Эдмунд Кин и Павел Орленев
Звезда моя, здравствуй!
Богиня поет, лучи посылая все ниже и ниже, –
В потемках веков, где забвенье и гнет,
Я имя героя лишь изредка вижу;
Гиганты рождались во все времена,
И я назову их теперь поименно Томас Мур
« На заборах в Брянске были расклеены желтые афиши о гастролях Павла Орленева.
Афиши были напечатаны на шершавой и тонкой бумаге. Она насквозь промокала от клейстера. Козы срывали и сжевывали эти афиши. Только на немногих уцелевших афишах можно было прочесть, что Орленев выступит в Брянске в роли английского трагика Кина в пьесе А. Дюма «Кин, или Гений и беспутство».
Спектакли были назначены в летнем театре в городском саду. Стены театра хранили в себе отзвуки умолкнувших голосов, память о жизни напропалую, похищениях, дуэлях, заглушенных рыданиях и горячих сердцах. Нарумяненные юные женщины с подведенными синькой глазами пробегали по скрипучим доскам на сцену, волоча бархатные шлейфы. Обольстительно звенели гитары под жесткими пальцами нагловатых первых любовников, и слова жестоких романсов щемили простодушные сердца горожан.
Этот театр видел все: молодых цыганок с надрывающим сердце голосом, разорившихся помещиков, пахнувших лошадиным потом, – они скакали сто верст, чтобы попасть на концерт какой-нибудь Нины Загорной, – корнетов с черными баками, купцов в коричневых котелках, невест, трепещущих от испуга в пышных, как пена, розовых платьях…
– Орленев, Орленев, Орленев! – слышалось во всех концах театрального зала.
Невысокий человек с печальным лицом совершал на сцене великое чудо. Каждый звук его голоса раскрывал больную и прекрасную душу великого Кина.
«Оленя ранили стрелой!» – крикнул он звенящим голосом, и в этом возгласе прорвалась вся безысходная тоска по милосердию.
В зрительном зале начался разыгрываемый актерами театральный скандал. Опустился занавес, на сцену вышел заплаканный старый режиссер-англичанин и сказал дрожащим голосом, что спектакль продолжаться не может, потому что «солнце Англии», великий трагик Кин сошел с ума»
( К.Г. Паустовский).
Звенящий крик прорезал темный зал,
И, душу обнажив перед толпой,
На сцене гений замертво упал…
«Оленя ранили стрелой!»
О, солнце Англии, великий трагик Кин!
Рассудок твой не перенес страданья,
И перед бурей страсти отступив смятенным сердцем,
В вечное молчанье повергнут Кин, великий трагик Кин.
Где он теперь? И где его душа,
Что, бренное покинув тело, на небеса свободно улетела
Искать покоя…
Право же, не стоит вопросом этим ум наш искушать.
И как нельзя догнать в полете птицу,
Так к сердцу Гения ключей не отыскать!
Нас много, гениев же только единицы,
И им за нас век суждено страдать.
О, Мельпомена, властная богиня,
Прости его! Жреца лишилась ты!
Но тьма веков не скроет славы Кина,
И не увянут на его могиле
Любви и поклонения цветы…
О, солнце Англии, великий трагик Кин!
Как порой странно и необыкновенно переплетаются в веках судьбы разных людей. Да и вообще, историю можно понимать не только как совокупность определенных фактов, совокупность биографий отдельных личностей, в какой-то момент повстречавшихся в вечности, и сходством своим поразившие воображение человека..
Английского актера-романтика, непревзойденного в те времена трагика Кина и русского провинциального актера на амплуа неврастеников Павла Орленева разделяло столетие, а они были, как братья, похожи всем: темпераментом, образом и ощущением жизни… Если бы, к примеру, во времена Кина уже творил Ибсен, то какой, потрясающий душу Освальд Альвинг из пьесы «Привидения» мог бы родиться у этого необыкновенного актера.
А роли, которые в свое время играл Эдмунд Кин, Павел Орленев пропускал через свое мятущееся сердце и играл их блистательно. И в итоге – сыграл самого Кина в пьесе
Александра Дюма «Кин, или Гений и беспутство».
В течение жизни Кин сыграл различные роли в тринадцати трагедиях Шекспира, играл в пьесах Д. Флетчера, Б. Джонсона, Р. Шеридана. По свидетельству современников, Кину не удавались роли любовников, и он не любил их играть. Ну, что же… Зато ему в удел досталась высокая трагедия!
