По материалам СМИ.
В нынешней России куда-то делось искусство полемики, если не считать довольно бестолковых телевизионных шоу. Классовый конфликт в обществе налицо, но, тем не менее, одна сторона пишет так, словно другой не существует. То есть пишет только для своих и то, что приятно своим, но и другая сторона поступает точно так же.
Вести полемику не принято – ведь это чревато уже не идейными, а вполне ощутимыми социальными конфликтами. Поэтому, во-первых, сторона, находящаяся в вопиющем меньшинстве, может держаться как победители, а во-вторых, любые, даже самые далекие и от истины, и от элементарной порядочности мнения и оценки могут витать в общественном сознании до бесконечности.
Одних эти идейные пузыри радуют, других раздражают, а третьим доставляют приятную иллюзию свободомыслия: я, мол, отчасти признаю это, но отчасти и то. Но пребывать в народном сознании достойна только истина, а значит, необходимо с позиций истины порой проводить инвентаризацию всего пребывающего в обществе.
Начнём со времён Петра I. Конечно, абсолютная враждебность славянофилов к Петру – всего лишь миф, созданный популяризаторами истории, склонными всё упрощать. Самый яростный оппонент царя-преобразователя К.С. Аксаков в стихотворении «Петру» называет адресата стихотворения «великим гением» и пишет: «С великой мыслью просвещенья В своей отчизне ты возник…» {Аксаков К.С. Ты славой древнею полна… М.: Русский мир. 2014. С. 201.}.
О безусловной необходимости петровских преобразований пишет Н.Я. Данилевский {См. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М.: Книга. 1991. 264.}. И.В. Киреевский пишет, возражая тем, кто полностью и безусловно отвергал европейскую образованность, насаждавшуюся Петром: «Но кроме всех других несообразностей этого направления, оно имеет еще и ту темную сторону, что, безусловно отвергая все Европейское, тем самым отрезает нас от всякого участия в общем деле умственного бытия человека.» {Киреевский И.В. Обозрение современного состояния литературы. В кн.: Киреевский И.В. Критика и эстетика. М.: Искусство. 1979. С. 186.}.
А вот что писал о Петре А.С. Хомяков: «Между тем, когда все обычаи старины, все права и вольности городов и сословий были принесены на жертву для составления плотного тела государства, когда люди, охраненные вещественною властью, стали жить не друг с другом, а, так сказать, друг подле друга, язва безнравственности общественной распространилась безмерно, и все худшие страсти человека развились на просторе: корыстолюбие в судьях, которых имя сделалось притчею в народе, честолюбие в боярах, которые просились в аристократию, властолюбие в духовенстве, которое стремилось поставить новый папский престол. Явился Петр, и, по какому-то странному инстинкту души высокой, обняв одним взглядом все болезни отечества, постигнув все прекрасное и святое значение слова государство, он ударил по России, как страшная, но благодетельная гроза. Удар по сословию судей-воров; удар по боярам, думающим о родах своих и забывающим родину; удар по монахам, ищущим душеспасения в келиях и поборов по городам, и забывающим церковь, и человечество, и братство христианское. За кого из них заступится история? Много ошибок помрачают славу преобразователя России, но ему остается честь пробуждения ее к силе и к сознанию силы. Средства, им употребленные, были грубые и вещественные; но не забудем, что силы духовные принадлежат народу и церкви, а не правительству; правительству же предоставлено только пробуждать или убивать их деятельность каким-то насилием, более или менее суровым». {Хомяков А.С. О старом и новом. М.: Современник. 1988. С. 54.}.
Здесь не зря приведена такая длинная цитата, ибо она, (или мне это только кажется?), близка к нынешним временам. Таким образом, славянофилы прекрасно понимали и необходимость преобразований, и масштаб личности преобразователя. И тем не менее упрёк Петру в преклонении перед иностранным, в «европейничанье» (по выражению Данилевского), в чужебесии славянофилы не снимали.
