Начало на http://proza.ru/2022/07/28/1228
Предыдущая глава http://proza.ru/2022/07/28/1350
Продолжение рассказа мамы.
Дети начинают с любви к родителям.
Взрослея, они начинают их судить.
Иногда они их прощают.
Оскар Уайльд
Два года мы, три подруги, работали в детсадике, а вечерами продолжали обычное обучение – заканчивали 6 и 7-й классы. Конечно, было трудно, но как-то на всё время находилось.
Днём работа, вечером школа. Последняя электричка уходила к дому ночью, в 0-30. Да ведь мы ещё поступили на курсы бальных танцев. Любила я танцевать!
Домой приезжали обычно в час ночи. А утром снова на работу – к шести часам.
Дора была старше, шила неплохо, она и наряжала нас по моде. И причёски делала. Девичество – самый возраст для мечты и любви! Мечталось, ох, как мечталось! Словно в те годы кусочек счастья мы откусили, попробовали его сладкий вкус… Два всего годика и погуляла на свободе...
По воскресеньям ходили на танцы в городской клуб, а летом – в парк. Мы были красивыми девушками, но гордыми, недоступными: поцеловать себя – и то не разрешали. «Умри, но не отдавай поцелуя без любви!» - не знаю, чьи слова, но мы их знали, следовали им. И жизнь впереди казалась бесконечной и безоблачно счастливой.
Ухажёры были разные. У меня, например, - лётчик, начфинотдела, моряк. Один полгода сватал – я не соглашалась. Подольше на свободе погулять хотелось…
Лётчик уехал в командировку, а вернувшись, - застал меня уже замужем.
Неожиданно выскочила – чёрт дёрнул. Лейтенант был стеснительный, даже танцевать не умел. На танцах всё сидел с подружкой Ольгой.
Ольга жаловалась: «Весь вечер лишь о тебе говорит, не подумает, что это мне, может, вовсе не интересно!».
Это и был Евгений, твой отец. Я его и танцевать научила…. На свою голову!
/Спицы падают на колени, и я слышу грустный вздох./
- Но упрямый, вспыльчивый, ревнивый. Сразу предложил расписаться. Говорит: «А если нет, так и ходить нечего». Так смотре-е-ел, руку жал горячо! Я, дурочка молодая, и растаяла – согласилась….
Свадьбы не было. Расписались в ЗАГСе, и увёз он меня на границу. Прощалась с подружками - ох, плакала… Никогда мы не встретились больше. Вначале переписывались, потом и письма перестали приходить…
Пограничная застава... Несколько домиков, вышка, казарма для солдат. Совсем рядом густые леса. Сопки. Недалеко – небольшая деревня.
Деревенская изба не внове мне: детство вспомнилось, отцовский дом… Но это вначале, а потом скука одолела. Муж всё время на работе. Приходил поздно. Моих ровесниц нет, развлечений вовсе мало...
Библиотека на заставе была, но книги – не для меня, не любила я читать, не приучена с детства. Хотя, когда училась на курсах, нас заставляли заучивать детские стишки, я их до сих пор помню, Светланке рассказываю!
Это сейчас вы всё с книжками... А я и четыре класса не закончила из-за гусей... На лесопилке работать пришлось с четырнадцати лет. Потом уж во Владивостоке до седьмого класс дошла, да ещё повезло с дошкольными курсами...
Но на заставе было радио. Можно послушать музыку, и передачи, и новости. По девчатам скучала, конечно, по нашим разговорам задушевным. Да уж очень далеко остались весёлые подружки! А кавалеры – тем более…
Хотя иногда в Красном уголке танцы устраивали. Но если кто хотел меня пригласить на танец, то должен спросить: «Товарищ начзаставы, разрешите пригласить вашу жену».
Да! Был ещё кружок самодеятельности. Пели, сценки разучивали. Солдаты тоже участие принимали. И я не раз замечала влюблённые взгляды, обращённые на меня. Конечно, это мне нравилось, льстило. А муж... Ох, ревновал муж! Если задержусь, ругает дома: «Тебе лишь бы вертеться, кокетничать!» А я ведь совсем молодая была - двадцать один год всего... И кокетничать хотелось, и вертеться. И танцевать нравилось...
Любил? – Да, конечно, но ревновал постоянно.
Первая беременность была двойняшками. Но на последнем месяце я споткнулась, о бочку ударилась. А больница – за тридцать километров, дорога тряская, на телеге. Вот и растрясло. Роды были мучительные. Не выжили мальчики мои, да и сама еле в себя пришла.
