Мякушка и Клеопатра часть 3, гл. 6-10

   


       6.
       На  следующий  день  Клеопатра  как  ни в чем не бывало села за  столик,  тот самый, в  самом  дальнем  углу ресторана.  Сейчас здесь ничего  не  напоминало  ночной  ресторан.  Там, где была сцена,  стояли  столы.  Со  всех  столов  убрали  накрахмаленные хлопковые  скатерти.  Спокойный  полумрак  сменил  жёсткий  свет потолочных  ламп.
      Клеопатра  сидела  перед  тарелкой  с  беконом  и  сыром, но смотрела не на  еду, а  на лампочки  под  потолком. Одна  из  них  не  горела  и  была  чёрным  неприятным  пятном  среди  остальных  золотых  звёздочек.  Потом  Клеопатра  опустила  глаза  и  сказала, что  когда-то,  когда  она  впервые  увидела  Сергунчика,  внутри  неё что-то  щёлкнуло, и  её  жизнь  будто  осветилась  изнутри.  И когда рождались  дети, внутри  неё  что-то  начинало  светиться  сильнее, и  жизнь  её  наполнялась  простым  и  радостным  смыслом. Но прошло  время, и  ей  снова  кажется, что  внутри  у неё  темно.
Кому-то  хватает  одного  щелчка  на  всю  жизнь,  а  кому-то  надо снова  и  снова  нажимать  выключатель.  Нет, она, конечно, понимает  всякие  там: плохо, нельзя.  А что главнее?  Законы природы  или  законы  людей?
      В  ресторане  жарко.  Когда  кума  говорит  и  эмоционально жестикулирует  руками,  струйка  пота  поблескивает  змейкой  в ложбинке  на  её  груди,  как  по  утрам  в  бирюзовой  воде  залива.
     «Бывает, люди  годами  идут  рядом,  –  продолжила  Клеопатра, меланхолично  откусив  кусок  булки. —  Им  кажется, что  они  идут  рядом, а  на  самом  деле, с каждым  шагом, удаляются  друг от  друга.  Они  так  привыкли  идти  рядом, что  не  замечают, что попутчик  давно пропал  из  вида.  А  рядом  движется  тень  того человека, память  о  том  человеке, заботливо  сохранившая  его образ  перед  глазами.  Эти  люди  уходят, уверенные, что  идут параллельно, а  потом, их  пути, их  взгляды  пересекаются  в  одной точке.  И  они  смотрят  друг  на  друга  другими  глазами.  И не  понимают, когда  и  где  потеряли  друг  друга».
      Клеопатра  говорила  много.  Мысли  её  путались, казались бессвязными,  но  в  какой-то  момент, попали  в  точку.  В  точку, вокруг  которой  уже  давно  крутились  мысли  Мякушки.
      —  Знаешь, –  с жаром подхватила  она.  И  её  не  раздражало, что  подруга  в э тот момент  стучала  ложечкой  по  сваренному всмятку яйцу. —  Я тоже  уже  давно  размышляю  над  этими  же вопросами.  Вот  как  можно  быть  вместе, а  на  самом  деле  врозь?  Слова, вроде,  должны  обозначать  действие.  Но  как  тогда действие  может  противоречить  слову?
      Подруга  бросила  в  её  сторону  удивлённый  взгляд  и запустила  чайную  ложечку в образовавшийся  тёплый  омут.  По скорлупе  яйца  тонкой змейкой  потек  желток.
      —   Я  давно  пытаюсь  это  осмыслить.  Но  в  голове  было очень  много  всяких  слов.  Они  иногда  сбивались  в  комок, иногда  разлетались  на  отдельные, бессвязные  звуки.  И  ничего не  были  способны  объяснить.  Кто-то  сказал, что  даже  мыслям нужна  точка  опоры, иначе  они  будут  кружиться  на  одном  месте.
      —   Ну да, –  снова,  вяло  откусывая  булочку, кивнула  Клеопатра.
      —   И тогда  я  решила  придумать  схему, по  которой  слова можно  было  бы  разделить  на  группы.  Самой  простой  является схема  по  принципу  весов.  Всего  три  точки.  Опора  и  две  чаши.
      —  Знакомая  схема, как  в  том  анекдоте  про  обезьяну, –  злорадно  хмыкнула  кума.  —  Умные –  налево,  красивые – направо.  А  мне  что ли  разорваться?
      —  Смешно,  но  пей  кофе и  слушай  дальше.  Слова  я разделила  на  абсолюты  и  понятия.  А  опора –  то  слово, которое было  вначале  всего.  Всевышний.  Сначала  мне  эта  схема показалась  всеобъемлющей.  Я  раскладывала  по  разным  чашам:  мужчина – женщина,  свет – тьма.
      —  И что?
      —  В том то и дело, что –  ничего.  Ничего  не объясняла  мне эта  схема, а, наоборот, запутывала.  Всё  рушили  понятия.  Их  было  много.  Они  могли  быть,  как  в  одной  чаше, так  и  в  другой  одновременно. 