Таким образом, получается, что казни, производившиеся Петром, имели своей причиной нежелание подданных воспринимать чужеземную науку. Но разве в тех областях знания, которые приходилось развивать на Руси, имеется какое-то национальное своеобразие? Возьмем, к примеру, артиллерию: разве есть особая русская математика или православная баллистика? И разве достаточно было на Руси математиков, знатоков баллистики и просто хороших артиллеристов? А вот врагов, которых следовало отражать с помощью пушек, хватало.
Многими науками, производствами, ремеслами на Руси до Петра вообще не занимались, а между тем они были необходимы для выживания страны, ибо тех, кто отставал, в мире не щадили. Где же было взять «пользу и науку», кроме как «из страны чужой»? Вырастить у себя? А где взять учителей? И дали бы Руси время на это выращивание? Вот Индии, к примеру, не дали. И в чем опять-таки каверзность чужеземных наук? Может быть, позволяя решать задачи развития артиллерии, чужеземная баллистика как-то скверно влияет на нравственность? Или это можно доказать? Пусть кто-нибудь попробует…
Надо заметить, что Петр отнюдь не безоглядно пользовался услугами иностранцев: например, работу не удовлетворявших его голландских кораблестроителей на воронежских верфях он распорядился поставить под особый надзор. Может быть, чужеземные учителя, в том числе и баллистики, сами по себе были аморальными людьми? Это не доказано, зато хорошо известно то, что допетровская Русь отнюдь не являлась образцом морали. Об этом свидетельствует, например, затворническая жизнь женщин в знатных и богатых домах: такие порядки устанавливаются лишь там, где моральная атмосфера в обществе сама по себе не способна защитить женщину от надругательства. Об этом говорят и воспоминания иностранцев, побывавших на Руси, и бесчисленные русские судебные документы.
Может быть, чужеземцы подкапывались под православную веру? Наверняка нет, ибо жесточайшие наказания за переход из православия в другую веру и за побуждение к такому переходу (вплоть до сожжения на костре), существовавшие в допетровской Руси, не отменил и Петр. Может быть, при Петре иностранцы на Руси приобрели большую власть? Для опровержения такого мнения достаточно беглого взгляда на те места или должности в петровской России, которые наделяли подлинной властью (военной и административной, а не учительской и моральной) тех, кто эти должности занимал.
Оказывается, что хотя иностранцев (специалистов и наставников в разных областях знания) было довольно много, но обширной властью никто из них не обладал. Фельдмаршалы-иноземцы Кроа и Огильви на русской службе не преуспели: первый позорно проиграл битву под Нарвой, а второй едва не позволил Карлу XII окружить русскую армию в Гродно в 1706 г. – этим их боевая деятельность исчерпывается.
После Огильви, к счастью, так и не успевшего повоевать, стратегического командования иноземцам уже не поручали. Действительно воевали и командовали армиями и флотами, выполнявшими стратегические задачи, исключительно русские: Шереметев, Апраксин, Меншиков, Михаил Голицын. Иностранцы могли служить у них в качестве корпусных командиров (среди таковых наиболее известны Боур и Ренне), но выше уже не поднимались.
В состав Сената входили только русские, президентами коллегий были только русские, губерниями управляли также исключительно русские. Значительной административной властью обладали А.А. Виниус и Я.В. Брюс, но их нельзя назвать иностранцами, так как оба родились и выросли в России, а Виниус даже был православным.
По поводу мифической любви Петра к иноземцам Е.В. Тарле напоминал: «И в гневную минуту Петр, говоря об иностранных офицерах и генералах, прибегал к таким обобщениям, как например после измены немца Мюленфельса под Гродно в январе 1709 г., когда он рекомендовал Меншикову доверять ответственные посты природным русским людям, а не “сим плутам”, зная, что в громадном большинстве случаев иностранцы, если не все “плуты”, то смотрят на свою службу в России как на своего рода отхожий промысел. Добудут денег и чинов — и уедут к себе.
