Натужно и противно скрипя, тележка катилась по рытвинам тротуара. Скрипело взбесившейся скрипкой левое, постоянно вихляющее колесо и скрип его в утреннем тумане навивал немыслимую тоску и основательное такое уныние. В тележку, посредством длинного дышла-ручки, был как бы впряжён худющий мальчишка неопрятного вида, на взгляд лет двенадцати – четырнадцати. Он налегал грудью на эту ручку и тележка со страшным скрипом, постоянно попадая в колдобины и частые лужицы, гремя поклажей, покорно тащилась вслед за возницей. Глядя из под надвинутой на брови, старой, затрёпанной заячьей шапки-ушанки, парнишка упрямо налегал на дышло и, визжащее его, транспортное средство размеренно преодолевало метр за метром нещадно разбитый участок их пути, пролегающий через старый, полуразрушенный мост, ещё тех, советских времён. Рядом справа и немножечко позади плёлся, шаркая видавшими виды, изрядно поношенными ботинками, бородатый, с растрёпанной шевелюрой, наполовину седой, так же неопрятно одетый, не молодого вида, человек. Трудно было сразу определить его возраст, но однозначно, даже самому неопытному, взирающему на эту парочку наблюдателю, было понятно, что это нищие – самые безправные в ЭТОМ мире люди.
Издалека, из густого утреннего тумана послышался громкий, приближающийся рокот автомобильного двигателя, бросив выцветшими глазами быстрый взгляд на огромную, с мутной водой, лужу и быстро упёршись руками в, перемотанный верёвкой, дребезжащий на ухабах, груз: «Ходу!» только и успел проскрипеть своим старческим, каркающим голосом старик, как безформенные клубы тумана, резко приняли очертания огромного, зелёного «Урала», на полном ходу, влетающего в эту лужу и огромное количество грязной и затхлой воды, приличной волной накрыло незадачливых пешеходов… В тот самый момент, старик, осознав, что физически не успевает избежать встречи с грязной водой из под колёс машины, молниеносно выпрямился и вцепился взглядом в, смотрящего из окна «Урала», человека в военной форме. Они на какие то мгновения встретились глазами и Старшему лейтенанту сапёрной роты, вдруг показалось, что картинка в окошке дёрнулась, как в компьютере, по изображению прошла мелкая рябь и само пространство внезапно осветилось каким то синеватым свечением, подобным вспышке молнии. «Вот бля!» только и успел изумлённо и досадливо брякнуть, дымящий в приоткрытое окошко сигаретой, с автоматом на коленях, старший лейтенант Заусенцев, провожая быстрым поворотом головы, погружённых в мутную жижу, прохожих. – «Что!», резко ударив по тормозам, испуганно спросил водила… - «Да ничего! Рули дальше…», успев упереться в ручку передней панели, коротко гаркнул летёха. И «Урал», так же быстро, как возник, перед обтекающими грязью нищими, точно так же и растворился в розовеющем, в лучах восходящего солнца, тумане. Старик стоял не шелохнувшись и провожал взглядом удаляющийся по ухабам «Урал». В его взгляде не было ни огорчения, ни злости. С его мокрых волос, бороды и старого, поношенного пальто, грязными струйками стекала вода, в миг промочившая обоих путников до нитки, лишь губы его что то шептали неслышно в след удаляющемуся автомобилю. Заусенцев выбросил в окошко окурок и, потянувшись, сладко и заразно зевнул – сказывалось долгое трёхсуточное разминирование дорог на подступах к этому городу. Он снова, как это делал всю дорогу, начал дремать и толком так и не успел понять, что произошло, когда, не знавший дороги водитель, на всей скорости, зарулил в такую же огромную лужу, скрывавшую собой приличную воронку, с развороченными взрывом фрагментами толстой арматуры, один из которых, пробив ветровое стекло машины, вошёл Заусенцеву в череп, в районе переносицы и вырвал большую часть его в затылке. Машина грузно ударила рамой в бетонное дно лужи, проделав нём тем самым приличную брешь и застоялая вода густым, грязным потоком хлынула в образовавшуюся воронку в конструкции моста с десяти метровой высоты. Урал заглох, вперя свет не разбившейся фары в туман над тёмной рекой. Водителю повезло гораздо меньше - нижнюю часть его тела, как бритвой отделил от верхнего, разорванный взрывом бомбы, фрагмент дорожного ограждения, прошивший, как нож масло, водительскую дверь. Всё ещё держась за баранку, водитель инстинктивно попытался вскочить, оттолкнувшись от неё, но тело, внезапно ставшее гораздо легче, буквально взлетело к потолку кабины, разрывая и без того искромсанные кишки. Одновременно с осознанием произошедшего, ушёл болевой шок и первый же приступ немыслимой боли, ворвавшись в мозг шофёра, просто выключил его жизнь.
