Последние пять дней своего отпуска я отдыхала душой от жаркого солнца, теплого моря, золотого песка, людского гомона и суеты в деревне Зарядье у двоюродной тетушки. Каждое лето я провожу там несколько дней. И каждое раз, погружаясь в тихую, спокойную деревенскую жизнь, даю себе обещание: «Больше никаких Египтов!». Но, как только приближается мой следующий отпуск, какая-то неведомая сила тащит меня в туристическое агентство за путевкой. И, вместо того, чтобы наслаждаться речной прохладой, вдыхать ароматы цветущих трав, любоваться ромашковыми полями, я лечу за тридевять земель в очередное «египетское» пекло.
Хорошее всегда проходит быстро. И как-то совершенно незаметно наступил день моего отъезда. В Зарядье не ходит ни общественный, ни коммерческий транспорт, а до ближайшей железнодорожной станции семь километров. Семь километров пешком по разбитой сельской дороге — путешествие не из приятных. Поэтому большинство зарядцев пользуются услугами местного пенсионера дяди Васи. Дядя Вася за небольшую плату на своих стареньких Жигулях готов каждого желающего в любое время доставить к железнодорожным путям. Договориться с ним несложно, номер его телефона в деревне знает каждый.
Заявку на «такси» к последней вечерней электричке я сделала с утра. «Не сомневайся, дочка! Домчим с ветерком!» - заверил меня из телефонной трубки дяди Васин голос. Я и не сомневалась. Надежный, как охрана президента, и точный, как вежливый король, дядя Вася не подводил никогда.
Тетушка занялась приготовлением «подорожников», а я отправилась напоследок искупаться в лесном озере. И, вернувшись назад уже далеко за полдень, с ужасом обнаружила, что мои «подорожники» не помещаются на широком кухонном столе. Банки с солениями, варениями, компотом, медом, топленым маслом теснили головки козьего сыра, гору куриных яиц, всевозможную зелен, помидоры, огурцы. На подоконнике стоял гигантских размеров поднос с выпечкой. Одними только этими плюшками, ватрушками, пирогами мог пропитаться несколько дней человек с повышенным аппетитом. А в довершение ко всему на огромной сковороде жарились жирные куски куриного мяса.
«Это все мне?! - поразилась я, - Теть Оль, может, курицу не надо?!».
«Как это не надо?! - возмутилась тетушка, - Ты что, четыре часа в электричке собираешься голодом себя морить?! Все люди будут курочек кушать, а ты, как сирота казанская, им в рот заглядывать?! Сама вон сколько мне навезла! Что же я тебя с пустыми руками отпущу?! Не обижай меня! Все бери!»
Обидеть тетушку я не могла. И она, пользуясь этим, каждое лето на прощание нагружала меня так, словно я ехала не из гостей, а торговать на колхозный рынок. «В мой рюкзак все не поместится!» - с надеждой подумала я. Так оно и вышло. Но не успела я даже обрадоваться, как тетя Оля извлекла откуда-то клетчатую, похожую на чемодан, сумку и упаковала в нее все до последнего огурца.
По дяде Васе можно проверять часы. В точно назначенное время его Жигули остановились у крыльца, И я, расцеловавшись с тетушкой, отбыла из деревни Зарядье. Большая часть семи километров осталась позади, когда машина закашляла, задергалась и остановилась. «Приехали! - заключил дядя Вася, - Похоже, насосный шланг засорился. Ты вот что, беги-ка через лес прямиком. Прямиком — недалеко! Успеешь!»
Легко сказать - «беги!» А как тут побежишь, когда лямки рюкзака вот-вот перережут плечи, а неподъемную сумку можно тащить лишь двумя руками перед собой?! Нет, не было ни одного шанса с таким грузом успеть на электричку. Провести ночь на вокзале — не самое плохое. Самое плохое в данной ситуации было то, что на следующее утро мне предстояло прямо с поезда тащиться на работу. Я представила, как вытянутся лица моих подчиненных, когда мимо их столов я прошествую в свой кабинет. И еще не один день в обеденный перерыв они, ехидно хихикая, будут сообщать менеджерам из других отделов: «А наша-то мадам уж совсем офигела! После отпуска приперлась на работу в шортах и с двумя баулами жрачки!»
И, как следствие, в моей голове тут же появились гадкие мысли: «Оставлю сумку под кустом! И туда же вытряхну содержимое рюкзака!» Но, вспомнив как бережно тетя Оля заворачивала в газетные обрывки каждое яичко, с какой аккуратностью и любовью упаковывала выпечку, я сразу отказалась от подлого намерения. Обливаясь потом, я волоклась по лесу, не переставая удивляться, как дяди Васино «недалеко» сильно отличается от моего. Только спустя час после поломки машины мне удалось, вскарабкавшись по насыпи, выползти на железнодорожную платформу.
«Все! Все! Наконец-то все!» - запело у меня в голове. И я, собрав последние силы, потрусила к вокзалу. А там меня ждал очередной неприятный сюрприз. Дородная тетка в железнодорожной форме запирала вокзальную дверь. Уж никогда бы не подумала, что вопрос: «А разве вокзал закрывается на ночь?», может вызвать такую волну негодования. Едва прозвучало мое последнее слово, как работница ЖД заорала: «Обнаглели! Вокзал вам — не ночлежка! За копеечную зарплату сидеть по ночам со всякими бандитами я не буду!» Конечно, я была не в лучшем виде, и все же на бандита явно не тянула. И, собираясь дать железнодорожнице «достойный» ответ, уже открыла рот, но, проследив за ее взглядом, поняла — кто, по ее мнению, здесь бандит.
На краю привокзальной скамейки, сидел обутый, несмотря на сухую погоду, в резиновые сапоги, мальчишка лет восемнадцати. Черноволосый, загорелый до черноты, он был одет в видавшие виды футболку и джинсы. Рядом с ним лежала свернутая плащ-палатка и тощий рюкзак. Мальчишка методично подбрасывал вверх перочинный нож и ловко ловил его за рукоятку. Оставив свое занятие, он повернул голову в мою сторону. На меня внимательно посмотрели черные глаза. Из-за зрачков и радужек одного цвета они казались какими-то инопланетными. А длинные пушистые ресницы делали их взгляд теплым и мягким. Глаза главенствовали на худом скуластом лице, затеняя собой и сходившиеся на переносице брови, и с небольшой горбинкой нос, и четко очерченный подбородок, и плотно сжатые губы.
«Полюбуйтесь на него! - продолжила тетка, - Такой зарежет, ограбит и глазом не моргнет! Рисковать своей жизнью я не хочу и тебе не советую! Предлагаю за пятьсот рублей переночевать у меня» Я тоже своей жизнью рисковать не хотела и немедля отказалась от предложения железнодорожного злыдня. А когда он, порицая на все лады мою жадность, скрылся за углом вокзала, подошла к скамейке. И, плюхнув на ее свободную часть сумку с рюкзаком, поинтересовалась у мальчишки: «Чем же ты ей так не угодил?»
«Тем, что родился цыганом, - ответил он и тут же добавил - да Вы не бойтесь, я по воскресеньям никого не режу».
«Что ж, раз не режешь, тогда просто обязан меня ограбить!» - пошутила я. Но, видимо, огромное желание избавиться от «подорожников» заставило мой голос прозвучать уж слишком требовательно для шутки. «Надеюсь, Вы несерьезно?» - растерялся мальчишка. «Конечно, шучу, - заверила я его, - А вот курицу обязательно тебе скормлю!»
«Какую курицу?!» - испугался он. «Какую?! Какую?! - передразнила его я, - Какую поймаю, такую и скормлю вместе с перьями! Кур с перьями есть — это тебе не людей резать!»