Орленев, игравший в пьесах Шекспира, Э. Ростана, Ф. Шиллера романтические роли, был тем не менее человеком другого времени и другой эпохи, потребовавших появления своего героя. И его Раскольников, Царь Федор, Освальд Альвинг (коронная роль) в «Привидениях» Ибсена, наделенные Орленевым тонкой нервной организацией, больной и растерзанной душой, не уступали по силе и накалу страстей трагическим героям. Ну, а что касается ролей любовников, то, как писал сам Орленев: «Это было не мое дело, да я и не любил их играть…»
Философские размышления Гамлета об отмщении и прощении, его тщетные усилия «изменить земную жизнь» уступили место теме «маленького человека», обыкновенного и нелепого, который, в подчас смешном трагизме, что гораздо больше воздействует на зрителя, достигал небывало высокого уровня. Появилось новое амплуа – неврастеник, и первым актером, взвалившим на свои хрупкие плечи непосильный, нервный груз этого амплуа, был Павел Орленев. С этим грузом он прожил всю жизнь, страдая, впадая в депрессии, забываясь в бурном водовороте вечеров… ночей…
«Герои романтические, герои открытых страстей и поступков сходят со сцены со временем, их породившим». Но что такое время? К этому понятию тоже можно подходить «по-гамлетовски», т.е. философски. Время – это только цифры, его обозначающие, а если верить диалектике, что все возвращается, пускай и в несколько измененном виде, значит и эти герои возвращаются к нам, только более приближенными к нашему восприятию.
Эдмунд Кин и Павел Орленев стали для нас легендой. Прошлая их жизнь ,поскольку уже состоялась, являет собой чистую правду. Она уже не изменится, поскольку, как выразился когда-то Вяземский: «Неизменна лишь жизнь отживших…»
Но мы, прикасаясь к этой жизни, должны быть предельно искренни и объективны, так как ответственность перед людьми, жившими когда-то, велика, тем более, что они живут теперь только в нашей памяти… Другой жизни у них уже нет. О человеке прошлого можно написать только раз в жизни, потому что нужна целая собственная жизнь, чтобы досконально изучить и эпоху, и самого героя.
Пушкин сказал о безнравственности нашего любопытства. Трагизм и тайна, по возможности, роковая, вот что привлекает в исследованиях больше всего.
А бывает так, что вдруг поразило совпадение двух жизней, двух судеб людей, которых разделяет столетие. И в этом есть какой-то мистический оттенок, потому что ведь, наверное, этот случай не единственный, а тогда мы все – так или иначе – повторяемся в прошлом, повторимся в будущем, и наши собственные чувства и переживания, казавшиеся присущими только нам, уже теснили чью-то грудь, разрывали горем или несказанной радостью чье-то сердце.
Эдмунд Кин родился в Лондоне в 1787 году, умер в 1833 г.
Павел Николаевич Орленев (настоящая фамилия Орлов) родился в Москве в 1869 году, умер в 1932 г.
Оба рано покинули лоно семьи и, по воле обстоятельств, сделались странствующими актерами. Вот только жанры у них были разные. Хотя, если вдуматься, работа бродячего акробата и жонглера в труппах, с которыми колесил в театральных повозках по дорогам Англии молодой Кин, и слава водевильного, а значит, актера легкомысленного амплуа, утвердившаяся за Орленевым, несколько сродни. Молодой актер мечтал о высокой романтике, а играть ему приходилось комедийные роли.
В первые годы своих странствий Кин также был известен больше как комедийный актер. Правда, иногда он играл и роли другого характера, но подобные роли ему поручали неохотно, так как, по воспоминаниям современников, он по своим внешним данным мало подходил для амплуа «театрального героя».
И у Орленева, при всем его даровании, внешность была не «героя-любовника».
Актер Александринского театра Ю. Юрьев так писал об Орленеве: «Блондин, небольшого роста, по обычаю актеров на амплуа любовников, весь завитой барашком, с открытым и добрым лицом и ласковыми глазами, необыкновенно приветливый, общительный, на сцене обращал на себя внимание мягкостью исполнения и, главным образом, искренностью.»
«Кин был одной из тех исключительных натур, которые, неожиданно, движением тела, звуком голоса, непостижимым взглядом выражают не столько простые общие всем чувства, сколько все то необычайное, причудливое, выходящее из ряда вон, что может заключать в себе человеческая грудь!" – так писал о Кине Генрих Гейне.