Характерен почти никогда почему-то не цитируемый историками указ Петра от 31 января 1721 г. Петр воспрещает вновь принимать на службу во флот тех иноземцев, которые уже там служили и были уволены, получив отставку. Как только явилась возможность, наконец, заменить их русскими, иноземцы были уволены. Самое интересное, что, дозволяя этим уволенным проживать "для прокормления своего в С.-Петербурге и на Котлине острове", царь ставит им тут же такую любопытную "кондицию", чтобы они, по возможности, не занимались шпионством: "...только на такой кондиции что им жить яко подданными его величества со всякой верностью и в сторону неприятеля ни с кем корреспонденции никакой ни о чем не иметь". И даже если узнают о чужой измене, так чтобы извещали. Однако то, что было возможно в 1721 г., еще было нелегко провести в первые 10–15 лет войны, когда подготовленных русских было еще не так много, как было нужно». {Тарле Е.В. Северная война. Ростов-на-Дону: Феникс. Собр. соч. Т. 3. С. 27–28.}.
С.М. Соловьев указывал: «То же самое по всем частям управления у Петра было правило - во главе известного управления ставить русского человека, второе по нём место мог занимать иностранец, вследствие чего при кончине Петра судьбы России оставались в одних русских руках. Соблюдением этого правила Петр в опасный период ученичества отстранял духовное принижение своего народа перед чужими народностями, сохраняя за ним властелинское, хозяйское положение: искусному иностранцу были рады, ему давались большие льготы и почет, но он не мог хозяйничать в стране.
А вот для того, чтобы преодолеть все приведенные искушения и дойти до такого правила, неужели достаточно было одних холодных расчетов ума? «…Нет, Петр I был сам чистый русский человек, сохранявший крепкую связь со своим народом и его любовь к России не была любовию к какой-то отвлеченной России; он жил со своим народом одною жизнию и вне этой жизни существовать не мог! Без этого он не мог так глубоко и горячо верить в свой народ и в его величие, ибо только по этой вере он мог поручить русским людям то, в чем они по холодным соображениям ума не могли иметь успеха по своей неопытности и неподготовленности. И вели они свои счеты - великий народ и великий вождь народный - за горячую любовь, за глубокую и непоколебимую веру в свой народ! И народ этот заплатил вождю успехом, превосходящим все ожидания, силою и славою небывалыми! Те неопытные русские люди, которым Петр поручил начальство над своими неопытными войсками, оказались полководцами, каких не могла дать ему образованная Европа; те неподготовленные русские дипломаты, не знавшие ни прошедшего, ни настоящего держав, куда были посланы представителями России, очень скоро стали в уровень с самыми искусными министрами европейскими».{Соловьев С.М. Публичные чтения о Петре Великом. М.: Мысль. 1995. Собр. соч. Кн. XVIII. С. 52.}.
Вот и получается, что если в военно-административной области засилья иностранцев не было, равно как и особой любви к иностранцам в душе Петра, то где же мы можем это засилье обнаружить? В экономику России иностранцы вкладываться не торопились, и фабриканты были почти поголовно русскими. В торговле, как было сказано, влияние иностранцев жестко ограничивалось покровительственными пошлинами. Остаются только культура, быт, язык.
Славянофильская критика Петра в этом направлении сосредоточена в следующем отрывке из книги Н.Я. Данилевского «Россия и Европа»: «Если Европа внушала Петру страстную любовь, страстное увлечение, то к России относился он двояко. Он вместе и любил, и ненавидел ее. Любил он в ней собственно ее силу и мощь, которую не только предчувствовал, но уже сознавал,- любил в ней орудие своей воли и своих планов, любил материал для здания, которое намеревался возвести по образу и подобию зародившейся в нем идеи, под влиянием европейского образца!
Ненавидел же самые начала русской жизни со всеми её недостатками. Потому в деятельности Петра необходимо строго отличать его деятельность государственную, все его военные, флотские, административные, промышленные стремления! И его деятельность реформативную, для изменения в быте, нравах, обычаях и понятиях, которые он старался произвесть в русском народе. Первая деятельность заслуживает вечной признательной, благоговейной памяти и благословения потомства. Как ни тяжелы были для современников его рекрутские наборы, которыми он не только пополнял свои войска, но строил города и заселял их, введенная им безжалостная финансовая система, монополии, усиление крепостного права, одним словом, запряжение всего народа в государственное тягло, – всем этим заслужил он себе имя Великого – имя основателя русского государственного величия.
