Туман. книга седьмая. глава двадцать пятая

 


                И КАК ЭТО ВЫ ДЕЛАЕТЕ?


                Для поименования главы и для
                эпилога выбрана фраза, часто
                произносимая разными
                персонажами в финале этой книги.
                Автор.


Карл Францевич на редкость кратко доложил о своих наблюдениях друзьям. Такое содержательное изложение, ни единого разочка не истребовавшее разъяснительных повторов, можно отнести к достоинствам гоф-медика. Туда же отнесём и отсутствие жестов, кивков головою и много значащих взглядов, обращённых в бок господ, вызвавших подозрительность доктора. Однако заметную нервозность Карла Францевича безо всякого снисхождения добавим к малой толике недостатков доктора.

--Да выбросьте вы это … помойное ведро! - Перестав быть благодушным к доктору сказал Модест Павлович, видя, как гоф-медик через каждые три-четыре слова перекладывает ведро из одной руки в другую. – Или продайте его назад, прежнему владельцу!

--Тут прав Модест Павлович, гладко сегодняшний день не пройдёт, - резюмировал Кирилла Антонович, не обращая никакого внимания на танец с ведром в исполнении гоф-медика.

--Я не знаю, что здесь будет, но эти молчаливые господа пришли именно за нами, - уже мягче проговорил штаб-ротмистр, отходя от мельтешащего ведра за спину помещика.

--Это понятно, что за нами, а ….

--Я бы вот, что сделал на месте того шотландского колдуна – взял бы заложников.

--Нечто подобное и мне пришло в голову, но говорите вы, Модест Павлович!

--Просто не представляю, в каких отношениях их Дитц и наш Ду-Шан. Даже не догадываюсь, равны ли по силе эти колдуны, либо нет, но все потуги английца сводились на нет стараниями нашего покровителя, согласны? Тогда на что может рассчитывать Дитц, если колдовство не устраняет нас? Только на то, что, создавая ситуацию, схожую с этой, мы окажемся либо не подготовленными, либо растерянными от быстро меняющихся сцен, в кои мы попадаем! И тогда в бой будут пущены люди не колдовского происхождения, а обычные служаки, имеющие определённый приказ! Ещё раз – Дитц создаёт своим бандитам возможность людским манером атаковать нас, при чём, сам в дело не лезет из-за вероятного вмешательства Ду-Шана.

--Слушайте, Модест Павлович, как вам это удаётся? – Спросил Карл Францевич.

Как хотите, уважаемые господа читатели, а в этом вопросе мне явственно послышалась издёвка.

--А я не таскаю за собою ведро! – Парировал Модест Павлович, и продолжил.

--То ли нам так везло, то ли мы лучше английцев – это мы обсудим позже, если Бог даст. А вот то, что магия закончится повтором минувшего события с привлечением сил нынешнего дня, это у меня не вызывает сомнений. Исходя из этого я делаю вывод – эти молчальники должны будут … да хоть взять заложников, дабы выманить нас, и схватить. Надеюсь, только, что наш маскарад не позволит им сделать это быстро.

--Что станем делать?

--Паника, господа, паника! Я полностью согласен со штаб-ротмистром, хоть и мало что понял! Создадим панику на площади, - барон Кокшеев, услыхав размышления Модеста Павловича, приблизился к нашим героям и тут же разрешил самому себе участие в разговоре, - вы поглядите, сколько народа! Это же прелесть! И я, красавец в оркестре, видите? Так я о народе – это будет даже не паника, а чистая симфония! Я как музыкант это заявляю!

--Начать кричать «убивают»? – Втиснулся в беседу Карл Францевич.
 
--Это же штатские, разбегутся! Но имею одну мысль!

--Говорите, барон! – Вот теперь и Модест Павлович попал под очарование предстоящей операции под названием «ПАНИКА»!

--Нет, господа, пока повременим! Наши пролётки везут пленников. Прошу всех быть внимательными!