      Клеопатра  сняла  ножом  острую часть  скорлупы  и  принялась за  второе  яйцо всмятку, закусывая  свежей  выпечкой.  Обычно,  она  не  слушала Мякушку.  Она  говорила, что  у неё  противный  голос. Депрессивный  и  нудный.  А  её  слова, говорила  Клеопатра,  осенние мухи, которые  дохнут  ещё  на  полпути, не долетая  до  её ушей. 
      Но, видимо, подруги  долго  отдалялись  друг  от  друга,  думая, что  идут  рядом.  И  вот  их  пути  пересеклись.  Сейчас  Клеопатра слушала  Мякушку,  изредка  поглядывая  на  неё  с  нескрываемым  удивлением.
     —  И  вот  однажды  ты  сказала  про  водителя  маршрутки, мол, у  него такое  понятие  справедливости.  Я тогда  удивилась.  Я считала, что  справедливость  не  может  быть  понятием.  Я отнесла  это  слово  к  абсолютам.  И  она  дается  людям  сверху, иначе  жизнь  превратится  в  хаос  и  сплошные  страдания.  Но немного  подумав, я  поняла, что  ты, сама  того  не замечая, сказала правильную  вещь.  Справедливость  может быть  понятием, если ею  распоряжаются  люди.  И  тогда  я  поняла, что  моя  схема  в корне  неверна.  Она  может  работать  только  в  стерильном обществе. Где  люди  чисты  и  наги, как  Адам  и  Ева.  В современном  мире  жизнью  правят  понятия.  И это  надо  принять, как  данность.  Я  стала  думать, чем  можно заменить  весы.  И  тут  я  вспомнила  про  компас.  Компас –  вроде  простое, но  на  самом деле –   самое  гениальное  изобретение  человечества.
      —   Всё  гениальное  просто.   Не  благодари.  Это я так вспомнила, к  слову.
      Мякушка  улыбнулась.
      —  Помнишь, мы  с  классом  в  поход  ходили?  Так  бы  в  лесу и  остались, если  бы  не  компас.  Ну, так вот.  У компаса  на  оси: красно-синяя  магнитная  стрелка  с  абсолютами:  север-юг, и  много  рисок  по  кругу, называемых –  понятиями.  И  форма  у компаса  круглая.  И  в  космосе  всё  летит  по  кругу, и  наша жизнь.  Кстати, только  сейчас заметила, что  слова: космос  и компас  очень  созвучны.
     —  А  книга?  Не  гениальное  изобретение?
     —  Книга –  это  форма  общения  с  людьми.  А  компас –  форма  общения  с  миром.  Компас  может  объяснить  абсолютно всё.  Сакральное  предназначение  компаса –  указывать  дорогу жизни.  Знаешь, чем  отличаются  север  и  юг  от  востока  и запада?
      Клеопатра  отрицательно  покачала  головой, не  переставая жевать.
      —  Север  и  юг –  это  абсолюты, а  восток  и  запад  –  понятия,  что компас, собственно,  и подтверждает.  Север  и  юг  созданы  космосом, а  восток  и запад  –  людьми  для  удобства  жизни.  Для космоса  не  существует  ни  востока, ни  запада.  Для  космоса существуют только  север  и  юг земли.  И снова приходит на ум компас.  У севера  и  юга  разная  полярность.  Они: как  бы отталкиваются  друг  от  друга  с  одной  стороны, а  с  другой, за счет  магнитных  полей, притягиваются.  Единство  и  борьба противоположностей.  Вспомни  магнит.  Железная  стружка притягивается  к  одному  или  другому  полюсу.  По  такому  же принципу  сделана  магнитная  стрелка  в  компасе.  Красный  и синий  цвет  разделены  полосой, как  север  и  юг  земли – экватором.  И  у магнитной  стрелки  есть  ось, как  у земли, как  у всего, что  называется  мирозданием.  Ось  мироздания.  Здание мира.  Наверно, такая  ось  действительно  есть.  И  весь  космос движется  вокруг  неё  с  одинаковой  скоростью, раз  мы  миллионы  лет  наблюдаем  одну  картину  небесного неба.
      —  Элементарная  физика.
      —  Да.  Элементарная.  Но, законы  природы  должны  быть превыше  законов, придуманных  людьми. Так?
      —  Допустим.
      —  И  я  так  думала.  Мне  казалось, что  все  беды  людей, от того, что  они  перестали  жить  по  законам  природы,  то есть, по закону здравого смысла.  Не  поступать так, что  ставит  под угрозу твою  жизнь.   Но именно природу люди стали уничтожать в первую очередь,  сделали  её  своей  наложницей,  рабыней, должницей  и  высасывают  из  неё  все  жизненные  силы.  Я думала, что  если  отделить  вещи, созданные  природой, приняв  их за  абсолюты, от  понятий, созданных  людьми, то  можно  будет  выстроить  систему жизни, где  взаимодействие  природы  и  человека  будет  происходить  через  ось здравого  смысла, и  жизнь  станет понятнее  и  справедливее.
