Елена, накануне...

 
Хлёсткий звон тетивы; стрела, подобная хищной эринии, мелькнула, дрожащая на лету, и глухо ударилась в бычью шкуру. Скрытый под ней мальчишка-раб взвыл от боли, больше притворной, хотя, конечно, и тупой наконечник бьёт ощутимо. Гермиона победно вскинула руки, потрясая луком, в радости от меткого выстрела. Елена, наблюдавшая за детскими забавами с удобного ложа-апоклинтра, возлежа под сенью виноградной перголы, улыбнулась. Их с Менелаем дочь, девятилетняя царевна, носилась по площадке, словно неистовая амазонка, во главе шумной ватаги сверстников, пуская стрелы в движущиеся цели — фигуры быка, медведя и льва, которых изображали обряженные в шкуры рабы. Как все в её окружении, девочка была почти обнажена, лишь лёгкая повязка покрывала ещё узкие, но крепкие отроковичьи бёдра. И всё тело казалось едва ли не мальчишеским, мускулистое, бронзовое от загара. Рост же давно опередил средний по возрасту. Не удивительно, почти всё во внешнем облике Гермиона унаследовала от отца. Чёрные буйные волосы, ниспадающие волной, крутой, похожий на щит, лоб, решительные брови, сверкающие тёмные глаза, острый, но мощный нос, точно штевень военного корабля. О Зевс, да есть ли в этом ребёнке хоть толика от его единокровной матери? Разве что шея, длинная (лебединая?), никак не Менелаевой породы, и ещё губы, столь нежные при улыбке, но порой почти грубые, дерзкие. Вот и сейчас, после очередного попадания в цель, громко вопят:

— Слава богам! Минотавр повержен! Тесей победил!

Услышав имя легендарного героя, Елена вздохнула и отвела взгляд в сторону. Как странно вспоминать, словно произошедшее не с ней, то нелепое похищение и никчемный брак, и рождение первой дочери, Ифигении, которую пришлось отдать в семью сестры Клитемнестры и Агамемнона! Затем собрание женихов со всей Эллады, и выбор Менелая по совету отца (а почему нет?). Рождение уже законной дочери, Гермионы. Безрассудная гибель братьев-диоскуров из-за стада коров. Кончина Тиндарея, провозглашение Менелая царём Спарты, соответственно, её, Елены, царицей. С тех пор обычная дворцовая жизнь, ровная, как морская гладь в безветрие. Тесей, условный первый муж, позором увенчал свой поход в аид за Персефоной для друга Пирифоя. Самого-то героя из плена выручил Геракл, а царь лапифов остался там навсегда. Но чудесное спасение не пошло афинскому царю впрок. Дома его не приняли, и встретил он на чужбине бесславную смерть... Ифигения же растёт микенской царевной, в полном достатке, но Елене ни разу не довелось хотя бы увидеться с ней. Лишь пару лет назад, в строгой тайне, придворный живописец Леонтий, будучи отправлен с миссией в Микены, сделал небольшой портрет Ифигении на внутренней поверхности шкатулки-раковины. Золотистые, как колхидское руно волосы, лазоревые глаза, нежнейшая улыбка. Что же, у них с Тесеем хоть что-то вышло достойным!

И вновь звук удачного выстрела, сопровождаемый торжествующим криком:

— Немейский лев убит! Великим Гераклом и царём Менелаем, храбрейшими на свете! — Елена едва не рассмеялась, наблюдая, как стайка сорванцов преследует бедного льва, спасающего бегством роскошную шкуру. Да уж, Менелай... Царственный супруг вместе с Ледой, вдовствующей царицей, три дня назад отправился в Микены на праздник тамошнего храма Аполлона, и они должны вот-вот вернуться, предположительно к вечерней трапезе. Судя по запахам, доносящимся от кухонных очагов, и зарождающимся слюнкам, этот час близок. Словно в подтверждение мысли, раздался шум во входных пропилеях, шаркающие шаги по каменным плитам, приветственные возгласы прислуги, и вот резкой военной походкой из-за угла появился спартанский царь. В походных кожаных доспехах, высоких сандалиях, с развевающимся пыльным плащом за спиной. Курчавая борода торчит вперёд, соревнуясь с острым носом, взгляд пылает вечным мужским нетерпением всего и сразу!

Выдержав приличествующую паузу, Елена поднялась с апоклинтра, слегка поклонилась мужу (всё же господин!). Тот раскинул руки, сгрёб супругу, будто военную добычу, сдавил в объятиях, весело рокоча басом:

— Ух, жёнушка, и соскучился я по тебе, Олимп свидетель! Никого так не хочу, всю Ахайю обойди, а в ней красоток немало! Эх, сейчас бы в гинекей, на ложе, показать тебе огонь, да не взыщи, дела неотложные в совете... Привет, кстати, от сестрицы твоей с Агамемноном, всё нормально у них, подарки передали, рабы принесут...