Вышло так, что эти слова Кириллы Антоновича, равно, как и последующие за ними события, резко сменили и состояние, и ощущение происходящего у помещика и Модеста Павловича. Скрестившись, словно животные разных видов, и давшие противунатуральное злобное потомство, так и наших друзей сотворилось смешение восприятия времени и нервного напряжения, породившее весьма болезненную пульсацию крови в висках и непередаваемо мерзкий, отдающий металлом, привкус во рту.
Кирилла Антонович и штаб-ротмистр начали действовать, что называется по наитию, не утруждая себя осмыслением творимых поступков и проговариваемых слов.

В абсолютно ином расположении духа пребывал Карл Францевич. Не будучи пристёгнутым к событиям минувшего, и мало что понимая в сложностях нынешнего дня гоф-медик выпал, словно медяк и прохудившегося кармана, из понимания начавшейся суеты (а она таки началась!). Стоять и глазеть на внешне поменявшихся друзей доктор не собирался, и уж точно не намеревался приставать к ним, спрашивая: «Что мне делать?»

Решение пришло быстро и помимо воли, как в обычай приходит утренняя зевота – без спросу и вовремя. Решение пришло, как понимание, а не как строжайшее определение – своим не мешать, тем самым помогая им, и изо всех сил мешать не своим, чтобы у них ничего не вышло.

Под чужими Карл Францевич понимал прибывших группками молчаливых господ, а вот что именно у них не должно выйти, то было не ясно. Лучше бы у них вообще ничего никогда и не выходило!

--Это, разумеется, в житейском понимании, а не в физиологическом! Хотя …, - так завершил свою мысль гоф-медик, и отошёл на парочку шагов в левый бок от друзей.
Три пролётки, управляемые штаб-ротмистром и сотниками Точилиным и Рыковым, подкатили к тому месту, где они и стояли в прошлый раз. Как и предполагалось, хотя в это и не верилось, Вальдемара Стефановича с ними не было. Вот так поспешность и неразумность дают горькие плоды, а в случае с прапорщиком ещё и не своевременные.

Спешившись, Модест Павлович и сотник Рыков отошли на несколько шагов от пролёток, оставив их у себя за спиною. Оставшийся за сторожа сотник Точилин внимательно оглянулся, что-то поправил у себя под пиджаком и прислонился к старой акации, дававшей тень равнодушным лошадям.

Штаб-ротмистр дважды приподнял шляпу и провёл рукою по правой щеке. Это был знак Кирилле Антоновичу, тут же нашедшему солонку в своём мешке.

Нынешний Кирилла Антонович, стоявший совсем близко к штаб-ротмистру, и старавшийся не то, чтобы не стать узнанным, а даже не попасть другу на глаза, только пошевелил губами еле говоря.

--Да, так … теперь построение английцев … вот стоит Аглям … раз, два … три! Двушка, милый, не подведи!

Конечно, шустрый мальчик с непонятным прозвищем просто не мог слышать просьбы, да нет, не просьбы, а настоящей мольбы Кириллы Антоновича, и не мог не выполнить того задания, что дал ему Зинка. И на деле всё случилось так, словно слова помещика долетели странным образом до мальчика. И было вот что.

Двушка, который минувший, внешне лениво, но зорко глядел по сторонам, попутно наблюдая за татарчонком, вертящим головою во все стороны. И вот тогда, когда помещик довёл счёт до трёх с просьбой к нынешнему Двушке не оплошать, из-за станционного здания скорым шагом вышли трое мальчиков, одним из которых был так часто упоминаемый Двушка, а другой ел яблоко. Третий остался неузнанным.
Выстроившись в колонну, юные диверсанты приблизились к Агляму со спины. Шедший первым поедатель яблок упал на минувшего Двушку, словно споткнувшись, а остальные шустро накинули мешок татарчонку на голову, сбили его с ног и поволокли назад к станционному зданию.

--Да, есть! Это должно … это просто обязано нам помочь! – Так же одними губами проговорил Кирилла Антонович. – Благодарю тебя, милый Двушечка!