     —  И зачем  тебе  это  нужно?  Где  ты  и  где  космос?  У тебя  и компас, наверно, давно  уже  пылится  среди  прочего  хлама.
      —  С помощью  формулы  я  получаю  ответы  на  вопросы, которые  мучают  меня.  Разложив  по  формуле  стороны  света, я поняла, почему развалился  Союз. 
      —  Чего?
      —  Ну.  Отвалились  южные  республики, не  прижились.  Не примагнитились.  Слишком  много было  противоречий, нарушающих  здравый  смысл  жизни.
     —  Например?
     —  Например, мозги  разные.  На  севере  человек замёрзнет через  несколько  часов, если  не  придумает, как  спастись. Поэтому  у него мозги  быстрые.  Он  постоянно  что-то  придумывает.  А  на  юге  климат  комфортный  для  жизни.  В тепле,  без  еды  человек  способен  прожить  месяц, а  без  воды –  неделю.  Живи  и  не  парься.  Кстати, хирурги говорят, что  могут  отличить  северного  человека  от  южного  по  толщине  желудка.  Значит,  различия  есть  и  на  физиологическом  уровне.  И  с точки зрения  здравого  смысла: получается, что  человек  совершенно  безболезненно  может  перемещаться  с  востока  на  запад  и наоборот, а  перемещение  с  севера  на  юг, и  с  юга  на  север  всегда  сопряжены  с  трудностями.  Поэтому  и  появилось понятие: ассимиляция.  Человеку  нужно  время, чтобы приспособиться  к  новым  реалиям, как  ментально, так  и физически.  Более наглядно  это  видно  на  противоположности двух абсолютов:
человек  –  дикие  звери.  Животные  тоже  делятся  на обитателей  севера  и  юга.  Но  для  них  миграция  –  смертельный аттракцион.
     —  Ну, хорошо, –  благосклонно  кивнула  Клеопатра  и  вытерла салфеткой  растёкшийся  по  руке  желток. —  Со  сторонами  света мне  более-менее понятно, хотя  другие  сказали  бы, что  ты – сумасшедшая.
      —  Главное, чтобы  не  сожгли, как  Джордано  Бруно, –  улыбнулась  Мякушка. —  Гёте  писал: «Лишь  немногим  хватает воображения,  чтобы  постичь  реальность».
     —   С классиками  не  поспоришь.  Продолжай  глумиться  над моим  воображением.
     —   Можно  по  такому же  принципу  разложить  все  слова, –  обиженно  сказала  Мякушка, заметив  в  голосе  подруги  ленивый скепсис.  —  По  такому  же  принципу  можно  разложить: день, ночь, утро и  вечер.  И тогда  становится  понятно, почему есть слова  полдень  и  полночь,  но  нет  слов: полутро  и  полвечер. Потому что  они  -  не  абсолюты.  Полутона  нужны  людям, а  не  космосу.
      —  Был  бы  сейчас  рядом  Сергунчик, –  хмыкнула  Клеопатра,  –  он  бы  сказал,  что  главное,  что  есть  слово:  поллитра,  а дальше, хоть  не  рассветай.
      Клеопатра  покончила  с  завтраком  и  теперь ковыряла  во  рту  пластмассовой зубочисткой.  Мякушка  не  ждала  от  Клеопатры понимания.  Она  давно  не  понимала  саму  себя.  Что  она пыталась заполнить  своими  раздумьями?  Внешнюю  праздность или  внутреннюю  пустоту своей  жизни?  А  началось  всё  со  страха.  Да.  Именно  с  него.  Изначально  появился  подспудный страх, что  её  город  умирает.  Она  видела: как  вокруг люди смеются, строят планы, рожают  детей, а  в  ней  всё  словно остановилось.  Она  не  понимала, почему люди  смеются.  Её  возмущало  их  легкомыслие.  Почему они  не  видят  то, что  видела  она?  Почему  у неё  появлялась  какая-то  горечь  во  рту, когда  она  видела  бульдозеры, разрывающие  стальными  зубьями ковшей  мягкую  кожу земли, а  другие  равнодушно  шли  по временным  мосткам, брошенным  на  израненную  землю?  И  когда  Мякушка  об  этом  думала, перед  её  глазами  становилось темно, как  на  лестничной  клетке  в  торговом  центре.  Не  могла Мякушка  сказать  об  этом  Клеопатре. Та  и  так  считала, что  у неё –  возрастная  паранойя.  Пока  ещё  на  начальной  стадии.  А может она  была  права.  И  если  не  перестать  думать, что  город  умирает, то  скоро  она, как  соседка  Клеопатры,   будет  осенью  выходить  на  улицу  голая,  с большой  корзинкой  для  грибов.
