Вскоре после того, как от меня ушла жена, я решил отправиться к проститутке: нужно же было как-то налаживать личную жизнь. В свое время мне врезался в память первый параграф из книги Кутзее «Бесчестие» (все остальные канули в забытье):
«Для человека его возраста, пятидесятидвухлетнего, разведенного, он, на его взгляд, решил проблему секса довольно успешно. По четвергам, после полудня, он едет в Грин-Пойнт. Ровно в два часа он нажимает кнопку звонка на двери многоквартирного дома Виндзор-Мэншнс, называет свое имя и входит. У двери с номером 113 стоит, поджидая его, Сорайа. Он проходит прямиком в спальню, приятно пахнущую, мягко освещенную, и раздевается. Сорайа появляется из ванной, сбрасывает халат и проскальзывает в постель, под бок к нему».
И поскольку мы строим жизнь по сценариям (большей частью заимствованным), я задолго до расставания с женой обладал рецептом для дальнейшего проживания, который до поры хранил в реестре подсознании.
Я предпочитал иметь удовольствие либо с негритянкой, либо выходкой из восточной Европы: только с ними можно было рассчитывать на долю искренности и человечности в пусть кратких, но важных отношениях. Однако для африканок здоровье было уже не то, а в связи с последними событиями на Украине, интим с восточной европейкой мог вылиться в неделикатные вопросы и неловкие ответы, чреватые взаимонепониманием и конфликтом... Поэтому я обрадовался, когда отыскал на Интернете Никиту Петрову. И хотя ее псевдоним ассоциировался для меня лишь с именем печально популярного в Штатах генсека и не обладал соблазнительными обертонами, я решил вопрос не столь креативно, как редукционно: имя Ника полностью отвечало моим представлениям о приятном времяпровождении с легким налетом экзотизма. И – как знать! – может, когда-нибудь она доверит мне свое истинное имя, которое, если звезды небосвода сойдутся в констелляцию «Везения», окажется чем-нибудь вроде Маши или Кати.
Ника базировалась в Атлантик Сити – восточной столице порока и азарта, с разветвленной сетью казино. Казино переходили одно другое в причудливой сцепке круговой поруки и образовывали лабиринт, наполненный руладами шарманок игровых автоматов и заманчиво звенящий монетами, которые сыпались в чей угодно карман, кроме собственного. Но в отличие от кафкианского Замка, в которой не представлялось возможным войти, отсюда нельзя было выйти. Впрочем, результат, оказывался идентичным: тратой сил и времени в ловушке бытия. Здесь роились ****и всех мастей и вероисповеданий, принадлежавшие к одной религии. Вероятно, считалось, что мужчина, готовый тратить средства на приманку заоблачного журавля материальной удачи, будет рад спустить их и на обольстительную синицу в клетке неглиже: это короткое замыкание надежды являлось кратчайшим путем к цели: в конечном итоге, монеты и купюры пересыпались из собственного худеющего бумажника в ненасытные пасти автоматов ради перспективы неограниченных наслаждений, само понятие которых неразрывно связано с обладанием красивыми женщинами.
Я позвонил Нике, чтобы условиться о встрече, но прежде пройти, так называемую, проверку, в ходе которой дарительница любви должна была убедиться в том, что я не принадлежал к той неблагодарной категории клиентов, что не только отказываются платить за предоставляемые услуги, но, напротив, в самый интимный момент, извлекают из штанин грозное государственное удостоверение и требуют уплаты штрафа, стращая земным и небесным судами...
Проверку я прошел блестяще, благодаря безупречному владению великим и могучим (который служит не только надежной опорой, но и эффективным тараном, прокладывающим путь в ревностно оберегаемые бастионы Тайны). Между нами сразу установилось доверие, и мы перешли к обсуждению деталей, из которых, собственно, и состоит то Главное, важнее которого еще не найдено и не изобретено человеком по эту сторону бытия. Я изложил свои запросы тактично, но предельно конкретно (во избежание недомолвок и двусмысленных интерпретаций), и в моем скромном (хотя и не совсем типичном) списке не оказалось ничего такого, на что Ника не была способна, или что претило ее моральному кодексу, который у представительниц древнейшей профессии сформулирован гораздо четче и соблюдается строже, чем принято думать (тут есть чему поучиться благовоспитанным и целомудренным, у кого дамба дозволенного подвержена постоянной угрозе коллапса и наводнения, ибо пытается оказать ожесточенное сопротивление стихии, с которой ей не дано совладать).