Стащив по размороженным, некогда бетонным ступеням вниз гремящую и скрипящую тележку, продрогшие, насквозь вымокшие горе-работяги, забрались под старый, бетонный, построенный ещё в годы, когда строили качественно и на века, мост и, укрывшись, от начавшего снова моросить, не особо холодного, но так опостылевшего, июльского дождя, разбили вынужденный лагерь, дабы обсохнуть и привести себя в порядок. «Поди, Мирославка, вооон там, за тем кусточком поищи, что под пролётами моста от дождя хоронится. Там точно должны быть сухие палки да веточки.» - вздрагивая от озноба, сказал мальчишке его спутник. И в самом деле, в, приличного размера, ивовом кусте нашлось много сушняка, который вскоре запылал не большим, жарким костерком в вырытой стариком в прибрежном песке ямке и своим настойчивым теплом снял озноб с путников и начал греть их продрогшие в раннем, туманном утре, тела.
Ниже по течению, освещаемые одиноким глазом фары Урала, с пробитой дыры стекали в реку струйки воды и время от времени, с булькающим звуком падали кусочки щебня, вымываемые мутными ручьями.Старик, зачерпнув из реки, в старый, закопчённый котелок, воды, кое как установив его на обломки кирпичей, валявшихся повсюду, наломал в прибрежных кустах каких-то колючих веток с листьями и щедро бросил их, помяв в своих жёстких ладонях, в закипавшую воду. Они устроились на обломках пенополистиролла, валявшихся в густой траве и задумчиво глядели на языки пламени, раздуваемые ветром и то и дело лижущие, вытянутые к ним подошвы обоих путников.
Хорошо, - сказал, помешивая, закипающую воду, очищенной от коры, липовой палочкой, старик, - что пораньше вышли! Есть время обсохнуть, согреться и добраться к пункту к его открытию…. Запомни внуча: кто рано встаёт, тому в жизни везёт! - А вот им, что то не очень повезло -, с хитринкой в прищуре глаз ответил деду внук. Скажи, деда, а зачем ты это сделал? Разве нельзя было наказать их как-нибудь полегче? Ну так, что бы они и поняли и смогли исправиться, что ли?
Мальчишка стянул с себя мокрую ушанку, попутно стирая ею грязь с лица и из под неё, густым потоком хлынули на его плечи длинные, прямые, русые волосы.
Не смей Мирослава! – Испуганно закричал старик. Не стоит дразнить собак и давать им повод!
- Повод умереть? С едва заметной усмешкой спросила девочка?..... Да. Это была девочка. Хрупкая, худенькая с большими карими глазами и с длинными, до колен волосами. Она испытующе смотрела на деда. – Ты же никогда не дашь меня в обиду, ведь так?
Так. – Нехотя ответил он. Однако, ты уже не маленькая и вполне можешь понимать, что всесильных людей не бывает. И на самого сильного, всегда кто-нибудь найдётся гораздо более сильный. Поэтому совсем не стоит выпячиваться и заявлять о своём существовании тем, кому совсем и не стоит о нём знать.
На мосту послышались голоса и быстрые, частые шаги – там явно бегало некоторое количество людей. – Быстрее надень шапку и вымаж лицо! Приказал старик, быстрым движением пряча длинный, самодельный нож в дышло тележки, таким образом, что если не знать, что он вынимается, то видна просто рукоять.
Тут кто то есть! – послышался крик со стороны ступеней и через десяток секунд четверо военных полукольцом окружили, греющихся у костерка путников.
Кто такие? – громко и угрожающе спросил, видимо, старший по их званию. Что тут делаете и почему тут находитесь?!
-Да вот, с внуком, везём взрыватели и тол в пункт приёма. Хотим к открытию успеть. А вы, видать новенькие? Я вас что то не припомню. Мы то тут живём, рядом. В пяти километрах отсюда и часто тут бываем, знаем уже почти всех, кто на выходе с моста дежурит, а вот вас не видели раньше.