Тут примчалась Гермиона, заметившая возвращение отца и мигом забывшая все проделки. Менелай подхватил её на руки, крутанул пару раз вокруг себя, подбросил к небу:

— Что за чудесная царевна у меня выросла, на зависть ойкумене! Пойдём, покажу, каких замечательных щенков тебе привёз, гончей породы, один к одному, золотой масти! — отец с дочерью мигом скрылись в проёме дверей, зато предстала зрению почтенная женская фигура. Леда умышленно медлила, не желая совмещать собственное появление и суматоху царственного зятя. Годы и вдовство не согнули её прямой осанки, та же горделивая мина сияет на лице. Елена вспомнила, как однажды мать бросила, словно невзначай: "Хоть ты и прекраснейшая из женщин, и дитя Зевса, зато я — его возлюбленная, а это как золото по сравнению с серебром!" Интересно, так ли считает сам Громовержец, но судя по тому, что Леда лишь раз понесла плоды олимпийской страсти, похоть божества не продлилась долго (чего не скажешь о самомнении царицы, всего лишь смертной женщины!)

Хотя вошедшая изобразила смиренный поклон, отдавая должное этикету , её вид являл горделивое снисхождение. Юная хозяйка улыбнулась про себя, и почтила родительницу тёплыми поцелуями в ланиты, и предложила любое ложе на выбор. Та расположилась в ионическом кресле-троносе, откинувшись на мягкую спинку, протянула со вздохом:

— Отвратительная дорога! Сколько ни тратим средств из казны, с каждым годом всё хуже и хуже! Колесницу бросает, как лодку в шторм! Не чувствую тела совсем, камень!

Елена хлопнула в ладоши, тут же выбежали две девчонки-рабыни, неся приготовленные загодя таз, амфору с водой, обширное полотенце. Устроились в ногах пожилой госпожи, предельно деликатно избавили их от сандалий, затем упокоили в тёплой ароматной влаге. Споро заработали морские губки, смывая грязь, заодно массируя усталые члены. Молодая царица вернулась на ложе, разглядывая мать, ожидая окончания действа. В голове вертелись вопросы, но достоинство не позволяло их сразу озвучить. Лишь кончики пальцев, барабанящие по гладкому дереву, выдавали нетерпение. Кажется, матушка прекрасно чувствовала настроение дочери, и не упускала случая пощекотать ей нервы, впрочем, не чрезмерно. Минут через пять ахи-вздохи утихли; рабыни, завершив процедуру, исчезли со своими вещичками; Леда расслабленно вытянула ноги на приставной скамейке. После недолгой паузы всё же приступила к рассказу:

— Микены, как всегда, златообильны, слава богам; сестра твоя Клитемнестра цветёт здоровьем, хотя весной перенесла лихорадку, но щедрые подношения Асклепию помогли справиться с напастью. Царь Агамемнон пребывает в могуществе и почёте, на страх врагам. Дети их благоденствуют в меру возраста... — тут гладкая речь почтенной царицы прервалась, и Елена краем глаз уловила быстрый взгляд маменьки, словно оценивающей, стоит ли развивать тему. Видимо, ничто её не насторожило, хотя в голосе появились задумчивые нотки:

— Дети, в общем, как дети... Младшая, Хрисофемида, ещё младенец, но радует послушанием, ни слёз, ни капризов, молчалива, как статуя. Электра, словно маленькая эриния, почти несносна, вьётся вокруг отца, души в нём не чает, своенравная гордячка, в её-то годы! Мать не ставит ни в обол! Они с Гермионой как близняшки внешне, но, к счастью, наша не столь вспыльчива. Всё же Спарта есть Спарта, воспитание другое. Ну и старшая, Ифигения...  Клянусь Олимпом, только слепой не увидит в ней божественного корня, я сама в первое мгновение поразилась, словно перенеслась лет на двадцать назад, те же черты, та же стать, а взгляд — сама небесная лазурь! И это дитя в семье черноволосых темноглазых Атридов! Впрочем, по этому поводу ни один дерзкий слова не скажет. Она дочь Агамемнона и Клитемнестры, микенская царевна, без сомнения! Но больно задумчивая какая-то... Всё в горах и рощах пропадает, слушает в запой бродячих аэдов, мечтает ночами, глядя на звёзды! Лучше бы занялась полезным, вроде рукоделия, приданое себе ткала. Я было намекнула, так она рассмеялась, мол, краше полевых цветов наряда не сыщешь, лишние хлопоты! Право, чудная, хотя и внучка Зев... А, ещё выучилась неведомо у кого рисованию углём и красками на папирусе! Напрасная трата времени, по-моему... Вот, просила тебе передать, держи! — при этих словах Леда извлекла откуда-то из одежды небольшой свиток, стянутый кожаным шнурком.

