Сны мои, сны... Было вас много. Вас было семь. Семь (которые стоили всех других), которые являли меня магом и поэтом. Другие – ваши тени и осколки, которые я собираю всю эту (короткую) нестерпимую, (счастливую) неоспоримую, праздную, мучительную, нежную, долгоиграющую, как толщиною с палец сигарета мапачо... Жизнь.
Три были в детстве. Прочие – в ученичестве. Редки такие птицы.
Был у меня в школьном еще возрасте вечный обычай: жить, где повыше, спать над землей. То на крышу гаража с книжкой заберусь на весь день, то на дерево у ворот (спрятавшись там, я представляла себя Чалыкушу)... Спала я только на втором этаже двухэтажной кровати: хотя первый тоже был к моим услугам, но он казался мне темной сырой лесной низиной в сравнении с заоблачьем второго этажа. Там и проходили долгие бдения – я ведь не столько спала, сколько ждала, пока дома уснут, чтобы целоваться попеременно с Есениным и Набоковым, чтобы писать на обоях алхимические формулы (я тщательно переписала в тетрадку со стихами рецепт приготовления философского камня из одной достойной доверия книжки издания новосибирского отделения РАН, там были еще змееногий Абраксас, ангельский шрифт и "Табличка Исиды"), чтобы сочинять стихи про смерть и любовь... А засыпать – на рассвете.
Много позже я узнала от одной из учениц Кастанеды, что сон над землей постепенно меняет нас, делая летающими существами.
Таких снов, какие падали мне тогда с десятого неба, я ничем не заслужила – кроме разве что прошлых рождений.
"...на Землю приходят фараоны, простые люди и трава. Прах простых людей не достигнет неба – он удобрение для травы. Прах фараонов не достигнет неба – закованный в золото саркофагов, он памятник самому себе. Прах травы – достигнет неба. Ей не важно, кто сожжет ее..." – я неслась вверх по каменной квадратной в сечении шахте на какой-то странной движущейся каменной плите (прообраз лифта, который мог бы возникнуть в голове Да Винчи Неолита), волосы мои развевались на ветру, дух захватывало... А голос впечатывал в меня сверху это египетское евангелие от Никого. Это. Дословная. Цитата...
...потом было кино про мальчика то ли немецкого, то ли австрийского, судя по одежде и манерам, рожденного эдак в 1899-1903 году. Его родители погибли. Его воспитывал дед, простой человек, чуждый науки, из одного только уважения хранивший наследство ученого сына – стопки книг и манускриптов, непонятные папирусные свитки, занятные экзотические вещицы, чертову туч лет пролежавшие под землей и не нашедшие пока своего музея. Мальчик умел читать эти свитки: от нечего ли делать, из далеко идущих ли целей, но отец научил его. Мальчик уже не тосковал по родителям, всю свою любовь он отдал зайчику, принесенному дедом с охоты живым – внуку на потеху. Они и спали вместе и ели из одной миски... Потом зайчик умер (много лет спустя у меня на руках умирал от столбняка шоколадный кролик, чертов Карл Густав, как тебя не любить!) и мальчик не захотел его последней смерти, он решил подарить ему, если не воскресение, то хотя бы надежду. Из свитков отца он узнал рецепты бальзамирующих составов, большую часть ингредиентов для которых нельзя было найти на дедовой ферме... Но можно было молиться чужим – невменяемо более сильным! – богам. Он вел этот процесс с пустым и светящимся сердцем. Он взрослел. Он умирал. Он обмакивал тряпицы в смолу, он произносил Имена...
... утром я рассказала свой сон маме. Она мне посоветовала написать рассказ – как хорошо, что я тогда не сделала этого. Какой мог бы у меня из такого сна получиться рассказ, когда я сама была подростком эпохи разбитых фонарей, а не Борхесом?
Вы и сейчас не кидайте в меня кислого мякиша! Сия комедиа ля финита. Я хочу ночевать на загривке у Сфинкса, я же знаю, как он меня ждет...
2 августа 2022