В Иерусалим они пришли вечером в разгар праздника. Молодёжь и мужчины, не взирая на возраст, с горящими факелами в руках весело и исступлённо отплясывали на улицах под звуки свирелей и бубен.
Возможно Ешу примкнул бы к веселью, но удушливый запах нечистот городских улиц, привычный носам горожан, но не обонянию Ешу, заставил его спешно удалиться на Елеонскую гору, оставив в городе учеников, охваченных праздничным настроением.
Здесь воздух был другой : свежий, чистый как горный родник. Отсюда ночью Иерусалим светился от множества факелов, установленных в окнах и проёмах дверей. Женский двор Храма также пылал от факелов в руках пляшущей молодёжи.
Когда-то там будучи гадолом Ешу тоже кружился в танце. Но как давно это было!
Он опустился на корточки, прижался спиной к стволу масличного дерева, сложил молитвенно ладони и закрыл глаза.
- Авва, я обращаюсь к тебе с просьбою. Завтра я пойду в Храм. Что я должен сказать людям, если я сам в сомнении и неведении. У людей праздник. Они радуются и веселятся. Всего лишь семь дней в году они могут беззаботно провести время.
А остальное - изнурительный ежедневный труд, дающий только нищету и поборы. Меня гложет ненависть ко всему злу, царящему на обетованной тобою, Авва, земле. Я уже не в силах молчать, но я не хочу омрачать им праздник горькою правдою.
Что мне делать? Какие завтра мне отыскать слова для них, если я исчерпал всю свою любовь? Я не прав, прости, Авва. Я знаю : любовь неисчерпаема, она вечна и пока она правит миром, вечна и надежда на завтрашний день.
Я буду им говорить, Авва, о любви друг к другу и ко всему живому, кто бегает, летает, ползает и что умиляет и радует глаза и душу своей постоянно меняющейся красотой.
О любви будет моя проповедь, Авва, о любви не только к ближнему, но и ко всем, не зависимо от крови. Благодарю тебя, Авва, что ты всегда вразумляешь меня в моих сомнениях.
Ешу открыл глаза. В тёмной синеве неба промелькнула яркая искра тянущая за собою серебристый след . Конечно, это только что покинувший его Авва на своей огненной колеснице умчал в свою зазвёздную обитель.
Переполненный светлой радостью, Ешу плотнее закутался в свой талиф, улёгся на ещё тёплый мох и вскоре заснул.
Улицы Иерусалима ранним утром были малолюдны. Народ после бессонной ночи ещё отсыпался, но в Храме, судя по разноцветью и разнообразию одежды было много паломников из дальних мест.
Было также много книжников и фарисеев, выделяющихся одеждой и полупрезрительной надменностью во взглядах, бросаемых на толпу.
Свою проповедь Ешу начал как всегда с напоминания собравшимся о том, что они народ избранный самим Господом и потому каждый иудей должен неукоснительно выполнять главный завет Моисея : -Любить бога и любить ближнего, как самого себя.
Он никогда заранее не готовился к проповеди. Вглядываясь в сверкающие глаза и просветлённые лица, он словно читал в их выражениях те слова, которые слушатели жаждут услышать от него.
И они, слова, сами по себе складывались в нужные фразы и, наполнившись то любовью, то душевной болью говорящего, вызывали в сердце каждого слушателя ответное чувство.
Фарисей Озия, выглядевший моложе своих шестидесяти лет, нервно теребя свою чёрную как смоль бороду без единого седого волоска, недоумевал как этот галилеянин может призывать к любви, когда каждый израильтянин переполнен ненавистью и только ждёт сигнала излить её на киттий.
А этот тип призывает к смирению! Какой же это Мессия! Это римский прихвостень! Лжемессия- вот кто он!
Всем фарисеям, в кругу которых стоял Озия, было известно, что никто не знает откуда придёт Мессия, а этот, все наслышаны, пришёл из Назарета. И родиться он должен в Вифлееме, если он родом из колена Давида.
А он сын какого-то плотника из Назарета. Никакой он не Мессия, он лжемессия, предатель. Он служит Риму и потому заслуживает божью кару.
Но как доказать этой толпе в благоговейном безмолвии внимающей каждому его слову, кто на самом деле перед ней.
Вот он опять говорит о любви к ближнему, распространяя её на язычников, что отвергает предписание Левита, где ближними признаются только иудеи. Озия не выдержал и шагнул к Ешу.
- Ты нарушаешь предписание Левита. Разве язычник может быть ближним для нас, иудеев?
Ешу знал, что может ожидать его после такого вопроса. Он окинул взглядом моложавого фарисея с бегающими бесцветными глазами.
-Ну что? Судите сами. Я отвечу притчей. Некто шёл из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам. Они сняли с него одежду, избили и оставили едва живым.
