Петров всегда жил весело и бурно. Уже в седьмом классе он отличался так, что старый толстый физик сразу, по пути к учительскому столу, кидал свое «Здравствуйте» и с той же интонацией произносил:
- Петров, в угол.
Названный Петров привычно поднимался из-за последней парты и спокойно, расслабленно шел к углу класса, слева от доски. У него уже было заготовлено кое-что на эти сорок пять минут: с приятелем, который никогда не попадался, они намочили промокашки и обернули ими цоколи всех шести лампочек. Минут через десять промокашка должна высохнуть, тогда свет в классе погаснет, урок сорвется. Один мочил, другой сухими руками вкручивал: физику понимали!
Вытворял Петров и в училище, и в армии, но все довольно легко сходило ему с рук. Особенно хитроумен он бывал в подпитии.
Став семейным, нисколько не остепенился: мог бросить посреди двора авоську с продуктами и завалиться к еле знакомому собутыльнику в барак, пока содержимое авоськи терзали собаки. Мог на автобусной остановке бегать за юной коллегой жены, чтобы на виду у толпы пассажиров вогнать ее в краску «дружескими» объятиями. А уж язык под сто грамм развязывался и такое выдавал независимо от хозяина, что Петров сам потом удивлялся, как он только это нафантазировал.
Жена и дети переживали, стыдились за главу семейства, но поделать с ним ничего не могли. Он был из той породы мастеровитых, неглупых, но пьющих людей, которых так много у нас по городам и селам. В трезвом виде по-своему заботился о близких, в доме и во дворе все делал своими руками. Не зря соседка баба Ира говаривала, слушая жалобы его жены:
- Пьяница проспится да к делу сгодится!
Но всему наступает конец. Пришел и к Петрову Кондратий, да так его хватил, что ни сесть, ни встать. Долгие годы тяжелой работы, беспощадное курение, привычка эксплуатировать крепкое от природы здоровье не прошли даром, и чуть ли не сразу на пенсии настиг его инсульт. Оказался он недвижим, а еще понял, что не нужен никому.
Вроде бы бригада его была дружной. Как веселились мужики, когда он устроил в рабочей столовой угощение на свой юбилей! Даже гармошку притащили, пели и отплясывали от души. Начальство, проникшись просьбой старого сварщика, которого можно было ставить на самую сложную работу, дало добро на праздник в рабочей столовой, да еще почетной грамотой и неплохой премией оделило.
Петров не раз ребят выручал: одного из милиции вытащил как-то, другого на работу устроил. Однако никто из них ни разу не навестил его в больнице. Пару раз позвонили, вот и вся дружба. Лежи, смотри в потолок и тоскуй.
А ведь как хорошо он задумал жить на пенсии! Полный гараж инструментов – пожалуйста, хоть шабашь, хоть любимыми железками занимайся. Нравилось ему из негодных предметов собирать работающее что-то. Лампочку неказистую заставить гореть, плитку починить, ножик сделать и ручку к нему хорошую выточить.
Когда Петров увлекался каким-то интересным делом, ему пить не хотелось. Теперь и годы брали свое. Спокойнее стал жить, какая-то умиротворенность сошла на него. Планы строил.
Хотелось ему на пенсии козочку хорошенькую прикупить. Сарай в дальнем углу огорода сколько лет пустовал, ждал живность. Но жена даже слышать не хотела о покупке, козью породу терпеть не могла. Ладно, пока оставил эту тему.
Еще более заветное желание было - завести гусей. Гуляли бы они на зеленой лужайке, щипали травку, а он, Петров, сидел рядышком и любовался их зеленовато-желтым пушком, утром брал каждого гусенка в руку, взвешивая, а вечером с радостью отмечал заметную прибавку в весе. И ходили бы гусята вокруг, попискивая, пили бы чистую воду, а уж он им вечером приготовит отборного комбикорма.
