Первым делом я ринулся к набережной, поближе к воде. Конечно, я был готов к тому, что это река, а не море, но мне безумно хотелось постоять над водой - хоть немного побыть в родной атмосфере, по которой я всё-таки тосковал - надо было в этом признаваться честно.
Конечно же, всё было не так. Глаз мой, легко перелетев узкую ленточку реки, сразу уткнулся в берег.
Воды для меня было убийственно мало, текла она не привычно к берегу, а мимо, и была вовсе не величественной, а после зимы непрезентабельной, мутной, тащила на себе остатки грязного городского льда и мелкого, городского же мусора.
Но всё равно было красиво и как-то душевно просторно.
Я сделал вывод, что морские набережные – это место, где любуются морем. А речные – место, где любуются берегами.
И виды, действительно, здесь были живописны, особенно на этом берегу было на что посмотреть. Вдоль всей набережной здесь тянулся импровизированный выставочный зал – сплошь картины всех размеров и жанров, в рамах и без рам, под стеклом и без стекла, писанные акварелью, маслом, пастелью, углём, темперой, сангиной и бог знает ещё чем.
Мы медленно прошли вдоль всего иконостаса, причём Кевин проявил к здешней живописи огромный интерес. То и дело останавливался то перед одной, то перед другой картинами, заводил беседы, задавал вопросы, расспрашивал, Нора без устали переводила.
В одном месте мы застряли основательно, разглядывая натюрморты, которые мне на первый взгляд показались одинаковыми: бутылка водки, стакан, селёдка на газете. Потом я понял, что картины разные. Прежде всего, сам горячительный напиток был приятно разнообразен: я насчитал несколько видов спиртного. Разумеется, царила знаменитая «Столичная», она-то и бросалась в глаза в первую очередь, затмевая остальную композицию. Также имела место «Московская особая» со знакомой с детства зелёненькой этикеткой. Представлены были и «Перцовка», и «Зубровка», и даже модное «Золотое кольцо».
Теперь я уже видел, что картины далеко не одинаковы: композиция нигде не повторялась. На одних полотнах бутылка и стакан стояли в центре, на других справа или слева. Закуска соответственно – наоборот. А если ещё присмотреться, можно было заметить, что и с рыбой всё непросто. Где-то это была селёдка, а где-то копчёная скумбрия. Ещё на одни столы была небрежно брошена коробка спичек фабрики «Гигант», на других к спичкам присовокуплялась пачка «Беломора», где-то была пристроена пепельница с окурками…
Все походило на игру «Найди десять отличий», и теперь я уже и сам заинтересовался и быстро обнаружил, что и газета была разной: то «Труд», то «Комсомольская правда», то «Вечерняя Москва».
Причём, название картины соответствовало именно названию газеты, а не названию на бутылке. И следовало признать, что выглядел этот художественный приём дерзко и злободневно. Да и вообще, всё было изображено довольно правдоподобно и аппетитно, мне даже остро захотелось селёдочки, да и от водки я не отказался бы сейчас: день был хоть и солнечный, но ветреный.
Наконец, Нора оторвала меня от этого в высшей степени мужского созерцания и велела времени не терять, Кевина не ждать, а идти к ювелирным и каменным развалам.
Я двинулся дальше - к прилавкам. Да, здесь было всё по-другому: не так пышно, как в Измайлово, не так буйно и бурно. Без шашлыков, без водки, без ярмарочного гомона. И без эротических снежных баб – собственно, хотя бы уже потому, что снег растаял почти полностью.
И без подозрительных кепок – я почему-то сразу это ощутил. Поэтому чувствовал себя легко. А может, набережная за моей спиной придавала мне сил, кто знает.
Крымская набережная, ну надо же... Интересно, откуда такое название, надо у Норы спросить.
Камень я увидел сразу. Он лежал с краю, в кучке других, но бросился мне в глаза первым.
Конечно, это был другой камень, не тот, что во сне. Но очень похожий - такой же неровный, наскоро огалтованный. Досадно, что не кольцо. Если бы этот камень был в оправе, искать больше было бы нечего.
Насмотревшись, я взял его в руки. Да, похож: и удлинённой формой, и размером. Туманный, бесцветный, но при этом с глубиной. Только, не с трагической глубиной, как тот камень во сне, - не было в нём ничего мистического и таинственного, а была просто утренняя дымка на восходе солнца, когда свет уже есть, а солнце ещё не взошло.
