В мою бытность студентом я подрабатывал сторожем на Арбате. Меня определили в институт, располагавшийся в Ново-Могильцевском переулке. Учреждение было большим, считалось головным по всему СССР. Институт занимался проектированием мясо-молочных комплексов. Я подарил бригадиру бутылку чачи, так что он меня не беспокоил своими проверками. Ко мне на пост в определённый час захаживали друзья, подруги. Правда, я спал на раскладушке, без особых удобств. Но тужить не приходилось.
Когда заступал на дежурство, на посту я заставал лифтёршу – Марью Ивановну, некогда бухгалтера. Это была пожилая седовласая женщина, пухленькая, опрятная, улыбчивая. Речь ласковая. У неё недавно умер муж. По её рассказам, он не пил, не курил, занимался гимнастикой по утрам, в год раз ложился в больницу для профилактики. Во время последнего обследования вдруг умер. Лифтёрша говорила об этом с недоумением в голосе, никого не винила. Я поймал себя на том, что чуть не улыбнулся такой нелепой развязке. И был не одинок в этом отношении. С лифтёршей общались многие из сотрудников, в основном приятные люди. После её рассказа о супруге и они подавляли улыбку, но, спохватившись, тут же начинали критиковать врачей.
Я быстро освоился, сблизился с персоналом. С кем заводил разговоры, с кем просто здоровался. Антипатичным мне казался только один субъект. В отличие от коллег, он меня и лифтёршу напрочь не замечал. Мужчина – лет под пятьдесят, смуглый, с большими глазами и полноватыми губами. В неизменном сером плаще и чёрном цилиндре на голове. Всегда хранил молчание. Только раз он позволил себе быть экспрессивным, когда минуя мой стол и выходя на улицу, вдруг зычным голосом обозвал какую-то женщину б...ю. Я дёрнулся от изумления.
- Это вы про Арона Марковича? - переспросила меня Марья Ивановна после того, как я рассказал о нём. Потом продолжила: «А ведь здесь он был главным инженером. С беднягой что-то случилось. Его из уважения к прошлым заслугам держат в институте».
И вот в одно зимнее утро Арон Маркович пришёл довольно ажитированным. «Привет, Гурам!» - бросил он, глаза его блестели. Меня удивил факт, что он знал моё имя. Затем Арон Маркович заговорил с лифтёршей. Она только-только пришла. Из обрывков фраз я узнал, что всю жизнь он занимался сельским хозяйством и что это несерьёзно (?!), жил праведником и напрасно (?!), не занимался спортом, на работе ничего не делает, только цветы в горшках поливает. Говорил доверительным тоном, моментами прерывался и делал движения, отдалённо напоминавшие физкультуру. Было довольно жутковато. Я засобирался уходить, попрощался с лифтёршей и её собеседником. «Пока, Гурам!» - прозвучало громко. На улице сильно морозило. После на ахти-какой комфортной ночи на раскладушке холодный воздух бодрил меня.
Через два дня я снова заступил на дежурство. Спросил Марью Ивановну о её собеседнике. Она почти шепотом сказала: «В тот день Арона Марковича взяли. Он повёл себя неприлично».
После этого случая я стал замечать, как труден удел проектировщика. Черчение – испытание для нервной системы. К примеру, один из сотрудников почему-то позже всех уходил с работы. Он безжалостно тёр свои глаза, массировал висок, лицо было изнеможенным. Спускаясь по лестнице, он загодя подавал сигнал, чтоб не пугать сторожа своим поздним и неожиданным появлением.
Я подружился с одним сотрудником, армянином. Он был немного старше меня. Мы подолгу беседовали на разные темы. Гамлет (так его звали) никогда не носил головной убор, не смотря на время года, стоит выглянуть солнцу, приходил на работу в одной сорочке с короткими рукавами. Мой новый знакомый отличался спортивной выправкой. Однажды я спросил его, правда ли черчение проектов связано с нервными перегрузками. «Ночами кошмары снятся. Калейдоскоп чертежей крутится перед глазами», - был ответ. Через некоторое время я стал свидетелем тяжёлой сцены. В сопровождении врача Гамлета под руки по лестнице спускали два сотрудника. Его, бледного, сильно качало. Он перехватил мой взгляд и виновато улыбнулся. У входа в институт его ждала карета «Скорой помощи». «Лицо прямо на чертёжную доску уронил. Сознание потерял. Я ему всегда говорила, чтоб он шапку в холодную погоду одевал!» - говорила тревожно его коллега. «Да, и Гамлет перегорел!» - подумал я.
