Парилка – место жуткое. Симуляция ада, где народ тренируется - хлещет друг дружку, жарит, поливает кипятком...
И вроде заходят обычными бухгалтерами, а там уже у всех и шерсть клочьями, и рога, и хари разваренные, и копыта в войлочных тапочках.
Я, перед тем, как войти, сперва обычно заглядываю в щелочку, чтоб не нарваться на беснующихся. Но в этот раз вышла промашечка.
Мне как гарнули в щель: «Пар не выпущай! Давай мухой!», так я и заскочил, хотя был ещё не ошпаренный.
Терпеть не могу, когда мне в щель гаркают – тут же теряю лицо и самообладание.
Ну а, в пару, как глаз продрал, так и присел на лавочку.
«Мать честная, - думаю, - да это же будёновцы! Цельный кавалерийский расчёт! Самые жуткие из всех банных демонов!».
Обычно они гуляют голышом, потрясая всем распаренным, включая веники; на головах несут однорогие будёновки; и лица у всех, словно шайкой припечатаны.
А у этих, гляжу, отчего-то тряпицы на чреслах, замусоленные - странный какой-то подвид будённовцев.
Один – горизонтален, на верхней лавочке, точно козёл жертвенный. Другой – вертикален, чего-то нашёптывает, словно жрец перед закланием.
А рядом баба сидит. Со звездой. Во лбу. Вылитая Анка-пулеметчица. Из раскалённого чугуна вылитая!
Бордовая аж до синевы. Под байковой сорочкой перси до пупа, мочалками крест на крест перепоясанные, и вместо лица блин с тремя дырками.
Видать, из главных чертей, в руководящий состав преисподней метящих.
«Ну, - думаю, - хана мне. Живым уйду - свечку поставлю!».
И тут вдруг горизонтальный, как заревёт не своим голосом: «Ну, давай уже! Дава-а-ай!». Я аж подскочил с той лавочки.
Давать-то я могу, но кому и чего не обозначено. Кипятка что ли в харю плеснуть? Уголька сыпнуть на спину?!
А это он, оказывается, вертикальному. Вроде как отмашку дал.
Ну и завертел тот жрец вениками. Сперва, понятно, в кипяток их окунул, а потом уж над головой… Точно саблями.
В общем, опалило меня. Прям, как из ракетного сопла, в рожу дунуло.
«Вот тебе и пилинг! – думаю. – Глубокий. Не иначе третьей степени».
Поскольку шкура, чувствую, волдырями пошла, и местами вроде даже стала отслаиваться.
Ну, я глаза прикрыл, чтоб не вытекли. Шарахнулся инстинктивно к выходу.
А мне баба та, с тремя дырками: «Сидеть, не вставать! Не дай бог пар выпустишь!».
Да как тряхнёт под сорочкой персями. Как цапнет меня чугунною десницею за замусоленное. Тут-то всё естество у меня куда-то и шмыгнуло. Как у черепашки. Защитная реакция - организм сам в себя прячется.
- Что вы, - бормочу, - что вы, матушка? И не думал никуда – сижу, вот, себе тихонько...
И смиренно опустился на раскалённое - там ведь уж куда не опустить, всё одно в пекле окажешься.
Короче, сижу, как Иванушка - на лопате в печи у Яги-бабушки, - дышу сквозь зубы, носом капаю, и слушаю, как лысина шкворчит, запекаясь корочкой.
Парная гудит, словно горн. Козёл шипит чего-то сатанинское. Палач этот молотит вениками. И баба из ковша на угли всё: «Пш-ш-ш!.. П-ш-ш-ш!..», поливает, да приговаривает: «Что-то нынче прохладненько! Что-то не видать парку лёгкого!».
А откуда ж видать-то, когда кипяток ещё на излёте испаряется? Когда воздух дрожит, а распятый Цельсий с градусника скалится?!
«Мне и света, - думаю, - похоже, не видать больше, белого! Так и угорю тут чистым с нечистыми!».
А козёл хоть уж и бьётся в конвульсиях, но всё продолжает палача раззадоривать: «Шибче, шибче давай! Жару не чувствую!». То ли пережёг нервные окончания, то ли окончательно мозгом оплавился.
«Точно! – думаю. - Мозг! Его ж спасать надо, пока он из «пашот» в «крутую» не сделался. У чертей-то хотя бы будёновки!».
В общем, руку выпростал, молча стянул с козла тряпицу замусоленную, - ему-то она всё равно без надобности, в аду его и без неё примут, как родненького - водрузил себе тот лоскут на темечко, ну или что там от него осталось, и стал бочком, бочком сползать с лавочки – конечности-то уж почти не слушаются.
Одну ножку спустил… вторую… третью… И так, пока пузом пол не почувствовал.
А как почувствовал, ужом пополз - слепеньким, прибитым ужиком, что на сквознячок ориентируется.
Ползу, скромненько вихляя бёдрами, ручки вдоль тела волочатся...
И тут вдруг сверху мне:
«Куда?! Только ж пар пришёл! Убью, если выпустишь!».
- Что вы? – бормочу. - Что вы, матушка? Какой выпустю? Мне б только губками прильнуть к щелочке…
А она: «Потом прильнёшь! Сперва – меня пусть отходят веником, а там уж хоть языком, хоть губками…».
И как скинет того козла с лавочки. Потом как скинет с себя сорочку байковую…
Тут-то я и лишился - и сознания, и либида.
А как отошёл, в хорошем смысле выражения, так недельку ещё по три свечки ставил за здравие. Доктора не успевали рецепты выписывать.