Но была деятельность и другого рода, которой он возбудил негодование своих подданных, смутил их совесть, усложнил свою задачу, сам устроил себе препятствия и на поборение которых должен был употреблять огромную долю той необыкновенной энергии, которою был одарен и которая, конечно, могла бы быть употреблена с большею пользою. К чему было брить бороды, надевать немецкие кафтаны, загонять в ассамблеи, заставлять курить табак, учреждать попойки (в которых даже пороки и распутство должны были принимать немецкую форму), искажать язык, вводить в жизнь придворную и высшего общества иностранный этикет, менять летосчисление, стеснять свободу духовенства? К чему ставить иностранные формы жизни на первое, почетное, место и тем накладывать на все русское печать низкого и подлого, как говорилось в то время? Неужели это более могло укрепить веру народа в его величие?
Конечно, одних государственных нововведений было недостаточно и надо было развить то, что всему дает крепость и силу, т. е. просвещение; но что же имело общего с истинным просвещением все эти искажения народного облика и характера? Просвещение к тому же не насаждается по произволу, как меняется форма одежды или вводится то или другое административное устройство. Его следовало не насаждать извне, а развивать изнутри. Ход его был бы медленнее, но зато вернее и плодотворнее». {Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М.: Книга. 1991. С. 265–266.}.
Это достаточно взвешенное высказывание, гораздо более глубокое и продуктивное, чем упреки К. Аксакова, отдающие порой личной неприязнью. Объективность славянофильского подхода к петровскому периоду проявляется здесь в том, что признается необходимость ряда тех жестких административных, правовых и финансовых мер Петра, за которые царю часто доставалось и от современников, и от историков школы Покровского. Но вот культурных нововведений Данилевский Петру простить решительно не хочет. К счастью, он назвал конкретные провинности Петра, и разговор может приобрести вполне конкретный характер.
Рассмотрим эти провинности по порядку. Насчет бритья бород следует признать, что Петр здесь действительно погорячился. Не лишне, правда, заметить, что бритье бород началось в России еще при Борисе Годунове и сильно распространилось при отце Петра Алексее Михайловиче, так что вряд ли честно взваливать всю затею на Петра I. Тогда ревнителям старины удалось распространить распространение европейской моды – если, конечно, считать это только модой, а не целесообразным действием.
То есть уже можно догадаться, почему в Европе было принято брадобритие, ведь в XVIII в. в большинстве просвещенных европейских стран регулярно мыться было не принято – это касается даже высших слоев общества. В результате в бороде просто-напросто заводились насекомые, и поэтому от нее избавлялись. Принимая решение в гигиенических целях отказаться от бороды, Петр забыл о том, что в России было принято основательно мыться два раза в неделю, а значит, борьба с бородами теряла практический смысл.
Но, возможно, царь, всегда торопившийся, хотел также сэкономить своим подданным то время, которое они тратили на уход за бородой и на вычесывание из бород остатков пищи. В конце концов на ношение бород установили прогрессивный налог (богатые платили за бороду больше), и оказалось, что жертвовать из-за бороды деньгами в высших слоях общества не готов почти никто.
Что касается «немецких кафтанов», то здесь Петр опять страдает за чужую вину. Указ о ношении вельможами, дворянами и приказными людьми короткой одежды вместо длинной издал еще царь Федор Алексеевич в 1681 г. Суть этой меры разъяснил С.М. Соловьев: «Длинное платье заменяется коротким: здесь весь смысл дела. Те, которые жалуются на смену русского народного платья иностранным, не обращают внимания на то, что здесь произошла перемена старинного платья не на платье какого-нибудь отдельного чужого народа, но на общеевропейское в различие от общеазиатского, к которому принадлежала древнерусская одежда.
В чем же состоит главное различие общеевропейской от общеазиатской одежды? В первой господствует узкость и короткость, во второй – широта и длина. Что же это: случайность или здесь выражение духа народов, духа их деятельности, их истории? Длинная и широкая одежда есть выражение жизни спокойной, по преимуществу домашней, отдохновения, сна; короткая и узкая одежда есть выражение бодрствования, выражение сильной деятельности. Объяснение сказанному представляет явление, беспрестанно совершающееся перед нашими глазами: что делает человек, носящий длинную одежду, когда хочет работать или идти пешком? Он подбирает свою длинную одежду.
