"Почему... Такой наивный вопрос," - сказала она, и устремилась долгим взглядом куда-то на край земли. Всегда было ясно, что ненадолго, что скоро не станет. Истает. Не останется следа на тех улицах, где гуляли мы рядом. Вместе. Одновременно. Друзья. "Можно ведь всю жизнь ходить одними и теми же улицами, а так никогда и не встретиться." Несколько лет назад я узнала, что ты училась через пару домов от места, где жила я. Ходила в магазин, курила на балконе напротив окон твоего места учёбы и, конечно, никогда не увидела. Закончилось что-то в нас, наше время. И более не важно, как близко, чем ближе - тем дальше. Не думая о тебе, я многое поняла про нас. И это было счастьем - иметь такого друга. Ну а счастье не оценивается тем, сколь коротко, ведь сколь длительно ни было бы, всегда не достаточно, когда завершается. Счастье - дарить мгновения жизни; не продавать, оценивая по достоинству людей, сопоставляя с эфемерным идеалом, просто быть рядом в полную силу, пока ваше время не поглотили зыбучие пески жизни. До конца. Безвозвратно. Без неё моя жизнь не остановилась. Может быть, только на миг. Но кто оценивает печаль временными рамками, ведь сколь коротко ни было бы, всегда кажется вечностью. Моя вечность. Моё счастье. Моё время. Думал каждый из живущих до меня, будут думать много после... Что есть я? Моменты восхищения и веселья, часы грусти и бессилия. И, конечно, твоя улыбка и манера смеяться,твоя ирония и любовь к белым розам. Иные люди становятся эпохой, проведи мы рядом хоть пару часов или, если повезёт, дней; другие - вспоминаются поверхностным впечатлением, и более все о сильной засухе, аллергии на цветение, изумительном рецепте карбонары; одни - взрывают мир, заставляя шокированно взирать на радиоактивное свечение, убивающее, снедающее кожу до костей, и не мочь отвести взгляд, не хотеть доставать осколки из сердца ; другие - проходят сквозь белым шумом.
"Мечтатели одиноки," - сказала ты, и первая вышла в ликующий солнечный день, растаявший на губах первым снегом.
Лера.
- Что? - Ты сонно потянулась к бутылке с водой. Измученная, изнуренная бессонной ночью.
- Ты читала "Заводной апельсин"?
- Нет.
- И я нет.
- Ну хорошо, - взглянула столь выразительно, что я подавилась внутренним смехом, ни капли не жалея о дурацком вопросе, за которым ничего нет; ведь за ним последовала эта твоя физиономия очень разумного существа, которого разочаровали, но оно привыкло не ожидать от людей многого, потому и "не замечает" человеческую глупость; и это очень дерзко в наше время и в нашей среде - иметь такое благородное сердце, - надеюсь, тебя вскоре вынесет в океан жизни, ты большой кит, и просто погибнешь на мелководье.
Где-то выпал снег. Где-то встало солнце. Где-то родился и умер человек. Песчинки, столь малые, столь искрометно пролетающие в потоке бесконечности, что мне бывает страшно : какое дело до нас Богу, до персоны каждого из нас, мнящейся каждому на столько уникальной, сколько километров кинопоенки пафосных фильмов он посмотрел. А в реальности не один герой,но великое множество, а смыслы меняются от постановки ракурса. Вот она реальность : я. Вот она реальность : меня нет. И все это в расстоянии хлопка человеческих ресниц,читающих эти глупые строки.
- Лера, ты могла бы покончить с собой?
- Нет.
Тишина. Не легкомысленный человек. Впадает в забытье фантастического экспрессивного поведения, но это по пьяни, и не так долго, как ей даже хотелось бы. В обыденной жизни всё слишком обыденно. И она привыкла к тому, что она одна. Интересно, она когда-то была с кем-то, не одинока? Она когда-нибудь кому-то доверяла? Рискованный вопрос. Уж лучше про суицид расспросить.
- В этом нет смысла, - отвела глаза в сторону куда-то, где ускользала, вильнув хвостиком, ее мысль. - Так или иначе - придётся прожить. - Закончила тихо и пухлые губы дрогнули в грустной иронии и, словно устала, обмякла на миг.
- Это позиция. Это ты свое убеждение выразила. Ну а почему?
