Из Назарета до Иерусалима три дня пути, если идти кратчайшим путём через Самарию. Самаряне для израильтян считались людьми презренными, подлежащими ненависти, которая началась много веков назад, когда два колена Израиля отделилось, уничтожив единство царства Давида, что ослабило и привело к падению его.
Простить такое предательство было невозможно. Самария также, не менее, пострадало от вавилонского пленения. Она была заселена чужеземцами из Куфры, Вавилона, Гаматы, Авы. Кровь местных евреев смешалась с кровью чужеземцев, язычников и хотя они все соблюдали Законы Моисея, израильтяне отказывались признавать их братьями, единоверцами.
Их ненависть удвоилась, когда на горе Гаризим был построен храм соперничающий с Храмом в Иерусалиме. Ненависть была взаимна.
Самаряне считали галилейских паломников нечистыми и потому не допускали их до колодцев и других источников воды. Они насмехались над ними, били и даже убивали.
Поэтому было решено идти западным берегом генисаретского озера в Иорданскую долину, где они вскоре присоединились к каравану, идущему в Иерусалим. Ешу, понимая причину страха учеников и не желая усугублять его, если бы они пошли через Самарию, молча согласился с их решением.
Он не любил Иерусалим, как и все большие города. Вместе с родителями бывал там не один раз на праздники Пасхи и Кущи. Первые детские впечатления оставили в душе горький осадок : страх одиночества внутри толпы чужих равнодушных людей, когда он отстал от родителей, ужас резни ягнят левитами.
Непонятную обидную тоску вызывали в его душе и окрестности Иерусалима, с их каменистой бесплодной почвой, лишённой воды. И сейчас, когда они поднялись на Елеонскую гору, где дорога резко сворачивала к северу, перед ними как на ладони открылся Иерусалим, раскинутый на пяти холмах, окружённых высокими стенами.
Утреннее солнце позолотило башни, мраморные колонны, дворцы, террасы и словно разожгло ослепительный костёр на позолоченной крыше Храма. Красота увиденного завораживала и караван остановился, любуясь и восхищаясь.
- О, Господи! - воскликнул в восторге Пётр. - Какая красота!
- Снаружи, да, - с печальной иронией произнёс Ешу, - а внутри осиное гнездо. Разворошить его сейчас нам не под силам. Хотя на всё воля божья. Посмотрим, хотя бы чем дышит сегодняшний Иерусалим. Видите ли всё это? Истинно говорю вам, не останется здесь камня на камне. Всё будет разрушено.
Мычание быков, жалобное блеяние овец и коз, чуявших кровь близкой бойни, разноязыкие выкрики торгашей в спорах с покупателями, струйный звон монет, всё это, слышимое издалека, заглушало разноголосое пение левитов и звон тимпанов.
Внутри двора язычников томились в ожидании забоя целые стада животных. В палящий зной, в полное безветрие стоял здесь густой парной дух, насыщенный зловонием навоза, нечистот и гниющих луж крови.
Здесь же рядом, в больших плетённых корзинах, пытаясь взлететь, бились крыльями о прутья сотни голубей.
- Храм господен превратили в торжище, - возмутился Ешу. - А ведь пророк Иосия говорит, что бог Израиля хочет милосердия, а не жертвоприношений.
Зачем же Храм превращать в скотобойню? Оглядитесь! За стенами Храма сплошная пустыня. Почему же не перенести туда торговлю?
Нет, не выгодно им. Там она будет за оградою Храма и они не смогут брать налог. Корысть, всюду корысть.
- Говорят сам Анна имеет большие барыши от своих голубиных лавок, - сказал Пётр.
- Я тоже слышал, продажа голубей в руках священников, - подтвердил Филипп.
- Возможно, - согласился Ешу, - ибо здесь правит ненасытная жадность. Им мало полсикля в искупление души с каждого шагнувшего за стены Храма.
Им мало жертвенных подношений. Мало ежегодной десятины с урожая. Им всегда мало. Ну что ж, давайте и мы выполним священный долг и внесём храмовую дань.
Примыкавшие ко двору язычников просторные арки заполнены лавками торгашей и менял. Под тенью аркад с резными потолками из кедра, образуемых четырёхугольными рядами коринфских колонн, представляющих собой мраморный монолит, который с трудом могли охватить три человека, восседали за столами, заставленными столбцами разностоимостных монет, менялы, на чьих лицах алчность оставила свой неприглядный отпечаток.