К концу семестра у меня у самого появились неприятные ощущения, будто в голове из угла в угол переливается жидкость. Я поделился ими с соседом по общежитию, биологом. Тот спросил меня, не читаю я лёжа. Получив утвердительный ответ, сосед потребовал прекратить это безобразие. Он одарил меня словом «стамина». Оно привязалось. Думал, что не только из-за его благозвучности. Я стал замечать, что то и дело разглагольствовал на темы, им обусловленные.
Это слово понравилось и Марье Ивановне. Некоторое время ушло на разъяснение его значения. В это время мимо нас проходили два примечательных типа. «Два Кима – два весёлых друга! - шутливо произнесла лифтёрша, - вот у кого стамины с избытком!» Звали их Ким Дар Сен и Ким Дон Чун. Они были из тех корейцев, которых после войны у них на родине переселили в Среднюю Азию. Оба по-русски говорили довольно плохо. Эту пару с собой из Алма-Аты привёз с собой новый директор института. Свою команду! Один с миловидной внешностью, у другого она была грубее. Более явственно проступали скулы, а щели глаз были поуже. Одевались без затей, всегда при галстуках, которые не меняли месяцами. Как и сорочки.
Стамина одолевала их. Оба маленького роста, всегда деловитые, два Кима вприпрыжку взбегали и сбегали по лестницам института. В конце рабочего дня на фоне утомленных сотрудников они, пусть неказистые, всегда казались свеженькими.
В институте работал один мой земляк. Он не был занят интеллектуальной работой, ведал автопарком. Типичный пройдоха. Как мне сказали, в его трудовой книжке обнаружили много исправлений. Мы говорили на грузинском. Когда речь зашла о корейцах, он торжественно замолчал. Так делают у нас дома, когда мало понимают в чем-то, но знают что это самое весьма и весьма неординарное. В общежитии один из моих знакомых впал в позитивный расизм - представители дальневосточных культур отличаются стеничностью, высокой конкурентоспособностью. К тому же они не претенциозны, на рожон не лезут.
Не знаю, как Ким Дон Чун, но Ким Дар Сен был довольно простым парнем. Однажды у меня с ним получился занятный разговор. Я сидел у своего стола и рассматривал очередной выпуск книги рекордов Гиннеса. Он подошёл ко мне, когда я разглядывал фото одного американца в ковбойской шапке. Тот весил 440 кило. Кореец посмотрел на рекордсмена и задумчиво покачал головой. Из его реплики следовало, что он не удивился весу американца, а был озабочен, сколько мяса и молока требовалось на прокорм толстяка. Напомню, что институт, в котором он работал, проектировал мясо-молочные комплексы. Попытка заговорить с ним о его соплеменнике Викторе Цое не увенчалась успехом. Он только вопросительно посмотрел на меня, дескать, о чём это говорит с ним сторож. После такой его реакции в общении с ним я ограничивался только приветствиями. Марья Ивановна же, завидев его, нараспев не без игривости в тоне произносила «Ким Дар Сен, Ким Дар Сен!». Этот «напев» запал мне в душу, как и слово «стамина».
Вскоре меня перевели на другой объект. В последнее дежурство в институте, которое пришлось на воскресенье, я наблюдал, как сгружали и тянули по рельсам наверх огромные тяжеленные деревянные контейнеры. Этим занимались трое мощных парней. За такую работу, как я узнал от них, им обещали премию. Один из огромных ящиков они всё-таки уронили, из него потёк какой-то сок. От них же узнал, что завезли электронно-вычислительную машину БЭСМ. «Бог в помощь!» - заметил я и имел в виду не только то, что им эту ношу надо было тащить на третий этаж. Того гляди, машина поможет им в их основном труде. Ещё подумалось, что не знаю, как на родине Кимов, но в Южной Корее в обиходе давно уже персональные компьютеры, не то что «громаздьё» БЭСМ.
На новом объекте (спец.поликлинике) удобств было больше. Но утомление от нерегулярного сна накапливалось. Кроме того, что моём черепе из угла в угол переливалась жидкость, у меня пропал аппетит, падало настроение. Во снах слышалось напевное «Ким Дар Сен, Ким Дар Сен!» и то, как с ним перекликалось слово «стамина». Я последовал рекомендации моего соседа биолога – перестал читать лёжа и бросил работу сторожа.