И почему у мальчиков всё получилось? Действовали быстро и дерзко? Вероятно, что так. Да только наблюдавший за этой операцией Карл Францевич разглядел не только ловкость в поведении мальчишек, а и искусно созданную и управляемую неразбериху – столкновение, отвлечение внимания и само похищение.

--Брависсимо! – прошептал гоф-медик, мысленно поднимаясь из воображаемого театрального кресла, и так же мысленно аплодируя. – Это всем нам поможет!
Не выпуская ведра из руки доктор быстрым шагом направился к барону Кокшееву. Однако на половине пути остановился, и задумался.

--А поможет ли? Не знаю, но уж точно не повредит! Да, ничем не повредит!
И зашагал дальше.

Словцо «дальше», применимое к действию Карла Францевича, просто накрыло какой-то пеленою привокзальную площадь, порождая мелкие по значению происшествия. Это походило на высыпающиеся из прорехи в бумажном кульке карамельки, которые и не подобрать одною рукою, и не уследить за каждой упавшей сладостью.

Соглашусь, что удовольствие от происходящего на площади просто не идёт ни в какое сравнение с удовольствием от поедания карамелек, но метафора уже выпущена на страницу, и переделывать оную на иную только в пустую терять время, а посему те разрозненные крохотные события станем перечислять не в порядке их важности, а по мере их свершения.

Полный мальчик Матвей, который нынешний (предложено всех нынешних именовать «новый» а их антиподов – «старый». Это для простоты и удобства), с видимым усилием понимался на ноги, пользуя худенького старого Двушку как опору, тем самым ещё дважды сваливая его на земь.

Эта неуклюжесть была лишь трюком, дабы оттянуть время, пока по расчётам Кириллы Антоновича рядом с барахтающимися мальчишками не появился старый Матвей. И тут же, в самую кратчайшую долю секунды, новый Матвей вскочил на ноги, ещё раз повалив старого Двушку на спину, и юркнул меж начинающими построение английцами.
Подошедший старый Матвей получил от такого же старого Двушки подзатыльник и устный выговор. Матвей мгновенно ответил тем же набором любезностей, чем привёл Двушку в замешательство. Однако вскоре, пообещав друг дружке строгое выяснение причин стычки, мальчики бросились на поиски Агляма.

Гоф-медик привлёк к себе внимание барона Кокшеева тем, что бесцеремонно оторвал оного от наблюдения за четырьмя персонами (тремя господами в котелках и за новым штаб-ротмистром), решительно вставил в его руку своё ведро и, пользуя уже свободную другую руку для сотворения затейливых жестов, принялся что-то внушать Дмитрию Андреевичу. Что вещал доктор барону мы так и не узнаем, хотя сперва по удивлённому, а после по довольно-хитрому выражению на лице можем догадаться, что речь шла о какой-то задумке гоф-медика, связанной со словцом «паника».

Когда всё желаемое было донесено до барона, последовал короткий вопрос, ответом на который послужило энергичное отрицательное движение головы доктора.

Дмитрий Андреевич замялся, нерешительно оглянулся назад, что-то короткое произнёс, снова оглянулся и решительно махнул рукою, давая согласие на предложение Карла Францевича.

Скреплять рукопожатием обоюдное соглашение не стали, просто барон развернулся на месте и скорым шагом направился к другим офицерам, стоящим в отдалении.

--Барон! – Вдруг крикнул гоф-медик так, что этот окрик стал слышен тем, кто позже передал автору подробное (подробное насколько это возможно) описание беседы. – Ведро верните!

Спохватившись, барон с непониманием уставился на предмет в его руке. Видимо память Дмитрия Андреевича тоже торопилась увидеть последствия сговора этих господ, поэтому быстро подсказала хозяину причину появления ведра в руке, и посоветовала поскорее избавиться от поклажи.

Тем же шагом барон возвратился к ожидавшему его доктору, протянул ему ведро и скороговоркой спросил.

--Для чего оно вам?

--Вы о конспирации слыхали?

--Лучше я пойду! – Буркнул барон Кокшеев, и повторил недавно проложенный сквозь толпу пассажиров и провожающих путь.

