По статье А.В.Добрынина «Анти-Пайпс, или Отказ от покаяния».
Надеюсь, что найдутся люди, которые смогут прочесть эту статью до конца.
В мае 2018 года все историки мира узнали о том, что на 95-м году жизни скончался известный американский ученый, специалист по России Ричард Пайпс. В США он считался настолько хорошим русоведом, что служил ведущим экспертом в русоведческих экспертных группах при президенте Форде и при президенте Рейгане. Работал он в самом знаменитом университете США – Гарвардском, был там профессором и возглавлял специальный Гарвардский центр по изучению России. Пайпс имел собственную научную школу!
Со временем некоторые его ученики стали, в свою очередь, известными историками, а его книги переведены на русский язык и его точка зрения на историю России и прежде всего на русскую революцию, снискали себе немало известных сторонников. В их числе, в частности, Ю.Н. Афанасьев (историк), В.А. Ачкасов (политолог), Е.М. Альбац (журналист), А.Б. Зубов (религиовед), В.К. Кантор (философ), Ю.С. Пивоваров (политолог) и, вероятно, многие другие, но здесь лишь те фамилии, что приводятся в статьях «Википедии».
Впрочем, дело не столько в наличии известных сторонников, сколько в том шуме, которым сопровождался выход трудов Р. Пайпса в Москве в 1994 году двухтомника «Русская революция» и призванной служить его теоретической основой книги «Россия при старом режиме». Общий смысл информационного шума вокруг указанного события сводился к тому, что наконец, мол, мы получаем обобщающее исследование, призванное исчерпывающим образом осветить столь многогранную и вызывающую столько споров эпоху русской истории.
Многим книги Р. Пайпса действительно понравились и побудили их к дальнейшим исследованиям по этой теме, тем более, что послужной список, регалии и титулы западного автора производили на туземную публику глубокое впечатление. И все же нашлись непочтительные люди, которые, как часто бывает, в значительной мере испортили хорошее дело, то есть триумфальное шествие пайпсианства по русским просторам.
Эти люди заявили, во-первых, что успехам Пайпса в Америке цена невелика, ибо США всегда, а особенно в те времена, когда Пайпс начинал свою научную карьеру, т.е. во времена маккартизма, русоведение там почти всегда приобретало форму лютого русоедства. Такой тренд в изучении России и русской истории приветствовался и всячески поощрялся, тогда как авторы объективных исследований и к широкой публике не выходили, и в научном сообществе становились маргиналами.
Таким образом, Пайпс, по мнению непочтительных людей, преуспел благодаря своему умению держать нос по ветру и откликаться на запросы властей, а отнюдь не в соответствии со своими научными способностями.
Во-вторых, непочтительных людей совершенно не впечатлила деятельность Пайпса в качестве советника двух президентов США, а также директора ЦРУ, который потом сам стал президентом. Непочтительные люди указали на то, что ни Форд, ни Рейган, ни Буш (директор ЦРУ) никогда не блистали интеллектом, а стало быть, и Пайпс вряд ли оным блистал, ибо советников выбирают «по себе».
В-третьих, политическая система США устроена так, что у власти там постоянно находится всего одна буржуазная партия, для виду разделённая надвое. Две части этой единой мега-партии постоянно ведут между собой яростную полемику, но лишь по незначительным поводам, а в серьезных вопросах они сохраняют благодетельное единство, гарантирующее стране буржуазную стабильность.
«Серьезными вопросами», то есть такими, которые объединяют американских политиков, являются исключительно вопросы благополучия американского крупного капитала, и дело пролоббированных президентов – стабильно обеспечивать это благополучие. Ну, а современный крупный капитал устроен так, что для процветания ему требуется достаточный уровень политической напряжённости в мире.
Как показал ученый-экономист Дж. М. Кейнс, сама по себе национальная рыночная экономика развиваться в наше время уже не может – ей требуются вливания средств из государственного бюджета. Производство начинает развиваться на том предприятии, которое получило субсидию, растущее предприятие предъявляет платежеспособный спрос на продукцию смежных предприятий, те, в свою очередь, – на продукцию своих смежников, и таким образом эффект роста от одного удачно сделанного вложения распространяется чуть ли не на всю экономику страны.
А что может стать лучшим проводником такой экономики, если не дорогая, высокотехнологичная, наукоемкая военная продукция? Вот поэтому, а вовсе не со зла, и поддерживает крупный капитал и должный градус напряженности в мировой политике. Тут, конечно, возникает проблема избрания наилучшего врага. Однако при наличии стран с антикапиталистической идеологией она решается без всяких затруднений. Поэтому те президенты, у которых состоял в советниках Пайпс, просто не могли вести никакую другую политику, кроме политики конфронтации с СССР.
Следовательно, советы и книги Пайпса получали одобрение не из-за их достоинств, а просто потому, что никакие другие советы и книги не могли получить одобрения в американской политической реальности. Иначе говоря, Пайпс лишь самым банальным образом выполнял идеологический заказ, объяснял и оправдывал то, что делалось бы и без него. Стало быть, по мнению непочтительных людей, главным достоинством Пайпса опять-таки оказывается умение оказываться в нужное время в нужном месте, а вовсе не научная прозорливость и не интеллект.