      Пока  Клеопатра  допивала  горячий  кофе, у Мякушки  была  пара  минут, чтобы  побыть  наедине  со  своими  мыслями.
      «Зачем  в  мире  миллионы  таблеток  и  микстур, а  люди  всё равно  ищут  одно  средство  от  всех  хворей  –  панацею?  Зачем философы  ищут  чашу  Грааля? –  думала  она, добавляя  в  кофе сливки  из  фарфорового  кувшинчика. —  Зачем  я ищу  истину  в море  слов, придуманных  людьми?  Не  занимаюсь  ли  я самообманом, думая, что  истина  поможет  мне  понять  суть того, что  происходит  со  мной?  Истина  всегда  раскрывает  настоящие помыслы  людей.  Потому что  истина  проверяется  действиями. Если  тигр  съел  кролика, значит  он –  хищник.  Если  кролик  съел тигра, значит, хищник –  он.  Но  если  всё  так  просто, значит, истину можно  выразить  формулой…» 
      —  Чего  молчим? –  спросила  Клеопатра  и  стала  звонко щёлкать  двумя  пальцами  перед  носом  подруги.  Оказывается, она  давно  управилась  с  едой  и  не  прочь  была  потрепаться  на сытый  желудок. —  Требую  продолжения  лекции.
      —  Хорошо, –  сказала  Мякушка, поспншно  оторвавшись  от   раздумий. —  Возьмем  такую  пару  абсолютов, как  вода  и  спирт. Ты  же  не  будешь  возражать, что  такие  абсолюты  существуют  в природе?
     —  Не  буду возражать, –  сказала  Клеопатра.  —  И  Сергунчик сейчас, наверно, икнул, соглашаясь  с тобой.
      —  Смотри.  Если  человек  целый  день  пьет  чистую  воду, он живет, а  если чистый  спирт –  умирает.
      —  Ну.
      —  А  если  смешать  воду  и  спирт  в  определенной пропорции, то  получится  водка  или  вино.  И неумеренно  пьющий человек, живет, словно, ни  жив, ни мертв.  Тело, кажется, живо, а  мозг –  отключен.
      —  И что?
      —  А теперь  берем  пару  абсолютов: мысль  и  слово, и  пару понятий: правду  и  ложь.  Правда, вроде, как  спасает  человека, ложь –  убивает.
      —  Ну, не  всегда.
      —  Возражение  принято.  Слушай  дальше.  Если  их  разложить  по  тому  же  принципу  компаса, мысль  и  слово  на стрелке, понятия  –  на  рисочки, и  вспомнив  библейское, что слово  изреченное –  есть  ложь, то  выходит, что  если  мысль правдива  сама  по  себе, то  правда  тоже  одна.  А  лжи, как  и  слов, может быть  много.  Это  и  лесть, и  клевета, и  донос.  Не так понял, где-то  слышал.  Даже  невинная  фантазия –  что  как недостоверность?  А значит –  ложь.  И, кстати, у Горького, помнишь: «Ложь –  религия  рабов  и  хозяев.  Правда –  бог свободного  человека».*  Ложь –  во  множественном  числе,  правда  –  в  единственном.
     —  Получается, что  ложь  сильнее  правды?
     —  Да. Правду  можно завалить  словами, и  её  невозможно будет  найти.
     —  И  как  тогда?
      —  Есть  слово  истина.  Она  находится  на  оси  компаса.  И  все  слова  проверяются  действием.  Истина  открывает  правду, но,  к  сожалению, часто, когда  уже  поздно.  Когда  это  никому  не нужно.  Когда  все  уже  привыкли  жить  во  лжи, и  не  хотят ничего  менять  в  угоду  правде.
     —  Ага. Правду  мало  кто  любит.  Правда  глаза  людям  колет.  Но  выходит, что  правду  надо  беречь, как  зеницу  ока.
     —  Правду  может  говорить  только  свободный  человек.  А лживая  власть  именно  с  такими  людьми  расправляется  в первую  очередь.
     —  А  правдивая  власть?
     —  А  правдивая  власть  видит  в  правдивых  людях единомышленников, а  не  врагов, и  прислушивается  к  их  словам.
     —  Что-то  я  не  припомню  правдивую  власть.  Бывает  ли  она?  В  твоей  толстой  книге  есть  такая?
     —  Не знаю.  Я  остановилась  на  Нероне. У него  был  учитель –философ.  Сенека.  Но, как  говорится, не  в  коня  корм.  Даже непонятно, как  он  был  императором.  Именно  был, а  не  стал.  Стать  можно  кем  угодно, а  вот  быть, исполнять  определённые обязанности, тем  более  императора. У него  явно  были  какие-то проблемы  с  головой.
     —  Значит, правда  и  ложь  не  имеют смысла?
     —   В том то и дело, что  в  правде  смысл  есть, как  в живительной  воде.  Но  смешивание  правды  и  лжи –  убивает. Но, медленно  и  даже  приятно  для  человека.  И  самое печальное, что в этом случае  невозможно  правдивость  слов  проверить действием. 