Старший с подозрением посмотрел на тележку и заглянул, приподняв край мешковины внутрь. А кто разрешал обращение с боевыми частями оружия? Ты что старый, хочешь быть распятым, как те на фонарях? Они тоже толом промышляли…
Ты меня, паря, не пугай смертью. Я и без тебя знаю, что эти «цацки» только вам, военным можно сдавать в пункты приёма, но ты вот присядь со мною рядом, попей пока чайку, а я тебе немножко расскажу о том, как мыслю я. А уж потом и ногами топать будешь и глазами сверкать на меня.
Не смотря на свой воинственный вид, старший военных, как то подутих и действительно присел у костерка, отстегнув с ремня походную кружку, протянул его старику. «внук» проворно наполнил её горячим, ароматным отваром и, согревая об неё руки вояка молча уставился на старика.
А дело то совсем простое, паря. Вновь сказал старик. Не смотря на твою молодость, ты всё равно помнишь, что такое мирное небо и просто жизнь. Не выживание, а именно жизнь. Вот и представь себе, что эту жизнь у нас у всех отобрали. И у тебя и у меня и у него – старик ткнул пальцем в сидящего в сторонке и швыряющего в мутное течение реки мелкие камушки «внука» и у них тоже – он, не глядя ткнул большим пальцем себе за спину, в сторону, стоящих поодаль, бойцов. Только, кроме прошлого, забранного у нас, ещё забрано будущее у него – он снова кивнул в сторону «внука». И забрано это не совсем равнозначно. Мы так же, как и вы, умираем от , прилетающих сюда бомб, ракет, да и шальных гранат бывает…Только для вас это работа, а вот для нас это жизнь. И если вам есть куда отступать(ну там уволиться, контракт расторгнуть и прочее), то нам ходу нет никакого и выживать и защищать свою землю мы вынуждены самостоятельно. Какие бы страсти ни кипели с радио и газет, как бы ни кричали глашатаи с высоких трибун, но мы тут, на земле и ниже уже совсем некуда. Просто СОВСЕМ! Ты меня думаешь напугал смертью? Вот сам подумай: как ты можешь меня ею напугать, когда я живу рядом с нею? Вы воюете. С кем вы воюете? Вам говорят, что с врагом….Вам даже нарисовали его образ… Но я постарше буду вас, ребятки и знаю, что те, кого с презрением теперь по радио называют «Туляки», «Орляки» и ещё несколько группировок подобных – это такие же Русы, как и ты, как и я, как и они, твои подчинённые…. Мы ОДИН народ…. Понимаешь? Кому выгодно, что бы мы поубивали друг друга? Кто запланировал такое и кто кропотливо ведёт это самоуничтожение? Думаю, что совсем не сложно догадаться, просто трезво прикинув все очевидные вещи, отбросив шелуху пропаганды и самодурства. Разве некогда жителям орловской области необходимо, что бы тут у нас умирали от снарядов и ракет дети и их родители? А разве нам это необходимо? Люди одного цвета кожи, одного генотипа, гаплогруппы одной? Разве не видно, что по пустошам, что некогда были городами, идут (И это во время боевых действий неподалёку!) масштабные строительства суперовских автодорог, элитных(от трёхсот пятидесяти квадратных метров) квартир, в ОЧЕНЬ добротных домах? Твои братья умирают под пулями, от разрывов…. А во имя чего? Во имя единства? А какого единства, скажи мне? Когда не то что былые республики, ОБЛАСТИ стали враждовать друг с другом и вести полномасштабные, в полной мере, военные операции?
Во все времена были мирные жители и были военные, которые защищали мирных. Вот скажи мне: КОГО ты защищаешь? Мы с внуком и есть те самые мирные жители. Ты защищаешь нас? Перспектива распять нас на свободных фонарях – это твоя защита? Ты просто окинь взором состав населения. Из чего мы состоим? Ведь тех, кто готов трудиться, создавая своими руками вещи, которые так необходимы в быту, пересчитывают в городах по пальцам двух рук! Их НЕТУ УЖЕ! Всё служки какие то…менты, охранники, дружинники, омоновцы, гвардейцы, ввшники…а работяг то повышибали…. КТО кормить то вас будет? Зачем нам такая охрана и от кого она, если целый гигантский пласт общества умерщвлён?!! Ведь мало того, что жители разных областей, некогда одной страны, стреляют и убивают друг друга, так все, как заведённые, массово убивают тех, кто без оружия, тех, кто имеет наглость трудиться….