Впоследствии Кин стал непревзойденным актером шекспировского репертуара. Орленев, сыграв Раскольникова, понял, что «зверь», оказывается, может одновременно уживаться с «ребенком» в одном и том же человеке, внутри его характера, и тогда, по свидетельству современников,
вместо прежнего жизнерадостного Орленева появился озлобленный, истерзанный нервами человек, который в дни спектаклей не мог видеть никого около себя. Так открылась Орленеву его «тема», «мучительная и страшная» – тема маленького человека, израненной души, бесплодно метавшейся в поисках утешения… И в жизни, и на сцене.
Считалось, что Кин во всех своих ролях играл самого себя, но достигал этим потрясающей правды.
– Кин – великий актер, хочет и в жизни той же свободной игры, что и на сцене.
– Кин – гениальный актер, комедиант, во всех слоях общества свой и всюду – НИЧЕЙ!
Так отзывались об актере современники.
Действительно, гению труднее, чем обыкновенному человеку, а, может быть, и совершенно невозможно не быть самим собой… «Нас много, гениев же только единицы, и им за нас век суждено страдать…»
Гордость и душевная ранимость… Кому приписать эти качества? Кину или Орленеву? Взлеты и падения, буйный темперамент и моменты полного отчаяния, апатии и равнодушия…
А потом, после, в спокойные моменты, опять Кин (или Орленев?), был само очарование; улыбка не сходила с его губ, учтивость склоняла голову, в интонациях его голоса было столько нежности, преданности, покорности.
В образах, которые создавал на сцене Орленев, было что-то больное. Орленев был игрушкой своих нервов и в жизни, и на сцене. Отсюда – резкие, порой непостижимые, срывы его игры, отсюда же вечная, поражающая неустроенность его личной жизни.
«…Безысходность, полнейшая безысходность… единственное, о чем я молю Бога, это о смерти, смерти для меня и моих малюток» – это строки из письма жены Кина родным, в тот период, когда ему и его семье было особенно тяжело.
Впрочем, жизнь развивается по спирали, и для Кина наступили счастливые времена, когда в газете «Морнинг Кроникл» была опубликована заметка, что в провинции был обнаружен актер по имени Кин, талант которого не уступает таланту великого английского трагика XVIII века Давида Гаррика, и что скоро этот актер выступит на сцене лондонского театра «Дрюри-Лейн».
Не будем вдаваться в подробности трудностей, которые были сопряжены с дебютом Кина в одном из ведущих лондонских театров. Важен результат – Кин, сыграв роль Шейлока в пьесе В. Шекспира «Венецианский купец», доказал всем, что истинный талант, как солнце, преодолеет мрак и тучи неверия! О, солнце Англии, великий трагик Кин!
Успехом в роли Освальда Альвинга в пьесе Генрика Ибсена «Привидения» Орленев снискал себе мировую славу.
«Мучительно и напряженно работал я над ролью Освальда, – писал Павел Орленев в своих воспоминаниях, – надорванная душа моя томилась вдохновеньем, властный голос призывал к каким-то новым формам, мысли мои были затуманены, какая-то жгучая тоска сжимала сердце».
Сила и богатство темперамента, глубина знаний, тонкость и проницательность ума, огромная эмоциональность… О ком это можно сказать? По-моему, о них обоих!
Репутация Кина после «Гамлета» и «Отелло», сыгранных им в «Дрюри-Лейн», упрочилась совершенно. Он был признан лучшим трагическим актером своего времени и «звездой» первой величины. Своих героев Кин рисовал, страстно обвиняя или оправдывая их всей силой своей души, но никогда не переступал грани реалистических характеристик образа живого человека.
Орленев играл Царя Федора в пьесе Алексея Толстого «Царь Федор Иоаннович» пленительно! Иначе он играть вообще не умел. Орленев был в Федоре и жалок, и трогателен, недалек умом и мудр, а главное, как всегда, созданный им образ был глубок, жизненно достоверен, сложно противоречив.
Известный писатель начала нашего века Василий Розанов высказал мысль, что у настоящего актера искусство убило все! Поглощено лицо, индивидуальность: «У него отнята душа, и вне искусства актер – существо без души… В реальной жизни актер должен быть ужасен, «никакой настоящей жизни». Обыкновенный человек, связавший себя с актером, непременно начнет разбиваться об него… Он исстрадается, измучится. Актер – это контур. Бог обвел мелом фигуру, а вдунуть душу забыл, и вышел актер! Жить без божественной души, которая присутствует в каждой живой твари, – какая страшная сущность. Какая судьба, и, наконец, какое дивное положение в истории и всемирной культуре».