Елена недоверчиво, почти с опаской приняла.

— Она действительно просила мне передать?

— Тебе, тебе, кому же ещё? Вполне возможно, она догадывается, или даже знает. Мало ли слухов, при любом дворе вечно всякое болтают!

Молодая царица не решилась разворачивать папирус при матери. Что там внутри, Зевс всемогущий? Так хочется посмотреть! Мучение завершилось с появлением слуги, доложившего, что подарки царице Спарты доставлены в её опочивальню. Елена мгновенно вскочила, почтительно облобызала плечо и щёку матери, и торопливо удалилась, слыша вслед тихое ворчание.

Ноги сами понесли царицу подальше от людных покоев, мимо спальни, наверх, в лоджию, куда привыкла уединяться ещё с девичьих времён. Микенские дары никуда не денутся, а тут такое! Сердце встревоженно, но сладко забилось. Ифигения, ребёнок, которого даже в мыслях нельзя назвать своим. Почему же? Когда-то ей объяснили, что такова воля богов. Может быть, так действительно лучше...

Оказавшись на уровне кровли и оглядевшись (никого вокруг?), Елена стянула шнурок, раскрыла свиток. На слегка сероватом листе папируса был рисунок: чёрно-белая ласточка, раскинув острые крылья, мчится над весенней долиной, где виднеются цветущие деревья и луга... Это было не броско, но так умилительно, что у царицы защемило в груди, а глаза наполнились влагой. Ещё немного, и капли упадут вниз. Она резко скрутила листок. Попыталась всмотреться вдаль, но ничего не увидела. Только те же склоны гор, леса и редкие облачка в голубом небе. И мельтешащие ласточки, ловкие, быстрые, вольные в своей стихии...

Елена отвернулась, и взгляд её упал на божок Геры, изрядно запылённый, скучающий в углу. С тех пор, как царевна вышла замуж и поселилась в собственном гинекее, детский альков пребывает в запустении. Что-то припомнив, она подошла к фетишу, повернула вверх донцем, открыла узкое отверстие, втиснула туда свиток. Снова закупорила, вернула на место. Путь птицы среди туч и звёзд, а сердце находится в клетке. Спи, наслаждайся. Не думай, не думай о том, чему не быть, или наоборот, чего не миновать. Живи свою жизнь, если не помешают боги. С них станется!

Оставив прошлое прошлому, и с ним непрошеное настоящее за спиной, Елена торопливой дробью, словно опаздывая на праздник, сбежала по лестнице. Матушки во дворе уже не было, видимо, отправилась отдыхать в свою комнату. Что же, можно заняться, вернее, продолжить заниматься личным. Неограниченный свободный досуг, как непременная составляющая участи царицы. Царь всегда при деле, воюет или правит, а его супруга, если не носит дитя в чреве, вольна предаваться тому, чего хочет. Ну, или почти вольна. Явный произвол вызовет пересуды, а затем наказание. Не от богов, так от мужа (что вероятнее). Впрочем, она, как истинная спартанка, никогда не стремилась искушать судьбу. Ей-то, как царице, стыдно жаловаться. Хотя олимпийцы могли бы пощедрее отпускать удачу пусть смертной, но всё же родственнице!

День всё больше склонялся к вечеру, крылатая колесница Феба почти достигла горных пиков. Но жара не спешила спадать. Тонкая ткань пеплоса норовила облепить потное тело, будто вместе с ним окунулась в морские волны. Что же, на роль отсутствующего здесь моря подойдёт бассейн, отчего не поплавать, а потом сменить одежду? К сожалению, времена, когда можно было повсюду являться почти нагой, давно прошли.

Елена направилась в лаконикум, сопровождаемая похожей на тень Эфрой (внешне бесчувственной, в то же время самой надёжной из служанок). Каменные ступеньки вели в прохладную глубь подземелья. Сыроватый воздух тянул сквозняком, вызывая лёгкий озноб. Покатые своды, сияющие мозаикой. Олимп и олимпийцы. Родня, можно сказать. Взгляд скользит почти равнодушно. Как давно случилось последнее свидание с ними? Ещё бы не помнить — на её двенадцатилетие. Отец-Зевс, сестра Афродита... Много чего разного обещали. Насчёт исполнения можно и поспорить, впрочем, не с богами, себе дороже. Блаженствуют там себе, на небе, и пусть, лишь бы не творили произвол!

