития, они шли не спеша по высохшему кремнистому руслу Кедрона, сверкающего в лунных лучах, и вскоре вышли на дорогу, ведущую на Елеонскую гору, где в Гефсиманском саду, ограждённом от воров каменной стеною как все загородные сады, им уже не один раз приходилось ночевать.
Здесь, среди высоких ветвистых маслин в глубине сада была глубокая пещера, служащая для масличных точил. Пока до сбора маслин было далеко, она использовалась для ночлега.
Войдя в сад, Ешу сказал, обступившим его ученикам : - Вы посидите здесь, а я отойду помолюсь. А вы, - он указал на Петра, Иоанна и Иакова, - идёмте со мной. И они углубились в глубь сада. Остановились на небольшой поляне. Ешу сказал : - Будьте здесь, но только бодрствуйте.
А сам отошёл от них подальше. Яркая, полная луна высоко висела над горой. Её струящийся свет посеребрил листву, пронизывая ветви, нарисовал на земле фиолетовыми тенями замысловатые узоры. - Я же последний раз вижу луну, - ужаснулся Ешу и удушающая, смертная тоска сдавила ему грудь.
Если раньше смерть представлялась маячащей где-то далекой зыбкой тенью, то сейчас она приблизилась вплотную.
Она стояла за спиной и он ощутил её ледяное сумрачное дыхание. Он пал на колени и умоляюще простёр руки.
- Отец мой...если возможно да минует меня сия чаша...Если есть на то твоя воля, пронеси... Впрочем, пусть будет не так как я хочу, но как ты.
Он покорно склонился до земли, ожидая ответа. Но в небесах и на земле застыла мертвенная цепенеющая тишина.
Впервые Ешу не ощутил присутствия бога рядом, как это было всегда и он ещё больше ужаснулся, почувствовав вдруг себя одиноким перепуганным мальчиком, заблудившимся в Иерусалимских улицах.
Ему так захотелось материнской ласки, человеческого общения, человеческого дыхания рядом, что он вскочив, опрометью побежал к оставленным им ученикам.
Он застал их спящими. - Пётр?! Ты спишь? Часа одного не мог ты бодрствовать?
Горький упрёк и слеза обиды, прозвучавшие в его голосе, вызвали в душе осуждающий стыд. Как можно осуждать человека за то, что устав и охмелев, он уснул.
Вот он спит как ребёнок, подложив ладонь под щеку и пришлёпывает губами при каждом выдохе, словно беззвучно оправдываясь за свой сон.
А те, двое, прижались спинами друг к другу теплее чтоб было, как малые дети. Они для него всегда были детьми, которых надо было постоянно наставлять, учить. Как же они будут без него?
Он снова пал духом и, скорбя и тоскуя, отошёл от спящих на несколько шагов и опустился на колени. И вновь отправилась в небеса жалобная просьба к отцу его, почему-то в этот жуткий час, забывшего своего сына.
И опять Ешу не ощутил присутствие бога и опять спешно в состоянии потерянности и незащищённости вернулся к спящим. Они уже не спали, очевидно, разбуженные шумом, идущим с низу горы.
- Что это? Что случилось? Что за шум?- спросонок они не могли понять, что это топот множества ног и треск сучьев под их подошвами.
- Это идут за мной, - обречённо пояснил им Ешу.
Пётр вскочил и встал перед ним.
- Я за тобой в темницу готов и на смерть идти.
- Не торопись, Пётр, не пропоёт петух, как ты трижды отречёшься от меня.
Уже внизу мельтешили огни . Шум, голоса людей и треск , усиливаясь, неумолимо приближались..