Сторож

                Идеям неведома смерть (с)

Говорят, что страх придает сил. Говорят, что в критических ситуациях тело человека способно на многое.. Говорят.. Ноги заплетались, я очень боялась, что меня догонят, поминутно оглядывалась. Где-то далеко за мной мелькали фонари преследователей, слышался лай собак и крики. Страх, может, и придает силы, но паника их сжирает. Не паниковать, дышать. Думать, о чем-то постороннем. Раз, два, три. Дыши.  Я бежала и дышала, громко, как паровоз. Во рту пересохло, горло саднило, будто по нему провели наждачной бумагой. Я очень боялась запутаться в ногах, запнуться, поскользнуться и упасть. Пока есть силы, надо бежать. Впереди запахло сыростью, затхлостью, илом, мазутом. Откуда-то из глубины памяти всплыли слова деда: если хочешь спрятаться от собак, прыгай в реку. Река.. Спасение. Снесла я перила или перепрыгнула их? По-моему, в воздухе, лишившись опоры, я ещё какое-то время бежала. А потом камнем упала в воду, пошла на дно. Раз, два, три, плыви. Я открыла глаза. Вода вокруг бурлила пузырьками.  Где-то наверху чуть брезжил свет. Вверх. Кверкус – по-латински дуб, - всплыло в голове. Нужен воздух. Очень нужен.
***
Мои родители никогда не рассказывали мне сказки. Я засыпала рядом с ними перед телевизором, под звуки рекламы или видеоряд, в котором мелькающие картинки сменяли друг друга. Сказки мне рассказывал дед. Тайно. Это был наш с ним ритуал. Каждую ночь, когда родители засыпали на диване перед телевизором, он прокрадывался ко мне в комнату и рассказывал сказки.
Когда мне исполнилось восемь, вместо сказок дед стал рассказывать странные вещи: будто бы раньше люди были другими. Летали к звёздам на космических кораблях, придумывали новые технологии, бурлили, как газировка, идеями, снимали кино, писали книги, посещали библиотеки и даже совершали кругосветные путешествия. Но что-то пошло не так: людей упростили, рассказывал дед. Сначала долго и упорно отучали быть творцами и создателями, подсовывали готовые решения и переключали их внимание на простые и удобные вещи: из создателей их превращали в потребителей. Люди зарабатывали деньги и тратили их на вещи, чем больше вещей, тем похвальнее. Чем вещи дороже, тем престижнее. Вместо книг – фильмы, вместо разговоров - переписка в сети. Потом людям упростили язык. Дед говорил, что раньше до реформы, словарный запас образованного человека составлял пять восемь тысяч слов. После реформы люди стали ограничиваться ста словами, некоторые – пятьюдесятью, некоторые – десятью. Меньше буков, меньше слов, меньше мыслей, - любил приговаривать дед.
Дед научил меня писать и читать (это была невообразимая роскошь, которую надо было скрывать). И думать.
Когда ты ныряешь, а потом плывешь вверх, ты осознаешь, сколько времени тебе нужно, чтобы оказаться над водой. Вздохнуть воздух. Хотя иногда расстояние до выныривания как-то расплывается, тебе кажется, что спасительная черта где-то близко, а на самом деле – до неё ещё плыть и плыть.. Всплывать.

Я видела разницу между собой и своими родителями. Те приходили домой после работы – обслуживания механизмов – и отключали мозг. Это было важным условием жизни. Идешь на работу, вставь в специальный порт в голове флэшку с необходимыми сведениями и инструкциями, возвращаешься домой – флэшку достань. Из развлечений – телевизор. Иногда мне казалось, что и десяти слов для родителей много.
Вечерами до комендантского часа мы с дедом гуляли. И разговаривали. Дед говорил, что сам никогда не видел людей-создателей, и даже его отец не видел. Но все истории про них знал.
- В моё время, - говорил дед, - были люди, которые могли создать идею. Они фонили, ну, это термин такой, означающий, что люди с идеями излучали некий интеллектуальный фон. Извлеченные  из головы человека идеи жужжат и светятся зелёным светом. Специально обученные люди, работающие с новым оборудованием, умели видеть в человеке этот фон, людей, которые создавали идеи, забирали в нормализирующие сознание заведения. Там их чистили.  После чистки человека возвращали обратно, в привычную ему социальную среду. Как проходила чистка – никто не знает. Продезинфицированный человек не мог вспомнить и рассказать об этом. Но слухи ходили разные, страшные. Некоторые предполагали, что у человека извлекался мозг, всё ценное изымалось в специальные сосуды, общая масса мозга промывалась в антисозидательном растворе. - Не надо ломать человека, - говорили медики, - достаточно перекроить его сознание.  Раз в неделю людей проверяли на аппаратах, не успела ли зародиться в голове у человека какая-либо идея.
- Ничего нового, - говорил дед, - не придумывалось. Людей много, они – безмозглая, рабочая биомасса. Кстати, и раньше идею могли создать не все. А в данное время – никто не может. Люди нужны не как создатели, а как дешевый расходный материал для обслуживания механизмов.