--Должен был слышать, - подвёл итог беседе Карл Францевич, и направил свои стопы в обратную сторону.

Новый Кирилла Антонович всё реже заглядывал в свой «склерозник» (так помещик в действительности поименовал свой лист бумаги с записями), и уже по памяти проговаривал задания мальчикам и «предсказывал» следующую карамельку … чёрт! Разумеется, что следует читать «событие».

--Матвей, иди ко мне … отдай записку … молодец! Нет, в разговор не вступай! Уходи! Уходи, дьявол тебя по… ну вот, умница! Возвращайся к Агляму, и веди его … да, молодец, Матвей!

О содержании записки помещик никогда не говорил, ссылаясь на возрастную забывчивость, но то, что он сделал после прочтения, отличалось от его поведения в минувший день.

Старый Кирилла Антонович снял широкополую шляпу и сорвал с губы приклеенные усы и пошёл, нет, почти побежал в дальний угол парка, намереваясь по широкой дуге, и к тому же безлюдной, обойти людскую толпу, уже заполнившую площадь.

Придерживаясь правильной последовательности повествования перейдём к штаб-ротмистру. Модест Павлович оставался в засаде. Никакого иного словца для более точного описания его поведения память не удосужилась предоставить, так что станем считать нахождением в засаде прилагаемые штаб-ротмистром старания и усилия к тому, дабы не стать узнанным собою старым и парой глазастых сотников.

Кроме этого, помимо желания, где-то внутренне происходила оценка поведения старого себя. Теперь же, зная прямо сейчас, чем завершится канительное дело с пленёнными английцами, Модест Павлович как ни тужился, но не находил ошибок в своих действиях, считая и верным и разумным оставление без присмотра пленников, излишнюю доверчивость к артельному бригадиру извозчиков Илье Климченкову, в последствии раненому в спину, а совсем спорное признание собственной вины за свершённые уколы шотландским палашом и без того умерших бандитов тут же счёл скорее пафосным, нежели, даже, уместным.

Поэтому и не находил огрехов новый штаб-ротмистр в своём минувшем поведении. Или не старался найти?

Как бы там ни было, а творящееся прямо сейчас на привокзальной площади тоже не ускользало от замаскированного Модеста Павловича, готового к любым изворотам уже изменённого минувшего события.

А времечко-то течёт, меняя и положение стрелок на циферблате, и положение людей на площади, завершающих одно событие и приступающих к новому.

Вот и засвистел паровоз. Собранные в шеренгу английцы замерли под строгим взглядом своего командира, вот … ан нет, не вышел татарчонок к цыганке, чтобы подать сигнал перестёгивая свой елек, то есть жилет на правую сторону.

Не вышел, и не выйдет мальчик Аглям, а значит и не увидит то … или что-то … чёрт подери, никто ведь так и не узнал, что такого он увидел! Хотя именно это увиденное и стало причиной его внезапной слепоты, превратив татарчонка из мальчика в запуганного инвалида.

Вот на что был расчёт нового Кириллы Антоновича – убрать Агляма с площади до момента появления чего-то неясного. Поэтому и обещание, данное татарам, отдавало не то, что лукавством, а скорее увесистой надеждой, выдаваемой за исполненную реальность. В любом случае это было благородное стремление помочь ближнему.

--Dismiss! – прозвучала команда на заграничном языке, и в этот самый миг новый барон Кокшеев выхватил трубу из руки себя старого, крепко взял себя же под руку и вывел, говоря музыкальным языком, из состава оркестра.

Старый барон двигался послушно, словно тряпичная кукла, у которой оказались крепкими ноги, и она не валилась на земь кулём.

Пара не сильных, но и не обидных пощёчин вернули куклу в состояние человека, который, словно резко проснувшись, пытался понять, как ему удалось без предварительного намерения оказаться в пяти саженях от оркестра.

--Что тут … а вы …, - откровенно поглупевшими глазами Дмитрий Андреевич уставился на своё почти зеркально отражение.

--Не вздумай ерепениться, Димулькин-сан, это не сон и не бред, это – я, то есть ты, понял?