А тут тридцать восьмой год. Японцы угрожают. Постоянные стычки. Тревожно, страшно. Даже спать страшно было: не знаешь, что ждёт утром. Деревенские поговаривали, что японцы жестокие, русских не любят и в плен не берут.
Про озеро Хасан ты, наверное, читала. Сколько там наших погибло! Но, слава Богу, отогнали японцев.
Весной сорок первого снова забеременела. А тут слухи, что японцы опять войну начинают. Застава – под нацеленными пушками. Страх охватывал, жить-то хотелось!
Я стала проситься к родным, к матери.
Долго не отпускал. Уговаривал: «Вместе жили – вместе и погибнем!» Но я настояла. Может быть, зря? Может быть. Может быть…
/И вновь – раздумье и тихий, еле слышный вздох./
- Уехала. А летом и большая война началась.
Ты родилась в Омске. Жили очень голодно, молока достать негде. И у меня нет тоже! Питались, почитай, одной капустой. У тебя диатез, вся болячками, коростой, язвами покрылась. Ты их расчёсывала, и я боялась, что останутся следы на лице и теле на всю жизнь. Да выручил доктор один, хороший был человек, дал какую-то мазь, и постепенно прошло всё.
Родители тоже помогали, как могли. А твоего отца вскоре послали на переподготовку в Лесозаводск. Письма вначале шли часто, потом всё реже. Пишет: «Не вини меня ни в чём, сама виновата – уехала».
Трудно мне было достать пропуск в пограничную зону: не пожалела ничего, отдала последнее, продала вещи. На дому у секретарши купила поддельный пропуск с печатью, рисковала. Но всё удалось: пропустили, дали билет.
Решила не предупреждать. А он уже жил с одной, и ей всего-то девятнадцать. Сама за ним бегала, такая отчаянная! Бросила жениха, клялась в любви, писала в записках, что повесится у дверей его комнаты. Сама маленькая, а работала кочегаром на паровозе, потом стала помощником машиниста.
Он сам мне рассказывал, как она проходила мимо его окон, в толстых ватных брюках, маленькая, чернявая, улыбалась, встречала после работы.
Когда я приехала, конечно, её выгнала. Она хотела меня вызвать на разговор, но комендантша не пустила её, боялась, что она что-нибудь может сделать и даже покалечить меня. Ещё она говорила, что беременна от него.
Он оказался меж двух огней. Когда я стыдила, ругала его, отсылал к ней:
«Иди, поговори с ней. Она сама на шею вешается».
Отвечаю: «Нет, уж если пойду – я ей глаза выцарапаю». Не пошла.
Дождалась, когда он уехал в командировку, пошла к начальнику штаба, расплакалась, рассказала всё. Он пообещал помочь. Поговорил с ним строго. И перевели нас в Посьет. Вижу: недоволен.
Накануне отъезда говорит: «На дежурство вызвали». Ушёл. А мне соседка Лиза предложила сходить в Дом офицеров на вечер. По пути зашли в комендатуру, и тут я узнала, что нет у него никакого дежурства.
На танцах в Доме офицеров их тоже не было, а обычно она всегда приходила. Решила: он у неё! Сердце загорелось!
Пошли к ней. В окнах темно, достучаться не могли – никто не отзывается. Вернулась домой.
Он пришёл лишь под утро. Спрашиваю: «Где был?» - «Дежурил!» - «Ох, врёшь!».
А он в это время сапоги снимал. Я подскочила, и этим сапогом отколотила неверного. Он и не защищался, не оправдывался, ничего не объяснял.
Заплакала я.
На следующий день уезжаем. Уже сели в купе. Говорит: «Выйду покурить» - «Иди».
Нет и нет его. Поезд тронулся. Вышла искать, а он стоит с ней в тамбуре, прощается, а поезд идёт уже.
Злость вскипела во мне, и дамской сумочкой, что держала в руках, я стала бить её по лицу. Она стала открывать дверь тамбура, чтобы выпрыгнуть на ходу.
Он встал между нами. И она выпрыгнула в снег. Я узнала потом: жива осталась, пошла добровольцем на фронт, там и погибла.
А он переживал. Не ругался, нет, но всё молчал, не разговаривал со мной долго. «Обойдётся, - думала, - сама я виновата, что уехала от мужа».
