Ежедневный дождь кончился как по расписанию. Уже которую неделю вечерняя гроза врывалась в ворота мгновенно, сотрясая потертые стены громом, разбивая роем капель раскаленный асфальт, закручивая усыхающие деревья в неугомонное торнадо, стреляя в очи прохожим вспышками молний, и так же мгновенно затихала, оставляя летний воздух заново пропитываться жарой. Заполонившая улицы духота давила на стекло приоткрытой рамы, пытаясь пробраться в дымку теплого света приглушенной лампы на подоконнике. Однако безуспешно: там уже ютилась глупая надежда, вновь и вновь подзывавшая меня заглянуть в оконный проем и развеять сладкие фантазии. Я в который раз поднималась, облакачивалась на стол и проходилась глазами по каждому закоулку влажной земли, по каждой стене, скамье и клумбе, но под загорающимися звёздами было ожидаемо одиноко. В маленьком сквере под самым домом не было ни души.
Я возвращалась на съедающее мягкостью кресло, полностью скрытое в тени так, что лучи не доходили дальше страниц книги в моих руках и пыталась продолжить чтение, но сбивалась после каждого нового предложения - голова была заполнена мыслями только об одном. Об одном человеке. Растянувшиеся куполом ветви тополей медленно наклонялись, разгоняя тяжелую влагу от окна до окна. Ветер по очереди пролетал между каждым их листком, порождая волны тревожащего темнеющие выси шума. От каждого его щипящего зеленью выдоха мое сердце вздрагивало, словно связанное нитью с каждым ростком. С недавних пор оно безустанно изнывало. Чувств в нем на сей раз оказалось много настолько, что они пробили в нем дыру и разлились по каждому миллиметру моей кожи, тем самым лишив себя всякой защиты и сделав меня уязвимой от легчайшего прикосновения. Теперь обнаженная душа моя, и прежде того улавливавшая каждую мысль рядом, принимала любую встречу со словом за схватку с собственными слезами, накопившимися в моих глазах неизсекающими солеными морями. Каждый голос вокруг казался ей врагом, перед которым она вынуждена была прятать отчаяние, в которое превратилась вся ее жизнь и борониться маской улыбки. Такой обманчивой!
А ведь иногда, хоть, увы, и на такие редкие, короткие мгновения, души моей касался его голос, и тогда пронизывало все мое тело острыми копьями, посыпанными сахаром на верхушках. Он, сам того не ведая, был врагом наиболее страшным и проделывал со мною самые изощренные пытки. И всё равно становились эти минуты самыми дорогими картинами в моей памяти, бесконечное количество раз прокручиваемыми после. Они были и наибольшей болью, и сильнейшим спасением. Они гладили мои измученные щеки, поднимали уголки губ и грели на глазах слезы. Ему стоило обратиться ко мне в суете или сесть рядом, а для меня сбывались грезы. Он заволодел каждым движением моей брови и румянцем на щеках, день без него казался угрюмой бездной. Я гибла от тоски по нему, находящемуся от меня так далеко, но всего лишь в соседнем доме.
Эта любовь стала зеркалом всех моих тревог и переживаний, мечт и умилений. Встреча наделяла крыльями, прощание бросало оземь. Руки не отлипали от мокрой головы ночи на пролет, сердце радовалось до разрыва. Я готова была любоваться им до потери сознания, изнеживать его взглядом нескончаемыми вечерами, не в силах налюбоваться им достаточно. Вечности не было бы достаточно, но мы виделись, если повезет, раз-два в неделю. А я разучилась любоваться кем-то или чем-то кроме него, он стал единственным родником красоты, вдохновения и жизни во мне.
Опустевшие от туч небеса, казалось, спустились совсем низко и растеклись по крыше. Я чувствовала слишком сильно всегда, но никогда еще настолько сильно. Я видела в людях слишком много прекрасного и прежде, но никогда не видела столько. Я разучилась думать, мысли давили на череп каменной грудой, вновь и вновь выливая из меня слезы. Сгорала от стыда и ничего не могла поделать с тем, что все больше походила на сумашедшую, метающуюся по палате от одной единственной убийственной думы. Я ждала его как верная собака, проводила у подоконника каждую свободную минуту, надеясь наконец-то поймать очами его силуэт, надеясь, как тогда, найти его за чтением журнала или созерцанием заката. Но на улице было также пусто, как днем-другим ранее. Асфальт был по обыкновению мокр, ветер холоден. Он снова пытался сдуть с моего сердца хоть немного толстого слоя отчаяния, но все безуспешно. Летний вечер глушил листвой новые стоны. Это была случайная встреча, случайный разговор, но разве может случайность сулить нечто большее? Я опускалась на кресло, как на скамью подсудимых, и, не в силах разорвать порочный круг, словно обреченная, повторяла все раз за разом. Безлюдная картина за окном лишь являлась очередным потверждением глупости моих мечт. Меня терзала невозможность моих желаний, но, почему-то, я не могла перестать на нее глядеть, не впуская в дом смирение. Новый взгляд - прежднее осознание - следующая слеза, отрывающая что-то внутри. Даже если бы я увидела его там, даже если это был самый счастливый из снов, его бы не оказалось рядом. Его бы никогда не оказалось рядом, он бы никогда бы не сказал больше вежливых фраз ни о чем, мы бы никогда не были никем друг другу, зачем же было все это?
Воздух, тело, слова - всё стало слишком увесистым для измученной головы, способной уже разве что на жалобный писк. Отчаяние было единственной свободой, свободой правды и повиновения. Свободой от тяжести отчаяния, тяжести правды и повиновения. Лишь покорившись страданиям о невозможности любви полностью я могла принять ее и сделать своей частью. Меня приковало цепями умопомрачающей страсти к этой квартире, комнате, столу, а я и не пыталась вырваться, отдоваясь ей окончательно. Я погибала от каждого взмаха его ресниц, но, стоило нам разойтись - о, как же я мечтала погибнуть вновь, встретить его еще когда-нибудь...