Они меняли иностранные монеты, в основном римские, нечистые, с изображением кесаря, на древний сикль, коим только могла вноситься храмовая дань.
Поменяв монеты и уплатив по полсикля мытарю, сидящему у входа во внутренний двор, отделённый каменной решёткой и надписью на греческом и латинском, предостерегающей язычников : - Входящему смерть! - они вошли во двор, доступный только сынам Израиля.
С благоговейным трепетом и страхом каждый в сознании своей греховности перед Господом медленно приближался к Храму, пробираясь меж скопищ, сидящих кучно по 10-20 паломников из разных стран, судя по отличительным диалектам и сочетанием цветов в одежде.
Иерусалим всегда был центром иудейского богопочитания, собирая весь иудейский мир на площадях перед Храмом. Здесь происходили жаркие споры двух непримиримых друг другу школ Гилеля и Шаммаи, известных всем мыслящим иудеям раввинов.
Одна школа объявляла нравственную сторону закона Моисея важнее обрядов. Другая, напротив, следовала каждой букве закона, дополняя моисеевы предписания тысячами мелочных подробностей.
Об этих распрях внутри фарисейства Ешу слышал краем уха и их притязания на истину его не трогали.
В Галилее фарисеев было мало и Ешу никогда не видел спорящих между собой фарисеев. Здесь же на площади фарисеев было много, судя по кетонефам, чьи полы были унизаны множеством голубых кистей и филактерий вокруг голов.
У двух групп паломников, стоящих стеной напротив друг друга и что-то доказывающих противоположной стороне, Ешу остановился, услышав слова о Царстве божьем.
Их произнёс рослый, мощного телосложения фарисей в позолоченном шитьём тюрбане.
- Царство божье само не придёт, пока мы не изгоним язычников мечами с нашей родной земли. Только так и не иначе!
- Что он говорит? - не выдержал Ешу и громко прокричал, обращаясь к оратору : - Царство придёт к нам, когда мы покаемся в твоём желании!
Очевидно, сквозь рёв скотины, выкрики торгашей и гул голосов, слова Ешу услышали. Головы спорящих повернулись и молча уставились на него. Но молчание было не долго.
- Кто этот тип? Что за чушь он городит? Римский прихвостень! Ему не место у храма! - раздались гневные крики.
- Так это же глупый галилеянин! Разве вы не слышите его дурацкое придыхание! - рассмеялся рослый фарисей. - Что ещё можно услышать от ам-хаарец? Разве что глупость!
Ешу вспыхнул, негодуя : - Ам-хаарец родил вам четырёх пророков : Илию, Иона, Осию, Наума! А что родил Иерусалим? Кроме этой скотобойни и закоснелых, погрязших в собственной чистоте.
- Что он позволяет себе?! Как он смеет глумиться! - Несколько человек, размахивая кулаками, шагнули к Ешу, но тут же остановились. Семеро дюжих мужчин встали стеной перед Ешу. Они угрожающе уставились на озлобленных паломников.
В руке Иуды сверкнул нож. Паломники попятились. Ешу в сопровождении учеников отошёл от разгневанной группы и они тут же смешались с толпой, идущей к Храму.
Правое крыло его всё ещё стояло в строительных лесах. Велись отделочные работы. Паломников здесь было немного. В основном одиночные, явно любители внешней храмовой экзотики.
Выбравшись из гущи человеческих тел, поющих Псалмы и усердно молящихся, Ешу присел на мраморную ступень лестницы и с наслаждением вытянул уставшие ноги.
Подошедшие ученики присели рядом, стеная от усталости.
- Что я могу сказать вам, братья? Не пробил мой час для Иерусалима, - грустная обида прозвучала в голосе Ешу. - Я понял - рано мы сюда пришли. Никто о нас не слышал, никто нас не знает и как видите и знать не хочет. Выходит мало мы сделали в Галилее, если слух о нас не дошёл до Иерусалима.
Значит нам надо усерднее работать для нашего священного дела. Здесь нам больше делать нечего. Идёмте домой. Всё.
Прощай Иерусалим, побивающий камнями посланных тебе пророков. Ты теперь не увидишь меня доколе не воскликнешь в изумлении : - Благословен Грядущий во имя Господа!
Дорога из Иерусалима в Галилею проходила по долине между горами Гаризимом и Эбалом и хотя это был кратчайший путь, любой галилеянин предпочитал сделать большой круг и идти по Перее, чем ходить по этой злосчастной дороге, подвергаясь оскорблениям и унижениям со стороны самарян.
