Было почти одиннадцать вечера, когда старший следователь по особо важным делам Дмитрий Селезнёв вставил ключ в дверь своей квартиры и несколько секунд неподвижно стоял, забыв, в какую сторону его следует поворачивать. Ему казалось, что голова его превратилась в огромный воздушный шар, – настолько она была пустой и бесполезной. Он уже давно потерял счёт бессонным часам. Конечно, ему не в первый раз доводилось бодрствовать в течение долгого времени, но никогда раньше не ощущал он подобной безнадёжности и какой-то загнанности. Дмитрий осознавал, что следствие зашло в тупик, из которого, на данный момент, не имелось выхода. Всё упиралось в два непреодолимых препятствия: отсутствие связи между жертвами и невозможность доказать сам факт совершения убийства. И как ни пытался Селезнёв найти какую-нибудь тропинку, обходную дорожку, которая позволила бы обогнуть эти две скалы, этих Сциллу и Харибду, всё было напрасно. Глухая высокая стена. К тому же Денис куда-то исчез и упорно не выходил на связь. Это, конечно, могло быть и хорошим знаком, но сейчас старший следователь меньше всего был настроен мыслить в позитивном ключе.
Он дёрнул дверь, но безрезультатно – противно лязгнула накинутая цепочка. Дмитрий обессиленно опёрся о косяк, прижался лбом к холодной металлической плоти. Только этого ему сейчас не хватало! Конечно, ничего удивительного, что за всеми этими проблемами он совершенно позабыл о Кате. И даже не ответил на два её звонка. А потом не перезвонил. Короче говоря, если встать на её точку зрения, поступил просто по-свински. Но в том-то и дело, что он не мог сейчас встать на её точку зрения. Он слишком часто за последнее время это делал, теперь же Дмитрию хотелось просто побыть собой. Безмерно уставшим, почти отчаявшимся, потерянным, но всё-таки собой. И не пытаться проникнуть в хитросплетения женского сознания, которые были ещё запутаннее этого странного дела.
– Катя! – осторожно, чтобы не услышали соседи, позвал он. – Катя, это я! Открой пожалуйста!
Тишина, валкая, гнетущая. Ему вдруг подумалось, не случилось ли чего-нибудь плохого. Но нет, Дмитрий быстро отогнал от себя эту колючую мысль. Просто женская обида – вполне объяснимая, но от того не менее неприятная.
– Слушай, давай не будем устраивать комедию, – чуть повысил он голос. – Я виноват, прости меня, но ты хорошо знаешь, какая у меня работа.
За дверью раздалось тихое шелестение, и всё снова смолкло. Значит, она была здесь, она его слышала. Дмитрий заговорил увереннее:
– Катенька, дорогая, давай не будем устраивать сцен. Мы оба очень устали, не правда ли? Нам нужно хорошенько отдохнуть, и препирательства тут не помогут.
Цепочка жалобно звякнула, и дверь приоткрылась. Растрёпанное печальное личико Кати показалось в проёме.
– Я думала, ты ушёл от меня…
Он почувствовал, что вот-вот свалится на пол без сил.
– Ну что ты такое говоришь, в самом деле? – начал уговаривать он её, чувствуя, как заплетается язык, и невольно соскальзывая в приторное сюсюканье. – Ну как ты могла такое подумать, малышка? Я просто совершенно… абсолютно завертелся с этим проклятым делом. Ты ведь понимаешь, иначе нельзя. Нужно работать без отдыха, чтобы поймать это чудовище. Ну, что же ты? Пусти меня, я ног под собой не чую.
Последняя фраза вышла излишне патетической, но Дмитрию уже было всё равно. Мысль о мягкой постели и возможности поспать затмила все остальные и настойчиво запульсировала в мозгу.
Дверь подалась, распахнулась, и он очутился в коридоре. Катя стояла, прижавшись к стене, в накинутом на плечи халате, из-под которого сиротливо выбивалась ночная сорочка. На лице её застыло жалостливо-обиженное выражение.
Старший следователь вздохнул. Он уже наперёд знал, что и как она будет говорить, чем станет его попрекать, какие доводы приводить. Но толку от этого всего не будет, особенно сейчас, когда он совершенно обессилел. Они опять погрузятся в болото взаимных обвинений, из которого, кажется, не вылезали с самого начала совместной жизни, и Катя опять уйдёт спать в другую комнату. И подобный исход показался ему сейчас очень соблазнительным.
Но его супруга на этот раз сказала нечто такое, к чему Дмитрий не был готов:
– Ты ведь не забыл, что я ещё живая?
– Прости? – ему показалось, что он ослышался.
– Я говорю о том, что я пока ещё живая, Дима, – глядя куда-то мимо него, повторила она. – Ты занимаешься этими девушками… этими мёртвыми девушками. И это очень важно, я понимаю, но… Видишь ли, я-то ещё жива, меня-то ещё не убили. И когда ты целыми сутками не появляешься и не отвечаешь на звонки… ты как будто медленно забиваешь мой гроб. Честное слово, я не преувеличиваю, у меня такое ощущение, и с каждом разом всё больше. Очнись, Дима, прошу тебя! Я жива! Меня не убили, не бросили посреди улицы, и, если ты захочешь, этого не произойдёт. Но тебе нужно захотеть, понимаешь, захотеть?
Он смотрел на неё удивлённо, словно видел впервые, и её лицо, её маленькое личико с острым носиком постепенно расплывалось в его утомлённых глазах. Она никогда прежде не говорила так искренне, так просто и в то же время проникновенно, и, как назло, именно сейчас он не был способен ответить ей тем же. Да и что можно было ответить? Катя была права, права в каждом слове. Где и когда он успел потерять ту связующую нить, которая помогала им держаться вместе? Почему разучился разговаривать с Катей и понимать её? Только ли работа с её постоянно увеличивающейся нагрузкой тому виной? Или его чувства претерпели некую метаморфозу, которую он не успел отследить?
Катя ждала, смотря на него расширенными, распахнутыми глазами. Нужно было что-то сказать, как-то отреагировать. Неужели он спасует? Снова отгородится, снова оправдает себя усталостью? Не будет ли это началом конца? Или, может быть, речь уже не идёт о начале?
Дмитрий подошёл к жене и, отлепив её от стены, привлёк к себе. Крепко обнял, вложив в это движение последние остатки своих сил. Он ничего не сказал, он не знал, что сказать, и лишь сжимал её всё крепче, ощущая, как теплеет в его объятиях её замёрзшее тело. Одна мысль, одна фраза снова и снова звучала в его голове: “Она жива! Она всё ещё жива! Её ещё можно спасти!”.