Из прежних моих рассказов читателям известно, что я пришел в армию музыкантом, но судьба-индейка поступила со мной неразумно, сурово и, вместо того, чтобы поместить в армейском ансамбле песни и пляски, что по гражданке соответствовало бы курорту в Сочах, отправила на поселение в затерянный военный городок на территории Венгрии, где определила гранатометчиком девятой стрелковой роты мотопехотного полка.
Старшиной у меня был житель курской долины, Александр Терехин, страстный любитель игры на баяне, свято веривший, что в минуты отдыха всем солдатам надо предоставить право слушать его пиликанье на этом великом инструменте. Когда этот курский соловей уставал услаждать слух солдат песней « Степь да степь кругом», он предоставлял это право и обязанность мне и сам становился внимательнейшим слушателем.
После осторожных просьб солдат приостановить исполнение своей музыкальной миссии наш виртуоз уводил меня к себе в каптерку, и его музыкальный слух ласкало даже проигрывание мной гамм, арпеджио и прочих технических упражнений. Рассчитывать, что это когда-нибудь ему надоест, и он даст мне покой, было бесполезно. Тогда я уходил в бесконечное разучивание новых, технически сложных произведений, находя в этом какую-то отраду и возможность освободиться от назойливого почитателя.
Но старшину и это устраивало, он даже пытался мне что-то подсказывать или, наоборот, что-то спрашивал у меня, что было уже вовсе за пределами всякой субординации, которую он свято чтил, и можно только с трудом представить, как высоко он ценил искусство игры на баяне, если позволял себе спрашивать что-то у рядового солдата, который, правда, неплохо играл на баяне, что в его глазах все извиняло и оправдывало.
Однажды командир нашей роты объявил, что в полку будет проводиться конкурс на лучшее исполнение строевой песни и что старшине надо будет над этим работать с нами. Старшина возликовал: наконец-то Саше Терехину, до армии неприметному трактористу совхоза, дали настоящее дело, должное показать его музыкальные способности. С невообразимым энтузиазмом он взялся за исполнение порученного дела.
В полку пели с десяток известных всем и приевшихся строевых песен. Надо было разучить нечто новое, необычное. Я был приглашен на великое совещание в каптерку, что было равносильно избранию делегатом на очередной съезд партии. Предлагали то одну, то другую песню, но всякий раз оказывалось, что ее уже поет какое-нибудь подразделение в полку. Тогда свой коротенький пятак всунул рядовой Соколов, то бишь я, который тоненьким голоском предложил, что может сходить в библиотеку и подыскать парочку новых песен.
Предложение было встречено одобрительно и так преобразовано, что стало предложением старшины. Строго и категорично он приказал мне отправиться в библиотеку и подобрать подходящий репертуар. Песни должны быть мелодичными, красивыми, простыми, с хорошими, доходчивыми словами. Задание было не их простых.
После нескольких походов в библиотеку и возни с многочисленными сборниками удалось выбрать две песни. Я их сыграл на баяне и спел старшине. Он долго, как Сталин, ходил по комнате и, наконец, согласился. Командир роты тоже дал добро, и процесс, как говорится, пошел. Но старшина горел желанием отличиться, тут ко всему прочему надо было бы ввернуть что- нибудь эдакое, заковыристое.
Первая песня было настолько хороша, что я живо представил ее в исполнении Краснознаменного ансамбля песни и пляски имени Александрова и даже вслух помечтал: « Эх, разучить бы ее хотя бы на два голоса». «Ану-ану, расскажи поподробнее»,– подскочил Терехин ко мне. Я рассказал. Но вместе с тем выразил некоторое сомнение в том, что это возможно, учитывая, что солдатский контингент, даже несмотря на многочасовое прослушивание « степь да степь кругом» и прочее музыкальное «хождение в народ», вряд ли осилит эту премудрость.
Однако, слово было сказано, птичка вылетела. Терехин вцепился в эту идею, как вошь в кожух. Это было то, что способно было отличить его от прочих старшин в полку, давало ход его музыкальным способностям и пристрастиям. Рота восприняла эту блажь, мягко говоря, неоднозначно.
О Сизиф, катающий вечно камень на гору! Не гневи богов и не жалуйся, иначе боги вознегодуют и заставят тебя разучивать с ротой, собранной из солдат 32 национальностей, строевую песню на два голоса! Представьте себе рядового Туренбаева, призванного из затерянного в песках туркменского аула. Он и по-русски-то лишь недавно стал сносно разговаривать, песню в один голос кричит вороной, а уж в два – это совсем запредельно. «Рядовой Мухамеджанов, у вас в школе было пение?» Рядовой Мухамеджанов стыдливо улыбается и сдвигает плечами: мол, какое пение в узбекском кишлаке, если надо было план по хлопку выполнять, всей школой шли в поле вместо пения, физкультуры, труда и прочих уроков. Мало того, что приходится есть свиное сало, категорически запрещенное аллахом, так еще и пой, как последний лицедей, да еще в сопровождении незнакомого музыкального инструмента, который не благословил аллах. А если узнают дома?!
– Товарищ старшина, наверно, не получится,– докладываю я после обсуждения в солдатских массах.– Называют это издевательством.
– Ничего не знаю,– ничтоже сумнящеся отвечает Терехин,– есть приказ, его надо исполнять. И мы его исполним, – и смотрит в даль стальными глазами. Так, видимо, смотрел Наполеон, задумывая поход на Россию.
– Шайтан бы его забрал, кто придумал это глупое дело,– возмущается мой лучший друг башкир Касимов, называвший себя башкирином по аналогии с татарином, когда спрашивали о его национальности. Я предусмотрительно молчу, моля бога, чтобы старшина не проболтался о моем участии в этом мокром деле.