На краю обширной мраморной чаши, размером шагов двадцать на двадцать (предмет гордости спартанского царя и зависти соседей), царица остановилась, распустила узлы пеплоса, откинула его назад не глядя. Услышала удаляющиеся шаги — Эфра унесёт одежду, чтобы вернуться через полчаса со свежей. Елена ступила в воду по щиколотку. Прохладная. Прозрачная, как кристалл. Отчётливо виден рисунок на дне: огромный, жуткого вида спрут, схвативший двух пловцов, юношу и деву. Задумано, чтобы никто не осмелился воспользоваться царской купальней. Смешно, кого отпугнёт обычная живопись? Да и кому придёт в голову подобная вольность?

В золочёном портике слева — роскошь — зеркало в человеческий рост. Елена попыталась критически рассмотреть своё отражение. И спереди, и сбоку, и сзади, и по всякому, насколько позволяла гибкость. При всём желании, никакого изъяна! Десять лет замужем, родить двух детей, и как с гуся вода (или с лебедя). Она попробовала ухватить складку кожи на пояснице, не вышло, тронула грудь — упругая, ни мала, ни велика... Вдруг откуда-то сверху, со стороны ли, раздался искристый бесподобный смех, словно пролился чудесный источник. Сердце Елены вздрогнуло от радости, неужели?

Она порывисто обернулась, всплеснула руками. Афродита!

Богиня, как всегда неописуемо прекрасная, спускалась по ступеням, сияя улыбкой.

— Ну, радуйся, царица Спарты! Можешь не рассматривать себя столь придирчиво. Ты по прежнему красивее всех земных женщин, моё слово — закон!

— Радуйся, божественная! Разве могу я усомниться в твоих дарах? Можно сказать, любуюсь ими, раз они всегда со мной...

— Ах ты лукавая негодница, за словом в подол не полезешь! — Афродита шутливо погрозила пальцем смертной родственнице. — Впрочем, понятно, чья дочь, среди зевсидов дураков не водилось вовек! Ладно. Ты, вижу, собралась искупаться? Не возражаешь, если составлю компанию?

Какие могут быть возражения богине? Не останавливаясь, Афродита чуть развела руки, и все её пышные одежды разом исчезли, словно их не было отродясь. Елена ахнула, на миг ослеплённая нечеловечески совершенной наготой. Разумеется, она не раз лицезрела каменные или бронзовые скульптуры обнажённых афродит, но убедиться наяву, что разница между подлинником и ремесленной поделкой, как между солнцем и бликом на стекле!

Едва ступни богини коснулись воды, как ровная гладь бассейна шумно взволновалась, пошла пузырями, забурлила. С видимым удовольствием Афродита погрузилась (о, как груб человеческий язык, чтобы передать это нисхождение гладкой плоти в упругую стихию) по грудь. Затем раскинулась привольно на поверхности, вытянув руки в стороны, всё так же блаженно улыбаясь. Кипящие буруны, казалось, подобно пальцам массажистов разминают расслабленные члены Киприды, если бы они нуждалась в подобном уходе. Елена, зачарованная, продолжала стоять на месте, не решаясь любым движением, даже мысленным, нарушить минуту откровения. Зато раздался насмешливый голос небесной гостьи:

— Ну, что же ты, царица? Не хочешь испробовать волшебных струй Ипокрены? Вряд ли кому из смертных выпадает подобный шанс, даже детям богов. Смелее, не пожалеешь!

Елена, будто спохватившись, резко двинулась вперёд, быстро оказавшись в не обжигающем кипятке, пронзающем тело тысячей искромётных игл. Мгновенно испарилась усталость летнего зноя, скука, неприятные воспоминания... Чистый восторг вливался через все поры, проникая до вместилища души. Неужели бывает что-то чудеснее под луной, доступное ощущениям?

— Вот видишь, милая сестрица, если я предлагаю удовольствие, то высшей пробы!

— Ах, если бы оно длилось вечно! Отдала бы половину своей красоты!

Афродита расхохоталась музыкальнейшим смехом:

— Половину красоты, говоришь, отчего же не всю? Нет, нет, нет, дары олимпийцев обмену и возврату не подлежат. Быть тебе прекрасной до конца дней, а волшебный источник оставь другим избранным. Не взыщи!