В-четвертых, непочтительные люди не преминули отметить тот факт, что среди именитых поклонников Пайпса в России почему-то на удивление мало историков – разве что покойный Ю.Н. Афанасьев, да и тот запомнился больше своими призывами к уничтожению советского строя в России, чем своими историческими трудами.
Что же касается журналистов, политологов, философов, религиоведов и т.д., то аплодировать каким-то высказываниям Пайпса они, конечно, вправе, однако, не будучи историками, они не могут в полной мере оценить историческую обоснованность этих высказываний.
В-пятых, непочтительные люди не увидели в книгах Пайпса такой отнюдь не лишней для ученого вещи, как культура научного исследования. В самом деле, Пайпс в преамбуле к своему исследованию разных революций в России с гордостью пишет о том, что он, мол, критически относится к русской истории, в том числе и к тем ее явлениям, что имели место задолго до этих революций. Иными словами, Пайпс выступает в качестве судьи русской истории, хотя его и его западных коллег на эту должность россияне, вроде бы, не звали.
Кажется, именно благодаря Пайпсу понятие «критика» приобрело не свойственное ему ранее значение. Если раньше под критикой понимали указание на недостатки в целях их устранения, то Пайпс стал называть критикой истолкование явлений исключительно в дурном свете. Такая критика – дело очень нетрудное, ибо не существует однозначно, стопроцентно позитивных исторических и общественных явлений.
Пайпс сравнивает себя с русскими западниками, которые, мол, тоже весьма критически относились и к прошлому, и к настоящему своей страны. Однако это сравнение хромает на обе ноги, потому что критика западников, как и их оппонентов – славянофилов, была критикой в прежнем, общепринятом смысле, а вовсе не стремилась представить русскую историю в виде сплошной цепи глупостей, неудач, жестокостей и нелепостей, как это делает Пайпс.
Критикой русских не удивишь, говорили непочтительные люди, ведь наше национальное самоедство вошло в поговорку, однако вопрос, как всегда, в мере этой критики. Критика Пайпса выхолащивает сам предмет исследования, ибо превращает его еще до всякого настоящего исследования в один сплошной абсурд. Но однозначно абсурдных социальных явлений тоже не бывает, поэтому для их успешной абсурдизации не обойтись без натяжек, домыслов, передергивания и прямой лжи, и наш прославленный автор волей-неволей использует весь этот не слишком почетный инструментарий.
Вот лишь пара примеров. Известно, что наши выдающиеся мыслители В.Г. Белинский и А.И. Герцен тяготели к социализму (не будет большой погрешностью даже написать «являлись социалистами»). Таков был итог их долгих идейных исканий. В противовес этому Пайпс сообщает нам следующее: «На Белинского, к примеру, под конец жизни вдруг снизошло озарение, что России нужен не социализм, а победа буржуазной демократии вместо монархии. А Герцен, бывший всю жизнь красноречивым проповедником кардинальных перемен, в одном из последних своих сочинений («Письма к старому товарищу») вообще выступил с критикой кровавой революции».
Но если бы Белинский и Герцен на склоне своих дней и впрямь высказывались так, как утверждает Пайпс, то они тем самым признали бы собственное духовное банкротство, а все их духовные искания превратились бы в абсурд, в массу слов без всякого значения.
И действительно, Пайпс передергивает в наивном расчете на то, что его не будут проверять, – передергивает настолько грубо, что точнее было бы написать «лжёт». В письме Боткину от 2 – 6 декабря 1847 г., которое имеет в виду Пайпс, Белинский признаёт историческую необходимость буржуазной революции для свержения монархии, эко диво – эту необходимость и Ленин в своё время не только признавал, но и сделал. Хотя почему-то считал общество с государственным капитализмом, во главе с буржуазно привилегированным советским чиновничеством, социалистическим обществом. А социализм без гуманизма, равноправия и социальной справедливости по труду на благо всему народу страны, это нонсенс для настоящих социалистов и коммунистов.
А Белинский писал: «…Я сказал, что не годится государству быть в руках капиталистов, а теперь прибавлю: горе государству, которое в руках капиталистов. Это люди без патриотизма, без всякой возвышенности в чувствах. Для них война или мир значат только возвышение или упадок фондов – далее этого они ничего не видят. Торгаш есть существо, по натуре своей пошлое, дрянное, низкое и презренное, ибо он служит Плутусу, а этот бог торговли ревнивее всех других богов и больше их имеет право сказать: кто не за меня, тот против меня. Он требует себе человека всего, без раздела, и тогда щедро награждает его; приверженцев же неполных он бросает в банкротство, а потом в тюрьму, а наконец в нищету.