- Мы не хотим идти через Самарию, - заявил Пётр, пряча глаза от удивлённого взгляда Ешу.
- Это почему? Вы что забыли, что мы дети одного отца, нашего Господа?! Люди всегда остаются людьми, когда с ними общаются по-людски. Что посеешь, то и пожнёшь. Это же не трудно понять и исполнить.
Пристыженные, они шли за ним молча. Уже был полдень, когда они подошли к городу Сихему. Остановились у колодца отдохнуть. Ешу, чрезмерно утомленный и зноем и дорогой, опустился на каменную скамью под тень навеса.
Все проголодались и потому всем скопом, страшась идти в одиночку, пошли в город за покупками, оставив Ешу одного. Хотелось пить, но вода, источающая прохладу и свежесть, на дне колодца была недосягаема.
Ешу с трудом заглатывая вязкую слюну и думая как и где достать кувшин с верёвкой, увидел вышедшую из кустов тамариска женщину с кувшином и мотком верёвки в руках.
В майский полдень, в невыносимый зной, когда всё живое прячется в тени, идти за водой может вынудить только какая-то принудительная причина. Он сразу понял, что эта женщина имеет не добрую славу и потому избегает встреч у колодца с другими женщинами, приходящими за водой в более ранние часы.
Завороженным взглядом не отрывался он от её обнажённых рук, быстро перебирающих верёвку и вот уже хватающих ручку кувшина, через край которого плеснула вода.
- Дай мне попить, - сухим, шелестящим голосом попросил Ешу и шагнул к ней.
Всяк истомленный жаждой, знает какую радость и удовольствие доставляет исполнить заповедь древнего пророка - напоить страждущего.
Но непримиримая ненависть между иудеями и самарянами, взращённая с молоком их матерей, вызвала у этой самарянки неподдельное изумление. По акценту голоса она сразу поняла, её просит иудей, галилеянин.
Она растерянно, молча, кивнула головой и протянула кувшин Ешу. Тот с жадностью прильнул к горлу кувшина.
- Как ты, иудей, просишь пить у меня, самарянки? - искренне удивляясь, спросила женщина, когда Ешу уже вытирал полой накидки мокрые усы и бороду.
- Если бы ты знала, кто тебя попросил напиться, то бы ты сама попросила у меня и я бы дал тебе живую воду.
- Господи, откуда у тебя живая вода? Тебе даже почерпнуть нечем. А колодец, сам видишь, глубок, - и со снисходительной улыбкой добавила, - неужели ты больше отца нашего Иакова? Им вырыт этот колодец и из него он пил.
- Всяк, кто пьёт эту воду, жаждет пить снова. А которую даю я, тот не будет жаждать во век, ибо источник её внутри сердца человека.
- Господин, дай мне этой воды, - взмолилась женщина, догадываясь, что перед ней не простой иудей, - чтобы мне не приходить к колодцу каждый день.
Ешу понял, что до разумения женщины не доходит смысл его слов.
- Позови мужа и приди с ним. _
- У меня нет мужа, - потупилась, стыдясь, женщина.
- Знаю. Правду ты сказала. У тебя было пять мужей и последний твой тебе не муж. И ты несчастна с ним.
Священный ужас объял женщину. Этот человек знает о ней больше, чем она сама о себе. У каждого есть тайны, недоступные не только для чужих, но и для близких тебе людей.
А этот человек, к тому же иудей, совершенно тебе не знакомый, вдруг открывает перед тобой с обескураживающей точностью твои глубоко запрятанные тайны.
- Он пророк... Конечно, пророк. Он всё знает. Но он иудей. Враг. Почему враг? В чём причина нашей вражды? Он должен знать. Иерусалим или Гаризим, кого из них считать священным местом? - Мысли набегали одна за другой, а вслух осмелилась спросить : - Я вижу - ты пророк. Тогда скажи мне... Отцы наши поклонялись на этой горе, - она указала на гору Гаризим, где сквозь древесную зелень виднелись развалины древнего храма Манасия, разрушенного Гирканом, - а вы говорите, что место, где мы должны поклоняться, находится в Иерусалиме.
- Послушай меня и поверь мне. Наступает и уже наступило время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме, а в любом месте истинные поклонники будут поклоняться отцу нашему в духе и истине, ибо таких поклонников Отец наш ищет себе.