Они поплавали, понежились в божественной чаше некоторое время, пока Афродите не вздумалось выбраться на берег. Легка, невесома, она оказалась на мраморном краю бассейна в мгновение ока. Её золотистые кудри как живые встряхнулись от влаги, тут же просохли, и гибкий стан неведомым образом оделся полупрозрачным покровом. Богиня сделала пару шагов в сторону ряда плетёных кресел и непринуждённо уселась в одно из них. Начавшая выходить из разом успокоившейся воды Елена ощутила на себе текучий, полный неуловимого смысла взгляд Киприды. Женщину охватил странный озноб, словно предчувствие близкого рока. Она тщательно вытерлась полотенцем, пытаясь разобраться в мыслях, тревожно ожидая дальнейшего. Вряд ли её бессмертная сестра снизошла во дворец спартанского царя, чтобы просто искупаться...

— Ты абсолютна права, моя умная Елена! Я оказалась здесь не просто так. То есть увидеться с тобой, конечно, дело приятное, но есть кое-что ещё... За мной должок, царица, и я хочу его вернуть!

— Должок, о чём ты? Прости, я в полном недоумении!

— Как же, Елена, помнишь, я обещала одарить тебя всей полнотой земной любви? С моей стороны непростительно тянуть с выполнением обещания. Я держу слово!

— Полнотой земной любви? — При всём трепетном отношении к небожительнице, к тому же родственнице, Елена рассмеялась самым непочтительным образом, настолько изумилась предложению. — Да может ли быть полнее! Меня любят все, кого ни коснись! Муж, дети, слуги, подданные... Со всей Ойкумены едут только глянуть на спартанскую царицу, уже пылая любовью. Что мне с этим делать, расскажи! Может, подаришь что-нибудь попроще, например, новую колесницу с четвёркой белых коней, или морской корабль?

Казалось, тень досады на миг затуманила лицо богини, но тут же исчезла. Голос Афродиты звучал мягко, подобно речи мудрого учителя, вразумляющего неразумное чадо:

— То, что ты называешь любовью: это поклонение твоей красоте, восторг мужчин и женщин, желание владеть, похоть — безусловно её важная часть. Но не вся, и даже не большая, а лишь толика. По сути, ты никогда не знала настоящей любви!

Фигура Киприды вдруг потеряла всякую расслабленность, она сжалась, как пружина, руки вцепились в подлокотники кресла, глаза вспыхнули, готовые метать молнии (не столь громогласные, как у отца Зевса, но гораздо опаснее).

— Поверь, когда тебя любят, это лишь притвор храма любви, а вот если полюбишь ты, причём по-настоящему, не в шутку, до потери рассудка и стыда, это и есть её суть, алтарь, Любовь воистину! Кто однажды испытал подобное чувство, познал смысл жизни, достиг всех её краёв и удостоился бессмертия!

Елена скорее ужаснулась словам благодетельницы, к тому же испугалась её внешнему виду. Непотревоженное сердце бежит от кажущейся грубости страсти, опасаясь потерять хрупкое равновесие покоя. Поэтому попыталась бороться:

— Всё же не могу понять твоих слов, Божественная! Как может быть счастьем потеря стыда и рассудка? Это же великое горе, люди бегут от него прочь, умоляют богов пронести мимо...

— Так ведут себя не испытавшие настоящей любви. Бедняги, лишённые высшей радости, либо лишившие себя сами. А те, кому посчастливилось войти в круг избранных, ни за что не поменяют своей судьбы, не отдадут за все сокровища вселенной. Уж доверься мне, кто ещё разбирается в этом лучше?

Елена смешалась, полная противоречивых чувств. Часть ума по прежнему противилась предложенной участи, но в глубине души рождалось ожидание, даже желание нового, неизведанного. Она спросила едва слышно, будто сдаваясь:

— Но как, с кем, когда это будет? И я ведь царица великого города, супруга царя, всегда на виду...

— Отлично, что ты сама согласилась. Остальное не проблема. — Афродита вновь приняла вальяжную позу, очаровательная улыбка заиграла на губах. — Завтра ближе к полудню в Спарту прибывает посольство Трои. Во главе с царевичем Парисом. Он, возможно, не самый красивый из мужчин, не самый храбрый, умом тоже не сказать, что блещет... Зато у него имеется в высшей степени привлекательная черта, компенсирующая любые недостатки — ты его полюбишь! Как никогда не любила и не будешь любить никого другого. Это неизбежно произойдёт, вне зависимости от твоей или чей-либо воли! Что касается мужа, двора и прочих несущественных обстоятельств, будь спокойна, вопрос уже решён...