      —  И что  делать?  Запретить  людям  врать?
      —  Это  невозможно.  Говорить  только  правду можно  в изначально  стерильном  обществе.  Где-то  на  уровне  первобытно-общинного  строя.  Где  правда  была условием выживания.  А  в  наши  дни  надо  искать  истину.  Однако, смотри, как  интересно  получается.  Настоящее,  домашнее  вино, это  ведь  тоже  фактическое смешение  воды  и  спирта.  Но  спирта  природного, а не  химического, созданного  людьми.  Значит,  когда говорят, что истина  в  вине, как это ни странно, но так  оно  и  есть на  самом  деле.  Потому что  такое  вино –  производное  от смешивания  двух  абсолютов.  И  находится  там, где и  истина –  на  оси здравого  смысла.
      —  Сейчас  все  алкоголики  мира  срочно  собирают  деньги тебе  на  памятник, –  хмыкнула  Клеопатра.  Она  впервые смотрела  на  Мякушку загоревшимися  глазами  и  была  готова слушать  дальше.
      —  Нет, употребленное  во  вменяемых  дозах, естественно.
      —  А любовь?  Это  абсолют  или  понятие? –  вдруг  спросила Клеопатра. —  В твоей  формуле  есть место  для  любви?  Для большой любви,  чтобы  была  одна и  на  всю  жизнь?  Или маленькой, на несколько  дней, но такой, чтоб  крышу снесло. А потом, и  умирать  не  страшно.
      Клеопатра завертелась  на  стуле, ища  глазами  официанта. Подошел  старший  официант –  Родель.  Широкоплечий, улыбчивый  филиппинец.  Клеопатра  попросила  его принести фруктов и продолжила:
      —  А еще  бывает такая любовь,  которая  сначала  сладкая, а потом –  горькая, как  полынь. За  всю  жизнь  не  отплюешься.  Но хуже  всего  –  слепая любовь. У меня такая  была.  Сергунчик  тогда  с  какой-то  бабой  жил.  И  я  пыталась  его забыть.  Так  вот. Я тогда  в  институте  училась. Только  поступила.  Однажды, я познакомилась  со  слепым парнем.  Точнее, слабовидящим.  Он был  братом  моей  однокурсницы.  Сейчас  даже  имя  не  вспомню.  Он  всегда  носил  тёмные  очки  и  любил  говорить, что  он противный  Крот, а  я –  прекрасная  Дюймовочка.  Я  стала  для него чуть ли  не  мамой.  Кормила  с  ложечки, гуляла  вечерами  в парке.  Он  держал  меня за  руку и  говорил: «Не бросай  меня.  Я без тебя пропаду».  И вот как-то мы  оказались  в  кампании  его друзей, которые  крепко  выпили  и  решили  делать  себе татуировки  парой  иголок, связанных  ниткой  и чернилами.  И Крот, вдруг, захотел  сделать татуировку  на  моем теле.
      —  Так  он  же  слепой. Зачем? –  напомнила  Мякушка.
      —   Он  сказал, что  напишет  одно  слово: «люблю». И чтобы его написать, зрение  не  нужно.
     Я зажала  в зубах  вилку и легла на  живот. Он быстро наколол  бранное  слово  и  все  вокруг засмеялись.
      —  Так  вот  откуда  у тебя  кривые  зубы  и  вульгарная  бабочка  на бедре, –  пошутила  Мякушка.
      — Заткнись, –  снова стала сама собой Клеопатра. —  Это еще не все. Я тогда долго лежала дома с высокой температурой. А потом почтальон принес от Крота письмо. Ты думаешь, он извинялся? Нет. Он писал, что у него много женщин, но это не должно  мешать нашим отношениям.  Он, правда, так думал. Я тогда три дня лежала на кровати, не спала, не ела, а просто смотрела в потолок. Представляешь, я оказалась слепее незрячего козла.
     —   Наверно, он искал  себе  бесплатную  сиделку.
     Клеопатра поморщилась.
     —  Дело прошлое. Но, мне  и сейчас кажется, что я, ни черта не понимаю в любви.  Или  в мужиках. 
     Тем временем  к  столику вернулся  Родель, неся тарелку на растопыренных  пальцах.  В тарелке  горкой лежали, нарезанные кусочками  ананасы, и  клубника.
      Клеопатра  облокотилась  на  спинку  стула, посмотрела  с задумчивым  видом  в  широкую  спину  удаляющегося  Роделя  и стала  рассуждать  о  нём, забыв, что минуту назад  призналась, что плохо разбирается  в мужчинах.