--А как такое можно понять? И откуда ты знаешь, как меня называла маменька?

--Оттуда, что ты – это я, и наоборот. Между нами неделя, понимаешь? Господи, да ни черта ты не понимаешь! Гляди … да не на меня гляди, а себе за спину гляди! Вот идёт англиец, видишь, с такой англицкой рожей, видишь? Сейчас он брякнет какую-то чушь о своей сестре и начнётся драка. Не переживай, мы победим! А вот через неделю у моих друзей … мне надо и их описывать? Знаешь, я и не подозревал, что я такой кулёма! Хорошо, у тебя во внутреннем кармане лежит фотографическая карточка Евдокии Сафроновой, на обороте написано: «ДмиАну от ЕвСафры». В брючном кармане у тебя сложены сто сорок рублей, это отданный тебе карточный долг. Я это ты, даже если ты этого не понимаешь, даже если тебе это не … а, гляди! Да не себе за спину, там хорошо дерутся, на меня гляди! По правую руку от меня стоит толстенная купчиха, углядел? Как думаешь, пялилась бы она на нас, идеально схожих?

--Конечно, ещё бы думала, как нас маменька различает.

--А она не разглядывает, эта чёртова кукла нас не разглядывает! Она видит только меня! Ты - в минувшем, я с ней ….

--Так ты с ней? Ты, старый сатир ….

--Чёрт побери! Я не с ней, понял? И она, и я в ином дне, который для меня уже … да, и для неё тоже уже наступил, а для тебя ещё нет!

--А такое возможно?

--Мне кажется, что ты становишься мною в нужной кондиции. И не перебивай, я всё-всё-всё тебе расскажу, ещё и подскажу как выиграть приличное пари у Есипова.

--Побожись!

--Вот тебе Святой истинный крест, понял?

--Я давно всё понял!

--Никогда не ври старшим!

--И на сколько ты старше?

--Минимум на неделю!

--Ты дожил до такого почтенного возраста? Хорошо, ты наконец-то сможешь сказать, что от меня надобно, или по-прежнему будешь топтать соседские гряды?

--Дать бы тебе, да времени мало! Слушай внимательно – у моих друзей сегодня есть трудность, мягко перерастающая в беду. Это мои … это наши с тобою друзья, значит и беда будет у нас. Надо устроить панику, чтобы вовлечь в неё три дюжины английцев, переодетых в человеческое платье.

--Так ….

--Не такай! Паника должна быть не в твоём дне, а в моём, в котором тебя никто … почти никто не видит.

--А если ….

--Я думал, что никогда не был трусом.

--Не заговаривайтесь, барон, если не хотите схлопотать по мордам! Я хотел предложить ….

--У тебя ничего нет, чтобы мне предложить, уж мне ли об этом не знать?! Ты просто опасался, что я сегодня пострадаю.

--Говори, что надо?

--Эта толстая купчиха, видишь, да? Именно не моя! Подойди к ней, и сотвори с ней то, что мы с тобою вместе хотели сделать с дурой гувернанткой.

--Гертрудой?

--А у нас была другая?

--Ладно, сделаю. Это тебе поможет?

--Ты хоть что-то слыхал о конспирации? – Зачем-то спросил новый барон Кокшеев понимая, что подобная абсурдная фраза способна остановить затянувшиеся пререкания.

--Чего-чего?

--Иди и делай, что велено! Спасай нас!

--Ладно, смотри и сожалей, что не тебе по плечу месть Гертруде!

Старый Димулькин-сан походкой цирковой лошади подошёл к купчихе, действительно не обращающей на него никакого внимания.

Чтобы удостовериться в правдивости своих собственных слов, которые барон услышал от себя, мститель Гертруде небрежно помахал рукою перед лицом дамы. В её поведении перелома не произошло.

--Ага! Значит, что я не лгал! А я никогда не лгу!