Торгаш – существо, цель жизни которого – нажива, поставить пределы этой наживе невозможно. Она, что морская вода: не удовлетворяет жажды, а только сильнее раздражает ее. Торгаш не может иметь интересов, не относящихся к его карману. Для него деньги не средство, а цель, и люди – тоже цель; у него нет к ним любви и сострадания, он свирепее зверя, неумолимее смерти, он пользуется всеми средствами, детей заставляет гибнуть в работе на себя, прижимает пролетария страхом голодной смерти (то есть сечет его голодом, по выражению одного русского помещика, с которым я встретился в путешествии), снимает за долг рубище с нищего, пользуется развратом, служит ему и богатеет от бедняков».
Прошу прощения за длинную цитату, но уж больно актуально всё звучит. И это его не единственное в данном письме высказывание о буржуазии в подобном духе. Вот такое озарение на предмет нужности буржуазии снизошло к Белинскому. Насчет отрицания социализма в письме, разумеется, нет ни слова. Что касается Герцена, то Пайпс забыл сообщить читателю о том, что работа «К старому товарищу» (а не «Письма к старому товарищу») обращена к Бакунину, который выступал за немедленное революционное насилие. Герцен же напоминал: «Ни одна основа из тех, которые должны рухнуть и пересоздаться, не настолько почата и расшатана, чтоб ее достаточно было вырвать силой…».
То есть против разрушения и пересоздания старого мира Герцен вовсе не протестует – он только говорит о том, что для этого требуются необходимые условия, и эти условия надо готовить. Вот что честный советник американских президентов называет «отрицанием революции», хотя у Герцена речь идет лишь об отрицании анархического авантюризма.
Вообще Пайпс совершенно зря набивается в друзья к нашим западникам (в том числе к Белинскому и Герцену). Они были готовы позаимствовать у Запада некоторые демократические и правовые установления (причем зачастую видя их в излишне розовом свете), но не собирались принимать Запад как таковой – с его буржуазным экономическим базисом, приносящим огромные страдания трудовому народу.
Иначе говоря, русские западники вовсе не были либералами, ибо для либералов краеугольным камнем их мировоззрения являются именно свободная торговля, капиталистический рынок, эксплуатация труда. Все эти прелести либерализма русским западникам остались чужды.
В той же работе «К старому товарищу» Герцен писал: «Ясно видим мы, что дальше дела не могут идти так, как шли, что конец исключительному царству капитала и безусловному праву собственности так же пришел, как некогда пришел конец царству феодальному и аристократическому. Как перед 1789 обмиранье мира средневекового началось с сознания несправедливого соподчинения среднего сословия, так и теперь переворот экономический начался сознанием общественной неправды относительно работников. Как тогда упрямство и вырождение дворянства помогли собственной гибели, так и теперь упрямая и выродившаяся буржуазия тянет сама себя в могилу»
И это – отрицание революции? Приемы либерального обществоведения порой просто поражают. Однако даже при таком вольном обращении с наследием наших мыслителей побрататься с русским западничеством Пайпсу вряд ли удастся. Русские мыслители, независимо от их идейного лагеря, вообще всегда смотрели на Запад без особого почтения (крикливые птенцы нынешних западных фондов не в счет, ибо они кричат не то, что думают, а то, что положено).
Вот что писал, например, о западной либеральной демократии известный писатель князь В.Ф. Одоевский, не западник и не славянофил, современник Белинского и Герцена: «Например, хоть в представительных государствах только и речи, что о воле народа, о всеобщем желании; но все знают, что это желание только нескольких спекуляторов; говорят: общее благо – все знают, что дело идет о выгоде нескольких купцов или, если угодно, акционерских и других компаний. Куда бежит эта толпа народа? – выбирать себе законодателей – кого-то выберут? успокойтесь, это все знают – того, за кого больше заплачено».
Князь не в восторге и от основы либерализма и либеральной демократии – от капиталистической промышленности. Он прекрасно знает о тех жертвах, которые народам приходилось приносить во имя ее роста: «…Нищета гораздо сильнее в странах мануфактурных, нежели где-либо, ибо малейшее политическое обстоятельство, малейший застой в сбыте повергает тысячи людей в нищету и приводит их к преступлениям. Современная промышленность действительно производит чудеса: на фабриках, как вам известно, употребляют большое число детей ниже одиннадцатилетнего возраста, даже до шести лет, по самой простой причине, потому что им платить дешевле; как фабричную машину невыгодно останавливать на ночь, ибо время – капитал, то на фабриках работают днем и ночью; каждая партия одиннадцать часов в сутки; к концу работы бедные дети до того утомляются, что не могут держаться на ногах, падают от усталости и засыпают так, что их можно разбудить только бичом…» Как видим, князю Одоевскому даже не потребовалось эмигрировать, как Герцену, для того чтобы полностью отвергнуть западный социальный опыт.
Вот что он еще в 30-е годы XIX века писал о свободном рынке и конкуренции – вещах, столь любимых первым премьер-министром новой России Е.Т. Гайдаром: «Я не вижу нужды в этом соревновании, ибо люди алчные к выгоде стараются всеми силами потопить один другого, чтобы сбыть свое изделье, и для того жертвуют всеми человеческими чувствами, счастием, нравственностью, здоровьем целых поколений, – и потому только, что Адаму Смиту вздумалось назвать эту проделку соревнованием, свободою промышленности – люди не смеют и прикоснуться к этой святыне? О, ложь, бесстыдная, позорная!».