Мой дед работал хранителем ненужных идей – сторожем на складе, в который помещались изъятые идеи. Раз в месяц дед заходил на склад с большой амбарной книгой для сверки номеров  идей, которые находились на полках, с их номером в амбарной книге. Это называлась «проверка идейного фонда». За время работы деда все номера совпадали, ни одна идея не пропала, не умерла и не завалилась за плинтус. Дед говорил, что когда-нибудь тоже сводит меня на этот склад. И покажет, как выглядят идеи.
Деда тоже проверяли, он умело скрывал, что умел думать. Но иногда на проверках дед «фонил» в допустимо-малой форме, специалисты предполагали, что это вредное «идейное излучение», за которое деду выдавали молоко.
***
Когда мне исполнилось десять, дед решил сводить меня на Черный интеллектуальный рынок. Черный рынок случался раз в год. Всегда – под землей, всегда – в разных местах. На нем можно было найти всё самое необходимое думающему  человеку: слова, загадки, книги, журналы. Дед говорил, что мне там понравится. Чтобы попасть на Черный рынок, надо было получить специальное приглашение.
Если я вздохну под водой, я умру. И если я не вдохну сейчас же хоть немного воздуха, я тоже умру. В какой бы ситуации не оказался человек, у него всегда есть два выход, но в моей  - исход получится один.
Я решила досчитать до тридцати и потом вздохнуть. Будь что будет.