Даже не знаю, или я опять неудачно пошутила, или мальчишка вообще не понимал шуток, только по выражению его лица было видно: он принял меня за сумасшедшую и готовился дать стрекача. Сидеть одной в пустынном месте до утренней электрички мне совсем не улыбалось. «Подожди! - попросила я мальчишку, - Пожалуйста, выслушай меня!» И вкратце рассказав о своих злоключениях, подытожила: «Похоже, сегодня не мой день! Сделай его хотя бы чуточку лучше — съешь курицу!»
«Ну, это с удовольствием! - успокоившись, согласился он, - Я, признаться, не ужинал да и пообедал слегка. Я тут, в пяти километрах, у фермера бычков пасу. Сегодня, в последний день месяца, получка. Ну я и хотел деньги своим отвезти. Всю дорогу бежал, думал, успею. На какие-то три минуты опоздал! Ну ничего, деньги отдам и сразу на встречной электричке назад».
Пока он говорил, я, разостлав на скамейке бумажную скатерть, накрыла импровизированный стол, стараясь разместить на нем как можно больше тети Олиных даров. «Пока все не съешь, из-за стола не выйдешь!» - тоном строгой родительницы предупредила я мальчишку, пытаясь куда-нибудь пристроить еще один пирожок. «Да Вы что?! - изумился он, - Тут целый табор накормить хватит!»
«Табор, табор... Накормить табор. - завертелось в моей голове, - Табор! Вот куда можно пристроить дары! Не выбросить! Нет!» Мысленно попросив у тети Оли прощения, я предложила мальчишке: «А возьми у меня все для своего табора!» И, увидев его замешательство, принялась убеждать: «Продукты все свежие! Экологически чистые! И на всех хватит!»
«Ну, если Вы опять не шутите, возьму». - сказал он. «Да ты ешь! Ешь!» - поторопила я его. И, боясь как бы он не передумал брать «подорожники», начала спешно перекладывать свой заплечный груз в его рюкзак. А закончив эту процедуру и поставив клетчатую сумку рядом с его распухшим рюкзаком, скомандовала: «Принимай дары!»
«Большое спасибо за все! - поблагодарил мальчишка, - Только есть я больше не могу. Объелся!» И, наткнувшись на мой неодобрительный взгляд, пообещал: «Потом еще поем. А что не съем, с собой возьму».
Он немного посидел молча, потом, встрепенувшись, сказал: «А мы с Вами даже не познакомились!» Быстро встал, шаркнул сапогом и тоном сына благородного семейства изрек: «Позвольте представиться! Студент второго курса сельскохозяйственной академии, временно пастух Михаил Чукча. Можно просто Мишка Чукча». И, не выдержав роли до конца, рассмеялся. Глядя на него, рассмеялась и я.
Затем, назвав себя, спросила: «И когда же ты чукчей успел стать? Вроде, цыганом родился!» «Да длинна история. В двух словах не расскажешь» - ответил он. «А ты не в двух, - попросила я, - До утра далеко».
«Плохой я рассказчик, - смутился мальчишка, - Даже не знаю, с чего начать». «Начни с самого начала» - предложила я. «Ладно, попробую, - смутился он еще больше, - Только строго не судите! Как смогу!»
Родился я в пригороде, в обычной цыганской семье. Сколько в ней было человек — точно сказать не могу. Была бабушка, мои родители, мы с сестренкой, четыре папиных брата, их жены и дети. Думаю, человек тридцать наберется. Мы полностью занимали старый деревянный барак. Первую комнату в нем получил мой покойный дедушка. Давно это было, даже папа еще не родился. Соседство с нашей семьей остальных жителей барака не радовало. И они, по словам бабушки, побежали требовать у начальства улучшить им жилищные условия. А когда условия им стали улучшать, семья дедушки начала расширять свою жилплощадь за счет освободившихся комнат. Так и заняла весь барак.
Наши улучшать условия не хотели. Места хватало всем. Чего же еще-то желать? Каждая пара имела свой отдельный апартамент. Ребятня постарше ночевала в разных комнатах, девчонки — в одной, пацаны — в другой. А мелкие все вместе спали в Перинной. Ее так назвал мой двоюродный брат Рома. В той комнате от стены до стены лежало два ряда перин с подушками и одеялами. Определенного места ни у кого не было. Кто куда успел, тот туда и лег. Из Перинной вела дверь в бабушкину спальню. Она всегда была открыта. Ну, это и понятно! Никто, кроме бабушки, не мог так быстро заставить спать разбушевавшуюся мелкоту. После ее слов: «Не смейте так себя вести! Иначе я вам сейчас все уши поотрываю!» - наступала полная тишина. Когда сам был мелким, эти ее слова казались мне по-настоящему волшебными. А как иначе?! Если я однажды слышал, как своему старшему сыну, совсем уже седому дяде Лёне, она сказала: «Не смей так со мной разговаривать! Иначе я тебе сейчас все уши поотрываю!». И он тут же замолчал.
В двух комнатах у нас хранился товар. Еще была кухня. В ней по вечерам собиралась вся семья. Все помещались без труда. Так что о размерах ее судите сами. В общем, жили мы неплохо!
На день в бараке оставалась только бабушка. Первыми уезжали папа и его братья. Потом, если было учебное время, в школу со скандалами и подзатыльниками выгоняли учеников. Они не горели желанием учиться. Да и все остальные считали учебу пустой тратой времени. Только никто не хотел, чтобы, как говорила бабушка, всякие педагоги приходили к нам в дом и совали свои носы туда, куда не надо.
Последними женщин с мелкотой и товаром развозил по «точкам» Рома на «пазике». Мамина «точка» находилась в начале городского рынка. Нас Рома выгружал последними. Он вытаскивал из автобуса раскладной стол, стул, несколько рулонов тюля, большую спортивную сумку, меня с сестренкой Златкой и быстро уезжал. Рома очень торопился, потому что он бы несовершеннолетним и у него не было прав.
Одного из нас, меня или Златку, мама оставляла у дороги сторожить товар. Другого отправляла на «точку» его встречать. И куда бы она меня не определила, хоть на рынок, хоть у дороги, Златку это всегда не устраивало. Ее в отношении меня все всегда не устраивало. А больше всего ее не устраивало мое появление на свет. Я родился вторым ребенком у моей восемнадцатилетней мамы. И сразу забрал у маленькой сестренки часть маминой любви и внимания. С этим мириться двухлетняя Златка не собиралась. В первый же день моего появления в бараке она попыталась проколоть меня вилкой. За что и была отправлена из родительской комнаты в Перинную. Да и потом она не упускала случая, чтобы укусить меня или ущипнуть. Про вилку я знаю по рассказал других. А вот щипки и укусы ее помню отлично.
Дети в нашей семье, пока не научатся хорошо ходить, находились под защитой взрослых. А дальше должны были научиться защищать себя сами. Как и во всех семьях, мы тоже ссорились, дрались. Но жаловаться на обидчика выходило себе дороже. Потому что сразу попадало всем без разбору: и правым, и виноватым. И правильно! Как говорила бабушка, если начать разбираться с таким количеством ребятни, то и времени больше ни на что не останется. И мне тоже пришлось научиться защищаться от Златки. Хитрая сестренка всегда подкрадывалась сзади и пребольно кусала или щипала меня за спину. Со временем я научился видеть спиной. Вернее, чувствовать чье-либо приближение. Как только я его чувствовал, сразу сгибал левую руку в локте, я левша, и делал резкое движение назад. Хоть локоть и был у меня маленький, удар получался приличный. Причем прилетало не только Златке, а каждому, кто имел несчастье оказаться у меня за спиной. Вскоре с моим ударом познакомилась вся Перинная. Его так и прозвали: «Мишкин коронный удар». А потом сократили до «Мишкиной коронки». Из-за этого удара я и превратился в чукчу. Ой, да что же я все перескакиваю?! Вот всегда я перескакиваю! Моя учительница литературы тысячу раз мне говорила: «Миша, рассказывать надо последовательно, а не перескакивать с одного на другое». Вы, надеюсь, не учительница?! Нет! Ну и хорошо!