Зато у славянофилов А.И. Кошелева и А.С. Хомякова, склонявшихся к общинному варианту социализма, Пайпс нашел хвалебные слова в адрес Англии и на этом основании объявил их англофилами, а мировоззрение славянофилов – заимствованным у движения «Молодая Англия». При этом, по словам Пайпса, об Англии славянофилы ничего толком не знали, и вообще в его изображении они выглядят сущими дурачками.
Что ж, люди масштаба Пайпса, может быть, и книжки пишут только затем, чтобы унижать людей масштаба Хомякова. Однако если Кошелев с огромным, надо сказать, уважением писал только об английской технике, то Хомяков, несмотря на свою славянскую неотёсанность, сумел увидеть в жизни Европы, и Англии в том числе, весьма тревожную тенденцию – социальную борьбу, «дошедшую уже до крайности, до окончательного расслабления народной жизни и до безграничного преобладания эгоистической и рассудочной личности…».
Особенно возмущала Хомякова пропасть между образованием имущих и неимущих классов, в том числе в Англии: «Язва духовного пролетарства ужаснее язвы пролетарства вещественного!». Об английской капиталистической системе предпринимательства Хомяков писал и вовсе крамольные вещи: «…Конкуренция, безземелие большинства и антагонизм капитала и труда доводят в ней по необходимости язву пролетарства до бесчеловечной и непременно разрушительной крайности. В ней страшные страдания и революция впереди.»
И.В. Киреевский замечал, причём применительно прежде всего к Англии: «Нет сомнения, что изобретение паровых машин есть следствие европейского просвещения, что оно благодетельно для рода человеческого вообще и для будущих успехов промышленности. Но настоящее состояние промышленности европейской, которое также есть следствие предыдущего, противоречит успехам сего изобретения. Миллионы людей должны искать новых средств к пропитанию…». Выходит, что и насчет англомании славянофилов Пайпс опять передернул: никакой англоманией Хомяков и прочие не страдали. Видя полезные английские институции, видя развитие техники, они в то же время видели и такие проблемы Англии, которые сразу излечивали честного российского наблюдателя от бездумной англомании.
Кое-что славянофилы писали, кстати, и о пригревших Пайпса Соединенных Штатах Америки. Приведу эту цитату из И.В. Киреевского с двойной целью: во-первых, для того, чтобы последователи Пайпса не изображали больше русских мыслителей поклонниками сомнительных западных «ценностей», и, во-вторых, для того, чтобы пайпсианцы потихоньку отвыкали смотреть на нас сверху вниз – мы и сами умеем принимать такие позы.
Итак: «Казалось, какая блестящая судьба предстояла Соединенным Штатам Америки, построенным на таком разумном основании, после такого великого начала! И что же вышло? Развились одни внешние формы общества и, лишенные внутреннего источника жизни, под наружною механикой задавили человека. Литература Соединенных Штатов, по отчетам самых беспристрастных судей, служит ясным выражением этого состояния. Огромная фабрика бездарных стихов, без малейшей тени поэзии; казенные эпитеты, ничего не выражающие и, несмотря на то, постоянно повторяемые; совершенное бесчувствие ко всему художественному; явное презрение всякого мышления, не ведущего к материальным выгодам; мелочные личности без общих основ; пухлые фразы с самым узким смыслом, осквернение святых слов человеколюбия, отечества, общественного блага, народности до того, что употребление их сделалось даже не ханжество, но простой общепонятный штемпель корыстных расчетов; наружное уважение к внешней стороне законов при самом наглом их нарушении; дух сообщничества из личных выгод при некраснеющей неверности соединившихся лиц, при явном неуважении всех нравственных начал – так что в основании всех этих умственных движений, очевидно, лежит самая мелкая жизнь, отрезанная от всего, что поднимает сердце над личною корыстию, утонувшая в деятельности эгоизма и признающая своею высшею целью материальный комфорт со всеми его служебными силами. Нет!
Если уже суждено будет русскому за какие-нибудь нераскаянные грехи променять свое великое будущее на одностороннюю жизнь Запада, то лучше хотел бы я замечтаться с отвлеченным немцем в его хитросложных теориях; лучше залениться до смерти под теплым небом в художественной атмосфере Италии; лучше закружиться с французом в его порывистых, минутных стремлениях; лучше закаменеть с англичанином в его упрямых, безотчетных привычках, чем задохнуться в этой прозе фабричных отношений, в этом механизме корыстного беспокойства.».
Понятно, что в этом отрывке Киреевский плавно переходит с американской литературы на американский социум в целом, и этот социум ему не нравится именно потому, что он самый беспросветно буржуазный, самый безнадежно либеральный из всех прочих западных государств.
Таким образом, говорили непочтительные люди, выдумки Пайпса насчет какого-то разочарования русских социалистов в своих воззрениях и их перехода на либеральные позиции вызывают только смех. Русская мысль (не обязательно социалистическая) смотрела на западный прогресс с уважением, но в то же время и с изрядной долей иронии, прекрасно понимая, какой чудовищной ценой куплен этот прогресс.