Петров слыл мужиком начитанным. На все случаи жизни имел цитаты из любимого «Золотого теленка», а еще Высоцкий давал материал для обоснования действий. Мурлыкая под нос «Если я чего решил, так выпью обязательно», рванул Петров весенним утром на далекую птицефабрику. Ехал с заботливо выбранными коробками, водой запасся, чтобы по дороге напоить птенчиков вожделенных. На обратном пути останавливался и проверял, не жарко ли им, не задыхаются ли драгоценные комочки. Но малыши вели себя идеально, не скандалили. А в новеньком дощатом гусятнике, любовно сколоченном загодя хозяином, освоились мигом, словно тут и вылупились.
И началась у Петрова идиллия! Вставал рано, после обстоятельного чаепития шел выгонять своих любимцев, отводил их на зеленую лужайку и пас, ревниво поглядывая на зависающих коршунов и пробегающих поодаль дворняг-бомжей. Птенчики и правда росли не по дням, а по часам, наливаясь тяжестью от сочной зелени и пахучего комбикорма-нулевки. Вот уже пушок сменился белесым ватным опереньем, голоса гусят стали «подростковыми». Все чаще норовили они влезть в корытце с водой, все громче шумели, сменяя писк на крикливый гомон. Тихо радовался хозяин, посиживая под широкополой шляпой и, покуривая, думал о чем-то. Обычно старички детство вспоминают, когда так же пасли гусей. Но нет! Любящий все материальное, ощутимое, Петров мечтал о гусях весьма приземленно. Знаменитая фраза Паниковского повторялась им так часто, что звучала как руководство к действию:
- Гусь – это симфония!
Создание гусиной симфонии стало его целью.
Хотелось Петрову осенью половину гусей ни много ни мало, а засолить и подсушить. Он знал, как это делается: надо хорошо опалить тушку, промыть и подвесить на денек-другой, чтоб она обсохла и чуток обветрилась. Потом в тазик выложить целую пачку соли, туда же гуся, и натирай его этой солью, долго, настойчиво, чтобы лежал весь просоленный в этом тазу недели две. Знай только поворачивай его да соль с низа меняй – она влагу вытягивает из мяса и жира. И вот когда настанет момент истины, берешь этого гуся, уже крепко соленого, без капли влаги в поддоне, промываешь под струей холодной воды. А заранее уже подготовлены щепочки, чтобы вставить в разрезы гусиной тушки – между ножек и на самом толстом мясистом месте на грудине. Распятого, вывешиваешь его в прохладном месте в чуланчике, чтоб он на вольном воздухе доходил, потихоньку выделяя на поверхность почти невидимые капельки жира, обретая особенную, неповторимую золотистую окраску жирной кожицы и ту приятную темноту, что характерна для подвяленного мяса.
Петров так и видел, как снимает с гвоздя гуся, раскладывает его на большой доске, берет остро наточенный нож… Рот исходит слюной, глаза ищут ломоть черного хлеба, а руки тем временем медленно, трепетно срезают тоненький пласточек гусятины. С грудки, непременно с грудки – это самое мясистое, самое вкусное место! Так и хочется закинуть первый маленький кусочек в жадный рот, но нет! И ребятишки потерпят, пока отец неторопливо, словно испытывая их и свое терпение, нарежет целое блюдце гусятины…
Все. Теперь гуся выдворяют на прежнее место – хуже ему не будет, пусть еще маленько подвялится. А за столом уже сидят домочадцы, тянутся к вожделенным ломтикам, смотрят через них – почти просвечивает. Вот так надо нарезАть - тоненько, чтобы без хлеба попробовать первый вкус.
А потом уже – быстро, на ходу: прибегает сынок из школы, схватит нож, откромсает от висящей тушки и сразу жует, жует, наполнив рот слюной, и оттягивает момент глотания, потому что невозможно расстаться с этим вкусом. И гусь все висит в чуланчике, красиво висит, только вскоре мать замечает, что одна оболочка от него осталась – с обратной стороны обрезан-объеден! Потом остается только скелет, но это ничего. Есть еще другой гусь, вон он, доходит рядом. И еще один лежит в тазу, солится. Богато живут нынче Петровы – двадцать пять штук гусей вырастили, говорят соседи. Эх, как хорошо в мечтах у Петрова!
