В Магдале у Ешу знакомых не было. Близилась ночь и пришло время думать о ночлеге. Остаться ночевать у фарисея Симона, если бы даже тот пригласил, Ешу, конечно, бы отказался, поблагодарив за приглашение.
Уж слишком откровенно царила в его доме неприязнь к гостю. Где сейчас ночуют его собратья, он не представлял.
Побродив по пустынным сумеречным улочкам Магдалы в поисках своих собратьев-учеников и не найдя никого из них, Ешу решил переночевать в оливковой роще, темнеющей в конце одной из улиц.
-Равви!?- окликнул его удивлённый женский голос. Ешу оглянулся и увидел над не высокой каменной оградой женщину. Слегка наклонясь и опираясь локтями на камни ограды и обхватив ладонями лицо, она пристально смотрела ему в глаза и завлекающе улыбалась. Он узнал в ней ту, что разбила кувшин с мирром и обтёрла им ему ноги.
В сумеречном свете приближающейся ночи она выглядела гораздо привлекательнее, чем в доме Симона. Смоляные локоны ниспадали на полуобнажённую грудь.
Тени вокруг глаз делали взгляд загадочным, властно зовущим и Ешу почувствовал как его влечёт к ней внезапно возникшим неведомым доселе чувством, перехватившим дыхание. Он остановился, замер, не чувствуя под ногами земли.
- Равви, ты куда собрался на ночь глядя? До Капернаума далеко. Если негде переночевать, у меня свободная комната и лишняя постель.
- Если никого не затруднит, я бы переночевал, - какой-то внутренний голос слабо просил отказаться, но другой властный, непреклонный добавил, - заранее благодарен.
Она открыла калитку и провела его в дом. Побеленные стены и потолок, с которого свисали на медных цепочках горящие светильники, делали комнату просторной и необычайно светлой. Пол устелен домоткаными пёстрыми половиками. Вокруг низкого длинного стола множество разноцветных подушек.
У стены диван, застеленный голубым покрывалом. На стенах полки с посудой и с вазами, заполненными букетами засушенных цветов и свежих маргариток.
Дверной проём в комнату закрыт льняной портьерой с вышитой на ней виноградной лозой. Даже горловина печи была задёрнута занавеской с такой же лозой.
- У тебя уютно, как в моём родительском доме, - восхитился Ешу, - я, кажется, не знаю твоего имени, но уверен - тебя зовут как и мою маму Марией, не так ли?
- Чего не знать. О моём позоре вся Магдала судачит. Проходу не дают. Каждый малец пальцем тычет : - Мария ты...
- Постой, постой, - перебил её Ешу, - о каком позоре ты говоришь? - искренне удивился он, не понимая чем и как можно опозорить такую божественную красоту, от которой невозможно оторвать взгляд.
- Спроси завтра любого встречного, он расскажет. Ладно, ты есть хочешь?
- Нет, нет, спасибо. Ты же видишь я только из гостей иду.
- Как ты оказался в гостях у этого старого сквалыги?
- Ну разве можно так говорить о старом человеке? Старость просит уважения к прожитым годам.
- Уважения к этому старому повесе!- вскричала она злобно. Шесть лет назад мне, почти девчонке, предложить стать его женой! Имея жену и наложницу!
Я выгнала его при свидетелях. Он обиделся и распустил слух, что я гулящая. Продаюсь за сикль любому встречному. И теперь я не могу выйти замуж. Кому нужна позорная жена! - Она всхлипнула, прикрыв лицо рукавом.
Впервые в жизни Ешу охватила ненависть не та, абстрактная, вызванная несправедливостью в мирской жизни, что не однажды возникала в нём, а ненависть к конкретному человеку с каким он только что общался и трапезничал.
Он готов был растерзать его, потому что тот был виновником горьких слёз женщины, которая вдруг стала сейчас для него самой близкой, почти родной, требующей защиты.
Почему-то содрогаясь, он бережно коснулся её плеч. Она ткнулась лицом ему в грудь и её плечи затряслись от рыданий. Ешу окончательно растерялся.
Ненависть, только что пылавшая в нём, сменилась трепетной нежностью с какою он машинально гладил ладонью её волнистые волосы и ему вдруг захотелось гладить их вечно, каждый день, находясь в этих стенах, любуясь детишками сидящими на подушках возле стола. Детьми похожими на него и на неё.
Она будет счастлива с ним. Для неё он сотворит царство божье. Оно уже давно в нём и будет в ней. Он обязательно введёт её в царство и они оба обретут счастье в нём. Царство божье только для двоих!? А остальным что?
Разве можно быть счастливым находясь среди несчастных, обездоленных? Разве он сможет отречься от своих единомышленников - друзей, от пути предначертанного ему господом? Что с ним? Неужто это искушение сатаны?
Но это всего лишь женщина. Она несчастна. Она обесчестена, оболгана и нуждается в участии и защите. И он здесь, чтобы помочь ей. Всего лишь помочь.
Ешу вдруг осознал, что он как-будто оправдывает себя перед самим собой, чувствуя ещё не совсем осознанный проступок, совершённый им перед тем как войти в её дом.
Те чарующие, завораживающие мгновенья, когда он ощутил, что стал невесомым, парящим в воздухе, ничем нельзя было объяснить и эта неизвестность почему-то приятно пугала.
- Успокойся, Мария, это всё не стоит твоих слёз. Присядь. - Он подвёл её к дивану, налил в чашку воды и заставил выпить. Тыльной стороной ладоней она вытерла слёзы и, ухватив его руку, поднесла кисть к своим губам. Ешу вздрогнул и осторожно высвободил руку.
- Не надо, Мария, я не достоин такой чести.