      —  Родель чувствует  себя  комфортно  в  роли  официанта.  Он  –  типичный  азиат, –  сказала  она.  —  У него  широкое лицо, с приплюснутым  носом, пухлые  губы,  цвета  спелой черники, набухшие  веки, превращающие  глаза  в  чёрные  медвежьи  когти. Острые  и  опасные.  В  Роделе,  есть  что-то и  от  малайцев,  и  от  китайцев.  По  религии, он –  буддист. Что у них  в религии главное?  Нирвана?  Значит,  он  всегда  будет  рад  тому, что  имеет на  данный  момент.  Но, имя  –  Родель.  Совсем  не  азиатское.  Азиатские  имена  похожи  на  звон  колокольчика, на  скрип  петель  старых  ворот,  на  шорох  листьев  под  ногами…  Дзинь, динь,…хо-о-ох,…шу-ши…  Но, Родель, Родель… Скорее,  испанские  корни.  Мигель,  Фидель… Может, он  с  восточного  побережья  Филиппин,  что  ближе  к  Бразилии?  А  ты  не  помнишь,  какие  испанские  колонии  были  в  Восточной  Азии?
       —   Может  тебе  еще  и  все  тюрьмы  перечислить? –  огрызнулась  Мякушка.
       —  Ты, даже  когда  жрешь, злая, –  нахмурилась  Клеопатра  и наполнила  на  четверть  высокий  бокал  водой. —  Я  просто  через  имя  пытаюсь  проследить  весь  жизненный  путь  Роделя.  Ведь  что-то  заставило  его  бросить  родной  дом,  семью  и  уехать  в  чужую  страну  на  заработки.  А  для  этого  нужны  серьезные  причины  и  решительный  характер.  А характер  у Роделя – кремень.  Смотри, как  он  сейчас  стоит. Он  расставил  ноги, а  сам  наклонился  чуть  вперед, словно  на  него  сейчас  дует  ураганный ветер.  Ещё  у  него  широкая  грудь.  А бабочка, под  воротником рубашки, визуально  удлиняет  его  плечи.   Я  смотрю  на  него  и  вижу:  маленький  портовый  городок  на  берегу  океана,  куда  часто  заходят  небольшие  корабли  из  разных  стран.  И  Родель, на  своей  старой  лодке, плывет  к  берегу вместе  с  ними, как маленькая  рыбка  в  стае  больших  рыб.  И на  дне  его  лодки, подпрыгивают  дугой, блестя чешуей  на  солнце, разноцветные  рыбешки.
      Мякушка  рассеянно  слушала  подругу  и  думала  о том, что этот  южанин, наверно,  нравится  ей, поскольку  только  когда Клеопатра  влюбляется, её  жизнь  наполняется  яркими  красками.
      —   Скорее  всего,  Родель  –  или  старший  ребенок  в  большой  семье, или  глава  не  очень  богатого  семейства, –  продолжила  рассуждать  Клеопатра, не  сводя  жадных  глаз  с  расторопного  официанта.  —  У него: фигура  штангиста. Только, он  несёт  не  штангу, а  тяготы  жизни  на  своих  плечах.
     —  Знаешь, как  определить: нравишься  ты  ему или  нет?  –  прервала  пространные  рассуждения  подруги  Мякушка.
     —  Как?
     —  Истина  проверяется  действием. У всех  Родель уносит  тарелки.  А тебе –  принёс.  Да  еще  с  едой.  Значит, нравишься.
     —  Логично,  –  согласилась  Клеопатра.
     —  Ну, так.
     —  А  если  тебе  пришлось  бы  выбирать  между  Роделем  и  Германом?
     —  Тогда, я  бы  выбрала  Морозова.
     —  Врёшь, –  сказала  Клеопатра  и  тяжело  поднялась  со  стула.  Зелёные малахитовые  глаза  её  снова  были  холодными.
     Едва  поспешая  за  стремительно  удалявшейся  подругой,  Мякушка  подумала, что  в  жизни  нет  большей  глупости, чем врать  самой  себе.  Так  можно  и  себя  потерять  под  слоем  лжи.  И  где-то  в  глубине  души  она  была  благодарна  Клеопатре  за  то, что  та  часто  говорила  правду  вместо  неё.








       7.
       «Когда чужая  окружающая  натура  перестаёт  радовать  и удивлять  своей  красотой, когда  нет  дел, а  только  праздное существование, у  человека  в  повседневных  действиях  остаются только  привычки.  Естественные  и  скучные.  Механические, неосознанные», –  думала  Мякушка  привычно  поднимаясь  на крышу  отеля  поздним  вечером.  Клеопатра  уже  была  там.  Качалась  на  схожем  с ломтиком  апельсина  пластмассовом  круге, томно  гладила  теплую  воду  руками,  словно  это  шёлк  постели  в  тени  алькова,  и  задумчиво  смотрела в  небо.  Последние  дни  её  задумчивость  легла  тенью  в  глубине  зелёных глаз  и  всё  лицо  её  словно  потемнело.  Появление  подруги  она восприняла  спокойно, как  данность, включенную  в  опции  отеля.  Лишь  слегка  кивнула  ей  головой  и  снова  посмотрела  на звезды.  Их  было  всего  две,  и  они  едва  мерцали  на  привычном месте.  Клеопатра  вздохнула  и  сказала, что  у  неё, несколько лет назад,  был  знакомый  мусульманин, который  купил  небольшой домик  недалеко  от  Садового  кольца.  Снаружи  домик  был похож  на  трехслойный  розовый  торт.  С  башенками  и  пышной лепниной  по  фасаду.  А  внутри  постройки   потолок  крыши  был  сделан  куполом, покрашен  в  иссиня-чёрный  цвет  ночного  неба, и  на  нём  светились  сотни  золотых  лампочек, похожих  на звёзды.