- Откуда я знаю, почему все так, а не иначе? - Уже совсем весело улыбалась она, с холодной иронией взрослого срезающего зарвавшегося сопляка. Не хочет говорить, значит, не скажет. Бесполезно искать ответы на иные вопросы, посягающие на слишком многие знания в наших персонализированных головах. Зачем нам иные ответы? Бывает, не только вредны или напрасны, но отравляющи для вопрошавшего. Зачем тебе знать все, человек? Так многие люди хотят знать все обо всех. А я вот на сеанс ароматерапии записалась. Значит так, двадцать четыре масла, каждое соответствует своей сфере ; нюхаешь и отвечаешь: нравится, не нравится. По идее, остановишься на тех областях жизни, которые тебя беспокоят более всего. Узнаю хоть, какие у меня проблемы. Моя мама многое могла сказать о человеческих проблемах. Начнем с того, что она сама - одна большая ходячая проблема. Ну а кроме, ее проницательность не ведала границ. Иногда разумнее было предположить, что у нее крыша поехала. Но как органична в своём безумии. Красивая безумная женщина. Впрочем, она никогда не хотела быть красивой. Она хотела уехать в Тибет на поиски Шамбалы, изучать шаманские практики. Она спрашивала, поеду ли я с ней в Тибет. Конечно, я поехала бы, хоть и не представляю, что я там делала бы. Я из поколения Питера Пена, я без "Макдональдса" через месяц загнусь. Но не она. Она - чувство края. Всегда и во всем. Красивая, противоречивая. Думаю, она хотела, чтобы ее так же любили, как она чувствует жизнь, - до безумия. И никто не мог ей дать то, что было так нужно, ценнее самой жизни.
Вдали, на Острове, что расположился меж каменистых насыпей абсолютно заброшенного Материка, жила древняя традиция: крылатые создания прыгали с утеса; и никто ни разу не воспарил. Каждый ударялся оземь, ведомый небывалым притяжением. Потому выживали только бескрылые, пока не остались последние трое. Лжец, подлец и мудрец имели огромные сильные крылья, и каждый рвался в полет.
- Может быть, мы вовсе не должны летать? - Молвил последний. - Может быть, нам даны крылья, чтобы ходить среди людей и помогать не падать им? Может быть, наши крылья не для нас самих?
- А ты мудрец христианского толка, - заметил первый. Хотя в данном случае это бессмысленно. Взлетим мы, все равно, хотим того или нет, когда подует Западный Ветер,а сердце твоё истает от боли и надежды, и ты прыгнешь.
Чёрное с проседью море ласкало скалистый утёс, с которого воззрились куда-то в бесконечность горизонта трое со сложенными крыльями...
- Так и что, кто прыгнул первым? - Она впивалась глазами с жадностью хищной кошки, такие же огромные, такие же нечеловечески магнетические.
- Ты прыгнула бы первой, бесспорно. А в моих историях никто никогда ни на что не решается.Они там ещё лет пятьдесят будут ходить, обсуждать, что б их холера... А вот ты - прыгнула бы решительно оттолкнувшись, не ведая тени сомнений. Неистовая, до конца уверенная в сврем праве верить будь во что. И кто знает, может быть, именно ты взлетишь, превзошедшая безумием стихию...
Аня.
- Ты стихийное бедствие, а не человек, - тихо выговаривала мама. Чем больше она была уязвлена, тем тише и вдумчивее были ее укоры, а верхом недовольства - тишина,когда ты стал пустым местом, равен нулю, и просто нечего от тебя ждать, как от разумного и мыслящего субъекта. Вровень с ковром, предметами обихода, без признавания твоего права размышлять. И Аню больно задевала именно эта ее манера обращения. Уж лучше бы устроила скандал, даже ударила бы по щеке, ну наказала бы как-нибудь. Но она это чувствовала, мамы всегда чувствуют. Аня очень любила свою маму, и мечиала быть такой, как она - умной и нежной, ранимой, понимающей и опасной, как языческое божество, если посягают на ментальное или физическое благополучие ее близких. Аня ставила на пьедестал маму, а перед божеством можно только стоять на коленях. Возможно, иногда украдкой ей казалось, что немного не соответствует, не достоин такой женщины, как ее мать. Изобретение святой. Она насмехалась над этой мыслью, ведь ее отец - самый лучший из всех отцов, о таком можно только мечтать. Крепкий, как дуб, надёжный и прочный, и что-то было в нем от ребёнка, - никогда им с Аней не было скучно. В любом возрасте он вызывал восторг своими шутками и проделками. Именно проделками, ведь всерьёз злиться на него было крайне сложно. И она подражала ему, как кумиру подростки. Ее самым главным - был он. Если бы можно было, она повесила бы его глянцевый плакат огромного формата на стену в своей подростковой обители. И стыдливо поглялывала бы на крохотный портрет своей матери в самом углу, всегда выше.
Она коротко выдохнула и принялась штудировать конспект. Теперь всё так далеко: друзья, школа, подражание отцовскому поведению, и оттого связь с ней проступает всё явственнее, пульсирует в крови. И видя решительность в своём лице, и желая всё более походить только на саму себя, ни на кого из живущих и живших, - всё же, она... Такое горячее сердце. Ему не прикажешь. Достаточно было потерь. Она знает. Она обо всем знает или догадывается на уровне крови, на уровне почти недоступном... И сердце ее всегда на одной линии, бьётся вровень. Или так только кажется? Слепая, эгоистичная любовь. Такая безумная, из-за нее не жаль пойти на преступление, на нарушение всех устоев, вероотступничество. Но любовь в ней этого никогда не потребует. Если только... Если бы она только знала...