Чай в походной кружке майора совсем остыл. Во время этого монолога старика, майор несколько раз гневно порывался того прервать, нервно хлопая свободной рукой себя по колену, но, к концу речи старика, некая осмысленность промелькнула в глазах вояки и гневный румянец потихоньку стал сходить с его щёк.
Скажи старик. Это твоя работа там, на верху? Ну, с тем уралом – он кивнул головой на светящиеся тонкие струйки из недавнего пролома а балках моста.
Моя работа – нести человеку Свет, Добро и Радость. А это… Это чернота их душ. Понимаешь…Как тебя звать? – Артём. Так вот, понимаешь, Артём. Не смотря на всё чёрное, что я тебе разрисовал, появилось ОЧЕНЬ много иного…так скажем…. Совсем иного. Для простого восприятия на прежнем уровне паразитарного мышления стада, это, практически не воспринимаемо.. Это, своего рода – просто колдовство, что ли такое… Это сжатое время. Оно совсем иное, нежели чем ранее и теперь не всякому удаётся его обмануть и заставить работать в угоду себе и во вред остальным. Раньше, если удавалось прятать голову в песок, сделав подлость или гадость и это проходило и никто за это не нёс ответственности, то ныне любая мерзость, тут же метится особым маркером и метка эта чётная и никаких поблажек и прощений, осознаний и извинений. Да, Артём… В последние времена иначе и не может быть… Вся чернота души, весь негатив, всё непотребство в разы умножается самим пространством и направляется на того, кто творил зло. Умышленно он это делал, по приказу, за мзду – не имеет никакого значения. Как раньше было принято говорить облапошенным простакам – ничего личного, просто бизнес….Вот тут такая же ситуёвина…Просто жизнь.
Побелевшие от напряжения, сжимающие кружку, пальцы майора, медленно перевернули её, выливая под ноги содержимое и майор неуверенным, срывающимся на фальцет голосом, крикнул, притихшим за спиной старика бойцам: а ну ка давайте, вяжите этих пешеходов! Отвезём в штаб, пусть там слушают его бредни. Иш ты! Пространство реагирует! Время сжимается!.... Он вскочил на ноги и стал, нависая над стариком.
Лёгкая рябь с синеватой вспышкой, еле заметно, бликнула в под мостом. Туман уже рассеялся и видно было уже свободно далеко, лишь над водой клубились туманные облачка.
Бойцы, со знанием дела, спокойно двинулись, обходя старика. Один направился к одиноко стоявшей у реки Мирославе. Та стояла совершенно спокойно, не шевелясь и с интересом смотрела на происходящее. Непонятный свист возник из ниоткуда и так же внезапно прервался, почему то голосом майора – гык! Внезапно сам майор тряпичной куклой сник, в один момент верёвками опустив руки, плечи и согнув колени. Создалось такое впечатление, что папа Карло повесил Буратино на гвоздь на стене… Мирослава посмотрела на деда, на замерших, вдруг бойцов и на майора, изо лба которого торчал сантиметровой толщины обрубок длинной арматуры и текла, заливая лицо и одежду, густым потоком, кровь. Каким то непостижимым образом одна из оголенных арматурин, с куском бетона на конце и торчащим из него под прямым углом обрубка сантиметровой арматуры, оторвалась с одной стороны и со всего маха насадила голову майора на торчащий штырь, тем самым, как бы, подвесив его на себя, оставив почти в том же положении. Тело майора раскачивалось, с угасающей амплитудой. Глаза его были выпучены, нижняя челюсть распахнулась, а изо рта вывалился розовый ещё, с белым налётом, длинный язык. Бойцы в оцепенении замерли и повисла звенящая тонкими водяными струйками от Урала, тишина.
Старик аккуратно отодвинул палочкой от своих ног кусок лобной кости с клоком кожи и, посмотрев в выпученные глаза майора, спросил: теперь, Артёмка, тебе понятнее стало? Думаю, что вопросов больше ни у кого не возникнет. Так же воины? А? – теперь он обращался к опешившим воякам. Мальчишки, тут не ваша смерть. Идите себе с миром. Идите и помните: раскаяться. Не просто раскаяться, а деятельно раскаяться ещё совсем не поздно. Пока есть Время. Но помните – оно продолжает сжиматься.
22.07.7530 Л.С.М.З.Х.