С чего я там перескочил? Ах, да! Так вот, мама перетаскивала товар, раскладывала его на столе и начинала ждать покупателей. Сумку она ставила между рулонами так, чтобы ее не было видно. В ней лежал самый ходовой товар — пластиковые бутылки с разбавленным спиртом. Тюль покупали редко, а сумка к концу работы рынка всегда пустела.
Я целый день стоял рядом с мамой. А Златка сразу же, как только мама приносила последний рулон, брала у нее пять копеек и бежала на заработки. Зарабатывать деньги у Златки получалось очень даже неплохо. Среди многих людей она безошибочно находила нужного человека, всегда мужчину. Златка забегала вперед, протягивала свою маленькую ладошку с пятью копейками и самым ангельским голоском просила: «Дяденька, добавь на булочку!» Я не видел ни разу, чтобы кто-то ей отказал. Обычно за ее просьбой следовал вопрос: «Сколько добавить?» Златка тут же отвечала: «А сколько не жалко?» Ей добавляли не только мелочь, давали и купюры. Однажды одного богача она так умилила, что он отвалил ей целую тысячу. Получив на «булочку», Златка быстро прятала деньги в карман и с пятью копейками бежала на поиски следующего дяденьки. Бывали дни, когда сестренка зарабатывала больше мамы. Ведь большая часть маминой выручки отходила барону, потому что товар на реализацию брали у него. А Златкины деньги все оставались в семье. Барона я никогда не видел, зато слышал о нем часто. Все говорили о нем с большим уважением. Даже бабушка очень его уважала.
Вечером от дороги нас забирал папа или кто-то из его братьев. В бараке мы сразу шли на кухню. Там мама сдавала бабушке выручку. Так, кроме мужчин, делали все. Бабушка сидела в центре стола. Каждый подходил, отчитывался и клал перед ней деньги. Она делила их на две части: часть поменьше — для нас, побольше — для барона, и раскладывала их по разным коробкам. Бабушку всегда особенно радовали Златкины деньги. Каждый раз она хвалила Златку, а потом говорила мне: «Мишка, ты когда начнешь зарабатывать? Бери пример с сестры! В твоем возрасте она уже сама себя кормила!» Сначала она это говорила, вроде бы, в шутку. А когда мне исполнилось четыре года, уже начала говорить серьезно: «Мишка, где у тебя совесть?! Тебе уже четыре года, а ты ни одной копейки еще не заработал! Кто из тебя вырастет?! Как дальше жить собираешься?» И начинала ругать маму: «Наташка, а ты куда смотришь?! Кто за тебя сына воспитывать должен?!»
А мама была ни в чем не виновата. Она старалась меня воспитывать. К тому времени у нас со Златкой появилась сестренка Илонка. У мамы и так была целая куча заморочек с этой Илонкой. То ее надо было кормить, то качать, то перепеленывать. А тут еще и я! Мама совала мне в руку пять копеек и почти умоляла: «Мишка, уж ты постарайся!» Даже вредная Златка пыталась мне помочь. «Проси у тетек! Они мальчишкам лучше дают!» - советовала мне сестренка. Мне было стыдно в таком уже немаленьком возрасте полностью висеть на шее у семьи. Я хотел, очень хотел кормить себя сам. Но просить не мог ни у кого: ни у тетек, ни у дядек. Как только я собирался сделать это, мой язык сразу немел. Я ходил по рынку и ничего не мог с собой поделать. Так и возвращался к маме с пятью копейками.
А вечером на кухне нас с мамой ругала не только бабушка, но и папа тоже. Да и вся семья смотрела на нас осуждающе. Вся, кроме Ромы. Рома в нашей семье самый добрый. И однажды, когда папа перешел от ругани к угрозам, он сказал: «А, может, Мишка создан для того, чтобы брать, а не просить? Пусть Данька возьмет его завтра с собой для подстраховки». Ромино предложение одобрили не все. А вот бабушка была «за». Ее мнение, как всегда, стало решающим.
Дане, я думаю, тогда было лет четырнадцать. Я его плохо знал. Видел только утром да вечером на кухне. Его с младшими братьями Саней и Лехой бабушка часто хвалила. Даня от решения семьи не пришел в восторг, но отказать не мог. У нас так принято: как семья решит, так и будет. На кухне было шумно, и Даня повел меня для указаний в Перинную. Вы не представляете, как я волновался, пока шел за ним до Перинной. Но волновался я зря. Оказалось, от меня всего лишь требовалось кататься на велосипеде по тротуару недалеко от продуктовых ларьков. И, если Даня, Саня или Леха пробегут мимо и бросят рядом со мной кошелек, подобрать его, засунуть под резинку трусов, прикрыть сверху рубашкой, потом ехать домой. Кто бы меня ни спросил: «Где ты взял кошелек?», отвечать, что нашел и сразу плакать. Если же Даня, Саня, Леха не пробегут или ничего не бросят, кататься до тех пор, пока кто-нибудь из наших за мной не придет. Такие указания дал мне Даня и заставил повторить раз десять. Потом началась тренировка. Даня из коридора забегал в Перинную и бросал рядом со мной чей-то старый пенал. Я быстро подбирал его, засовывал под резинку и прикрывал рубашкой. «Где ты взял кошелек?!» - грозно спрашивал Даня. «Нашел.» - отвечал я, закрывал лицо руками и делал вид, что плачу. В конце концов Даня остался доволен всем. Он похлопал меня по плечу и сказал: «Ну, мелочь, завтра мы из тебя человека сделаем!»
Утром мама на рынок уехала без меня. А мы с братьями пошли к продуктовым ларькам. Их целый ряд стоял у дороги, дома от ларьков находились вдалеке. От домов к ним вел прямой тротуар. Мои двоюродные братья были одеты в одинаковые серые спортивные костюмы. Они и так, все трое, очень похожи, а в костюмах стали прямо на одно лицо, только ростом отличались чуть-чуть. Мне бабушка тоже выдала красивую рубашку и шорты, достала из комнаты «для товара» новый трехколесный велосипед. Я даже и не подозревал, что он у нас есть. Велосипед она передала Дане, перекрестила каждого из нас и строго сказала: «Смотрите, чтоб без греха!»
Даня поставил велосипед, когда мы прошли примерно половину тротуара. Показал отрезок, по которому я должен ездить, спросил: «Все помнишь?» Я кивнул. Братья пошли к ларькам, а я ломанул к велосипеду.
У нас на всю мелкоту был один старый велосипед. Мы катались на нем по очереди вокруг барака по одному кругу каждый. Я всегда мечтал проехать хотя бы два круга подряд. Так не хотелось отдавать велосипед следующему и вставать в конец очереди. А тут я, один, получил новый велосипед! И мог кататься на нем безо всякой очереди. Но вот что странно, кататься без очереди было совсем не интересно. Я проехал отрезок раз - другой и вдруг мне захотелось на рынок к маме. Стало так грустно и плохо, что я чуть не заплакал. А плакать было нельзя, надо было кататься. И я катался и катался. Мне казалось, что я прокатался уже целый день, когда раздался топот. Со стороны ларьков ко мне бежали братья. Но бежали они не одни. На небольшом расстоянии от них бежали два милиционера. Следом — еще два. За последними бежала тетенька. По ходу дела, кошельков намечалось больше, чем один. И я приготовился подбирать их все.