Зашла речь об оплате. Ника назвала свою цену – 400 долларов в час на ее территории или 500 с выездом.
– Значит, $240, потому что я готов приехать, – подсчитал я.
– Это еще почему? – в ее голосе прозвучало недовольство: в данных вопросах было не принято торговаться, и тому, что Ника не повесила трубку, я был обязан исключительно преимуществу общения на родном для нас языке.
– Ты ведь русская?
– На 100 процентов!
– Про Украину слышала?
– При чем тут она?
– Так вот, русская нефть идет сейчас с дисконтом в сороков процентов. Таким образом, умножая 400 на ноль целых и шесть десятых, получаем...
Но я не смог убедить Нику экономическим расчетами.
– Я не нефть и не газ! – возразила она. – Автомобили могут ездить на электричестве, а мужчина не обходится без женщины. И ты тому наглядный пример.
– Но ведь я твой соотечественник! – пристыдил я Нику.
– А про инфляцию ты забыл?
Продажная и находчивая бестия! Она решила отразить атаку на себестоимость моим же оружием анализа экономических трендов. Я хотел потребовать у нее отчет о логистических цепочках, но вспомнил, что логистика приятных эмоций – слишком запутанный вопрос. И, действительно, торговаться можно было по поводу автомобилей и мебели, но предлагаемый ею товар (как и пища) принадлежал к разряду основополагающих потребностей. И я согласился на ее условия.
Не стану тратить времени на описание сладости и тревоги предвкушения, а также двухчасовой поездки по скоростному шоссе. Когда-то у меня жила в Атлантик Сити одна хорошая знакомая, но из-за дальности дистанции отношения продлились недолго. Об этом городе у меня остались противоречивые воспоминания, опечатанные зароком не тратить в казино более двадцати долларов, а в случае слабости искать силу духа в теории вероятности.
И вот я стоял на пороге ее номера в многоэтажном отеле. Мои ожидания оправдались. В раскосых серо-голубых глазах светилось лукавство разврата. А татуировки на теле будили воображение и любопытство, не выходя за рамки вкуса дальше, чем того требовала неизбежная в подобных особах вульгарность. И я был снова вынужден признаться себе: мне всегда нравились подобные женщины: то ли их легкая доступность импонировала моей извечной неуверенности в вопросах пола, то ли (как заметил еще отец психоанализа) для чрезмерно образованной категории людей, в силу внутренних запретов, секс отождествляется с пороком и перестает быть привлекательным в ином контекста.
– Ну, как, – спросил я, чтобы не столько чтобы растопить лед, которого не чувствовал, как просто рассмешить ее, – санкционируют тебя?
Ника насторожилась, и мне сразу пришлось объяснять, что я имею в виду.
– Еще как! – подыграла она, разобравшись в вопросе. – Живого места не оставили. Вдоль и поперек, и в хвост, и в гриву...
Я пригрозил досконально проверить истинность ее слов, особенно в отношении хвоста. И Ника согласилась на проверку, когда увидела, что я положил ненадписанный и незапечатанный конверт на край комода (не вручать деньги лично было частью этикета).
– От меня ушла жена, – перешел я к проблемам личного свойства, чтобы как-то оправдать визит, не нуждавшийся в оправданиях.
– Ко мне тоже часто ходят от жен, – согласилась она.
«Если наш разговор продолжится в этом абсурдном ключе, – подумалось мне, – я не пожалею о потраченном времени...»
В качестве прелюдии я разглядывал ее татуировки и, услышав пояснительные комментарии (в которых прикладная астрология по-домашнему переплеталась с доморощенной ботаникой), целовал изображения. Эта игра понравилась ей. К счастью, татуировки были достаточно абстрактными, чтобы оставить простор для воображения, и объяснения редко совпадали с моими догадками, устремлявшимися в заоблачным сферам эзотерики и оккультизма. К сожалению, в самых интересных местах татуировок не оказалось, хотя по моим представлениям, там им было самое место – поди пойми загадку женской души и тайну ее тела! (Или, как раз, интимные места в понимании Ники не нуждались в дополнительных экспрессивных средствах?)