      Клеопатра  последний   раз  посмотрела  на  небо, словно ждала, что  кто-то  сейчас  включит  те  самые  сотни золотых лампочек, и  подплыла  ближе  к  куме.  «Совсем  не  так, –  сказала  она  ей грустным  голосом, —  представляла  я  себе  раньше  персидское небо.  В  моём  пылком  воображении  южное  небо выглядело,  как дорогой  бархат, на  котором, как  жемчуг, небрежно  и  щедро разбросаны  крупные звезды.  А  на  самом  деле, небо  над  головой похоже  на  старое  дырявое  полотно  прюнели.  Оно  блёклое, словно  пропитано  пылью».
      —  Знаешь, –  сказала  ей  Мякушка, —  люди  говорят, что  надо  сесть  ночью  на  верблюда,  и  тогда  можно  увидеть  небо, усыпанное  звёздами.
      —  Верблюд –  космический  корабль  пустыни?
      —  А хоть  бы  и  так.
      Впрочем, даже  это  не  оживило  Клеопатру.  Не  пробудило фонтан  необузданных  домыслов.  Весь  вечер  она  была  какая-то не  такая.  Задумчивая  и  рассеянная.  Про  Сергунчика  не вспоминала.  Не  кляла  на  чём  свет  стоит  Ветрова.   На  ней  был её  любимый  белый  купальник  с  золотой  тесьмой  по  краям лифа.  Струйки  воды,  как  серебряные  змейки,  привычно   стекали  с  её загорелого  тела.  В  баре  приглушенно  играла восточная  музыка,  в  воздухе  плыл  сладкий  запах  кальяна.
      «Но  нельзя  рябине  к  дубу  перебраться…», –  вдруг  тихо запела  Клеопатра,  обнимая  оранжевый  круг.  А  потом  также  неожиданно  спросила:
      —  Как  ты  думаешь,  арабский  язык  трудный?  Герман  ведь выучил.  И  продавщицы  в  магазинах.
      Мякушка  молчала.  Она  подумала, что  подруга  опасно заигралась.  И  сделала  вид, что  её  тоже  привлекает  глубокое молчание  звёзд.
      —  Когда  он  говорит  на  своем  языке, я  ничего  не  понимаю, –  пожаловалась  Клеопатра. —  Я  вообще  ничего  не  понимаю, когда  я  рядом  с  ним.  Он  говорит, а  я, как  ты  советовала, молчу и  по  звуку  пытаюсь  представить  какие-то  образы.  Он  говорит: «Хабиби»,  а  мне  слышится: « Хай, би-би»  и  представляется улыбающийся  автомобиль.  Маленький  игрушечный  блестящий.  У меня  на  ёлке  в  новый  год  висел.
      Мякушка  молчала  и  старалась  не  смотреть  на  подавленную подругу.  У неё  сейчас  глаза  были  тяжелые, мутные, как бутылочное  стекло.
      —  Слово  изреченное –  есть  ложь, –  вздохнула  Клеопатра.
      —  Да.
      —  Заткнись, Морозова, –  со злостью  оборвала  её  Клеопатра. —  Я, может, хочу, чтобы  он  меня  обманул.  Понимаешь, хочу.  Я ведь, тоже  его  обманываю.  Это  такая  игра.  Взрослая  игра  слов.  И  если, любое  изреченное  слово –  ложь, то  тогда, слово: «люблю» –  сладкая  ложь?  Значит, это  нормально, врать  друг другу  о  любви?  Получается, что  вся  наша  жизнь –  сплошное вранье?  Мы  живем  во  вранье,  как  тутовый  шелкопряд  в  своем коконе?  И  есть  ли  смысл  жить  правдиво,  если  даже  правдиво, значит –  лживо?
      Мякушка  решила, что  подруга  где-то  уже  пересеклась  с Ноздрёвым  и  прилично  «хряпнула»  с  ним  водочки.  На  трезвую голову было  бы  невозможно  так  исказить  её  слова  о  правде  и лжи.
      Она  выбралась  из  бассейна  и  окунулась  в  голубую  чашу джакузи.  Её  только  что  покинули  вновь  прибывшие   русские  женщины  и  крупные  пузыри  воздуха  всё  ещё  вылетали  из отверстий  в  полу, взрыхляя  прозрачную  воду.  Клеопатра последовала за  подругой, как  охранник  за  арестантом.