То же самое сделало европейское население в стремлении к той подвижной работе, которою оно так отличалось перед азиатским человечеством, получило преобладание над ним: европейское человечество постоянно подбирало свое платье, укорачивало, обрезывало его и дошло до фрака, который называют безобразным. Историк не станет спорить с художником относительно красоты или безобразия, но его обязанность указать на смысл явления». { Соловьев С.М. Публичные чтения о Петре Великом. М.: Мысль. 1995. Собр. соч. Кн. XVIII. С. 74.}.
Таким образом, замена длинной одежды на короткую (а вовсе не русской на немецкую, как пишет Данилевский) была давно назревавшей и вполне логичной мерой, а вовсе не проявлением личного чужебесия Петра I. Поэтому данная мера встретила не ожесточение народа, а скорее понимание, как свидетельствует Джон Пери, английский инженер, нанятый Петром на службу во время пребывания царя в Англии в 1698 г.: «Многие сотни кафтанов были таким образом укорочены [насильственно обрезаны при проходе их носителями городских ворот. – А.Д.], а поскольку делалось это с добродушием, то вызывало в народе веселье и скоро уничтожило обычай ходить в длинных одеждах, особенно в селениях вокруг Москвы и в городах, куда наведывался царь». {Цит. по: Роберт К. Масси. Петр Великий. Смоленск: Русич. 1996. Т. 1. С. 384.}.
Ассамблеи, о которых упомянул Н.Я. Данилевский, были для высших классов Руси, где семьи жили крайне замкнуто, делом невиданным и непривычным, поэтому явка на них приглашенных и была при Петре I обязательной. Поэтому и обстановка этих публичных собраний была поначалу не раскованной и непринужденной, а довольно натянутой. Однако ассамблеи были учреждены опять-таки не по прихоти Петра и не из преклонения перед всем иностранным.
«Главное значение ассамблей, – отмечает Н.И. Павленко, – состояло в том, что их введение положило конец затворнической жизни столичных женщин. Из терема, закрытого для посторонних глаз, где томились в скуке боярыни и боярышни, они вышли в свет». {Павленко Н.И. Петр Великий. М.: Мысль. 1994. С. 547.}. Н.И. Павленко цитирует «Дневник» камер-юнкера Берхгольца: «Русская женщина, еще недавно грубая и необразованная, так изменилась к лучшему, что теперь мало уступает немкам и француженкам в тонкости обращения и в светскости, а иногда в некоторых отношениях даже имеет перед ними преимущество». {Там же.}.
С помощью ассамблей Петр пресек отчуждение женщин от общественной жизни, а тем самым, кстати, и от собственных мужей – поскольку теремная затворница не может разделять с мужем его дел и помыслов. Женщина перестала быть вещью, об участи которой сговариваются без участия ее самой. Лишь недоразумением можно объяснить пренебрежительный отзыв Н.Я. Данилевского о столь человечном предприятии Петра, тем более что довольно скоро ассамблеи стали любимым времяпрепровождением высших слоев русского общества.
А кто не помнит по романам и стихам про русские балы? Между тем это те же ассамблеи. Есть пословица: «К хорошему привыкают быстро», – видимо, Петр ее тоже знал. Впрочем, ассамблеи – не единственная мера Петра, призванная сделать русское общество более человечным.
В частности, Петр запретил сговорные брачные записи, составлявшиеся в Приказе крепостных дел; приказал за шесть недель до венчания заключать помолвку (обручение), чтобы дать время жениху и невесте лучше узнать друг друга и при неблагоприятном впечатлении от знакомства отказаться от брака; запретил подписываться уменьшительными, рабски-уничижительными именами; запретил падать перед царем на колени и снимать шапки перед дворцом.
Многие ошибочные оценки событий и личностей русской истории основаны на самом обычном недостатке знаний: это характерно для западников, прежде всего для Чаадаева, но не обошло, как видим, и славянофилов. Если бы они знали обо всех вышеупомянутых действиях Петра I, они бы наверняка поняли тенденцию его политики в области прав личности и были бы справедливее в своих выводах…
И велик ли для вас Пётр I?