Елена застыла, под стать каменной статуе, со скрещёнными руками на груди, вперив взгляд в лицо богини. Их глаза наконец встретились. Женщина не могла собрать в уме ни одной мысли, просто упивалась глубиной небесной лазури, струящейся из чудесных зрачков, погружалась, а может быть, возносилась выше самого Олимпа. Бессмертная воля поглотила и размыла земные тревоги. Наступила тишина, подобная смерти. Но вдруг взор Афродиты устремился куда-то за спину Елены, полный неподдельного изумления. Царица  быстро оглянулась, но ничего не обнаружила, когда же вернулась в прежнее положение, кресло перед нею оказалось пустым. Богиня словно испарилась. Поди, вернулась в свои эмпиреи, за пиршественный стол к прочим богам!

Елена хотела сердито рассмеяться (вот наслушалась сказок!), но не смогла. Сердце предательски трепетало, губы вдруг высохли, словно после дневного перехода в жару, руки повисли без сил. От макушки до пяток пронёсся озноб. Не заболеть бы... Где же Эфра, тартар её забери!

Как по команде зазвучали торопливые шаги. Служанка почти бежала, ступая через ступеньку. Впрочем, на её скорбном лице ничего не отразилось. Елена сдержалась от гневных слов, без причины Эфра не опаздывала. Можно спорить на что угодно, Афродита придумала повод задержать появление кого-либо в купальне. Впрочем, всё пустое! Едва накинув пеплос, не удосужившись привести волосы в порядок, царица поспешила наверх. Похоже, сумрачные своды сводят с ума, поэтому прочь!

К счастью, в силу занятости своими неотложными делами, Менелай отсутствовал за вечерней трапезой. Елене пришлось бы непросто объяснить глубокую задумчивость, временами переходящую в подобие транса. Мысли упрямо вращались, словно мельничий жернов, вокруг явления Афродиты и её вздорного (а как иначе?) обещания. Невозможно! Вот единственный подходящий ответ. И всё же странная идея точила и точила сознание, прогрызала скорлупу рассудка, расширяла область допустимого. Любопытство заставляло вообразить хоть на минутку, лишь разок, что там может быть впереди, если вдруг сбудутся слова, пусть абсурдные, но сказанные богиней, разве та сболтнёт пустое? Неужели всё-таки что-то случится? Но каким образом? Она в который раз перебрала всех известных ей доселе мужчин, чувства, которые они в ней вызывали, и не могла понять, откуда возьмётся нечто новое по отношению к одному из их племени, к тому же не самому красивому, не самому храброму, и, о ужас, не блещущему умом? Может быть, богиня разыграла её? Мало ли, решили развлечься там, на Олимпе, подкинули загвоздку, и теперь потешаются, глядя на женские терзания...

Но чем дальше, тем больше крепла уверенность — грядущая встреча предопределена, и новая волна хлынет в распахнутый шлюз, которой невозможно противиться! Ещё пару часов назад незнакомое имя: Парис — уже было повторено тысячу раз со множеством интонаций, и нисколько не приелось. Бесконечно далёкая Троя приблизилась вплотную, оказавшись интереснее любого другого уголка земли.

Гермиону немало позабавило странное состояние матери — впервые в жизни любые детские капризы не встречали никакого отпора, вплоть до двух дополнительных порций медового щербета за трапезой и разрешение остаться играть с ребятами во дворе допоздна. Старая царица, Леда, лишь пожимала плечами. Ей, отяжелевшей от доброго фиала критского вина, хотелось поскорее отправиться в личные покои, чтобы предаться грёзам о давнем в юности явлении лебедя-Зевса...

Едва начало смеркаться, Елена оказалась на кровле. В тёмно-синем зените загорались первые звёзды, между западных горных пиков нежно переливались розовые краски заката. Она определила направление на Гитион, куда, должно быть, уже прибыло троянское посольство: боевые корабли, блещущие доспехами воинов, с белоснежными парусами, рядами золотистых вёсел. И среди этого гвалта — он, неведомый избранник, кого она полюбит! Бред, бред, бред же? Завтра, чуть свет, приказать заложить колесницу, отправиться в горные имения, провести там неделю, или сколько потребуется, чтобы незваные гости убрались, и никаких безумств!

Принятое решение вроде бы успокоило нервы. Царица велела разложить постель в бывшей своей девичьей спальне, на самом верху. С помощью Эфры омылась перед сном, разделась донага, но улечься не спешила. Стояла и стояла в темноте, смутно белея, как привидение. Вдруг снизу раздался разудалый шум, лязг железа и шарканье подошв. Менелай, о боги, он же явится исполнять супружеский долг, вернее, взыскать его с супруги, а никакого желания у неё нет! Что же делать?