Хотите, соглашайтесь со мной, хотите – нет, но мне кажется, что Василий Розанов сильно недооценивает именно присутствие души у актера. Чего бы стоили все эти актерские «трюки» и «штампы», разве это бы воздействовало на нас, зрителей, так, как бывает, что зал поднимается в едином порыве, стонет единым стоном и смеется одним смехом, созерцая чудо – душу Гения, такого, как Эдмунд Кин, Павел Орленев, Ермолова, Качалов и многих, многих других.
Да и вообще, человек бездушный не обладает такими качествами, как бескорыстие, смелость, мужество, безграничная щедрость и желание помочь каждому, кто бы к нему ни обращался. А темперамент- разве это не прямой «продукт» гениальной души? А что касается понятия - актерское ремесло, то это- как таблица умножения для математиков- если не знать элементарных вещей в своей профессии- можно очень быстро сгореть, тогда никакой штамп не спасет…
Да и не в этом дело! Давайте послушаем, как о своем «ремесле» говорил сам Эдмунд Кин, и тогда станет ясно, кто прав!
«Уйти из театра? Мне ? 0, вы, значит, не понимаете, что ремесло актера – это одеяние Несса, которое можно сорвать с себя только с собственной кожей! Мне уйти из театра! Отречься от всего, что с ним связано – от всех тревог, от ослепительного счастья, от мучений?!
Ведь актер ничего не оставляет после себя, он живет только пока длится его жизнь, и бесследно исчезает вместе со своим поколением, переходя из яркого света сразу во мрак, ступает с трона в небытие. Нет, нет! Тот, кто избрал это роковое поприще, уже не расстанется с ним. Он исчерпает все радости и страдания, которые дает театр, выпьет всю чашу до дна, вкусит и мед, и желчь. Конец должен быть подобен началу, смерть – жизни. Надо умереть так, как умер Мольер – под оглушительные аплодисменты, под свист и вызовы. И пусть я король три раза в неделю, пусть мой скипетр из позолоченного дерева, в моей короне фальшивые бриллианты, а мое королевство простирается на тридцать пять футов… Да, я король! Могущественный, почитаемый и, главное, счастливый».
Кин писал стихи… Это была страсть, прошедшая через всю его жизнь. Его последние стихи были полны грусти. В них запечатлелись воспоминания о прошлом, мысли о тленности земного существования, о суетности славы, о том, что перед смертью все равны: король и бедняк…
Орленев стихов не писал...
Он был признан своей Россией и один из первых, вместе с Марией Николаевной Ермоловой, был награжден самой высокой наградой – званием народного артиста. Это случилось после революции. Но внутренней удовлетворенности он не испытывал. Трагедия «высказавшегося» мастера, презревшего все земное, в нем не утихала. Увы, трагедия оказалась неразрешимой.
Освальд Альвинг Ибсена, самая мучительная и любимая его роль, преследовал Орленева. Преследовал в прямом смысле слова. Это была не расплата «за грехи отцов», за которые расплачивался Освальд, а расплата за собственную свободную и буйную жизнь, за самосожжение на костре искусства, да простят мне некую выспренность слога!
В своем творчестве Орленев всегда между смехом и слезами, или смехом сквозь слезы… Между трагическим и комическим.
СОЛОМОН. Зрители волнуются…
ЗРИТЕЛИ(топают ногами, кричат за сценой). Занавес, начинайте, начинайте!
КИН. Что мне до зрителей! Проклятое ремесло! Мы не имеем права даже на собственные чувства! Сердце рвется на части от горя, а ты изволь играть Фальстафа! Сердце полно радости, а ты играй Гамлета!
У актера нет лица, только маска. Да, зрители волнуются, они ждут меня, чтобы я их позабавил. Откуда им знать, что в эту минуту меня душат слезы? Какая пытка! Если я выйду сейчас на сцену с этой адской мукой в душе и не улыбнусь там, где положено улыбаться, зрители освищут меня, ибо понятия не имеют, что происходит за кулисами, что происходит со мной! Для них мы – автоматы, которые чувствуют лишь то, что указано в роли… Я не буду играть сегодня…
Когда Кин дошел до слов: «Окончен труд, Отелло», – у него закружилась голова. Со словами: «Я умираю, скажи им что-нибудь вместо меня» – он упал на руки сына.
Занавес закрылся. На сцену вышел заплаканный старик режиссер и сказал дрожащим голосом, что спектакль продолжаться не может, так как «солнце Англии», великий трагик Кин умер…
Кина унесли со сцены. Зрители разошлись.
Сцена являлась Орленеву в ночном бреду… Роли сыгранные и несыгранные терзали мозг… Призрак умершего отца, с томиком «Гамлета» в руках, звал куда-то за собой…
ГАМЛЕТ: И кончилось. Дальнейшее – молчанье...