Когда братья поравнялись со мной, у моих ног что-то шлепнулось на асфальт. Я наклонился — там лежал не кошелек, а сумка. Меня это не смутило. Я схватил ее и стал засовывать под резинку трусов. Сумка была намного больше пенала, она никак не хотела залезать под резинку. Я испугался, что не успею ее засунуть до того, как мне что-нибудь бросят милиционеры. Но милиционеры ничего не бросили, даже внимания на меня не обратили. Обратила тетенька. Она даже и не подбежала, а уже начала вопить: «Сюда! Сюда! Вот он!» Два милиционера, ну, те, которые бежали последними, сразу вернулись. «Он! Он! Вырвал у меня сумку и уехал на велосипеде! У него моя сумка!» - закричала тетенька.
«Гражданочка, зачем Вы пытаетесь ввести нас в заблуждение? - спросил у нее немолодой милиционер, - Не мог он у Вас ничего вырвать и приехать сюда быстрее нас не мог».
«Ясен пень, - подтвердил молодой, - Сумку сбросили». Он взял у меня сумку и спросил: «Откуда у тебя сумка?» «Нашел» - ответил я. Мне задавали еще много вопросов, а я ничегот не говорил, только плакал по-настоящему. Потом, непонятно откуда, появилась бабушка и начала меня ругать за то, что я, непослушный, уехал от какого-то магазина, где она меня оставила всего на одну минуту. Бабушка пообещала меня наказать и велела идти домой. Но домой нас не отпустили. «Никто никуда не пойдет! Все поедут в отделение! - сказал немолодой милиционер, - Ваш внук, по утверждению вот этой гражданки, - он показал на тетеньку, - вырвал у нее сумку».
«Цыганские дети — самые честные в мире! - закричала бабушка, - Им чужого не надо!» И они начали ругаться с тетенькой. Потом помирились и обе стали требовать у милиционера отпустить меня немедленно. А те на все их требования отвечали: «В отделении разберутся». Нас отпустили только тогда, когда первые два милиционера привели незнакомого пацана в сером спортивном костюме. Он вырывался и кричал: «Я все утро во дворе сидел один! Спросите у соседей!» Тетенька его сразу опознала, а бабушка пообещала пожаловаться на милиционеров начальнику. Вот тогда нас и отпустили.
Вечером на кухне братья рассказали семье о своем проколе. Больше всех злился Даня. «Да как так-то?! - кричал он, - Дернул чисто! Откуда только нарисовались мусора?! Да еще целых четыре штуки! Сумка попалась какая-то гребаная! Сходу и не въедешь, как открывается! Чтоб так не фартило — никогда еще не было!»
«Да, - сказал дядя Лёня, - В таких делах без фарта никуда». Даня посмотрел на меня: «А ведь без Мишки всегда фартило! - сказал он, - Все из-за Мишки! Он нефартовый!» Данины слова очень разозлили бабушку: «Не смей никогда больше так говорить! - закричала она, - Иначе тебе все уши поотрываю! В нашей семье нет нефартовых детей! Все зависит от воспитания! Если Наташка наплевала, я сама займусь Мишкой!»
И она занялась. На следующий вечер, когда все собрались ужинать, бабушка спросила у меня: «Мишка, есть хочешь?» «Хочу» - сказал я. «Попроси!» - велела бабушка. «Бабушка, дай мне поесть» - попросил я. «Плохо просишь! - рассердилась она, - Дам, когда попросишь хорошо!» Все ели картошку с мясом. Один я стоял у стола и время от времени просил у бабушки поесть. А ей все не нравилось, как я прошу. Она пустила меня за стол только когда я попросил уже чуть не плача. Утром все повторилось. Но ждать, когда я хорошо попрошу, ни у кого не было времени. И я поехал на рынок без завтрака. К тому же бабушка не велела маме кормить меня днем. Завтракали и ужинали мы дома. Еще мама на рынке нам всем покупала по булочке с чаем. В это день булочку с чаем она купила только Златке. Вечером у меня уже быстрей получилось выпросить у бабушки ужин.
Да, бабушка за меня взялась всерьез. И останавливаться не собиралась. Каждый день я должен был выпрашивать у нее еду. Ужин, хоть и не с первого раза, я получал всегда. Без завтрака же сначала оставался часто. Потом стал оставаться реже. И, когда несколько дней подряд мне удалось выпросить и завтрак, и ужин с первого раза, бабушка сказала: «У своих просить научился. Завтра будешь учиться просить у чужих».
Для учений она выбрала поселковый сквер. В сквере она дала мне пять копеек и начала учить: «Проси на хлеб. Так и говори: добавьте мне на хлебушек. На первый раз я тебе покажу у кого просить. Дальше — сам думай!» По дорожкам сквера бегали два старичка. Ну, бегали — это так. Я быстрей ходил, чем они бегали. Бабушка посмотрела на них и сказала: «У спешащих людей никогда не проси. Не дадут!» Она села на лавочку рядом с дорожкой, меня поставила впереди себя. И сразу же моя спина начала подавать сигналы об опасности. Я знал, что бабушка не будет меня ни кусать, ни щипать. А спина не знала и все пыталась выгнуться вперед.
Мимо нас прошли парень с девушкой. «Студенты, - сказала бабушка, - В карманах пусто». «Эта сейчас назад вернется. Сглаза боится» - сказала она про девушку с коляской. Девушка, и правда, повернула назад. Бабушка пропустила дяденьку, у которого, по ее словам, было только без сдачи на пиво, и жадную интеллигенцию в шляпе.
«Наша!» - сказала она, когда на дорожке появилась тетенька. Тетенька шла тихо, смотрела себе под ноги и даже, кажется, не заметила пробежавших мимо старичков. «Давай!» - шепнула бабушка и слегка подтолкнула меня в спину. Я не успел еще ничего сообразить, как моя рука сама по себе выдала «коронный удар». Локоть со всей силы врезался во что-то твердое, руку словно током прошило. Бабушка взвыла, как раненый слон. Я ни разу в жизни не слышал крик раненного слона. И очень надеюсь, не услышу никогда. Я люблю всех животных. И не хочу, чтобы кто-нибудь из них мучился. Это одна из главных причин, почему я учусь на вет.отделении. Просто не могу подобрать другого сравнения. Так закричать от боли мог только кто-то очень большой. И сразу за бабушкиным криком из-за кустов послышался стариковский голос: «Алё! Милиция! В сквере женщину избивают!» «Пойдем отсюда быстрей!» - сказала бабушка. Она морщилась, закрывая левый глаз рукой.
Отделение милиции находилось, да и сейчас находится, правда, полиции, рядом со сквером, поэтому уйти мы не успели. С одной стороны прямо в сквер с сиреной заехала машина. Из нее выскочили милиционеры с автоматами. С другой стороны прибежали еще два. Один из них был тот молодой, который забрал у меня сумку. Старички вылезли из кустов, подбежали к машине, стали что-то говорить, показывая на нас. Бабушка схватила меня за руку и потащила из сквера. «Опаньки, старые знакомые!» - вроде даже как обрадовался молодй милиционер, когда мы проходили мимо. Милиционеры попросили бабушку задержаться. А она и не думала задерживаться. Наоборот, пошла так быстро, что мне пришлось бежать за ней вприпрыжку.
В бараке она сразу ушла в свою комнату. А я пошел на кухню. Там и сидел целый день, готовился к порке. За то, что ударил бабушку, папа, уж стопудово, должен был выпороть меня ремнем. Подзатыльники для скорости мы получали регулярно все, а ремнем пороли только в исключительных случаях. Например, моего двоюродного брата Юрку его отец, дядя Гриша, выпорол за то, что тот чуть не поджег барак. Юрка был виноват. А я нет! Потому что не я, а моя рука ударила бабушку. Как такое могло быть, я и сам понять не мог. Но знал точно, что ударил не я. Целый день я готовился к экзекуции. Мне было страшно и обидно. Обидно даже больше, чем страшно.
