Случилась эта история зимой, уж и не припомню: то ли под Новый год, то ли аккурат сразу после него. Приехал я чуть ли не на первые свои каникулы в деревню. Помню: посадила меня мама в поезд, непоздним еще, но уже расцвеченным светом фонарей вечером и наказала проводнице высадить меня на нужной станции.
Проводница предстала передо мной в облике толстой и, показавшейся моему детскому воображению, суровой тетеньки, в форменной, дымчатого цвета, одежде, с ярко накрашенными красной помадой пухлыми губами и желтыми волосами, уложенными в прическу, которая, как я узнал по прошествии лет, называлась «мелким бесом».
Мама помахала мне с перрона, на котором проглядывал асфальт сквозь вызванную оттепелью серую слякоть и поспешила по своим делам.
Помню, в поезде я очень хотел взобраться на верхнюю полку – с нее мне казалось интереснее смотреть в окно и сподручнее слушать стук колес. Но я страсть как боялся попросить разрешения у строгой толстой проводницы, да и не был уверен, что получится влезть – в детстве я был неуклюжим увальнем, и еще к тому же сидел в валенках и пальто. С замотанной шарфом шеей. Какая уж тут полка. Верхняя.
Так и задремал у окна. Впрочем, мерный стук колес, вместе с подрагиванием граненых стаканов в железных подстаканниках и шепотом пассажиров, и на нижней полке убаюкивал не хуже чем на верхней.
Строгая толстая проводница принесла мне сладкого чаю с печеньем и заставила снять, как сейчас помню, большую белую меховую шапку из искусственного меха, со значком-снеговиком,. Оказалась проводница в общем-то и не такая уж строгая: помогла развязать заплетенные аж в два узла обслюнявленные веревки на шапке, соединенные на моем подбородке.
Разбудила она меня, как и положено, под утро. Я протяжно и безо всякого стеснения, да еще широко раскрыв рот, несколько раз зевнул, пока она помогала впихнуть ладони в непослушные рукава клетчатого детского пальто, а после замотала вокруг поднятого воротника из искусственного меха шарф
На станции поезд стоял не более трех минут, тетенька проводница передала мое сонное укутанное тело из рук в руки приехавшему меня встречать бабушкину соседу. Он что-то хрипловатым голос бубнил, пока мы брели до запряженной в сани лошади, по утоптанной снежной тропинке, мимо здания станционного вокзала, освещенного бледным светом единственного фонаря. Что бубнил – не помню. Помню только огонек папиросы в его зубах и большие меховые рукавицы, им мне врученные, взамен не спасавших от мороза варежек, к тому же с дырочкой возле указательного пальца. В отличие от городской оттепели, на станции стужа тут же, как только мои валенки коснулись снежного покрова, принялась щипать меня за щеки.
Я плюхнулся в устилавшее сани сено, молча кивнул на вопрос соседа: «Ну что, утроился?», и лошадь быстро пронесла нас домой. И уже через минут пятнадцать я, в объятиях еще не рассеявшихся утренних сумерек, стоял на терраске и отряхивал веником снег с валенок, громко топая при этом ногами.
Еще полчаса назад сонному, мне теперь не хотелось уже совсем спать в тепло натопленной комнате, позавтракав как пообедав – свежесваренным куриным супом, с мягкой хлебиной коркой, густо намазанной мною чесноком. Ну а вечером мы вознамерились готовить с бабушкой в печке мои любимые пирожки с рисом.
День же прошел в шастанье по двору вместе с курами, двумя петухами и злым индюком. И как раз в перерыве, когда я зашел немного погреться, застал в комнате заглянувшего к нам деревенского пастуха Валю, почему-то не снявшего валенки и оттого отвалившийся с подошв снег уже начал таять на крашенном коричневой краской полу, оставляя подле ковра небольшую лужу.
Невысокий и плотный, хотя и не толстый дядька неопределенного возраста и улыбчивый, он сидел и мял в руках старую шапку – почти такую же, какая была у знаменитого «доцента» в «Джентльменах удачи». Увидев меня, он тотчас достал завалявшуюся в кармане его телогрейки сосательную фруктовую конфетку, в мятой желтой обертке – видать она у него там с лета лежала. А в телогрейке, одной и той же, он ходил круглый год. Помнится, когда Валя ушел, бабушка забрала у меня эту конфетку с налипшими на нее крошками, произнеся лаконичное: «Курам».
Бабушка, перекинувшись с Валей парой слов, отошла по делам к соседке, и пока мы ее ждали, пастух что-то болтал с несколько блаженной, – а он, как я понял уже во взрослом возрасте, блаженным и был – улыбкой на лице. Причем, как мне тогда казалось, улыбался он не только губами, но и большими голубыми добрыми глазами. Скотину пас он и зимой.
Когда бабушка вернулась, я возьми и попроси:
– Ба, а можно я завтра с Валей пойду коров с овцами пасти?
– Можно, – ответила бабушка, даже не поинтересовавшись, как к этому моему желанию сам Валя относится. Верно, ему в деревне привыкли давать указания, а не интересоваться его мнением. Я спросил у Вали:
– Зайдешь завтра за мной?
– Зайду, – ответил, по-прежнему улыбаясь, пастух.
И зашел. Утром. Ни свет ни заря. Бабушка, впрочем, к тому времени уже встала и растапливала печку. Признаться, ни выбираться из-под теплого одеяла, ни куда-то там идти в занесенные снегом луга пасти с Валей скотину мне не хотелось. Но – выбрался. Обещал же. Бабушка напоила нас с Валей чаем с бутербродами и дала с собой намедни испеченные пирожки с рисом.