Приободрённый открывшейся перспективой старый Дмитрий Андреевич прицелился, прищурив левый глаз, вытянул вперёд обе руки и пребольно ущипнул купчиху за, простите, соски. Не дожидаясь последствий повзрослевший барон с подростковыми мечтами в несколько шагов обошёл бедную женщину и со всей своей баронской дури (простите, барон, но это исключительно уважительная фраза) влепил своею правицею купчихе … как это называется? Ежели лупят ладошкой по лицу, то это суть пощёчина, а то же деяние, совершённое по мягкому месту, именуемому ягодицами, как следует именовать? Поягодница? Пожоп … пардон, господа, это опечатка. Остаётся подягодица.

Вот и свершилась месть, преобразив сосредоточенное лицо старого барона на счастливое. Финальным аккордом своей выходки стало подбрасывание шляпы вверх и уж очень театральное произнесение словца «VOILA», сопровождавшееся полупоклоном.

Не ведал старый Дмитрий Андреевич, что, запустив в воздух шляпу, он пробудил к жизни некий сигнал, по которому друзья-офицеры принялись устранять трёх странных господ в котелках и с тростями.

И захотел бы новый барон остановить исполнение приказа по этому сигналу, да только как? Оббежать всех, и попросить повременить до следующего полёта шляпы?

--Раз так, то пусть так и будет! – Мудро решил новый Дмитрий Андреевич, и направился запускать панику.

Тем временем купеческая жена уже начала выходить из оцепенения, навалившегося на ней по чьей-то вине.

--Мадам, - нежным сопрано обратил на себя внимание полной дамы барон. Надеюсь, господа, что вы поняли – новый барон. – Я всё видел, и я на вашей стороне! Вон та троица господ, видите? Это они позволили ….

Да кто ж, милый мой, тебе даст договорить-то, когда на кону стоит отмщение за поруганную купеческую честь?

Дама пошевелила мизинчиком и оттолкнула, словно настоящая взрывная волна, Дмитрия Андреевича. Втянув в свою мощную грудь примерно половину всего воздуха, что был на привокзальной площади, купчиха двинулась на указанных обидчиков, ничего не подозревавших по своей иностранной глупости.

Женщина подняла руки и быстро свела их вместе … вместе с головами предполагаемых наглецов.

Какой же отвратительный звук раздался! Пара английцев камнем упала на площадь (написать «на землю» -  как-то обыденно, а вот «на площадь» уже отдаёт неким благородством). Следом упала пара бесформенных, и более ни на что не годных кусков фетра.

Вокзально-привычный гомон вдруг замер, когда над головами пассажиров и провожающих пронёсся громоподобный крик, отдалённо напоминающий победный вопль амазонок и паровой свисток, не так давно установленный на новый двухпалубный пароход «ВОЛЖСКИЙ БОГАТЫРЬ», принадлежащий знакомому всем пароходству «САМОЛЁТ».

--Ми-и-и-и-р-р-о-о-о-о-о-н!

Вмиг кровь загустела бы от ужаса у любого, кто услыхал нечто подобное, но не таков был наш барон, единый в двух временах!

Вернувшись бегом из того удаления, куда отправила его купеческая женщина, барон смело подошёл к этой фурии и сказал зычным, офицерским голосом.

--Мадам, а вот эти позволил себе усмешки в ваш адрес.

После развернулся со скоростью молнии, и резво отскочил в сторону от падающих тел.

Чтобы добавить красок в начинающееся действо под прекраснейшим названием «ПАНИКА», где во всю уже разошёлся некий Мирон, оказавшийся мужем оскорблённой дамы, где не успокаивались её трое сыновей, откормленных на чистом молоке, добротном хлебе и на прочей не буфетной еде, Дмитрий Андреевич, изловчившись, ухватил за фартук проходившего мимо грузчика и, приблизив к нему своё лицо, прорычал.

--Так тебе всё равно, что английцы захотели нашим кровь пустить? Или ты с ними заодно? А?

--Где … тута баба же ….

--Так эта самая баба за наших и заступилась, а ты … даю ведро водки, но английцам надо намять бока так, чтоб долго помнили, кто на Симферопольском вокзале хозяин!