- О твоих чудесах говорят на каждом углу. Твои проповеди вселяют надежду и завораживают. Я готова их слушать каждый день. Ты знаешь, я поняла, что ты тот кого я ждала всю жизнь.
- Прости меня, Мария, но я не тот кого ты ждёшь.
- Нет, равви. Ты просто не веришь мне. Ты отпустил мне грехи, значит ты поверил слухам. И вдобавок посоветовал не грешить. - В последних словах откровенно прозвучала обида.
- Прости, я ошибся тогда, приняв тебя за падшую женщину. Я прочёл это во взгляде Симона на тебя. Теперь всё иначе, но всё равно я не тот кто тебе нужен, ибо не принадлежу самому себе и не могу принадлежать никому другому.
Смертная тоска вселенского одиночества на мгновение охватила Ешу. .
- Ты же сам лишаешь себя любви! - В голосе её выплеснулась боль и недоумение. И эта озвученная боль наполнила его душу светлым чувством.
- Напротив, - Ешу ласково улыбнулся, - я переполнен любовью ко всем и сам отец мой, господь, послал меня возвещать всему Израилю о любви. Напомнить забывшим о Моисеевой заповеди любить друг друга. Ибо без любви в царство божье никому не войти.
- Как можно любить всех!? - Возмутилась Мария. - Если я начну дарить свою любовь всем подряд, меня обвинят в прелюбодеянии и забросают камнями.
- Ты предлагаешь любовь плотскую, а я божественную. В ней больше сострадания и уважения к человеческому достоинству, веры в возможности каждого человека и надежды на лучшее в завтрашнем дне.
Поэтому моя любовь для тех, кто унижен, обкраден жизнью и властью, но не потерял веры и надежды на исход из римского плена, чтобы, наконец, обрести свободу.
- Равви, оставь Рим в покое. Неужто тебе не страшно повторить участь Иуды Галилеянина?
- Конечно, страшно. Даже безмозглая букашка таится в страхе, ощутив опасность, а я человек разумный. Но со мною мой отец, господь. Своего сына он не оставит в беде.
То, что предначертал мне отец мой, господь наш, я обязан исполнять беспрекословно. Я обязан донести его любовь до каждого и тот, кто примет её сердцем своим, поверит в меня, в мою благую весть, будет достоин войти в царство божье.
- Я верю в тебя и в твою благую весть и я уже люблю тебя. Выходит я достойна царства божьего?
- Если твои слова правдивы, а я не сомневаюсь, то ты уже в царстве божьем. Оно в каждом кто верит в меня. - Ешу тяжело вздохнул. - К сожалению таких ещё ничтожно мало и потому царство незаметно для не принявших меня.
Но когда весь Израиль поверит в меня и пойдёт за мной, господь спустится с небес и станет царём на обетованной нами земле. И тогда наступит царство божье и его светом справедливости и свободы озарятся все народы, живущие на земле и возлягут с нами вместе на ложе Авраама.
- А когда оно наступит? - капризно надула свои пухлые губы Мария.
- Ещё никто не знает, но зависит от меня и от тех в ком оно уже рождено. Насколько быстро мы донесём весть о нём всему Израилю.
- Я тоже хочу, - перебила его Мария, - я пойду за тобой и буду помогать тебе. Всё что пожелаешь - выполню.
- Сейчас проверим, - улыбнулся Ешу, - пора спать. Где моя обещанная постель?
Мария поднялась с дивана, пригладила ладонью помятое покрывало и дрожащим от волнения голосом, заранее стыдясь овладевшего ею чувства, предложила : - Вот мой диван... Он на двоих...Тесно не будет.
Ешу обожгло жаром. К нему вдруг вернулось то незнакомое жгучее чувство, что возникло в нём, когда он шагнул во двор.
Перед ним стояла женщина - молодая, красивая, соблазнительная, жаждущая мужской ласки, любви.
Незримые токи идущие от её тела вновь, как тогда во дворе, оторвали его ступни от пола и его захлестнуло страстное, завораживающее желание прижаться к её телу, впиться губами в её губы, дышать её дыханием.
Его приподняло, он уже было полетел к ждущему желанному телу, как молнией сверкнула мысль : - Если ты шагнёшь к ней, то навсегда останешься в этих стенах и никогда не уйдёшь дальше её двора.
Он ощутил пятками мягкость половика и холод пота на спине и лбу.
Сдавленным, осипшим голосом, глядя себе под ноги, Ешу пробормотал : - Я... Мне... там постели, - махнул он рукой в сторону соседней комнаты. - Я сейчас вернусь. - Он стремительно рванулся к двери.
Ночь, с её сужающим окружающий мир в мрачное, непроглядное кольцо и полыхающее звёздами небо, всегда умиротворяюще действовало на Ешу.
Он присел на прохладную каменную скамью, молитвенно сложил ладони и обратился к Господу с просьбою : - Авва мой, накажи моё непослушное тело за все прегрешения, что оно творит не внемля моему разуму и сердцу. Оно хочет увести меня с пути предначертанного тобой и мне трудно противостоять его желанию.
Дай мне силы унять мою слабость или ниспошли болезнь на моё тело, но так чтобы она не мешала идти по пути предначертанному тобой. Аминь.
Он прислушался в ожидании ответа, но ничего кроме дремотного стрекота цикад не услышал. Он подошёл к двери, раздвинул портьеру. Все светильники кроме одного в углу комнаты уже были погашены. Мария лежала, отвернув лицо к стене.
- Спокойной ночи, - пожелал ей Ешу, но она промолчала. Он закрыл портьеру и шагнул в соседнюю комнату. Долго не мог заснуть, напряжённо прислушиваясь к шорохам за стеной. Видимо и Мария не могла сомкнуть глаз. Несколько раз он пытался встать, не сознавая зачем, но запрещающее краткое - нет!- пригвождало его к постели.