Теперь вижу, что зря себя успокаивала. Но ведь время настало тяжёлое, куда мне деться с маленьким ребёнком на руках? Надеялась, что всё уладится, забудет он, привыкнет, ведь любил же раньше…
Чужая душа – потёмки. Дальше было много обид, непонимания. Из дальневосточных войск набирали для отправки на фронт. Он уехал на Запад, я – вслед за ним.
Гродно, Одельск, Брест, Минск... Оставили его служить в Минском пограничном округе. А в приграничных освобождённых городках - разбитные наглые полячки, жадные до денег, вина, удовольствий, панов офицеров…
Услужливые соседки сообщали: «А твой-то…» Может, и врали, а я верила, злилась, упрекала.
Однажды разозлилась, тоже пошла на танцы. Он вернулся раньше. Ждал дома пьяный, готовый уличить. Ударил – в ответ полетела в его голову тяжёлая пепельница.
Месяц лежал в госпитале. Я устроилась работать в ларьке «Пиво-воды», зарабатывала хорошо.
У нас уже родилась вторая дочь, Любой назвали. А он всё больше пристрастился к выпивке, её легко было достать в моём ларьке. Позже упрекал: «Сама виновата! Почему легко так давала выпивку?» А как не дать?
Так и мучили друг друга…
Потом его вновь перевели на Дальний Восток, дали должность начальника погранзаставы. Река Аргунь – приток Амура, граница с Китаем.
Жили не сказать, что дружно, но намного спокойнее. Должность обязывала, но он всегда был не прочь взглянуть «налево». И снова – ссоры.
А может... может, это я напрасно себя накручивала... подозревала... ревновала?
/Я не прерываю её молчание. Чувствую в голосе слёзы. Вижу повлажневшие глаза./
- Потом – демобилизация. Поехали на юг, в тёплые края. Сначала жили на Кубани, в станице, затем переехали в Адлер, где отставникам давали на окраине участки земли.
Строились. Всё сами. Трудно было, физически трудно. Денег не скопили, жили на его пенсию, потом и я работала, и он. Пил, конечно, приходилось снова ругаться. Если бы не пил, жили бы лучше. А так…
Так и пролетела жизнь.
Ещё один вопрос я не могла не задать ей, поскольку уже работала учительницей.
- Скажи, а были ли у вашего поколения герои или героини, которыми вы восхищались, с кого хотели брать пример?
- Были, - ответила она, - а как же! Мы не могли не восхищаться отчаянными лётчицами. Валентина Гризодубова, Полина Осипенко, Марина Раскова... Самый длинный беспосадочный перелет из Москвы на Дальний Восток на двухмоторном самолете "Родина". Они первые женщины - Герои Советского Союза.
Полина потом погибла во время тренировочного полёта в 1939 году.
...Особенно Марина нравилась, московская красавица. Чуть старше меня по возрасту. На парашюте спрыгнула над тайгой. Валя и Полина посадили самолёт, искали её. Об этом много писали в газетах, как их разыскивали... А в годы войны была в отряде "ночных ведьм". Погибла в 1943 году.
Годы жизни мамы: 17 декабря 1914 - 24 марта 2006 года. Прожила 92 года.
Валентина Гризодубова дожила до 1993. Крепкое было поколение.
******
Я слушала историю её жизни…
И грусть всё больше холодила сердце. И в сердце рождалась жалость.
Рождались вопросы.
Почему мало видела я от матери нежности и ласки?
Никогда не обнимала она дочек. Когда у меня родилась Светлана, она поучала:"Не балуй, не нежничай с ребёнком. В строгости надо воспитывать! Не подходи, когда плачет, не бери на руки..." - Но я всё равно подходила, брала и, прижимая к сердцу, успокаивала. Но я до сих пор чувствую, что могла бы и больше дать тепла малышке.
Или так было принято в её собственной родительской семье?
Скорее всего, причина именно в этом.
Слава Богу, Светлана выросла нежной и ласковой!
Почему так безжалостно мама относилась к мужу?
Не умела простить, согреть лаской, любовью...
Не умела (или не хотела?) забыть обиды.
Или злая ревность постепенно убила все лучшие чувства?
Почему? Не знаю! Нет у меня ответа на эти вопросы.
Лишь в последние годы характер её стал мягче.
Смерть мужа повлияла ли? Или рождение внучки?
Маленькое, нежно улыбающееся, наивное чудо постепенно растопило лёд её сердца…
Наверное, так.
Много ещё можно бы высказать предположений. Но не буду. Её душа уже тоже там, высоко.
И на вопрос: «Имеем ли мы право судить своих родителей?» – я отвечу: «Нет, не имеем!»