А теперь русская мысль к тому же с удивлением видит, как возросший на крови западный капитализм в лице Пайпса и других подобных обществоведов, взгромоздившись на некое этическое возвышение, пытается судить Россию, сам в то же время не проявляя ни малейшей склонности к покаянию. Тот же Пайпс, к примеру, взахлеб критикуя Россию в своих писаниях, делает это таким образом, словно история развития России одна такая на целом свете, словно лишь она одна имеет такую специфику и на приличные западные страны не похожа совершенно ничем.
Как доказывается такая непохожесть? Да никак: исторический опыт Запада просто не рассматривается, вот и выходит, что Россия одна такая, беспросветно греховная. Оно и понятно: будь кругозор Пайпса пошире, вспомни Пайпс кое-какие эпизоды из истории других стран – и не исключено, что в роли этического арбитра вдруг оказалась бы Россия, несмотря на все свои реальные и выдуманные грехи.
В-шестых, предвидя возможные упреки, Пайпс предупреждает, что его критика разозлит читателей, потому что критика со стороны иностранца воспринимается, мол, особенно болезненно. На это можно ответить, что критика критике рознь. Когда весь исторический путь данной страны описывается иностранцем как невиданная более нигде в Европе, а то и в мире, непрерывная цепь нелепостей и жестокостей. Однако больно и неловко становится в первую очередь за автора такого описания. Становится ясно, что с культурой мышления у Пайпса огромные проблемы.
Критически рассматривать одну страну в изоляции от общеевропейского или общемирового исторического контекста – это такая вопиющая несправедливость, которая стремительно перерастает в обычную глупость. Ведь давно выяснено, что ни одна страна не проделала какой-то особый путь, а наоборот, даже между очень разными по культуре странами существует большое сходство с точки зрения основных тенденций исторического развития.
Следовательно, на критику Пайпса каждый имеет право ответить: «А судьи кто? Разве у вас было по-другому? Разве у вас было лучше? Почему вы прицепились со своей критикой именно к нам?» И оказалось, что несмотря на все попытки Пайпса доказать дурную уникальность России, ничего уникального в ее историческом развитии не было: закономерности действовали те же, отношения между людьми и классами ничем существенным не отличались от соответствующих отношений в других странах…
А поэтому и «сумма зла» российской истории никак не могла превосходить «сумму зла» любой другой страны. Уникальность России состояла вовсе не в каком-то принципиально особенном устройстве ее социума, а в исключительном положении России между Востоком и Западом, в ее многовековом существовании на положении военного лагеря, в вытекающих из этого особенностях национального характера русского народа и других народов России.
Однако оголтелая, крайне необъективная, заведомо необъективная, как мы уже ранее видели, критика русской истории, позволяет только привести в раздражение непредвзятого читателя. Такому читателю постоянные передергивания, натяжки и прямая ложь всяких русоедских концепций понравиться не смогут никогда. И тем более эти концепции никогда не смогут принести пользу при исследовании такого действительно уникального по своему планетарному значению исторического катаклизма, каким была русская революция ХХ века.
И, наконец, в-седьмых. Как сказал бы известный литературный герой, «ваш Пайпс – довольно-таки большой пошляк». На мой взгляд, против этого не поспоришь. Что имеется в виду? Исторических познаний у нашего героя не отнять, но он сам обесценивает их своим этическим пафосом, напоминающим отвратительно пошлых ханжей Диккенса.
А это особое качество всех либеральных авторов: производить себя в святые угодники, облачаться в ризы добродетели и со слезой указывать на моральные уродства тех, кто не разделяет их священных буржуазных ценностей. Человеку с хотя бы зачаточным художественным вкусом наблюдать эти слезливо-лицемерные проповеди нестерпимо тяжело, ну, например – как видеть плохую игру актера, или – как присутствовать при пылком чтении бездарных стихов, или – как слушать скрип железа по стеклу.
В книге «Русская революция», а русская революция, по Пайпсу, есть абсолютное зло, потому что посягнула на неприкосновенность частной собственности капиталистов, причём независимо от того, отдельный это капиталист, или совокупный, в лице буржуазно привилегированного государственного чиновничества. И здесь мы наблюдаем самый забубённый разгул этого буржуазно-либерального подхода к истории развития человечества.
Досталось, конечно, больше всего большевикам, которые страстно любят делать зло, а среди большевиков наибольшей порочностью выделяется Ленин, согласно Пайпсу – человек весьма скромных умственных способностей и уж точно не Пайпсу чета. Однако Пайпса, подобно всем тартюфам, подводит вкус. Как художник он явно пересаливает и добивается лишь того, что изображенные им большевики и особенно Ленин, отрываются от своих реальных прототипов. Читатель начинает их воспринимать в качестве личных детищ автора, неких кукол, которых кукловод в своих небескорыстных целях создал именно такими, а не другими.
За явно избыточным уродством марионеток слишком легко просматривается желание автора повлиять на эмоции читателя, а вовсе не стремление к исторической правде. А поскольку это манипулирование производится господином, облаченным в белые ризы этического совершенства, то текст Пайпса чем ближе к концу, тем чаще начинает вызывать опять-таки смех.