Вечером одни за другими стали возвращаться наши. Сначала все удивлялись, что бабушки нет на кухне, потом стали беспокоиться. Рома уже хотел идти ее искать, а тут она и появилась. На месте левого глаза у нее было что-то сине-лиловое. Вы знаете такую игру «Море волнуется»? Тоже играли когда-то? Ну, тогда знаете, как замирают игроки по команде «замри!» Вот и все наши, при виде бабушки замерли, как по команде. Бабушка подошла к столу, посмотрела на меня здоровым глазом, а потом сказала: «Мишка не наш ребенок! Нам его чукчи подкинули!»
Я сразу поверил всему. Как я мог не поверить?! У нас врать своим нельзя. Чужим ври сколько хочешь, а своим нельзя. А то, что бабушка выразилась иносказательно, мне и в голову придти не могло. Я и слова-то такого тогда не знал. Вы и представить себе не можете, как мне стало хреново. Так хреново мне не было ни разу: ни до того, ни после этого. Мне захотелось спрятаться от всех. Я выскочил в коридор, забежал в перинную, свалился на первую попавшуюся перину, закрылся одеялом с головой и хотел заплакать. Но у меня не плакалось. Тетя Роза, мамина сестра, тоже не плакала, когда погиб ее муж. Просто сидела и все. Бабушка сказала: «У Розы несказанное горе. Она потеряла мужа». Вот и у меня, наверно, было несказанное горе. Тетя Роза потеряла только мужа, а я разом потерял всех.
«Да уж, ударить бабушку — это, пожалуй, будет похуже, чем пожечь барак. Ну, и наказание она придумала похуже. Ведь кроме нее никто не знал, что я чужой. Никто—никто! Ни мама, ни папа, ни Рома, ни Златка. А теперь знают все! И уж точно выгонять меня из барака или отдадут назад чукчам» - дословно не помню, но, примерно, так я думал тогда. Про чукчей я ничего не знал, даже не слышал про них ничего до того вечера. Они мне почему-то представлялись тогда большими птицами. Я уже почти смирился с тем, что скоро буду жить в гнезде, когда Рома стащил с меня одеяло. «Пошли есть, братан, - сказал он, - Бабушка на тебя больше не сердится. Пацаны ей рассказали про твою «коронку».
«Рома, а кто такие чукчи?» - спросил я. «Родней интересуешься?! - засмеялся Рома, - Чукчи — это такие люди. Они живут далеко на севере. Там почти всегда зима. Лето бывает редко. Еще там есть северное сияние. Помнишь, мы видели салют? Такой салют там на небе всегда» «А почему они меня подкинули?» - решил я выяснить все до конца. «Ну, уж это ты у бабушки спроси!» - опять засмеялся Рома.
У бабушки я ничего спрашивать не стал, вообще старался не попадаться ей на глаза. Из барака меня не выгнали. И даже относились ко мне как раньше. Но кое-что все же изменилось. Во-первых, вся ребятня стала звать меня Чукчей. Я не обижался. На что обижаться? Если я чукча. А после того, как Даня сказал: «Клевое у тебя погоняло!», мне это даже стало нравиться. Во-вторых, Златка перестала меня щипать и кусать. А, в-третьих, меня больше никто не заставлял ни выпрашивать еду, ни зарабатывать деньги. Я опять каждый день ездил на рынок. У Илонки начали резаться зубы, она постоянно ныла. Нам кто-то отдал старую коляску, и я, как заведённый, возил в ней по рынку Илонку. О том, что я чужой, у меня даже стало как-то забываться. Со временем я бы уж точно спросил у бабушки про чукчей и узнал бы о иносказательности ее слов. И ничего бы больше не случилось, если бы Рома не увидел тот рекламный листок.
Как-то вечером он вызвал меня в коридор. «Вот, посмотри на свою чукчу» - сказал он и протянул мне вчетверо сложенную бумажку. Чукчей могла быть только моя родная мама — так я думал тогда. Я выхватил у Ромы бумажку, развернул ее. С бумажного листка мне улыбалась красивая узкоглазая девушка в длинной шубе с капюшоном. Она показывала рукой на буквы. А за ее спиной стоял кто-то, похожий на лошадь с большими рогами. «Кто это с рогами? Что здесь написано?!» - вцепился я в Рому. Я хотел узнать у него все, пока он не ушел к своей невесте. Он к ней уходил каждый вечер. «С рогами — олень. Чукчи ездят на оленях. А написано: меха севера. Меха — это шубы. Все чукчи ходят в шубах» - объяснил мне Рома.
Девушку я полюбил сразу. Как я мог не полюбить свою родную маму? Я полюбил оленя, шубу и даже буквы. Потому что все это было мамино. Я и раньше думал, что, может, меня не подкинули, а оставили на время, просто бабушка забыла. У нас часто жила левая ребятня. Два пацана как-то жили целую зиму, потом их забрали. Вот я и подумал, может, и меня заберут. А после того, как увидел свою родную маму, поверил в это на все сто. Я спрятал листок за оторванными обоями в коридоре и стал ждать маму каждый день. Мечтал, как она приедет за мной на олене. И я попрошу ее взять с нами на север неродную маму, Рому, Златку. А Илонку — нет! Она не и здесь надоела. Много раз я представлял встречу с родной мамой. Но я и подумать не мог, что встреча будет такой. Да-да! Я встретил маму! Верней, решил, что это моя мама.
Случилось все в конце зимы. У Илонки резались тогда коренные зубы. Она уже не ныла, а вопила не переставая. И своими воплями отпугивала покупателей у всех, кто торговал рядом с нами. Продавцы несколько дней терпели Илонку. Потом терпение у них лопнуло, и они не велели бльше приезжать нам на рынок с больным ребенком.
Бабушка ругалась целый вечер. А утром выдала два комплекта постельного белья и отправила нас продавать его в поселке. Один комплект «неродная» мама дала мне, второй — Златке. Сама она тащила Илонку в одеяле, ей было не до продажи. Она боролась с Илонкой. Илонка вопила, извивалась и все хотела вытащить руки из одеяла. Белье встречным пыталась впарить Златка, но безуспешно. Прохожие шарахались от нас. Мы прошли одну сторону центральной улицы, хотели перейти на другую. Встали на обочине дороги, напротив гостиницы и стали ждать, когда проедут машины.
И тут я увидел ее! Мою родную маму! Она была точь-в-точь как девушка на той картинке. Такое же лицо. Такая же шуба. Не было только оленя. Мама шла от гостиницы к машине такси. Рядом с ней шел какой-то узкоглазый нечукча. Нечукча — потому что был одет в кожаную куртку, а не в шубу. Он вез большой чемодан на колесиках. Они подошли к машине. Таксист открыл багажник, нечукча стал засовывать в него свой чемодан. Вы замечали когда-нибудь, что думать получается быстрей, чем говорить?
«Мама приехала за мной! А меня не было в бараке! Бабушка ей ничего не сказала! Из-за плохого настроения она, наверно, даже разговаривать с ней не стала. Мама сейчас уедет и больше не приедет никогда!» - пронеслось у меня в голове за какую-то долю секунды.