Этой дорогою шёл священник, но увидев его, прошёл мимо.
На том месте оказался левит, посмотрел и прошёл мимо. Некто самарянин, проезжая, увидел его и сжалился. Он перевязал его раны и, посадив на осла, отвёз его в гостиницу и позаботился о нём.
На другой день, отъезжая, он дал два динария хозяину гостиницы и попросил позаботиться о нём. И если тот издержится более, вернувшись, он доплатит.
Кто из них по- твоему был ближним для него?
Фарисей смутился, но не мог ответить иначе : - Конечно, оказавший милость.
Иди и ты поступай также, - сказал Ешу под одобрительный ропот толпы.
- Учитель, - обратился к нему один из иродиан, приглашённых фарисеями на встречу с галилейским пророком, - мы знаем, что ты всегда говоришь правду, не взирая на лица, и указываешь истинный путь к богу. Скажи...
- Почему вы называете меня учителем, - перебил его вопрос Ешу, уловив скрытую злую иронию в его льстивом голосе, - а не выполняете того, что я прошу исполнять.
Как прав Исайя, говоря о вас, - народ этот чтит меня устами своими, но сердце их далеко от меня и тщетно их почитание.
- Ответь мне честно - позволительно ли нам давать подать Кесарю или нет? - не слушая Ешу, закончил свой вопрос иродианин.
Более коварного вопроса от них Ешу не ожидал. На мгновение страх охватил его. Всего лишь разговор о римской дани приводил народ к возмущению и даже к восстаниям.
Народ всецело сопротивлялся платить дань и если платил, то только подчиняясь силе. Если он скажет - да, то народ отвернётся от него, проклянёт и он станет изгоем.
Но ответить - непозволительно - перед толпой, где затаились римские лазутчики, то его тут же поймают с поличным и как открытого мятежника доставят к прокуратору и отправят на крест.
- Авва, не оставляй меня, помоги! - взмолился Ешу. Вдруг в памяти, словно перед глазами, промелькнули перед ним две монеты : одна гражданская, римская, другая священная, древний сикль.
Страх тут же оставил его - он знал , что надо сказать им.
- Что вы меня искушаете? Покажите мне динарий!
Фарисеи засуетились, суя руки в нагрудные складки кетонефов. Один из них более проворный достал монету и протянул иродианину. Тот подал её Ешу.
На монете была надпись на латинском: божественный император Тиберий. Ешу повертел монету, разглядывая изображение и надпись, и возвращая её, спросил : - Чьё это изображение и чья надпись?
- Кесаревы, - не задумываясь ответил иродианин.
- Вот и отдавайте кесарю кесарево, а Богу богово.
Ответ Ешу, умный и краткий, удивил и смутил фарисеев. Они же понимали, что он имел в виду. Так рассуждали зелоты : земля обетованная принадлежит не римлянам, а богу, а кесарь пусть довольствуется динарием со своим изображением.
Сконфуженные, они молча удалились, но тут же вернулись, волоча полураздетую, растрёпанную женщину, только что уличённую в прелюбодеянии.
Они приволокли её к нему и поставили напротив его. Ешу видел по пылающему от стыда лицу какой нравственной муке подвержена эта женщина, оказавшись в окружении холодного и злорадного любопытства зевак.
- Учитель! - довольно развязным, ироничным тоном обратился к Ешу один из вернувшихся фарисеев. - Эта женщина взята в прелюбодеянии. Как тебе известно, Моисей заповедывал нам в законе побивать таких блудниц камнями. Что ты на это скажешь?
Что он мог сказать им, видя нравственную испорченность народа, ежедневно подверженного языческой распущенности, бессердечию жреческой обрядности и не выполнению моисеевых заповедей повсеместно.
Они же сами при их излишней набожности, давно уже не испытывали отвращения к нравственной нечистоте.
Ешу сразу понял, что им выпал удобный случай поставить его в безвыходное положение, зная его безграничное милосердие ко всем грешникам.
Если он оправдает её, то тем самым нарушит закон Моисея и будет обвинён в ереси и суду Синедриона.
Если подавит в себе сострадание, то осудит её и тем самым развенчает миф о своём необычайном милосердии и получит отторжение толпы, потеряв любовь и уважение своих многочисленных почитателей.
Казалось, выхода из такого затруднительного положения у него нет и они уже явно злорадно потирают руки. Ему вдруг стало больно и стыдно перед богом за эту женщину-блудницу, за злорадство фарисеев, за развращённый язычеством народ, за низменность чувств всего человечества.
Он настолько устыдился, что низко наклонился, чтобы никого не видеть и зачем-то стал водить пальцем по полу, словно что-то писал.
Со стороны могло показаться, что он не желает вмешиваться в это неприглядное дело, но фарисеи не хотели отступать.