Я вдруг понял, что и не хочу ничего таинственного для пани. Хватит нам с ней уже тайн, нахлебались мы достаточно всякой мистики. А вот так правильно и хорошо: просто дымка. Очень похоже на пани – свет, лёгкость... Утро погожего дня.
- Халцедон? – спросил я у продавца, любуясь камнем.
- Опаловый халцедон облачный, - кивнул продавец. – Разбираешься?
- Не то чтобы, - сказал я честно. – Но на Карадаге бывал.
- Он как раз оттуда и есть, - хмыкнул продавец. – Коктебельский. Теперь-то это редкость. Испоганили там все пляжи, уроды…
- Коктебельский! – восхитился я. Теперь камень нравился мне ещё больше. – Земляк, значит...
- С Планерского, что ли? – поинтересовался продавец.
- Не совсем, - сказал я. – Но с ЮБК. Так что камешки тамошние знаю.
- То-то я и смотрю, и говор тамошний, - заметил продавец.
- Ну, куда ж его деть, говор-то, - усмехнулся я. – Ладно. Жаль, конечно. Очень похоже на то, что мне нужно. Но я ищу кольцо.
- Кольца дальше, – махнул рукой продавец. – Ищи.
Ювелирный развал здесь был совсем небольшой, я прошёл его быстро, ничего не нашёл и повернул обратно. Нора и Кевин уже шли мне навстречу. Оба были с сигаретами, а Кевин ещё и с картиной. Её кое-как завернули в какие-то обрывки почтовой бумаги, завязали проволочкой, сквозь клоки бумаги сквозила бессмертная живопись – я увидел, что Кевин выбрал «Вечернюю Москву» со «Столичной». Ну, ожидаемо: слово «Москва» знают на всех континентах. И водку, разумеется, тоже. Так что будет всем понятно. А вот скрытый сарказм газет «Труд» или «Комсомолки» иностранец, конечно, не просечёт, это только советский человек оценит юмор и тихо поржёт…
- С покупкой, - поздравил я, забывшись, по-русски, и Нора немедленно перевела, и Кевин заблистал голливудской улыбкой.
- У нас всё окей, - оповестила Нора. - Устали, как собаки. А у тебя?
- Камень один нашёл, но… Просто отдельный камень. Но очень похож. Жаль.
- Покажи, - потребовала Нора.
Мы вернулись к прилавку. Нора повертела камень, примерила его на тыльную сторону ладони.
- Красивый халцедон, - она тоже сразу узнала камень в лицо. - Смотри, как суперски на пальце. И что? Действительно, очень похож? Лучшее из всего? Ну-ка, дай бумажку!
Я вытащил уже затрапезный клочок, разгладил. Продавец тоже заинтересовался, подошёл посмотреть. Нора покатала камень на ладони, ещё раз приложила к фалангам пальцев - на левой, потом на правой руке. На руке, и правда, выглядело потрясающе, я тяжело вздохнул.
- Бери камень, - решительно сказала Нора, поднимая на меня глаза.
- В смысле? - я недоуменно уставился на неё.
- В смысле, покупай.
- И зачем? Кольцо же нужно…
- Бери-бери. Будет тебе кольцо, - сказала Нора уверенно. – Причём именно с нужным размером. Надо было мне сразу сообразить... Ну да ладно, ничего. Сейчас всё сделаем. Расплачивайся – и пошли.
Пожав плечами, я послушно купил халцедон и потопал за Норой, ничего не понимая.
Однако, через пять минут всё стало ясно.
А через десять дело моё было и вовсе кончено. Я даже опомниться не успел.
Молодой длинноволосый парень за прилавком на краю развала покрутил тонкими, тёмными пальцами сначала камень, потом мой рисунок и невозмутимо произнёс одно слово: вторник.
Я всё ещё плохо соображал, поэтому Нора толкнула меня локтем.
- Чеслав, тебя устраивает? Кольцо твоё будет готово во вторник. Точно такое, как ты хочешь. Приедешь сюда, на это место, – терпеливо объяснила она.
- И уже будет готово кольцо? – по-дурацки переспросил я. Я всё ещё не верил в удачу. – Вот прямо такое?
- Будет, будет, тебе же говорят… Гриня, – обернулась Нора к парню, - сделай, пожалуйста, безразмерную шинку. Сможешь? Чтобы носить и на безымянный палец, и на средний.
- Без проблем, - так же невозмутимо сказал парень.
- Деньги! – отмер, наконец, я и полез в карман куртки.
Парень протестующе поднял руку.
- Потом.
- А… - тут, я наконец, вспомнил, что должен спросить: в голове внезапно всплыли уроки Клары. – А какой металл?