«Мама, я здесь!» - хотелось закричать, но я не смог. Мой язык перестал меня слушаться. Тогда я бросил комплект и ломанулся через дорогу. Каким-то чудом мне удалось остаться живым. Но, думаю, в тот день поседел не один водила. Нечукча держал дверь такси, мама уже наклонилась, чтобы сесть на заднее сидение, когда я обеими руками вцепился ей сзади в шубу. Она вскрикнула, выпрямилась. «Ты засем?! Отдай!» - я сначала даже не поверил, что это сказал нечукча. Так говорили совсем мелкие. Но удивляться было некогда, потому что нечукча стал разжимать мои руки. Пальцы у него были сильные. А у меня против него не было ничего, кроме зубов. Я тут же пустил их в ход, так как маму отдавать ему не собирался. Зубы в нашей семье у всех крепкие. Папа как-то на спор перекусил гитарную струну. Я тоже безо всякого труда прокусил нечукче руку. По-русски нечукча говорил очень плохо, а матом ругался очень даже хорошо. Но не лучше водителя такси, который попытался сзади за подмышки оттащить меня от мамы. И тут же получил каблуком моего ботинка по ноге. Чего-чего, а такой прием у нас в Перинной знали все.
Я не понимал, с чего вдруг таксист с нечукчей на меня наехали. Но просек сходу - как только я разожму руки, они сразу увезут маму. Ну и решил руки не разжимать ни за что. На таксиста с нечукчей мне было наплевать, меня напрягала мама. Встреча со мной ее как будто не радовала. Она дергалась, отталкивала меня руками, говорила что-то на незнакомом мне языке. Хотя я несколько раз сказал ей тихо, что это я, и объяснил, почему ее держу. Из-за ее спины мне ничего не было видно. Но, судя по голосам, рядом с нами собиралась толпа. Все ругали цыган и хотели кого-то посадить в тюрьму. Нечукча, как попугай, повторял одно и то же: «Рука пляхая! Ехать надо! Поезд ту-ту!» А таксист спрашивал: «Кто заплатит мне за простой?!» Потом со стороны гостиницы женский голос крикнул: «Приехали!» И все как-то сразу притихли, даже мама перестала вырываться. Я перехватил руками шубный мех, передвинулся к маминому боку, выглянул из-за ее спины. Рядом с нами было немного людей. Больше было у гостиницы. Все смотрели на дорогу.
На обочине остановилась милицейская машина. Первым из нее вылез усатый квадратный дядька. «Смотрите-ка, сам начальник приехал!» - сказал кто-то. «Так иностранцы же! Международного скандала испугались» - объяснил таксист. За начальником вылезли двое в милицейской форме. Последним из машины вылез молодой милиционер. Встречаться с ним я совсем не хотел. И вообще у нас в семье милицию никто не любил. Если случалась какая-то неожиданная радость, дядя Лёня всегда говорил: «Никак сегодня мент повесился!» Я уже хотел спрятаться за мамину спину, но молодой засек меня раньше и что-то сказал начальнику. Нечукча снова начал про свой поезд. Рядом с ним остановились два милиционера, а начальник с молодым подошли ко мне. «Да он пацаненок совсем!» - удивился начальник. «Так точно, товарищ майор! - согласился молодой, - От горшка два вершка, а уже рецидивист. Летом с сумкой краденой попался. Да бабка его потерпевшей мозги запудрила. Та и заявление писать отказалась. Потом он с бабкой что-то не поделил, избил ее в сквере. Тоже с рук сошло. Поверил в безнаказанность! И, пожалуйста, разбойное нападение с целью завладения шубой! Сегодня он шубу с кого-то снимет, а завтра банк ограбит!»
Такое вранье я терпеть не собирался. Главное, все слышала мама! Что она могла обо мне подумать?! «Он все врет! - закричал я, - Сумку я только подобрал! Бабушку не бил! Шубу ни с кого не снимал! Это моя мама! Она меня цыганам подкинула! Она уехать хочет, вот я ее и держу!» Видели бы Вы, что тут случилось с нечукчей! Его всего прямо перекосило, он заорал что-то непонятное и походкой зомби пошел на маму. Я очень испугался за маму и от страха словно превратился в бабушку. Я отпустил шубу, встал впереди мамы, уперся руками в бока и самым грозным бабушкиным тоном выдал нечукче: «Не смей так себя вести! Иначе я тебе сейчас все уши поотрываю!» Нечукча тут же отбежал назад. «Та-ак! - сказал начальник, - А ну-ка, граждане иностранцы, предъявите ваши документы!»
Предъявить документы нечукча не успел. Рядом с милицейской машиной остановился наш «пазик». Из него выскочили бабушка, папа, Рома и Златка. Папа сразу взял меня на руки. Для меня это было большой неожиданностью. У нас на руки брали только тех, кто не умел ходить. «Мишка, быстро говори, что ты опять наделал?!» - спросил по-цыгански папа. «Ничего не наделал! - ответил я тоже по-цыгански, - Я уезжаю на север!» «Куда?!» - переспросил папа. «На север! - повторил я, - Все чукчи живут на севере! Не веришь, спроси у Ромы!» У Ромы папа ничего не спросил, потому что начальник велел и нашим предъявить документы.
Документы ему предъявили и начались разборки. В результате их выяснилось, что нечукча — вьетнамец, а узкоглазая девушка — его невеста. И она никого никому не подкидывала. Последнему нечукча очень обрадовался. А наши прямо в осадок выпали, когда узнали, что я тут отмочил. Сначала даже не знали, что и сказать. Даже бабушка — и та не знала. Бабушку выручила Златка. «Он ненормальный!» - подсказала она ей по-цыгански. Бабушка тут же начала это втирать начальнику с нечукчей. По ее словам выходило, будто я больной на всю голову. Бабушка может уболтать кого угодно. Уболтала она и нечукчу с начальником. Нечукча простил мне все, еще и денег дал для больного ребенка. Начальник велел двум милиционерам отвезти граждан из Вьетнама к поезду на милицейской машине. Пока нечукча перетаскивал свой чемодан, узкоглазая девушка сказала мне: «Хоросяя сын! Я хосю такая сын!» «Еще бы! - усмехнулась бабушка, - Цыганские дети — самые лучшие в мире! Каждая женщина мечтает иметь цыганского ребенка!» Когда милицейская машина умчалась с сиреной, молодой спросил про нас у начальника: «А с ними что делать?» «А с ними пусть участковый разбирается! С меня на сегодня хватит!» - сказал начальник. Папа дал денег таксисту, и мы поехали домой.
В бараке папа с Ромой долго мне объясняли смысл бабушкиных слов про чукчей. Я все никак не мог понять, как такое может быть, чтобы человек говорил неправду и в то же время не врал. А когда понял, не захотел верить, что у меня больше нет узкоглазой мамы, оленя, салюта на небе, нет больше севера. Я любил это все и уже не мог разлюбить. Ну и решил: ну и что, что я цыган! Я все равно буду чукчей! Буду цыганским чукчей! И все равно потом уеду на север. Я перестал отзываться на «Мишку». Ну, и пришлось всем нашим, без исключения, звать меня Чукчей.
Бабушка временно не велела маме брать нас с Илонкой на рынок. Илонка мешала торговать, а я мог отмочить еще чего-нибудь. Ну нас и посадили, как сказал дядя Лёня, под домашний арест в Перинную. А что, мы с Илонкой неплохо проводили время! Почему-то все думают, что такие мелкие, как Илонка, ничего не понимают. Илонка понимала все. И вопила она, по большому счету, не из-за зубов, а потому что не хотела целый день сидеть в одеяле. Любого на целый день посади в одеяло, так тоже сразу вопить начнет. Со мной Илонке было хорошо. Я играл с ней ползком в догонялки, научил кидаться игрушками, прятаться под одеялом, показывать язык и всяким другим примочкам. Все были довольны.