Ешу, словно прочтя их мысли, резко приподнялся и спокойно сказал : - Кто из вас без греха, первый брось в неё камнем.
Женщина испуганно вздрогнула. Для неё это прозвучало приговором. Ешу признал справедливость закона Моисея, но он как и все вокруг него знал, что этот закон давно забыт и никем не исполняется и что нет ни одного человека на земле, чтобы не был без греха перед богом.
Потому осудить её означало бы осудить себя перед богом за ложь и первым бросить камень всё равно что побить им самого себя.
В полном безмолвии, с пылающими от стыда лицами покидали храм обличители, неся в себе одну только мысль - не судите и не судимы будете.
\
Женщина - блудница, чтобы скорее скрыть свою вину и позор, могла бы уйти вслед за ними, но видимо осознание и самоосуждение собственного проступка заставило её стоять на месте. Ешу воспринял её присутствие как свершение покаяния.
- Женщина, где твои обвинители? - спросил Ешу. - Никто не осудил тебя?
- Никто, - единственно, что она в силах была ответить.
- И я не осуждаю тебя. Иди и впредь не греши.
Один из фарисеев, некто Никодим вернулся в храм. Его удивили ответы молодого пророка из Назарета. То, что он пророк сомнений у него не возникало, несмотря на иронию и скептицизм ушедших коллег.
Проповедь вызывала острые вопросы, которые задавать прилюдно он робел, боясь потерять авторитет коллег по партии.
В Иерусалиме он был известен как человек честный и добропорядочный. Был членом Синедриона, весьма богат : владел обширными полями в Перее, которые он сдавал в аренду.
Ему хотелось получить ответы на наболевшее в его душе, но только наедине, без чужих ушей.
Он дождался окончания проповеди и стал протискиваться сквозь толпу к пророку узнать, где он остановился на ночлег.
Хлынувшая из храма толпа оттеснила его, прижав к стене. Когда она рассеялась, Никодим подошёл к амвону, но пророка там уже не оказалось.
Он вышел из храма и увидел внизу за его оградой в движущейся толпе голову пророка. Никодим не мог ошибиться: чёрная грива волос рехавита могла принадлежать только ему. Он торопливо пересёк площадь и едва не бегом вскоре нагнал толпу.
Он наконец-то оценил преимущество своего роста: поверх голов своих соплеменников он мог далеко видеть чёрную гриву пророка.
Народ постепенно расходился по улицам и домам и только четверо мужчин среди которых чернела непокрытая голова пророка, покинув город вышли на дорогу ведущую в Вифанию.
Никодим шёл вслед за ними на почтительном от них расстоянии. Путь до Вифании оказался не таким уж близким, как казалось раньше, в молодости, когда он бегал сюда на свидание с будущей женой. Никодим почувствовал усталость в ногах.
Мысль, что придётся пройти обратный путь да ещё в ночной тьме одному, напугала его. Ещё не поздно было вернуться, пока окончательно не потемнело. Но уже смеркалось.
Красный солнечный диск медленно опускался за дальний холм. Густые тени от пальм и смоковниц устлали дорогу мрачным ковром. Тревожно было на душе ещё и от неизвестности, ожидаемой впереди.
Но уже вдоль дороги замаячили кипарисы. Их чёрные и острые как копья вершины вонзались в начинающее темнеть небо.
Никодим помнил, что в Вифании кипарисы посажены у каждого дома. Обрадованный, он ускорил шаг.
Увидев как один из четверых остановился у ограды, а трое пошли дальше и быстро скрылись, очевидно свернув в ближайший переулок, Никодим понял, что стоявший тот к кому он шёл.
Ошибиться он не мог : на белом кетонефе резко выделялось тёмное пятно, конечно, от волос рехавита-пророка. Никодим сошёл с дороги и присел на пень.
Он решил подождать, когда окончательно стемнеет. Слишком много знакомых здесь в Вифании, а он не хотел, чтобы его видели у пророка.
Ешу удивился ночному гостю и, когда услышал, что тот пришёл к нему из Иерусалима, проявил к нему искреннее уважение. Он помог ему принять омовение ног и рук.
Пригласил вместе с хозяином Авелем, молодым парнем с рыжей кучерявой бородкой, разделить с ними застолье и, когда гость попросил поговорить с ним наедине, незамедлительно согласился и вывел его во двор, где был навес и скамья.
Ночь уже опустилась на землю, открыв взору звёздную красоту небес и наполнив тишину монотонным стрекотом цикад.
- Равви, - Никодим первый нарушил молчание, - говорят что ты пришёл от бога. Таких чудес, какие ты творишь, никто не может творить, если с ним не будет бог.
- Ты прав, Никодим, бог со мною рядом. Я постоянно ощущаю его присутствие. Не я, а он взывает Израиль моими устами.