Великая вещь – политическая воля. Даже в применении к мотострелковой роте. На политзанятиях продиктовали текст двух песен, приказали за неделю выучить. «Степь да степь кругом» временно отошла на заранее подготовленные позиции, как любят выражаться в военных сводках. Туренбаевы, Мухамеджановы, Сабедзяновы, Романчуки и прочие в часы отдыха шевелили губами и посматривали в бумажки, заучивая текст, проверяли друг друга, выставляли оценки. Главнокомандующий в каптерке принимал экзамены, некоторых возвращал, многих похваливал. Говоря все тем же военным языком, прорвали первый эшелон обороны и на плечах противника неслись вперед. Впереди маячило неподъемное разучивание на два голоса.
Опять собрали совещание, напоминавшее военный совет в Филях после Бородинского сражения. После бесплодных прений обратились к рядовому Соколову, как главному эксперту в области симфонической, фольклорной, оперной и прочих видов музыки. Рядовой Соколов предложил экзамен по вокалу, не уступающий по драматизму выпускному в консерватории: всех, кто вытянет «фа» второй октавы – в одну сторону, остальных – в другую.
Терехин, получив четкое представление что делать, тут же вечером устроил нечто, напоминающее прием на работу в Большой театр. Происходило это примерно так:
– Рядовой Касимов!
– Я!
–Вольно. Касимов, не теряй сознание, больно не будет. Сейчас рядовой Соколов проиграет тебе гамму и пропоет, а твоя задача потом вслед за ним подпевать. Ясно?
– Ясно, товарищ старшина, но это … понимаете ... – Касимов мнется, не решаясь выражаться резче. Для него это и так уже почти восстание на Сенатской площади. Но старшина неумолим, он ничего не видит и не хочет слушать:
– Я же сказал: это не больно. Соколов, начинай.
Я медленно играю гамму, а потом повторяю, уже нараспев: до-о-о, ре-е-е,
ми-и-и.
Касимов тянет за мной и таки дотягивает до «фа» второй октавы.
– Молодец, Касимов. Запомни, ты в первой команде. Следующий.
– Рядовой Турсунов!
– Я!
– Повторяй за Соколовым.
Турсунов выше второго «до» только мычит.
– Турсунов, ты во второй команде. Иди.
Труднее всего было с дембелями, но и с ними управились.
Стали разучивать по голосам. Первый – свою партию, второй – свою. Сперва получалось, как в Крыловском квартете. У одних – блеяние ягнят, у других – рев голодных быков. Стали составлять центральные группы, а уж потом подбавлять блеяния, мычания и рева остальных. Кое-как сладили. Но вот дело дошло до слияния двух партий. Тут снова понадобятся Крыловские ассоциации, для описания полученной картины мира – лебедь, рак и щука в полном соответствии с описанием баснописца, кто и что делал.
Но политическая воля! О, какой это важный и замечательный инструмент согласования самых разных позиций и намерений! При первой же возможности старшина усаживал роту под липки, и начиналось пение. И постепенно из пота и темноты, из вечного невежества былого, как Галатея из-под рук Пигмалиона, стали вырисовываться контуры песен. И тут наступило всеобщее воодушевление, сработало русское : « Мы им покажем кузькину мать!»
Пошли «натурные и полевые испытания». Дабы сберечь все в тайне репетировали, когда шли в поле на тактические занятия и когда возвращались. Приходилось снова и снова повторять разные партии, так как «народные артисты» постоянно сбивались с наезженной колеи. Наконец стали тренироваться на плацу. Рядового Соколова с баяном сначала ставили в середину строя, но потом отказались от этой непродуктивной идеи, так как нарушался строй. Баянист теперь шел сзади и поочередно проигрывал то одну, то вторую партию, и сто глоток тянули:
«Шли солдаты, шли солдаты
Защищать свою страну.
Шли солдаты, шли солдаты
На священную войну…»
И вот наступил день конкурса. Во время завтрака сливочное масло съели в последнюю очередь, «чтобы смазать горло», пили только теплую воду, опять же ради сбережения голоса, словно все готовились в Козловские и Лемешевы. Девятая рота сурово и ответственно прошла с песней по плацу.
– Красиво поют,– удивился командир полка,– и песня хорошая.
– Это потому что поют на два голоса, товарищ полковник,– подсказал замполит, который был в курсе дела.
– Ну надо же!– воскликнул командир,– молодцы! Как им это удалось? У нас же не музыкальное училище с вокальным отделением?! Боевая подготовка не страдает?
– Никак нет, товарищ полковник,– уверенно ответил замполит.– Чистая самодеятельность, все делали в свободное время. Вечером, вместо того, чтобы заставлять салаг бляхи драить на дембель, учили новые песни в усложненном варианте.
– Это хорошо,– удовлетворенно согласился полковник,– это можно. Но ведь сложно как – ай да молодцы!– еще раз похвалил командир.– Не зря сказано: нет ничего невозможного, все можно понять и изучить.
Девятая рота заняла первое место. В грамоте было указано: « За отличное исполнение и расширение репертуара строевых песен». Насмешники и завистники, что почти всегда совпадает, отныне и навсегда прозвали роту «оперной».
«Кто сегодня заступает в наряд по гарнизону?» « Да кто же– «оперники».
Старшина не злоупотреблял «оперным исполнением». Только в минуты душевного подъема или когда надо было показать, кто есть кто, он мог скомандовать: «Шли солдаты…» – запевай!». И рота давала маленький концерт.
С тех пор много воды утекло в Днепре, Волге, Нарыне, Аму- Дарье и прочих больших и малых реках, и где-то в узбекском кишлаке сидит аксакал Мухамеджанов и неторопливо рассказывает внукам о своей армейской службе, в том числе и о том, как он был «оперным артистом».