Торговые ряды на Черном рынке располагались вокруг небольшой рыночной площади, заворачиваясь далее по спирали, и представляли собой громадный лабиринт, если посмотреть на них сверху. В каждой лавке продавцы на разные голоса расхваливали свой товар. Заинтересованных покупателей было пока немного. Они ходили по рядам, осматриваясь и прицениваясь. То тут, то там кричали зазывалы: слова, слова! Продаю старые слова, ненужные, забытые! Дорого! Пять слов в одни руки! Не больше! Заходите! Покупайте! Не пожалеете.
- Зачем продавать слова? – удивилась я.
- О, слова же, оказывается, материальны, - сообщил дед. – Забыл старое значение слова, придумай ему новое. Слова можно дарить, обижать ими, провоцировать, собирать коллекции для потомков, обменивать на что-нибудь иное. Можно снова дать слову  жизнь, напомнив людям его старое значение. Но такое происходит редко. Например, кандибобер.. хм, или брандахлыст. Ты думаешь, что это?
Я призадумалась. Кандибобер – это бобёр, животное такое, которое строит плотины. А брандахлыст – это такой кнут, очень похожий по своей форме на пряник.
Всё это я проговорила деду. Он долго смеялся. А потом дед купил мне карамельное яблоко. И слова. Всего два, правда. На большее у него не хватило денег.
Слова эти были экивоки* и жардиньерка**.
*Экивоки – это двусмысленные намёки, увертки, ухищрения, уловки или недоговоренности. Другими словами, способ говорить намёками, не называя вещи своими именами.
**Жардиньерка – корзина, ящик, подставка для комнатных цветов
На Черном рынке я впервые увидела книги. И журналы. И иллюстрации. Дед очень переживал, что не может позволить купить книгу. Книга – это слишком опасно, - говорил мой дед. Уж он помнил, как их сжигали на площадях. Книги – это роскошь, - вздыхал дед. - Они прекрасны и абсолютно недостижимы. Как полёт на Луну.
***
На Черном рынке со мной что-то случилось: я не могла и дальше жить так, как жили мои родители. Так, как жили все люди в нашей резервации. Мне хотелось кричать. И что-то делать, что-то менять.
Дед говорил: главное, не забывай дышать. И загоняй внутрь себя то, что ты не в силах изменить. Умей смиряться.  Не высовывайся. Не привлекай к себе внимания.
***
Умение деда мимикрировать поражало. Посмотришь со стороны – угрюмый неприветливый старик, который, казалось, и пары слов связать не сможет. Находясь рядом со мной, дед часто смеялся, лучики морщин собирались в уголках его глаз и напоминали мне солнце.
Когда мне исполнилось двенадцать лет, дед решился привести меня на склад, где хранились идеи. Просто с двенадцати лет дети начинали работать. И чтобы не отдавать меня на обслуживание механизмов, дед придумал, что его нужно заменить на складе, создать, как говорится, преемственность поколений. Так я стала хранителем ненужных идей.
Это было длинное, невообразимо длинное помещение. Внутри стояли стеллажи, на которых ютились склянки, наполненные зелёным светом. Склянки эти жужжали. Тихо, утробно, как шмели. Мне показалось, что я слышу слова, которые рождались внутри этих склянок, а иногда мне казалось, что я вижу некие образы.
Где-то под потолком я разглядела зарешётчатые лампочки. Мне показалось, что это глупо, потому что на складе было светло, как днём – из-за идей.
По правилам я должна была приходить на этот склад раз в месяц, сверять номера идей с номерами в амбарной книге.  Я приходила на склад каждый день. Порой сидела то у одной идеи, то у другой. Подолгу рассматривала  то одну, то другую колбу. Брала их в руки, что было строжайше запрещено инструкциями.
Дед подозревал, что со мной происходит что-то странное. Но не мешал мне бродить по складу в одиночестве.
***
Я не знаю, как это случилось. Но я больше не могла терпеть, таить и носить в себе желание что-то поменять в существующем мире. Может быть, виновата сама идея, на которую я так долго смотрела в тот вечер. Это была идея самоката. В далеких и зыбких завитках зелёного тумана я видела, как несётся по пустыне самокат без руля. И даже знала, как будет называться эта шальная конструкция - гироскутер.
Я подумала, как бы обрадовался соседский мальчишка, получи он в подарок такую штуковину. И как бы радостно засветились его глаза.
 Да, я утащила зелёную, еле жужжащую склянку со склада, который охранял мой дед. Утащила, чтобы подарить соседскому мальчишке. Чтобы воочию увидеть, как горят его глаза. Хотя, по-моему, горят – это не то слово. Глаза мальчика широко раскрылись, когда он посмотрел на стекляшку, которую я настойчиво пихала ему в руки. А потом стали обычными, оловянными. И стекляшка в руках мальчика жужжать перестала. И потухла, напрочь и категорически.
***
Я честно пыталась сдержать то нетерпение, которое распаляло меня изнутри. Я сказывалась больной и не разговаривала с дедом. Меня внутренне трясло. Мне хотелось пробраться на склад днём и расколотить молотком все колбы на глазах у охранников. Мне хотелось вырвать из груди своё сердце и подарить его людям, тем самым людям, которые жили рядом. Чтобы они, глупые и неразумные, поняли, что надо ломать привычные устои и что-то менять в своей жизни. Чтобы глаза окружающих меня людей начали гореть азартом и жаждой жизни. Чтобы люди опять стали творцами.
Идеи в колбах, казалось, шептались со мной. Они тоже насиделись на одном месте, они хотели свободы и движения.
Вторая идея, которую я вынесла со склада, была очень бытовая и практичная: это идея светового индикатора в шариковой ручке. Если ручка светиться зелёным, то она заправлена под завязку, если желтым, то стержень израсходован наполовину, а если красным – всё, стержень надо менять.
Испробовать эту идею я попробовала на своих родителях. Но и она перестала жужжать и потухла.
За всеми своими переживаниями я не заметила, как прошел месяц. И только, увидев деда с амбарной книгой в руках, я поняла, что потерплю фиаско.
Дед прошелся с книгой вдоль стеллажей один раз, второй, третий.
Потом очень долго посмотрел мне в глаза и вышел со склада. Его забрали тут же, на пороге склада под белы рученьки. Фон «идейного излучения» зашкаливал.
Деда зачистили. Он вернулся домой спокойным и безучастным. И с этих пор засыпал перед телевизором на диване. Вместе с моими родителями.
А я не могла остановиться: я продолжала выносить идеи со склада одну за другой. Я заходила в квартиры к людям, несла идею, как благо, и уходила ни с чем, потому что идеи вне склада, среди людей умирали.
***
Это был обычный, тусклый день. Я шла на работу, в голове как опавшие листья, кружились мысли: а что если не вручать людям идеи в колбах, а разбивать колбы перед людьми, чтобы идеи могли свободно впитываться.
***
Их было человек двенадцать внутри склада. И примерно столько же снаружи. Ещё я слышала собачий лай. Внутри моей сумки, постукивая и перекатываясь, звенели взятые мной со склада ненужные идеи.  И вот тогда я побежала.
Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь …
И тут меня осенило: человек не воспримет идею, подаренную ему извне. Важно, чтобы идея вызрела в голове своего создателя, а уже потом была принесена в массы.
Намокшая сумка с идеями мешала мне всплывать. Озарение порой приходит поздно.
Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать. Долгий судорожный вздох.
Кверкус – по-латыни дуб. Нельзя быть таким деревом, - мелькнула вполне разумная мысль.
Черная река…
2018