- Господь зовёт своих чад в его царство, но что нужно сделать, чтобы войти в него?
- Царство божье, истино говорю, это там, где царит свобода, справедливость, равенство, братство и любовь. Чтобы войти туда, надо заново родиться.
- Как человек может заново родиться? - Изумился Никодим. - Я же не могу снова попасть в утробу матери.
В темноте Никодим не мог видеть ироничной улыбки Ешу и не дано ему было прочесть его грустную мысль : - И этот понимает мои слова в буквальном смысле, как и мои братья-ученики. Как же мне донести до них смысл моих слов?
- Конечно, нет. И не надо тебе этого. Чтобы попасть в царство божье, надо изменить свою душу. Изгнать из неё раба, почувствовать себя свободным человеком, равным среди собратьев. Вершить справедливость и проявлять любовь ко всем и во всём.
И тогда, когда каждый иудей живущий на обетованной Господом земле, духовно переродится, Господь вернётся к своим детям и они построят вместе с ним царство божье
. - Ешу слегка сжал ладонь Никодима. - Иного пути для нас нет, поверь мне.
Всё другое - от дьявола и закончится абсолютным грехом и смертью. Египетский и Вавилонский плен наглядный урок для нас. Это вечная истина и её надо помнить всем.
-Я понял тебя, равви, и постараюсь изменить свою жизнь. Подскажи мне, должен ли я молиться в синагоге и на углах улиц прилюдно, как это делают многие из наших?
- Когда молишься, не уподобляй себя лицемерам, на показ выставляющим свою лживую набожность. И не обязательно посещать синагогу с пожеланием помолиться.
Ты же, когда захочешь помолиться, войди в комнату твою и затворив дверь, помолись отцу твоему, оставшись с ним наедине.
А молясь, не говори лишнего, как язычники, думающие в многословии своём будут услышаны.
А молись же так : - Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя твоё, да придёт царствие твоё, да будет воля твоя на земле как на небе. Хлеб наш насущный дай нам на сей день. Да прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого, ибо твоё есть царство и сила и слава во веки. Аминь.
- Чудесна твоя молитва. Я запомнил её. Мне не понятно твоё отношение к богатству. Ты отрицаешь его. Видишь в нём преступление.
Презираешь и даже ненавидишь богатых. Я богат, не скрываю. Разве преступно не думать что я буду есть и во что одеваться завтра, после завтра, через год и дальше. К этому стремится каждый, разве не так?
- Да, ты прав, но в царстве божьем не будет ни богатых, ни бедных. Все будут одинаково богаты, имея всё необходимое в разумных пределах для полнокровной жизни.
Сейчас богатство преступно, ибо оно нажито чужим трудом и оправдано преступными законами.
И даже богатство приобретённое собственным трудом, тоже преступно, ибо и оно развращает человека и отдаляет его от предначертания данного ему богом.
- В какой-то степени ты прав и я соглашусь с тобой, но почему у тебя в учениках тот, кого народ презирает и ненавидит больше чем язычника, от которого я, как и любой фарисей, шарахаюсь в сторону, чтобы не вдыхать воздуха заражённого дыханием этого позорного грешника, отлучённого от храма.
Ты себя этим позоришь и отталкиваешь многих от себя. Зачем ты держишь возле себя мытаря Матфея, если мне не изменяет память.
К удивлению Никодима Ешу рассмеялся.
- Какой же Матфей мытарь. Это его прозвище, доставшееся от отца, а тому от деда, не долго служившего мытарем. Во время восстания Иуды Галилеянина он был убит, а прозвище сохранилось.
Лицо Ешу вдруг помрачнело. - Неужели многие могут подумать, что я могу подать руку мытарю, этому грабителю, прислужнику Рима?
Тому, с кем запрещено сидеть за одним столом, отведать его хлеба, получить милостыню, разменять монету, и тем самым оскорбить себя и всех своих родственников!? Неужто и ты, Никодим, поверил?
Никодим смутился . - Прости меня, равви, я беру свои слова обратно. Но -о, - Никодим ещё больше засмущался, - говорят, ты привечаешь блудниц.
Перед глазами Ешу всплыл лучезарный облик Марии из Магдалы, неотступно следующей за их маленькой, но крепко спаянной командой. Он застенчиво улыбнулся.
- Понимаешь, Никодим, блудницы - грешницы поневоле. Их порок вызван пороками нашей жизни : несправедливостью, нищетой, умалением женщин в быту и даже в религии.
Они постоянно в поисках мужского внимания и заботы, в жажде взаимной любви, но, как видимо, безрезультатно. А я почему привечаю - хочу указать им, что кроме плотской любви есть любовь божественная и надо стремиться обрести её. И те, кто со мной, её уже обрели.