На самом деле не все двадцать пять выросли. Одного гусенка хозяин недоглядел сам. Отошел картошку старую варить, плитка в сарае стояла, а гусенок и сунься в ведро с водой. Нырнул вниз головой, а вылезти не смог, так и захлебнулся. Как себя ругал Петров! Только поздно уж было, не оживишь. И ведь самый большой гусенок пропал, как обычно бывает.
Второго прозевала хозяйка. К ней вечно не вовремя гостьи приходят. Вот и пришла одна из подруг, вместе загоняли гусят. Да с разговорами бабьими обсчитались, один остался на улице. Уже потом сосед сказал, что ходил, пищал гусенок, собаки подобрали, видать. Мог бы крикнуть, заберите, мол, гусенка, ротозеи. Не крикнул. Но тут тема отдельная.
Вот гуси как будто и не люди. А такое проявили в жизни, диво просто. Тут и хозяев, и соседей узнаешь.
Хозяин, конечно, старался, да не все продумал, как выяснилось. Начались в августе дожди, птичий загон стало заливать. Сосед, который рядом с их сараем успел поставить беседку, стал ворчать: что, мол, ты надумал, какие-такие гуси? Мне тут будут пахнуть и гоготать.
Петров молчал. Вспоминал, как хорошо они беседовали, когда сосед достраивал дом. Рассказал Петрову секрет приобретения участка - по большому блату, к начальнику в доверие вошел. Потом по-простецки заявил Петрову:
- Ты отдай мне, дядя, метра полтора своего участка вдоль забора. Вот и как раз мне будет. За забор не переживай, я сам его с этой стороны поставлю!
Петров только покачал головой: вот какие легкие люди бывают, оказывается, чужой участок делят! Правда, потом к этому вопросу не возвращались. Может, надоумил кто нахала, что не старинное сейчас время, может, сам сообразил.
Зашел к Петровым взять подпись на документы: мол, мы, соседи с этой стороны, не возражаем, что такие-то поселятся рядом. Тогда и предупредил его Петров, чтобы отступил полтора метра, как полагается. Однако соседу мало было земли, он построил-таки гараж впритык к бревенчатому петровскому сараю. Вся вода с его крыши стекала прямехонько под бревна, сарай гнил. Под нажимом Петрова он кое-как соорудил водоотводный желоб, не доведя, впрочем, дело до конца.
Жена соседа ходила по двору ровно, гордо, без никакой мимики на лице. Были б у Петрова гуси раньше, так он сравнил бы ее с одинокой гусыней, так похожа была соседка поступью. Она каждую весну вывешивала на заборе огромный старый палас и убирала его только глубокой осенью. Кто его знает, зачем? Может, они защиту выставляют такую от Петровых, пусть висит.
Рядом с забором жарили шашлыки и сидели в беседке с гостями. Стоило кому-то из Петровых появиться во дворе, начинался крик со стороны «потерпевших», которым покоя не давали гусята. Соседка перевешивала через забор неподвижное лицо и кричала:
- Я жаловаться буду! Тут люди живут, мы не обязаны ваших гусей терпеть!
А сосед просто матом орал с крыши гаража, куда, подвыпив, полез разбирать ранее подвешенный желоб: пускай еще хуже будет всем, пусть утонут в грязи и Петров, и гуси его, трын-трава!
- Ну и козел ты! – кричал он с высоты Петрову. – Гусь лапчатый, вот ты кто!
Петров опять молчал. Только лопатой и скребком работал: старался отвести зловонную лужу в сторону улицы, дабы не тревожить барское обоняние. Сам гусятник, к слову, он сразу отодвинул на положенные четыре метра от общего забора.
- Да что же за люди странные?- удивлялась Петрова. – Знали же, что едут в деревню. Видели, что сарай наш на углу, так чего ж они прямо к нему беседку свою поставили? Сидели бы в городе, если навоз им не нравится!
- Хотел ведь я поросят взять, - негромко напоминал Петров ей. – Ты не согласилась. Посмотрел бы я на них тогда…
Никогда не доводилось Петровым ссориться с соседями, где бы ни жили. А жили и на квартире у старой бабки, и с пьющей хозяйкой, и с подселением в бараке, и в доме с несколькими хозяевами. Со всеми находили общий язык, несмотря на грешки отца семейства. Но тут нашла коса на камень!