А где-то через неделю вечером к нам приперся участковый с комиссией. Что им было надо — не знаю. Бабушка всю ребятню сразу отправила гулять. Но шухер они навели приличный. На следующий день на «точки» никто не поехал. Все прямо с утра начали отмывать барак. Мама участие в уборке не принимала. Ей комиссия велела показать меня врачу. Врач мне не понравилась сразу. Она меня назвала малышом. А мне было уже почти пять и малышом я себя не считал. Из-за этого на все ее вопросы я отвечал: «Не знаю». Она мне и поставила диагноз: умственная отсталость. И еще чего-то.
Когда мы вернулись от врача, я прямо не узнал наш барак. Такой чистоты, красоты и порядка у нас не было никогда. Но жить в таком бараке стало просто невозможно. На ребятню со всех сторон так и сыпались подзатыльники. «Туда не ходи! Тут не сиди! Ноги вытирай! Обувь снимай!» В общем, засада полная! Хуже всех пришлось ученикам. Я очень удивился, когда узнал, что им надо не только ходить в школу, а еще и дома учить уроки. Раньше уроки никто никогда не учил. Всех учеников после школы Рома увозил на склад мыть тару. А тут им пришлось и тару мыть, и уроки под руководством Ромы учить. Роме тоже было не айс. У него и своих проблем хватало. Роме было тогда уже почти восемнадцать лет. Он хотел и жениться, и откосить от армии. А на то и на другое денег у него не хватало. «Повезло тебе, братан! - сказал мне Рома, когда узнал про мой диагноз, - С таким диагнозом живи и радуйся! Знаешь, сколько язва желудка стоит?!»
Из-за уроков времени на невесту у Ромы почти не оставалось, потому что по ночам он ездил зарабатывать себе на язву. Да, уроки Роме были совсем не в тему. Особенно большой напряг у него был с младшей сестренкой Янкой. Янка заканчивала первый класс, а даже буквы не знала. С ней Рома занимался отдельно. Вечером кухню освобождали для учеников. На бабушкином месте сидел Рома. Рядом с ним сидела Янка. Рома учил с ней буквы и цифры. Илонку у меня мама забирала сразу, как приезжала с рынка. После ужина все дошколята шли гулять, а я притаскивал стул и усаживался рядом с Ромой. Я не собирался учить цифры и буквы, просто мне нравилось сидеть рядом с ним. И, вообще, мне всегда хотелось быть похожим на Рому. «Яночка! - говорил Рома, - Смотри, печатная буква «А». Две палочки сходятся наверху, посередине — перекладинка. На крышу домика похоже. А вот прописные буквы «А». Нарисован арбуз. А-рбуз!»
Оказалось, учить уроки очень просто. Только у Янки с памятью был полный трындец. У нее не получалось запомнить ни буква «А» - крышу с перекладинкой, ни «Б» - с большим животиком, ни «В» - с двумя животиками сразу. И никакие буквы с носиками, щечками, ушками, ножками. Зато я придумал новую игру. Я играл с Илонкой «в Рому». Чтобы Илонка не уползала, я обкладывал ее со всех сторон подушками и начинал учить с ней буквы. «Илоночка! - подражал я Роме, - Буква «А» похожа на крышу домика с перекладинкой...» Илонка слушать меня совсем не хотела. Мне с ней было намного трудней, чем Роме с Янкой. Янка хоть сидела спокойно, а Илонка сразу начинала вылезать из подушек. А если я засовывал ее назад, начинала вопить. На вопли прибегала бабушка и выписывала мне втык. И все равно, несмотря на трудности, я продолжал учить Илонку. Просто не стал засовывать ее в подушки. Я ползал за ней по Перинной и весело кричал: «Илоночка! Буква «Г» - палочка с носиком! «Г» и «А» - получается га-га-га! Гуси!», и так далее.
Я тогда еще не знал, что умею читать. Узнал только летом, когда мама стала брать нас с Илонкой на рынок. К тому времени Рома уехал в Молдавию. С язвой у Ромы что-то там не срослось, он попадал под весенний призыв. И пришлось ему срочно жениться и уезжать со своей Ксюшей к ее родственникам в Молдавию. По «точкам» нас стал развозить папа. Первое слово, которое я прочитал, было «Продукты». Мы ехали мимо магазина, и буквы над его дверью как-то сами сложились у меня в слово. На рынке я должен был присматривать за Илонкой. Илонка почему-то сразу научилась бегать, а не ходить. Она бегала по рынку, я бегал за ней и по ходу читал все вывески и рекламы. Я никому не сказал, что умею читать, потому что не знал: хорошо это или плохо.
Осенью Златка пошла в школе. Ей было восемь лет. В семь про нее не забыли, просто оставили на год на рыночных заработках. Как же Златка мучилась! Каждый вечер она швыряла учебники на стол и со слезами кричала: «Ненавижу школу! Ненавижу уроки! Достала меня Тамара Сергеевна!» Поэтому школу я ненавидел заранее и очень надеялся, что вообще не буду учиться. Почти все лето перед школой мы с мамой ходили по разным врачам. Они никак не могли решить — можно ли мне с моим диагнозом учиться в обычной школе, и всё хотели отдать меня в интернат. Отдавать меня в интернат мама не соглашалась. В конце концов я пошел в нашу поселковую школу.
И то первое сентября я запомнил хорошо. Настроение у меня было с утра хуже некуда. Еще и Златка добавила. Она встретила меня в коридоре и так радостно сказала: «Вот и смерть твоя пришла, Чукча!» Школьная линейка была назначена на десят часов. Мама на «точку» уехала раньше. Она и так из-за врачей потеряла много денег. Провожать меня в первый класс поручили двоюродному брату Жеке. В то утро ребятня устроила настоящий дурдом. Все носились по бараку, что-то искали, теряли, кричали, ругались. Я сидел на кухне полностью собранный мамой и ждал Жеку. Он все никак не мог найти свои новые кроссовки. Когда они наконец-то нашлись и мы прибежали к школе, линейка уже закончилась. Мой 1«б», построенный парами, подходил к школьной двери. Жека поставил меня в конец строя и убежал к своему классу. В первом кассе нас было двадцать три человека. Мне досталась последняя парта в среднем ряду. Учительница сказала, что ее зовут Татьяна Игоревна, открыла журнал, начала перекличку.
Когда я услышал: «ХрИстов Миша», даже с места не сдвинулся. «Мальчик на последней парте, ты Христов Миша? Почему не встаешь?» - спросила учительница. Меня это прямо разозлило. «Никакой я не Миша! Никакой я не Христов! - сказал я, - Меня зовут Чукча!» Татьяна Игоревна ничего не сказала. Она закончила перекличку, взяла мел, написала на доске «Миру — мир!», спросила: «Что я написала? Кто сможет прочитать?» Несколько человек подняли руку. Я руку поднял тоже. «Мальчик на последней парте, прочитай» - Татьяна Игоревна показала на меня. «Миру мир!» - прочитал я. «Тихо! Никто никому не подсказывает!» - строго сказала она, велела мне подойти к доске и опять написала: «Первое сентября — день знаний» Я и это прочитал.
В тот день занятий не было. Татьяна Игоревна рассказала нам про школу, подарила красивые ручки от спонсора и отпустила всех, кроме меня. Когда мы с ней остались в классе одни, сказала: «Я не могу звать тебя Чукчей». И начала объяснять почему. Она рассказывала про какие-то правилах в государственных учреждениях, а я совсем ничего не понимал. Но то, что она объясняла по-доброму и очень хотела, чтобы я понял, делала ее похожей на Рому. Рома тоже никогда не злился, не заставлял, не требовал, он всегда объяснял спокойно. А если я все равно не понимал, говорил: «Ты пока поверь мне на слово, братан! А дальше — сам увидишь!» И когда Татьяна Игоревна у меня спросила: «Ты все понял?», я ответил ей честно: «Не понял! Я поверю Вам на слово. Можете пока звать меня Христовым Мишей, а дальше — посмотрим».