Затем мы перешли от прелюдии к одноактной пьесе, наиболее емко иллюстрировавшей известный Чеховский принцип об использования военного арсенала в драматическом искусстве. Все вышло довольно неуклюже (с моей стороны – Ника была шалавой с опытом, приобретению которого не мешали условности, и доступ к которому не затрудняла излишняя брезгливость). Но за годы супружеской жизни, я утратил навыки взаимодействия с музыкально одаренными женщинами, для которых тело являлось концертным инструментом, и его музыка (отлаженное чередование легато и стаккато) ошеломляла и дезориентировала меня в тех местах партитуры, где палочка дирижера указывала на единственно правильное решение.
Но были и незабываемые моменты: например, как я взял ее за кисти рук и посмотрел в наполненные светом глаза (которые, как известно, служат зеркалом души и в те моменты, когда она уступает гегемонию телу). Меня не смутили даже татуировки на фалангах пальцев – кажется, знаки зодиака (по крайней мере, не порядковые номера, которые, впрочем, тоже могли оказаться полезными в случае утраты некоторых из пальцев, например в результате откусывания несдержанными обожателями). Меня радовал душевный раппорт, соединявший нас. В нем нестыковки и накладки физического толка могли с легкостью трансформироваться в элементы психологического единения.
– Если жизнь и научила меня чему-то полезному, – вспомнил я, – так это умению не принимать себя в серьез. И потом, это ведь как олимпийские игры: главное не победа, а участие...
– Согласна! – согласилась Ника с готовностью человека, давно размышлявшего над данной проблемой. – По мне так вообще: чем больше, тем меньше, а чем хуже – тем лучше. Ведь я не железная...
– И даже не никелированная... А ты воспринимаешь себя всерьез?
– Я пыталась. Но из этого ничего не вышло.
– Пришлось согласовывать самооценку с взглядами окружающих?
– Типа того.
– Ничто не имеет значения.
– Главное уметь наслаждаться моментом!
Сойтись в релятивизме с проституткой – я сполна наслаждался двусмысленностью этого символизма! Товар – деньги – товар. Спрос определяет предложение (хотя и вовремя сделанное предложение может пробудить острый аппетит).
Я не мог обойти стороною политику. В наши дни Эрос слишком тесно переплелся с Танатосом – такого пламенного соития Марса и Венеры не помнили уже давно...
– В эти трудные времена русские должны быть вместе, – напомнил я. – Хотя, что касается меня, купленная любовь – лучше войны от сердца.
Ника посмотрела на часы: из оплаченного срока у меня оставалось еще тридцать минут, в течение которых я мог предъявить законное требование на совместное времяпровождение.
– К слову, дирижер Владимир Ланде – вряд ли ты слышала о нем, но дело не этом, – кстати, американский гражданин, решил остаться на Родине. Вероятно, он рассудил так: лучше дирижировать там по указке сверху, чем быть дирижируемым здесь по принуждению снизу... Конечно, в России его сразу провозгласили знаменитостью, хотя до того о нем никто толком не слышал по обе стороны Гринвича, но и это не главное, потому что важно быть вместе. Впрочем, справедливости ради, Ланде записал неплохой альбом с симфонией Вайнберга – разумеется, это имя тебе ничего не говорит.
– Вайнберг? Кажется, ходил ко мне такой пару раз. Очень мало оставлял сверху...
– Если после 1996, то это просто однофамилец. Если до, – скорее всего, тоже...
– Если что, я родилась в 1994...
– Чем ты занималась до приезда в Америку?
– Тем же.
– Со школьной скамьи?
– Нет, до того я работала стилисткой. Я умею стричь!
– Приходит клиент в модный салон и просит оригинальную стрижку. Его заверяют: без проблем; вы обратились по адресу!
– Это по типу анекдот?
– Защелкали ножницы, зажужжала машинка. Под их стрекот и переборы женских пальцев (у парикмахерш есть что-то общее с арфистками), клиент зажмурился от удовольствия. Голове стало сначала щекотно, а затем легко.
Умолкли инструменты. Взлетела простыня, вметнув клочья шерсти. Клиент смотрит на себя в зеркало и не верит глазам: обрили наголо...
Какого, возмущается, черта?! Ведь я же просил оригинальную стрижку!
А у вас, объясняют ему, очень оригинальная форма черепа...