Елена вполголоса кликнула верную безучастную Эфру, чтобы та как можно быстрее заперла дверь в гинекей, а царю объявила о женском недомогании хозяйки. И вовремя! Нешуточный удар в дерево, надо полагать, кулаком, затем ещё боле мощные, возможно, уже ногами, обутыми в сандалии. Двери, конечно, крепкие, сработаны на совесть, но до каких пределов может дойти мужское нетерпение? Она несомненно рискует, затевая распрю с супругом-господином, не лучше ли уступить, погасить в постели вспышку его похоти? Нет, ни за что на свете! Если будущее, которое сулят боги, неизбежно, значит, лучше рвать связи с прошлым сразу и решительно. Причина отказа царю вполне уважительная, никто не может посягнуть на запретные дни, не важно, когда они наступают. Наконец, после изрядного потока брани, громогласных обещаний отправиться к наложницам, а то и вовсе к мальчикам-артистам, Менелай прекратил осаду женской половины.

Одержанная временная победа нисколько не обрадовала Елену. Если завтра ничего не произойдёт из напророченного Афродитой, доносчики непременно укажут царю на ложную причину отказа, и тогда жди неприятностей. Но дело сделано, швартовы, похоже, отданы, по крайней мере, у неё в сердце. А пока что лечь спать и отложить все терзания до утра. Вдруг, после сна, на ясную голову, решение найдётся само собой?

Но мало оказалось упасть на постель, зарывшись в покрывало. Неистовое кружение мыслей, подлинная вакханалия, нисколько не ослабело. Лишь потеряло конкретику образов. Мечты мешались с тревогами, словно краски на штукатурке фрески, но были далеки от гармонии. Елена ворочалась, изнывая, то впадая в дрожь, то задыхаясь от жара. Сладкое томление утомляло, предчувствие беды пронзало кинжалами. Царица забылась в дрёме изрядно после полуночи. Но даже во сне продолжала метаться, впрочем, уступая запретному блаженству всё больше.

Едва показалась на востоке стыдливая Эос, Елена вскочила, как по сигналу, на удивление бодрая и в хорошем настроении. Вчерашняя озабоченность казалась сущим мороком. Обновлённое сознание диктовало активный план действий, но ум недоумевал — что делать-то? Царица решила быть готовой ко всему, а главное, во всеоружии дарованной свыше красоты. Она созвала всех служанок, прервав их сладкий утренний сон, велела одним готовить праздничные одеяния и украшения, других привлекла к наведению блеска на её внешний облик. Ещё до удара гонга, возвещающего общий подъём во дворце, она успела принять горячую и холодную купель, двух массажисток и завить вьющиеся от природы волосы. Когда Менелай, хмурый и всклокоченный после хмельной ночи, явился в трапезную, то застыл на пороге от изумления, смешанного с возмущением:

— Аид меня побери, Елена! Только вчера вечером ты не впустила меня в гинекей, ссылаясь на болезнь, а утром выглядишь, словно собралась на собственную свадьбу! Как мне это понимать?

— Очень просто, дорогой! У меня действительно случилось временное недомогание, но я постаралась привести себя в порядок, чтобы утешить твой взгляд и смягчить огорчение. Не будь столь взыскателен к женской слабости...

Царь ещё некоторое время продолжал подозрительно, и в то же время восхищённо взирать на прекрасную как никогда жену, потом пожал плечами, смиряясь:

— Ладно, видать, прогневал я кого-то из олимпийцев, раз твоя хворь так не вовремя открылась. К тому же буквально только что примчался гонец с горестной вестью о кончине  моего деда по матери Катрея. Я немедленно отправляюсь на Крит, чтобы устроить похороны, заодно разобраться с наследством. Со мной двинется почти весь двор, так же Леда и Гермиона. Ты, в виду недомогания, останешься дома. Это ещё не всё. Так совпало, что сегодня же в Спарту прибывает троянское посольство. Предстоят сложные переговоры, троянцы имеют сильные позиции на северо-востоке, хорошо бы немного сбить с них спесь. Поэтому... встретишь послов, займёшь беседами, пусть помаются тут с неделю, пока я вернусь. Уверен, ты справишься, умом и характером, вдобавок к внешности, боги точно тебя не обделили!

— Медуза-Горгона, взгляни! — Елена была настолько ошеломлена быстротой и эффективностью, с которыми Афродиты устраивает свои дела, что поначалу даже возмутилась. — Хорошенькая радость! Вы будете наслаждаться морской прогулкой, а я должна умащивать свалившихся как снег на голову иноземцев , и ради чего?

— Насколько я знаю, троянское посольство состоит из знатных, достойных людей, они вряд ли причинят большие хлопоты. Не уверен только в Парисе, царском сыне, говорят, он долгое время провёл среди стад, в диких горах, но кому, как не тебе, усмирить его возможный грубый нрав? В конце концов, я прошу тебя, как возлюбленную супругу и царицу Спарты!