--Так … барин … ты погоди, щас мы иродов-то, того! – Заволновался грузчик, переходя в боевое положение. -  Кузьма! Тута нашим худо!

И безжалостной торпедой врезался в разрастающуюся толпу дерущихся.

Давным-давно подмечено, когда затевается новое дело, пока ещё не обросшее планами, договорами, уговорами, проверкой готовности, повтором розданных ролей и генеральным прогоном, всегда вмешивается непонятная субстанция, исключительно вредоносная и неуничтожимая. Имя этому воистину пятому всаднику апокалипсиса ПОЧТИ. Это словцо надобно подчеркнуть, вынести в заглавие и закрепить в памяти надёжнее, недели собственное имя!

Истинно говорю вам, это ПОЧТИ всегда почти сбивает, почти мешает, путает, недолетает, не добивает и прочая, так всё это творит исключительно упоминаемое словцо, обладающее свойством разрушения, недопонимания, отвлечения, недомера и недовеса, что в сумме обрушивает идеальнейший план идеального стратега. Желаете примеров? Сколько угодно, и изо всех сторон жизнедеятельности, однако не сейчас и не здесь! Потому, как у нас объявился новый подвид истинного ПОЧТИ, угрожающий штаб-ротмистру.

Паника, имеющая зародышем кулачный бой, лихо захватила привокзальную площадь. Всю. Ну, почти всю.

Это самое не народное, а пассажирско-провожающее волнение заняло три четверти площади, пощадив место, где стояли пролётки с пленными, охраняемые старым Модестом Павловичем и парой сотников. Новые Кирилла Антонович, штаб-ротмистр и доктор, избегающие попадания на них солнечных лучей, в смысле взглядов своих антиподов, тоже оказались на спокойном участке Симферопольского вокзала.

Знаете, тут в пору озвучивать вновь придуманную пословицу, которая может стать русской народной – увидел одно «почти», так растворяй ворота!

Итак, друзья спорщика-барона, отправленные для усмирения странной троицы в котелках, справились с задачей, вернее только с двумя, или почти с тремя. Третий же господин в котелке оказался в состоянии «Почти исполненный приказ».

По его сноровке и навыкам, кои он демонстрировал в поединке с самоуверенным хорунжим Есиповым выходило, что управляемыми манекенами была лишь пара господ – тот, который стоял возле извозщичьей братии и тот, что подпирал водонапорную башню.

А вот третий, вертлявый, словно уж, был скорее зеркалом, дававшим сразу пару отражений, и схожих между собою, и действовавших, как отражение. Потому-то и справиться с ними оказалось просто – они, повторяя движения своего оригинала, совершали беспорядочные и, по мнению усмирявших их офицеров, бессмысленные движения, не соответствующие моменту схватки.

И вот пожалуйте, результат – Дмитрий Иович Есипов получил увесистый удар в висок набалдашником трости, той самой стариковской бородою, развевающейся по ветру. Теперь по ветру развивались волосы Есипова, быстро увлажняемые кровью. Хорунжий вскоре скончался.

Сразу же накатил новый вал драмы – либо что-то уже зная, либо получив от кого-то приказ, по направлению к старому Модесту Павловичу двигался этот господин со смертоносной тростью. Шёл ровно и целенаправленно, бесцеремонно расталкивая встречных людей.

Старый штаб-ротмистр не видел спешащую к нему опасность, её разглядел новый, и тут же запутался в клубке поступков, кои стоило предпринять.

Окликнуть Кириллу Антоновича? Нет, он в отдалении, и ему придётся растолковывать про то, кто идёт, откуда идёт. Позвать доктора с его ведром? Та самая сложность. Попытаться любым способом остановить этого в котелке? Нет, я, старый, услышу выстрел, либо шум драки, оглянусь и увижу себя нового, и тогда вся конспирация … чёртово словцо, словно прилипло! Тогда вся затея полетит к дьяволу!

Эх, милый Модест Павлович, делайте уж хоть что-нибудь! Каждая продуманная вами мысль сокращает дистанцию от врага до старого штаб-ротмистра на пару-тройку шагов!