Однако пошляком историка делает не только ханжество. Стать настоящим, пошляком не так-то просто – для этого надо постараться повторить все те навязшие в зубах, затертые, захватанные фальшивки, которые были в разное время изготовлены по данной теме с единственной целью – заморочить голову читателю и не дать ему добраться до истины!
С момента изготовления вышеуказанные банальности и штампы засалились настолько, что к ним и прикасаться-то неприятно, однако Пайпса в чистоплюйстве не упрекнешь. В своей книге «Россия при старом режиме» он уверяет читателя в том, что монархи Востока были абсолютно свободны в своих действиях, то есть «что хочу, то и ворочу». Пайпс сообщает читателю о том, что частный предприниматель на буржуазном Западе независим от государства, а государство независимо от предпринимателей. Он утверждает, будто русский земледелец всегда был нерадив, ну кто же не слышал о «русской лени».
Однако это не мешает Пайпсу утверждать, что русский земледелец частенько вымирал от голода, но только при коммунистах, а при царизме – никогда! Религией русского крестьянина, по Пайпсу, был фатализм и, разумеется, Пайпс – убежденный сторонник «норманнской» теории развития России, причем в самом ее нацистско-русофобском смысле, ибо по Пайпсу, русское государство и национальное самоназвание русских черт цивилизации на Руси пошло от викингов.
В то же время Пайпс провозглашает, что сама русская государственность пошла от монголов, а пребывание русских князей в Орде Пайпс изображает как ползание на четвереньках перед монголами; он уверяет, что у монголов русские князья выучились содержанию почтовой службы, взиманию налогов, поддержанию порядка и безопасности, но в то же время полному равнодушию к благосостоянию общества.
Несложно догадаться, что, по Пайпсу, Куликовская битва не имела большого значения, а об остальных событиях вооруженной борьбы с монголами он даже не упоминает. Все эти установки, подходы и трактовки с точки зрения этого историка – то же самое, что пошлости для обычного читателя. Книга Пайпса тем и важна, что наконец-то всю историческую пошлость кому-то удалось собрать под одной обложкой, а точнее, под тремя обложками Пайпсовой трилогии.
Смутно представляя себе советскую действительность, Пайпс заявляет, что советские историки были обязаны придерживаться определенных точек зрения на все исторические эпохи. Что касается, например, феодализма, то Пайпс видит коренные отличия западноевропейского феодализма от русского в некоторых различиях вассального права. Это вообще главная пошлость Пайпса – рассматривать исторический процесс как следствие тех или иных правовых установлений, вплоть до различий в формах законодательных документов по российскому праву, а также по различию умонастроений, взглядов и привычек власть имущих.
Разумеется, советские ученые не разделяли такого безнадежно устаревшего подхода, но их к этому никто и не принуждал. Они сами прекрасно понимали, что отказ от исторического материализма при изучении истории – это примерно то же, что в земледелии отказ от тракторного плуга и переход к деревянной сохе. Ну, а борьбы идей и мнений в советской исторической науке было сколько угодно, но к сожалению, Пайпс крайне мало использовал в своих книгах, особенно в книге «Россия при старом режиме», в переводе советских авторов, хотя именно в советские годы произошел подлинный прорыв в использовании старых актов и документов, а также в археологических исследованиях.
Конечно, для использования всех этих бесценных материалов Пайпсу пришлось бы занять дружелюбную (хотя бы по видимости) позицию по отношению к СССР, но именно это, думается, его и пугало. На самом-то деле, как нам с опозданием стало ясно, страной подлинно единомыслия по Щедрину был вовсе не СССР, а как раз Соединенные Штаты. Слишком активное пользование советскими архивами запросто могло бы стоить Пайпсу и преподавательского места в престижном университете, и поста президентского советника.
Правда, и русской исторической классикой, и трудами менее значительных русских историков Пайпс пользуется довольно мало – сносок в его труде не густо, и это бросается в глаза. Важные положения Пайпс решительно предпочитает давать без сносок и вообще без доказательств. Увы, для западных историков пайпсовой когорты такой метод построения исторических текстов является преобладающим.
Зато критику подобных текстов не позавидуешь: в них один за другим выскакивают как нечто общеизвестное такие важнейшие утверждения, которые настоящий историк должен был бы еще доказывать и доказывать. Было правильно замечено, что такой метод создания текстов историки позаимствовали у желтой журналистики, из популярных таблоидов. Конечно, в книге «Россия при старом режиме» пошлостей еще много, мы не привели и трети: и про русских крестьян, и про Петра I, и про Екатерину II, и про народовольцев.
Понятно, что пошлостями вышеперечисленные утверждения Пайпса назовет грамотный историк, тогда как неопытный читатель может это дело и проглотить. Вообще Пайпс и ему подобные авторы совершенно однозначно рассчитывают именно на неопытного читателя. Но сознание неопытного читателя кто-то должен защищать и придётся объяснить, почему пошлость – это пошлость, а не что-либо иное, и почему никакие теории и концепции на пошлостях и на безграмотности строить нельзя.