– Я не поняла, – насторожилась Ника, – Что-то не так? Так, я все делала, как надо. Все претензии – к себе.
– Все было прекрасно! Мне просто захотелось рассказать тебе анекдот. Ни у кого нет такого чувства юмора как у русских. Последнее время это особенно заметно по новостям... (один прогноз погоды чего стоит: захватывающее повествование о мифической борьбе природных стихий). Наверное, дело здесь в сочетании жизнелюбия, фатализма, тяжелых условий существования, неблагоприятной среды обитания и репрессивной формы государственного правления, к которым следует прибавить благоговение перед Словом со стороны всех слоев населения – от пьяниц до представителей высшего эшелона...
Упоминание широкого социального спектра навело Нику на мысли.
– Слушай, – вдруг разыгралось у нее любопытство, – ты вроде еще ничего... Почему ты ко мне пришел?
– В каком смысле?
– Ко мне обычно ходят те, кто не может найти себе женщину бесплатно...
Здесь моя почасовая подруга невольно затронула колоссальную (для меня) тему. У тех кто задумывается о своем существовании (да и у живущих безотчетно, но у тех – на уровне подкорки), существует представление личного Пути. Оно формирует наше существование и отношение к нему (хотя и само подвержено обратной связи, крайне неохотно претерпевая изменения в процессе взаимодействия с окружающей средой) и, в конечном итоге, выливается в судьбу, с которым его не следует путать: путь – направление, в котором мы желаем (или чувствуем себя внутренне обязанными) двигаться; судьба – извивы этой дороги, определяемые особенностями ландшафта, и кювет, в котором мы рано или поздно оказываемся.
В срезе личной жизни, мой путь миновал двух жен и теперь петлей аркана прицеливался к продажной и распутной женщине, с которой я намеревался вступить в прочную и длительную связь на взаимовыгодной основе (финансовой для нее и моральной для меня). А если этого не удастся, заместить качество отношений количеством женщин того же типа. Тут можно было снова вспомнить и процитировать Фрейда с его глубинным анализом наощупь. Или склониться к прагматической гипотезе: легкой возможности сойтись с приглянувшейся женщиной без томительных прелюдий знакомства, необходимости нравиться и моральных обязательств (встречи по регламенту и прейскуранту). Но я был убежден, что проблема не сводилась ни к комплексам, ни к удобству. Подобные женщины (или их сложившийся в моей голове образ) привлекали меня веселой и отчаянной аморальностью – своего рода мудростью, отметавшей условности и нравственные преграды, управлявшие жизнями «правильных» женщин. Мнил ли я себя Марселем Прустом или Тулуз Латреком, которые искали в подобной среде спонтанный и красочный опыт, не отягощенный социальными конвенциями?
В кулуарах моего воображения уже сложился план, в воплощении которого я не сомневался (в первую очередь потому, что не задумывался ни о его деталях ни, тем более, целесообразности): мы привяжемся и станем незаменимыми другу для друга. В своей неотразимости для проституток я был уверен: если их беспутность, открытость, развязность и гедонизм соответствовали моим душевным запросам, мой философский и созерцательный склад ума должен был импонировать их любопытным, растерянным и неприкаянным сердцам. Мне была чужда миссия спасения заблудшей души, в духе русской культуры на отрезке между Достоевским и Куприным: я с трудом представлял себя в роли спасителя и не желал бороться с грехом, кровно нуждаясь в интимном соседстве порочности (есть ли что на свете скучнее примерной жены и матери?). Моя тяга к падшим черпала энергию не в моральном долге и чувстве вины, но в непосредственном физическом и эмоциональном влечении и более походила на – если снова обратиться к русской культуре – отношение Пушкина и представителей серебряного века, или – если выйти за ее пределы – взгляды европейской богемы с ее не менее романтическим представлением о женщинах легкого поведения как парадигмах свободомыслия и дерзновения распоряжаться своим телом по собственным прихоти и похоти.