В тот день я первый раз поехал на склад. Там, кроме нашей, работало еще три цыганские семьи. Вся ребятня мыла тару. Взрослые стояла на розливе, клеили этикетки, грузили ящики в машины. На складе без вопросов все стали звать меня Чукчей. Мыть тару мне нравилось. И в школе, в отличии от Златки, я не мучился. Хотя вначале у меня там были два напряга. Я умел читать, складывать и вычитать с переходом за десяток, знал откуда-то даже всю таблицу умножения, а вот писать у меня совсем не получалось. Видели бы Вы мои кривые палочки и крючочки с наклоном в другую сторону! Их я писал хуже всех в классе. Меня это здорово напрягало! «Не расстраивайся, Миша! - говорила мне Татьяна Игоревна, - Москва тоже не сразу строилась. Тренируй руку».
На Москву мне было плевать, я хотел как можно быстрей писать красиво. Ну и стал тренировать, на всякий случай, обе руки. И уже к конку первой четверти писал довольно сносно обеими руками. С первым напрягом я справился сам. Со вторым — нет. У меня постоянно чего-то не было: то прописей, то цветной бумаги, то еще чего-нибудь. И однажды, когда у меня в очередной раз чего-то там не было, Татьяна Игоревна написала записку маме. В ней она просила маму придти в школу. Мама очень испугалась. Да и вся наша семья, прямо скажу, не обрадовалась. «В школу пойду я! - заявила бабушка, - От Чукчи можно ожидать чего угодно! А Наташка с педагогами не умеет разговаривать».
Весь следующий день мне было не по себе. Хоть ничего плохого, вроде, я не делал, а все равно не хотел, чтобы наступил вечер. Вечер, конечно, наступил, и я здорово удивился, когда бабушка выдала мне рюкзачок со словами: «Я всегда говорила, что цыганские дети — самые умные в мире! Просто им плохие педагоги попадаются!» В рюкзачке лежало все самое лучшее и красивое, что требовалось для уроков. Наша ребятня сразу же захотела получить то же самое. «Куплю, - пообещала бабушка, - Когда будете самыми умными в классе!» Татьяна Игоревна уболтала бабушку! Невероятно! Но факт остается фактом. Мне здорово повезло с первой учительницей!
От учителя многое зависит — тут бабушка права. Попадись мне Златкина Тамара Сергеевна, я бы, наверно, вообще в школу ходить не стал. А Татьяна Игоревна во многом была похожа на Рому. Я ей очень доверял. Даже открыл ей свой главный секрет про север. Она совсем не удивилась, что я хочу жить на севере и подарила мне книжку про оленеводов. Вот тогда-то я и решил стать оленеводом. И потом, когда уже не учился в начальных классах, часто заходил к Татьяне Игоревне. Это она мне посоветовала при получении паспорта поменять фамилию, а не имя. Согласен, Михаил Чукча звучит лучше, чем Чукча Христов. Да, в четырнадцать я официально стал Чукчей. В том году нашу семью переселили из барака в новую пятиэтажку. Нам выделили целый подъезд. Переселиться мы согласились только после того, как в одной трехкомнатной квартире разобрали все перегородки. Нам обязательно была нужна большая комната, типа кухни, в которой бы мы могли поместиться все.
Школу я закончил с золотой медалью. Многие учителя отговаривали меня поступать в сельхоз академию. Даже барон хотел, чтобы я поступил на юрфак. Ему нужен хороший юрист из своих. Он это передал мне через папу. Я бы, наверняка, так и сделал, если бы не моя мечта. В десятом классе я познакомился в интернете с настоящим чукчей. Его родители — оленеводы. В их хозяйстве требуются ветврачи. Это и есть самая главная причина, по которой я учусь на вет. отделении. В оленеводческом хозяйстве меня уже ждут.
Мне вообще по жизни везет на хороших людей. Вон, у половины общаги я в корешах хожу. Комендант на учебный год дворником меня устроил, на лето работу у фермера подогнал. Правда, вначале пацаны в общаге на меня бычили, думали — воровать буду. И комендант сразу предупредил: «Учти, если что, сразу выселю!» Все так думают, если цыган, значит, обязательно вор. Ну да, воровство у нас даже грехом не считается.
Как-то спросил я у бабушки — почему? Она и рассказала мне старую легенду. Согласно ей, людей создал не один Бог, а несколько. Цыганский Бог, самый старый и мудрый, трудился дольше всех. Он научил первых цыган читать чужие мысли, видеть прошлое и будущее. Нас Он отправил на Землю позже всех. Земля к тому времени была уже вся поделена между другими народами. Никто не хотел нас пускать на свою территорию из-за наших способностей. Сами подумайте, хотели бы жить рядом с теми, кто видит Вас насквозь? Мы голодали и бедствовали. И чтобы хоть как-то выжить, цыганский Бог разрешил брать чужое. А еще велел строить кибитки, ездить по свету и искать себе пристанище. Но, как видите, мы его так и не нашли. На свете нет страны Цыгании. А о том, что мы выходцы из Индии бабушка и слышать не хочет. Так и говорит: «Врут! С неба мы пришли!»
Той ночью я узнала еще много нового и цыганах. В половине пятого хмурая железнодорожница отперла вокзальную дверь. Мишка побежал покупать нам билеты. Мне с трудом удалось уговорить его взять деньги на мой билет. «Должен же я хоть чем-то Вас отблагодарить!» - все пытался убедить меня он. В первом вагоне, куда мы вошли, было только одно свободное место. Усадив меня, Мишка прошел дальше. Я почти сразу провалилась в сон. Меня разбудил стук в стекло. На платформе стоял Мишка. Рядом с ним стояли цыганские дети. Их было много. Они смеялись, кричали, махали руками, посылали мне воздушные поцелуи. А потом вдруг разом затихли, расступились, образовав проход. В конце прохода стояла старая цыганка. Она улыбнулась мне, показала рукой на детей и что-то сказала. Я не услышала слов, поэтому скажу за нее: «Цыганские дети — самые благодарные в мире! Никто не умеет благодарить так искренне, как они!»
Цыганская народная сказка.
Жил на свете старый цыган — отец всех цыган. И было у него счастье. Много-много счастья - целый мешок. Цыган дарил счастье каждому, кто к нему приходил. Полные ладони насыпал без жалости, а мешок все целым оставался. Однажды пришел к нему черный человек и давай искушать: «Эх, старый цыган! Глупый цыган! Сам гол, как сокол, дети разуты, раздеты, а ты счастье даром отдаешь! За деньги продавай! Богатым будешь!»
«Правильно, - думает старый цыган, - Зачем я счастье даром отдаю?!» Сел на коня, привязал мешок к седлу и поехал на базар — счастье продавать. И слышится ему в топоте конских копыт звон золотых монет, и видится солнце слитком золота, а в голове лишь мысль одна: «Не продешевить бы!»
Приехал он на базар, посмотрел, а мешок пустой. Прохудился мешок! Разорвался. Рассыпалось счастье по дороге! Бросил цыган шапку оземь, повернул коня и поехал счастье потерянное искать. Долго ездил! Всю землю вдоль и поперек изъездил, а счастье так и не нашел. В конце жизни созвал он весь род цыганский и сказал: «Дети мои, найдите счастье, мной потерянное! А когда найдете, не слушайте черного человека! Покажите дорогу заблудшему! Протяните руку падшему! И сыпьте, сыпьте счастье в потянутые руки! Полные ладони насыпайте без жалости!»
Сказал так и умер. И с тех пор весь род цыганский по белому свету ходит, счастье потерянное старым цыганом ищет.