- Я следую вере предков моих и отца моего. Но я знаю, придёт Мессия и разрешит наши разногласия.
Ешу, удивлённый её ответом, неожиданно для себя тихо произнёс : - Я уже пришёл. Это я, который говорит с тобой.
Женщина, потрясённая услышанным, забыв про свой водонос, опрометью пронеслась мимо возвращающихся из города учеников.
В городе, по пути домой, каждому встречному она рассказывала о человеке, который впервые видел её, но поведал её сокровенные тайны и назвался пророком.
Самаряне, более чем иудеи наивные в своей простоте и вере услышанному слову, жадные до новостей вскоре собрались в небольшую толпу и поспешили к колодцу, надеясь застать там того человека.
Ученики ещё издали увидели, что Ешу разговаривает с женщиной. Он, иудей, снизошёл до беседы с самарянкой, возмутился мысленно каждый, но никто из них не осмелился спросить о чём был разговор с нею.
Слишком велик и загадочен был он всегда для их недалёкого ума, а любовь к нему и вера в него, в любое его деяние подавляло в них сомнения и мелочное любопытство.
Они долго по очереди наслаждались холодным колодезным напитком, с явным сожалением растрачивая его на омовение рук перед едой, как это требовала одна из заповедей Моисея. Они выложили на камни куски жареной баранины, хлебные лепёшки, пучки иссопа, но Ешу отказался от еды.
- У меня есть пища - сказал он, - которой вы не знаете.
Они удивились : - Откуда у тебя еда? Кто накормил тебя? Неужто самарянка?
Ешу молча проглотил обиду. Его друзья, ученики, собственные избранники не понимают его иносказаний.
Его материальные образы воспринимаются ими напрямую, не сознавая, что за ними сокрыты его сокровенные мысли. Тяжело и обидно было сознавать их непонимание, но грешно обижаться на этих простых людей, верящих в него.
- Моя пища, - пояснил он, надеясь, что они всё же поймут, - творить волю, пославшего меня и совершать дело его. Я думаю, вы поняли?
Все дружно закивали головами.
- Вы ешьте, а я пойду им навстречу.- Ешу указал на спускающуюся с горы толпу. - Видимо та самарянка пробудила в них интерес ко мне.
Он не ошибся. Пришедшие восприняли его как пророка и, выслушав его проповедь о приближении Царства божьего, попросили задержаться в городе ещё на пару дней. Он согласился и за эти дни многие самаряне уверовали в него и в его благую весть.
Пробыв два дня в Сихеме, они ранним утром отправились в сторону города Самария, в глубокой древности бывший столицей Израильского царства. Город лежал на высоком холме, уже издали удивляя своим великолепием.
Это была не старая захолустная Самария, а блестящая новизной Севастия, перестроенная и переименованная в честь римского императора Августа самим Иродом Великим.
Вместо лачуг высились громады общественных зданий, театров, бань, триумфальных арок. Поражал своим великолепием храм, воздвигнутый раболепным Иродом в честь его бога —императора Августа.
Галилейские паломники ускоренным шагом, в полном молчании, чтобы не обратить на себя внимание самарян, прошли по городу и выйдя на южный склон великой Ездрилонской долины, пересекли самарийскую границу, вступив в пределы родной Галилеи.
Конечно, Ешу относился к самарянам как и все иудеи, понимая, что они заслуживают такого отношения. Но ненависти и отвращения к ним никогда не испытывал, тем более страха в общении с ними. Он глубоко не разделял предубеждений соотечественников и жалел о таком отношении к отверженцам Самарии.
В первой же синагоге, что оказалась на их пути, они получили скорбную весть : казнён Иоанн Креститель. Чем и как они могли облегчить боль и скорбь Ешу, видя страдальческое выражение его лица и нескрываемые слёзы, если каждый из них был потрясён его мученической смертью.
Они столпились возле него, потупив глаза. Ешу смахнул ладонью слёзы. - Иоанн мой близкий друг...От того так тяжко... мучительно принять ужасную весть. - Ешу с трудом подбирал слова. - Но для всех нас он пророк. Даже больше чем пророк. Он воплотившийся в него Илия!
Тот, о котором Господь сказал : - Он приготовил путь твой пред тобою. - Голос его окреп, зазвенел. - Он принёс нам благую весть о приближении Царства божьего.
И мы должны донести её до сердца каждого, кто поклоняется нашему отцу. И мы это будем делать неустанно! Безотлагательно! Здесь! В нашей Галилее!