Уму непостижимо! Похоже, то, что угодно кому-то на небе, катится само собой, как яблоко по желобу, не встречая преграды, чтобы упасть в нужном месте когда угодно бросившему его. Она промучилась полдня и всю ночь, изнемогая от попыток распутать безнадёжный узел, а всё решилось за мгновенье. Раз, два, готово! Любой, кто мог бы вмешаться в сценарий, удалён со сцены красивым жестом.

Елена с безжизненным лицом, под стать своей рабыне Эфре, поприсутствовала за семейной трапезой, затем при срочной суете сборов. По разным причинам, никто не обращал на неё внимания. Менелай чувствовал себя одновременно виноватым, что оставляет царицу одну, и обиженным из-за вчерашнего отказа. Царица Леда увлеклась возможностью участия в важной церемонии, чтобы покрасоваться былой красотой и богатыми одеждами. Гермиона, как любой ребёнок, предвкушала интересное приключение.

Не прошло и часа, как дворец опустел. Елена бродила по гулким залам, коридорам, всё ещё не веря собственной удаче (или несчастью?). Редкие придворные мелькали, словно тени, спеша по каким-то неведомым заботам. Царица в уме высчитывала время пути от Гитиона до Спарты, то есть когда можно ожидать гостей. Смотря каким способом они добираются. В любом случае вряд ли раньше трёх, четырёх часов пополудни. Можно чуть расслабиться, а то и решиться на что-нибудь кардинальное. Сказаться серьёзно больной и не покидать гинекей до возвращения Менелая? Вскочить в колесницу, пуститься в вдогонку уехавшим? Бред, точно бред! А вдруг и посольства никакого нет? Шутка Афродиты, каприз мужа, если так?

Почти успокоенная вздорными по сути рассуждениями, она велела вновь накрыть стол, поскольку ощутила, что всё-таки голодна. Но не успели рабыни расставить посуду, как где-то совсем близко, похоже, напротив главных ворот дворца, взревели незнакомые трубы, грянул мощный удар, наверное, в барабан, и Елена вскочила в полном смятении. Что, кто это? Нападение врагов? Лишь появление старшего смотрителя внесло ясность: посланцы Трои изволили прибыть!

О, боги! Так скоро! Разве это возможно? Впрочем, толку нет вопрошать, надо принимать решение. Она едва сдерживала дрожь, когда отдавала распоряжение:

— Впустить посольство! Официальных лиц провести в приёмный зал, выставить вино и закуски. Сопровождающих разместить в соответствии с положением и накормить. Я выйду к гостям примерно через полчаса.

Елена торопливо, почти бегом устремилась в свою спальню. На ходу, жестом, увлекла за собой Эфру и пару самых расторопных служанок. Хорошо, что торжественное одеяние приготовлено заранее, ожидает свой черёд (не часто покидает заветный сундук). Уже некогда наводить дополнительный лоск, благо с раннего утра тому уделено достаточно внимания. Почему так сильно стучит сердце, словно хочет разорвать грудную клетку, и не хватает воздуха? Царица Спарты, а ведёт себя, как простолюдинка, неужели испугана? Вот ещё!

Облачившись в пурпурную мантию, навешав золотых ожерелий, она явно ощутила тяжесть высшей власти. Поневоле расправишь плечи, сохраняя горделивую осанку. Не поскачешь дикой серной, радуясь зелёной травке. Сандалии из плотной кожи, украшенные серебряными бляхами, ступают твёрдо по каменным плитам. Елена приближается к выходу из гинекея в главный зал дворца. У закрытых дверей уже выстроилась свита: старший смотритель с несколькими помощниками, десяток воинов охраны, все в блестящих доспехах, их командир, высокий, решительного вида, с двусторонней секирой через плечо. Все застыли, внимательно смотрят на царицу. И она остановилась, словно на пороге неизвестности. Стараясь не выдать замешательства, прислушалась. Там, за дверями, слышался весёлый шум, очевидно, гости уже отведали вина и отпустили чувства на волю. Наверное, наступил благоприятный момент выйти на сцену. И всё же царица медлила. Почему-то в её ушах застольный гул превратился в лязг и грохот жестокой битвы, а мирно пирующие обернулись злейшими врагами. Но отступать поздно! Только вперёд, куда бы ни было... Она кивнула смотрителю, тот махнул рукой. Его подчинённый ударил в бронзовый гонг. Тот час в зале раздался возглас глашатая:

— Милостью Зевса-громовержца и всех олимпийских богов  Елена, царица Спарты, прекраснейшая из смертных!

Слуги толкнули створки двери наружу, и в сумрачный коридор хлынул свет из залы. На миг ослепнув, Елена шагнула вперёд. Сердце устремилось следом.