Ну и отправились, в нерассеявшейся еще утренней темноте. Как шли, не помню – помню только высоко в морозном небе звезды. Яркие. Идти, впрочем, было недалеко. Валя усадил меня с собой на лошадь и разрешил подержать его пастушеский кнут. И мы тронулись. Помню, его телогрейка пахла чем-то смешанным с сеном и солидолом. Он всю дорогу о чем-то бубнил.
Скотины было немного – несколько коров и примерно столько же овец. На луга мы приехали, когда совсем рассвело. Но из-за принесших с собой небольшое потепление туч солнце так и не выглянуло, что меня ничуть не расстроило.
В общем дальше помню эпизодами. Помню – Валя извлек откуда-то чуть ли не из-за пазухи розового цвета старый термос и произнес с улыбкой: «Прокофьевны» – таково было отчество бабушки. Достал пирожки и мы позавтракали.
На лугах у Вали был шалаш, устланный внутри сеном. В нем и разместились. Впрочем, сначала я вдоволь набегался-находился по лугам, пару раз спустившись к замерзшей Проне. Пока я носился, Валя развел перед шалашом костер, вскипятил в небольшом почерневшем котелке воду и покрошил в нее черного хлеба. Когда я, подуставший, подошел к огню, он, с той же блаженной улыбкой протянул мне железную миску с алюминиевой ложкой, и произнес:
– Тюря.
Тюря мне показалась несказанно вкусной, особенно в солью, которая, крупная, хранилась Вали в спичечном коробке.
А когда, ближе к вечеру, солнце добавило, вместе с вернувшимся морозом, розовых красок к заснеженным лугам, я увидел приближающуюся, словно взявшуюся ниоткуда, к шалашу женщину, дующую себе на руки. Странно, я почти не запомнил ни во что она была одета, ни ее, даже приблизительный возраст, равно как и облик. Волосы только, помню, у нее спадали на плечи. И еще точно – она шла по снегу босой.
Увидев ее, я ткнул задремавшего было Валю локтем в бок, он проснулся и вытаращился на женщину, уже молча забиравшуюся к нам в шалаш, чем изрядно меня напугавшую. Вдобавок ко всему я увидел ее черные зубы и вывернутые назад пятки.
Валя, не раздумывая, стремглав выбрался из шалаша, что заставило меня, перепуганного, тут же забиться в самый его угол, вытащил из костра горящее увесистое полено и долбанул им незваную гостью по спине. А она каким-то скрипучим, как сейчас помню, голосом, стала прям-таки умолять пастуха ударить ее вторично. Но он этого не сделал. Напротив, он что-то быстро и скороговоркой забормотал, что – не помню. Я прижался к нему, схватив рукав его телогрейки.
А дальше – словно провал в моей памяти. Была тетка и нет ее. Валя с улыбкой нес привычную околесицу. Страх оставил меня. А когда солнце уже зашло, предвещая наступление сумерек и нам пора было собираться в обратный путь, я вдруг увидел неподалеку от шалаша череп. Самый настоящий. Человеческий. Белый-пребелый. Словно отполированный.
Страх снова вернулся, но я зачем-то поднялся и, протянув руку, пошел к черепу. В памяти отпечаталось не столько мое, сколько возникшее внутри меня, желание взять не пойми откуда возникший череп, в ладони.
Я брел к нему словно сам не свой, подобно заговоренному и когда уже наклонился и почти коснулся пальцами, спохватившийся Валя ударом кнута рассек череп – как только мне по кистям не попал. Но напугав, он, одновременно, вывел меня из оцепенения. Впрочем, я едва не впал в него снова, увидел на снегу вместо черепа совершенно черную извивающуюся змею с желтыми немигающими глазами, поползшую в мою сторону. Валя с силой дернул меня за воротник, я снова, придя в себя в ужасе – сызмальства боюсь змей – отпрыгнул, едва не грохнувшись на спину.
Пастух что-то прошептал и змея тотчас замерзла мгновенно на снегу. Некоторое время я заворожено смотрел на нее, пока Валя не сказал, совершенно обычным, лишенным блаженных ноток, голосом:
– Пора собираться.
– Ага, – пробормотал я в ответ и обернулся. И не узнал пастуха. Его выражение лица было совершенно иным, без тени как бы сейчас сказали юродства, и без привычной улыбки. Таким я его никогда не видел ни до ни после.
Валя произнес негромким голосом
– Говорят, нечистого можно убить только одним ударом, если ударить второй раз – он будет спасен.
От поминания нечистого я прижался к пастуху, уткнувшись лицом в его телогрейку – почему-то теплую даже на морозе, – словно искал в ней защиту. Впрочем, и от самого Вали веяло и добротой и спокойствием. И я понял, что змея не оживет.
Пастух усалил меня на лошадь и мы отправились в обратный путь. В седле снова прежний, улыбчивый Валя, что-то по-прежнему болтал по дороге. Доехали мы без приключений.
В те зимние каникулы я терзался сомнениями: напроситься с ним снова в луга или нет? Страсть как и хотелось и было боязно. А он к нам больше не зашел. Уезжая, я непременно дал себе слово уговорить Валю меня взять в луга, когда я приеду на летние каникулы.
И как только приехал, ранним первоиюньским утром, сразу же спросил у бабушки про Валю. И с некоторой грустью узнал, что он пропал. Зимой. С тех пор о нем ни слуху ни духу. Потом, когда вырос, я спросил у все и про всех знающей соседки про пастуха. Вроде видели его где-то в другой деревне. Но именно – вроде.
29 июля – 1 августа 2022 Чкаловский