И на этот глубинный архетип накладывалась ностальгия: тоска по русскому языку и русскому женскому характеру; по российской культуре и ее бескультурью. Мне хотелось прижать Нику к себе и не отпускать, хотя она едва ли подходила для длительных объятий (и тем более привязанности) – так пьяный отчаянно цепляется за столб в ходящем ходуном и ускользающем мире. Как удивительно мало я взял от Америки за тридцать лет проживания там (едва ли больше, чем дал ей, не считая налогов, которые исправно и безрадостно платил)! Ее достоинства остались не оцененными мною; ее недостатки бросались в глаза и кололи их своей отвратительностью. И всюду мне чудились симптомы вытесненной в социальное подсознание душевной болезни, которая периодически выплескивалась наружу безобразно злобными выкриками и беспорядочной пальбой. На фоне этой тусклой и мрачной картины, обнаженная натура девицы – грязно блондинистой, с шальными очами, чувственными губами, без надежной навигации в море житейских невзгод и четких планов на будущее (ведь самооправдание, что она копит средства, чтобы порвать со своим хлопотным ремеслом, было самообманом: в реальности, она просто жила моментом и делала, что умела) – казалась мне проблеском обетованной земли и эдема в одной туристической поездке.
– В каком городе ты родилась? – спросил я в поиске общих корней.
– В Саратове.
– Будем соратниками? – питерское происхождение не помешало мне протянуть руку дружбы и сотрудничества.
– В каком смысле?
«Хорошая деловая женщина, – отметил я. – Она не соглашается на любые предложения, предварительно не обдумав их, и требует разъяснений, чтобы взвесить за и против».
Словно в подтверждение своих деловых качеств, Ника взглянула на часы – едва уловимо и ловко, прицельным краем раскосого глаза.
– Ты будешь пытаться второй раз или как? – спросила она.
– Один мой друг, – ответил я, – хотя это, пожалуй, слишком сильно сказано, потому что у меня в сумме около полутора друзей... Тем не менее, один из них решил понять принцип Свободы, посвятив день на изучение одноименной статуи в Нью-Йорке.
– А я ее видела, – вспомнила Ника.
– Так вот, оказывается в голове статуи есть помещение. Но оно оказалось закрытым для посетителей – на ремонт или вообще: чтобы не гадили. Это очень не понравилось моему другу: свобода с закрытой головой оказывалась не только кантовской «Вещью в Себе» и, следовательно, в лучшем случае, могла претендовать на статус заложницы Категорического Императива – она также не могла являться ОСОЗНАННОЙ необходимостью. Хуже того, по признанию экскурсовода, у статуи давно не работал факел, из-за перебоев с газом или его экономии: факел подсвечивался снаружи при помощи специальных ламп. И в довершение всего, – так сказать, терновым венцом исследования, – когда мой друг заглянул ей под платье, точнее тогу, выяснилось, что там все покрыто патиной и паутиной... Следовательно, Свобода оставалась невостребованной как женщина – ею никто не хотел обладать! Вот в такой стране мы живем и работаем...
Наше свидание подошло к концу. Я дал ей на чай с коньяком и пообещал скорую повторную встречу, ибо только что завершившаяся полностью оправдала мои ожидания и даже (предсказуемо) превзошла их. И Ника, в свою очередь, заверила, что ей давно ни с кем не было так хорошо («Возможно, не в изолированном физическом аспекте, но в общей совокупности плотского и духовного, пересечением которых является нежность», – мысленно поправил ее я, чтобы сомнительное утверждение выглядело правдоподобнее в моих глазах).
Но уже по дороге домой, протяженность которой, к сожалению, способствовала избыточной мыслительной деятельности (интеллектуальная притупленность недавними положительными эмоциями и физической усталостью прошла), я утратил неколебимую веру в неминуемость следующей встречи. В голову вернулись сомнения и оговорки, а внутреннему взору предстала изнанка медали. В конце концов, бритая женская промежность была лишена сокровенной тайны, но напоминала копилку, которой, в сущности, и являлась (по крайней мере, в данном случае)...
Но, с другой стороны, – к счастью, дорога домой была достаточно долгой, чтобы позволить медали снова обернуться лицевой стороной к тому, кто хотел считать себя награжденным, – ведь в эти сложные времена, когда русское стало синонимом зла, мы должны держаться вместе?
И тут я вспомнил, что забыл рассказать Нике анекдот:
– Кем вы мечтали стать в детстве?
– У меня запоздалое развитие.
– Хорошо, в юности.
– Сначала космонавтом, а потом – сутенером.
– И что же?
– Представляете, обе мечты сбылись: теперь чувствую себя последней ****ью в открытом космосе...
Впрочем, наверное, он не понравился бы ей.
Конец июля, 2022 г.