Как-то летом сын соседей оставил ворота открытыми, во двор зашли козы, через дыру в заборе прошли к Петровым и напрочь погрызли яблони, объели даже розы и дорогу протоптали по картошке. Петров с сыном тут же вышел закрывать куцый забор, не законченный соседом. Ему бы со своей стороны сделать как попало, так нет, бабу послушал.
- Ну как же это будет, - причитала жена, - им же неприятно будет, с нашей стороны шифер, ровно и красиво, а у них видны жердины да шурупы. Сделай уж как следует.
И пошел ведь Петров на сторону соседа, подкаблучник! Хотел, чтоб с той стороны забор хорошо смотрелся. За то и получил.
Сосед вернулся с работы, увидел потраву, нанесенную его картошке козами:
- Это вы тут мне всю картошку вытоптали! Что творите! Убери свое барахло!
Он начал хватать листы и швырять их, сверху полетели инструменты, рассыпались саморезы. Прямо с отрезком трубы пошел на Петрова, толкнул его. Петров побелел, повернулся и ушел с огорода прочь. Юный сын его, жалобно глядя на соседа, объяснял:
- Это вообще не мы! Вон у мамы спросите, это ваш сын пустил коз, мама выгоняла!
Но тот, бешено вращая глазами, матерился и брызгал слюной.
- У себя топчи! – орал он. – Все равно у тебя в огороде ничего не растет!
Подавленные Петровы ужинали без настроения.
- И с чего это у нас ничего не растет, - тихо говорила Петрова. – К ним не ходили еще одалживаться, всегда у нас полный погреб…
Петров молчал. Казалось, он теперь всегда будет так принимать все нападки. Это было непривычно и странно.
Однако месяца через полтора он неожиданно признался жене, что на днях увидел, как сосед привез себе очередную машину песка, и тут же позвонил в контору, где тот работает, нажаловался, как сосед обкрадывает родное предприятие. Наказали ли вора, не узнал, но по разговорам стало ясно, что о жалобе тому известно.
- Что ж ты так-то? – спросила жена Петрова, не зная, смеяться ей или плакать. – Не думала, что ты на такие подлянки способен.
- Да мне обидно стало, - оправдывался Петров, - Чего он меня перед сыном так… Еще когда он строился, я попросил ведро гравия. Знаю же, что бесплатный, машинами тащит. Так он мне заявил: «Не для тебя я его вожу!»
Осень облегчила положение: гуси вырвались на простор огорода, а соседи уже не устраивали посиделки в своей беседке и потому не доставали нравоучительными нотациями через забор и криками «Буду жаловаться!»
Однако нервы Петрова были, оказывается, изрядно потрепаны, и как-то после загруженного выходного он почувствовал себя плохо. Больница, неподвижность, серые дни в безвестности угнетали. С трудом он начал подниматься, в коляске его подвозили к окну, он разглядывал унылую картину: дождь, висящий на заборе вечный палас соседей, гуси. При виде гусей Петров немного оживлялся. Все-таки не зря он трудился летом! Вон они, беленькие, с красными клювами, ходят по огороду, щиплют все, что могут найти.
- Это хорошо, что они на воле, - говорил жене. – Вычистят нам все. Весной сорняков не будет.
Вот только помочь по хозяйству он ничем не мог. Но жена потихоньку прибрала всех гусей. Ну и засолила, конечно! Не одного, а трех сразу. Только Петрову доктора не разрешали есть гусятину ни в каком виде – тяжелая пища. Ничего, в морозилке еще полно гусей. Доберется до них Петров, как пить дать!
- Сосед про тебя спрашивал, - сказала как-то Петрову жена, – как, мол, себя, чувствует. Ответила, что хорошо. Больше ничего не сказала.
«Правильно ответила, - думал Петров. – Может, он и не порадовался, когда меня схватило. Может, не такой уж он и плохой. Но сопли перед всеми распускать тоже не дело. Живой ведь я. Кто знает, вот поправлюсь и на следующий год все-таки возьму козу… Жена, конечно, будет плеваться, но кто ж ее слушает!»
И Петров мечтательно улыбался, глядя на свой гусятник: козочка там точно поместится!