--А уловок, чтобы его остановить, не так уж и много, - еле слышно промолвил штаб-ротмистр. Настолько тихо, что скажи кто-либо иной эти самые слова Модесту Павловичу на ухо, наш новый (понятно, почему новый?) герой даже переспросил бы.

--Что-что?

И всё-таки решение подоспело быстро и, как всегда, с точнейшим расчётом действий и последствий, и именовался тот расчёт так: «должно получиться!» До злодея в котелке оставалось не более трёх сажен, это, примерно, десять, от силы дюжина быстрых шагов. Теперь считаем обратным счётом, и на пятый шаг надо рухнуть ему под ноги и … будет видно.

Кирилла Антонович уже не торопливыми шагами, а настоящим галопом нёсся на подмогу к другу.

Обойти многолюдность площади по краю парка было и разумно, хоть и дальше, и полезнее, хоть и брала усталость от подобной гимнастики. Ещё в положительность надобно отнести то обстоятельство, что начало паники, не уговоры барона Кокшеева самого себя, а неистовое протвустояние без настоящего повода и хоть какой-нибудь цели растекалось по площади со спешностью, равной спешной походке помещика. Можно даже сказать, что площадный бой двигался рука об руку с Кириллой Антоновичем.
Тут мелькнула мыслишка, что двигайся помещик и далее, то не отстающая от него волна драки захватила бы и Инженерную улицу, и вряд ли побрезговала бы и Екатерининской (это пишется для тех, кто сносно ориентируется в славном городе Симферополе).

Услыхал ли Кирилла Антонович эту мыслишку или, поравнявшись со знакомыми пролётками самолично решил сменить курс на перпендикулярный к прежнему, не ведает про то никто, однако и кулачное гуляние остановилось на мнимой черте, оставляемой торопливыми ногами помещика на брусчатке.

А бежать стало труднее. Не подумайте, об усталости речь не идёт, речь идёт о зеваках, топчущихся на месте, то вдруг начинающих метаться в поисках лучшего места для обзора побоища.

Первые шаги сквозь строй любопытствующих сперва сопровождались поворотами тела, лишь бы протиснуться меж зеваками, да частыми повторами «простите» и «извините», которые никто не слышал, и на которые никто не обращал внимания, из-за чего сии длительный извинительные слова порвались на кусочки, и из их остатков сочленилось нечто, походившее на «призвите».

К тому же эта чёртова площадь никак не хотела кончаться! До пролёток, и до стоящего Модеста Павловича, фигура которого иногда мелькала меж снующих посетителей привокзального ареала (тут считаю должным напомнить о росте Кириллы Антоновича, который едва дотягивался подбородком до плеча штаб-ротмистра), было рукою подать. Но, как назло, толкающихся бездельников становилось всё больше, и скорый молодецкий бег мог стать неторопливым старческим шарканьем.

--Нет, господа, - неизвестно к кому обратился помещик, - у меня срочное дело, и мне некогда с вами любезничать!

Набрав полную грудь воздуха, по сути втиснув в себя половину живительного газа, оставшегося после вдоха купеческой жены, Кирилла Антонович бросился напролом.
Сперва посетители площади разворачивались и отшатывались от несущегося пушечного ядра под названием «тамбовский неудержимый», а по мере приумножения скорости передвижения помещик просто перестал выбирать дорогу.

Выставив согнутые руки перед собою «Тамбовский неудержимый» взял, да и снёс какого-то господина в котелке, который, падая лицом в брусчатку, ухитрился свалить и какого-то рабочего в грязной, по-видимому шахтёрской, робе.

Последствиями падения пары человек помещик не озадачился, продолжая нестись на помощь другу. И лишь остановившись рядом с Модестом Павловичем, наш спешащий марафонец оглянулся, но никого на земле не увидел. Если не считать трости, которая в родной нашей речи определяется, как предмет не живой природы, и не согласуется с вопросом «кто», а «что».

--И слава Богу!  - Облегчённо буркнул Кирилла Антонович, и поворотился к другу лицом.