Основное внимание по ряду причин можно уделтиь книге «Россия при старом режиме». Однако и о книге «Русская революция» тоже необходимо сказать несколько слов. Можно напомнить, что русская революция для убежденного сторонника защиты неприкосновенности частной собственности прежде всего на средства производства, а не только на производимые трудящимся народом средства для жизни, которые капиталист как бы выкупил у своих трудящихся за заработную плату, позволяя им иметь лишь необходимое для выживания, для Пайпса является абсолютным злом. А историков с частнособственнической психологией на Западе и до Пайпса было хоть отбавляй.
Видимо, по сей причине в книге «Русская революция» пошлость правит свой бал и эта методология Пайпса, по его собственному признанию, исходит от тех личностей, чьи поступки и решения повлияли на судьбы миллионов. Ну, то есть всё как до исторического материализма: цари, короли, президенты и прочее. Он считает, что ход политических событий определяется не объективными экономическими и социальными причинами, а политическими установками конкретных людей.
Но рукотворные изменения в обществе – это, по Пайпсу, ужасная ересь и, видимо, Рузвельт, с его «новым курсом об этом не знал, да и Кеннеди зря разгонял с помощью войск расистов-южан – как-нибудь все само собой уладилось бы и автор широко практикует «метод оракула», когда положения, настоятельно требующие доказательств, обрушиваются на читателя без всяких доказательств.
В ходу у Пайпса и «метод таблоида», когда столь же важные положения проговариваются скороговоркой, мимоходом, как нечто общеизвестное. Видимо, Пайпсу явно не хватает источников, поэтому он использует устаревшие материалы либо явную софистику, вроде рассуждений министра земледелия Ермолова о том, что малоземелье для крестьянина – благо. Такие подходы к работе указывают не только на мелкотравчатость Пайпса-исследователя, но и на общий глубокий кризис западного обществоведения, ибо все перечисленное присуще множеству, если не большинству, современных западных исторических трудов. Именно потому, что Пайпс очень типичен и «представителен», обстоятельная критика пайпсовых текстов многим и кажется весьма благодатной почвой для некоторых читателей и историков.
Ну, а если отвлечься от методологии, то в опусе «Русская революция» мы обнаружим, вероятно, все русоедские и правоверно-буржуазные пошлости, которые всегда идут в ход, едва заходит речь на данную тему. Про изображение большевиков и Ленина выше уже говорилось, но есть немало и других перлов. Революционеры не боролись с режимом, а провоцировали его в ответ на репрессии и жестокости, постоянно раздувая свои требования. А главной вооруженной силой русской революции, по его мннеию, были латыши и китайцы, хотя господствующей нацией в дореволюционной России были великороссы.
Жаль, что они не знали о своем господствующем положении, как, например, украинцы не знали о том, что они не великороссы и что крестьянин-великоросс был до мозга костей проникнут крепостным сознанием, что до сих пор часто приходится слышать. И что русский солдат сражался не из патриотизма, а в силу привычки повиноваться, и русская деревня в предреволюционный период не терпела нужды. И что западный крестьянин в культурном отношении намного превосходил русского, и что община – это плохо потому, что плохо увязывается с неприкосновенностью частной собственности, которая, конечно же, есть самый существенный институт социальной и политической интеграции при капитализме и является основой буржуазного общества.
Пайпс, в частности, пишет: «Владение имуществом рождает уважение к политическому укладу и законопорядку, ибо последние обеспечивают права собственности, т.е. владение имуществом превращает каждого гражданина в равноправного хозяина. Частная собственность, таким образом, укореняет в сознании народных масс уважение к буржуазным законам и заинтересованность в сохранении существующего порядка».
Вот так вот, не больше и не меньше. Оказывается для Пайпса, что личное имущество, что частная собственность – это одно и то же…
Увы, такая социально-политическая пошлость, как и всякая другая, легко опровергается потому, что высказывается обычно автоматически, без участия сознания и потому беззащитна. Во-первых, владение имуществом превращает, конечно, гражданина в собственника средств производства, если эти средства производят ему капитал, на который он может безбедно жить! Если же общество построено на частной собственности, но гражданин такой собственности не имеет, то он вынужден наниматься на работу к такому собственнику и приносить капитал ему, имея лишь зарплату по договору с таким собственником, то есть с начинающим или уже с раскрученным капиталистом.
Такой гражданин является хозяином только своей зарплаты и того, что сможет на неё купить! Поэтому смотрит на таких хозяев с неприязнью. И с чего это Пайпс взял, что все владельцы своего имущества – равноправные хозяева? Владеющий, например, только жильем волей-неволей должен идти в подчинение к владельцу средств производства, чтобы получать средства к содержанию этого жилья, себя и своей семьи. При этом хозяин, то есть владелец средств производства совершенно естественно имеет куда большие права, чем подчиненный, то есть его работник, и может подвергать своего работника в рамках этого права вполне тоталитарному обращению.