- Серебро, - сказал парень, как о само собой разумеющемся. - Не чистое, конечно, раз кольцо разъёмное. Девятьсот двадцать пятое будет на основе. Чернёное. А зернь… - парень мазнул взглядом по рисунку. - Шарики эти можно и из чистого.
- Не волнуйся, всё будет хорошо, - уверила меня Нора. - Я знаю мастеров.
Дальше я шёл с ощущением циркового фокуса. Всё прекрасно, но очень уж неожиданно, и я никак не мог поверить, что всё решилось наилучшим образом. Москва, оказывается, уже успела приучить меня к тому, что здесь у меня ничего не получается.
И только уловив в воздухе вкусный запах еды, я наконец, вздохнул облегчённо.
Очередь на улице под вывеской «Кафе Шоколадница» я увидел тоже издалека, и, имея столичный опыт, послушно было отправился пристраиваться в хвост, но Нора уцепила меня за рукав и потащила прямо к входу. Профессионально непринуждённо она утвердилась на ступенях и обратилась к Кевину.
- Cafe "Shokoladnitsa" is a legendary landmark of Moscow. The opening took place in 1964…
«...Легендарное кафе... открыто в 1964 году» - автоматически перевёл я.
Посмотрел на вывеску - ничего особенного. Народ вокруг безмолвствовал, видимо привык к подобному. Не прерывая рассказа, Нора одним взглядом потеснила очередь – и мы благополучно очутились внутри.
В фойе было почти роскошно – зеркала, модные напольные керамические вазы чуть не в мой рост, купеческие пальмы в кадках, журчала умиротворяющая музыка, под пальмами курили надменные стильные девчонки, но даже сквозь дым запахи витали потрясающие...
- Запоминай маршрут, - быстро говорила мне Нора, раздеваясь и забирая номерки, - место намоленное, будешь сюда свою принцессу водить. Здесь ещё можно нормально поесть и даже выпить.
В отличие от помпезности фойе, зал кафе был оборудован самой обычной, вполне рабоче-крестьянской линией самооблуживания. Народу и здесь было битком, но по волшебному удостоверению Норы нас и тут обслужили и рассчитали без очереди. Я только диву давался, как уверенной скороговоркой Нора делает заказ, привычно перечисляя: бульон с ватрушками, цыплята, блинчики «Шоколадница», кофе-гляссе – всё три раза.
С полными подносами мы обрушились, наконец, на мягкие вишнёвые диванчики. Стол наш весь оказался заставлен тарелками и тарелочками. Курица пахла не менее умопомрачительно, чем шоколад и кофе. На гарнир к ней полагалось что-то вроде консервированных слив и яблок.
- Запоминай, - быстро инструктировала меня Нора. - Здесь фирменные жареные куры и фирменные блинчики - это надо брать без вариантов. Девчонки эти блинчики обожают, она показала на тарелку с румяными трубочками и крошечным белым соусничком, наполненным шоколадом. – Да, кстати, – она подвинула мне вторую пиалу, – это я тебе два бульона взяла, наедайся по-людски.
- Хорошо, что ты меня отмазала, - искренне порадовался я. – Я после такого обеда не только танцевать, ходить не смогу.
- Наслаждайся последним оплотом советского общепита, - сказала Нора. - Единственное место, где всё ещё прилично кормят. Видимо, уже из последних сил. Но скоро и тут всё обнищает - Света, Света! – она вдруг замахала рукой девушке, забирающей со стола грязную посуду.
Девушка оглянулась, заулыбалась, подошла.
- Орешки есть ещё? – понизив голос спросила Нора.
Она быстро вытащила из сумочки пустой полиэтиленовый пакетик и сунула девушке вместе с купюрой. Девушка кивнула и ушла, а через несколько минут вернулась и отдала в пакетике что-то коричневое. Нора молниеносно спрятала пакет и подмигнула мне.
- Твоя леди такое не ест, а мы с тобой вечером чаю попьем, - сказала она.
- Слушай, ты тут всех, что ли, знаешь? – не выдержал я. – Куда ни приди – везде полезные связи.
Она засмеялась.
- Это просто я тебя вожу по таким местам, где у меня полезные связи. А так-то в Москве есть куча мест, где у меня нет никаких связей. - Она помолчала, глядя в тарелку. - Зато есть места, где связи исключительно вредные…
Она вдруг стала серьёзной, даже померкла лицом.
Но я был полностью поглощён яствами я справедливо решил, что расспрашивать о чём-то сейчас не время и не место.