Но в том случае, если трудящиеся массы не разучились мыслить, закон о неприкосновенности частной собственности, особенно на производимые трудящимся народом средства для жизни, укореняет в сознании трудящихся народных масс презрение к такому закону и заинтересованность в разрушении существующего порядка, если этот порядок трудящимся не нравится.
Очевидно, что именно буржуазные законы о неприкосновенности частной собственности, особенно на частную собственность производимых трудящимся народом средств для жизни, которые отчуждаются у трудящихся посредство заработной платы, а потом продаются собственником по своему усмотрению, и порождают у трудящегося народа революционные мысли.
И именно это позволяет буржуазным предпринимателям владеть основной долей национального богатства, проводить время в праздности, возложив управление на наемных менеджеров, бессмысленно растрачивать огромные природные богатства и постоянно затевать войны с целью сохранения такого «законопорядка».
Если предположить, что если данный нелепый «законопорядок» будет отменён мирным путём и в парламентской борьбе победит партия с прогрессивной социально-экономической программой развития общества, чтобы все производимые, хотя бы базовые средства для жизни, принадлежали всему народу по количеству и квалификации труда, а не по неизвестно как добытым деньгам, то, разумеется, «сумма счастья» в обществе существенно повысилась бы! Ибо вместо горстки богачей появятся миллионы вполне обеспеченных людей, не боящихся завтрашнего дня и имеющих все возможности для своего физического и морально-нравственного здоровья и интеллектуально-духовного развития.
А ведь это уже давно внедряется в передовых социально развитых странах! Где всё необходимое производится в соответствии с количеством населения и распределяется равномерно по достойным человека нормам от общего количества производимых средств для жизни по равенству для всех рабочего времени! А благоустройство жилья, качество приготовления и потребления блюд питания и изготовления одежды каждый формирует по зарплате от результатов квалификации своего необходимого труда на благо общества при сохранении свободного рынка на производимое сверх норм необходимых для социального благополучия общества!
Но нам постоянно повторяют одну и ту же пошлость, что изменения «законопорядка» неизбежно вызывают общественные потрясения и кровопролитие. Иначе говоря, те, кто хотят изменений, хотят тем самым и кровопролития. Но при этом как-то забывается простая вещь: ведь в любом конфликте – две стороны. И вот та сторона, чьё, скажем так, социальное преобладание хотят уменьшить, ибо оно несовместимо со здравым смыслом, вдруг начинает сыпать угрозами, сулит потрясения, кровь и т.п.
Парадоксально, что одновременно эта же, то есть собственническая сторона призывает к стабильности и обвиняет оппонентов в ее нарушении. Но что же мешает во имя стабильности осуществить некоторое перераспределение производимых в обществе хотя бы основных средств для жизни в виде добротного жилья, качественных продуктов питания и фактуры для одежды!
То есть того общественного богатства, которое никого не сделает нищим, зато избавит очень многих от нищеты? Увы, мешает та самая воспетая Пайпсом неприкосновенность частной собственности и прежде всего производимых средств для жизни! Именно эта, отчуждаемая у трудящихся капиталистами за зарплату частная собственность, толкают богатые слои к самому необузданному экстремизму, по отношению к которому экстремизм революционеров является обычно лишь ответной мерой.
Социальные сдвиги всегда начинались с призывов к умеренности, и руководили ими поначалу умеренные деятели. И только благодаря экстремизму власть и богатство имущих справедливые социальные требования трудящихся перерастали в настоящие сражения с трудящимися массами и обильно окроплялись кровью. В этом смысле ничего уникального в русской революции не было.
Однако Пайпсом была разработана целая теория, призванная доказать, что, в силу своего особого исторического развития, народ России сделался крайне опасным для мировой цивилизации. Не забудем, что, по мнению Пайпса, главной скрепой капиталистического общества является именно частная собственность! Если прежние революции лишь перераспределяли частную собственность, пусть даже весьма кроваво, то российская революция сделала самое страшное - она покусилась на частную собственность средств производства! И пусть частную собственность на средства производства в России вернули, но ведь понятно, что для развития социальной справедливости необходимо обобществление производимых в обществе и необходимых каждому средств для жизни по количеству и квалификации труда!
Но ведь и особенности русской революции и особенности российской истории никуда не делись, никуда не делась и особая, крайне опасная для российского народа русская национальная психология! А Пайпс постоянно совершает экскурсы в психологию участников исторического процесса в России.
Таким образом, из книги Пайпса следует хоть и не высказанный в виде лозунга, но совершенно неумолимый вывод – российский народ нуждается в постоянной опеке и вразумлении со стороны более цивилизованных, то есть менее склонных к социализму наций. Но есть большие сомнения в том, что народные массы действительно не разучились мыслить.
Ведь если отвечать на книги, подобные книгам Пайпса, лишь гордым молчанием или язвительными улыбками, то с мышлением народных масс и впрямь может произойти беда. Пошлость капитализма и социально-экономическая безграмотность населения России постоянно теребит сознание людей со всех сторон и ответное молчание может показаться, увы, знаком согласия. А я далек от такого согласия, дорогие друзья, и надеюсь на то, что и в России есть солидарные со мной люди.