       —  На  чём  мы  остановились? –  деловито  спросила  она, словно  составляла  бухгалтерский  отчет  в  налоговую  службу.
       —  На  лжи, –  со  вздохом  сказала  Мякушка.
       —  Абсурд.  Да? –  заносчиво  спросила  Клеопатра. —   Выбита табуретка  из-под  смысла  жизни,  коль  слова: «смысл  жизни» –  тоже  ложь?
      Клеопатра  замолчала,  предоставив  оппоненту  самостоятельно  выпутываться  из  этой  словесной  бессмыслицы.
      —  Понимаешь, –  медленно  сказала  Мякушка,  не  зная, что скажет  дальше. —  Мы  осмысливаем  слова  из  Библии, исходя  из сегодняшних  реалий.  И забываем,  что  эта  фраза  указывает  на то, что  древние  люди  были  в  чём-то  совершеннее  нас,  и  умели  общаться  телепатически.  Они  считывали  мысли  друг  друга.  А  при  такой  форме  общения  обман  невозможен.  Значит  язык  –  инструмент  лжи.  И  только поэтому,  слово изреченное  –  есть  ложь.
      —  Но, при  всём  при  этом, –  нарушила  долгое  молчание Клеопатра,  —  в  Библии  написано:  «Вначале  было  слово».  Получается, что  желание  обмануть  появилось  раньше, чем желание  сказать  правду, если  правда  существует всё-таки.
      —  Тебя  становится  страшно  слушать, –  огорчилась Мякушка. —  Еще  немного, и  ты  скажешь, что  Библия  тоже состоит  из  слов, а значит,  ей  не  стоит  доверять.
      —  Ну, назови  мне  слова, которым  можно  верить, –  упрямо настаивала  на  своем  Клеопатра.
     «Точно, хряпнула, –  подумала  Мякушка.—  Развезло  не  по-детски»
      —  Их  всего  три, –   с  ледяным  спокойствием  сказала  она. —  Да  и  нет.  Но  самое  правильное  слово – истина.  Когда  говорят: «Христос  воскресе!», все  отвечают: «Воистину воскресе!». Никто не  говорит, мол, правда:  воскрес.  Потому что: правда  и  ложь, как две  руки  одного  тела.  А  истина, это  замок, который  закрывает рот, и  дальше  за  человека  говорят  не  слова,  а  действия. Воскрес, и  это –  та  самая  истинная  правда,  которую  невозможно  замазать  никакой  ложью.
      —  А  мысль?  Это  еще  не  действие,  и  ещё  не  слово?  Она первичнее  слова?  Маленькие  дети, пока  не  умеют  говорить, они уже  думают  или  их  головы  пусты, как  воздушные  шарики? –  не  унималась  подруга.
      —  Клёпа, вспомни  умненькие  глазки  своего  сына.  Сама рассказывала, что, лёжа  в  колыбели,  он  смотрел  на  тебя  так, словно  у него за  плечами  докторская  диссертация.
     —  Мой  Митька –  это  Сергунчик  в  квадрате.  Или  даже  в кубе.  Будущий  компьютерный  гений, –  впервые  за  вечер улыбнулась  Клеопатра. —  У него  даже  с закрытыми  глазами было  умное  лицо.  Представляешь, лежит  такой  клоп  в  кроватке, вроде  спит, а  сам:  то  сморщится, то  улыбнётся.  И  белки  под закрытыми  веками  туда-сюда  бегают,  словно  он  книгу  читает.
      —  Значит,  ты  согласна, что  мысль –  первичнее  слова?  И мысль, как  любая  энергия, материальна,  а  слова  –  оболочки мыслей,  чтобы  они  не  рассеивалась  в  ничто,  в  пространстве.
      —  Нет.  Оболочка  мысли –  череп  человека.  Он  крепче  слов,  –  возразила  Клеопатра. —  Мысли  живут  в  голове.  В  голове  они  голые.  Потом  они, с  помощью  каких-то  механизмов, одеваются  в  слова,  как  люди  в  одежду, и  выходят  из  горла,  как люди  из  дома.
      Пьяная  Клеопатра  иногда  мыслила  так  неожиданно,  что ставила  Мякушку в тупик.  Она  с  изумлением  посмотрела  на подругу  и  увидела,  как  слова,  одетые  в  телогрейки  и  фраки, торжественным  шагом  выходят  из  её  рта.  Мякушка  вздохнула  и  отвернулась  от  кумы.  Ей  было  обидно  осознавать, что  при всей  спонтанности  суждений, Клеопатра  иногда  говорит абсолютно  правильные  вещи.
      Уйдя  в  себя, Мякушка  стала  повторно  переосмысливать слова, сказанные  Клеопатрой  за  этот  вечер.  «Большинство людей  воспринимают  окружающий  мир  безоговорочно  и  целиком, доверяя  полученному  результату  суммирования  действий  всех органов  чувств, –  думала  она, продолжая  спорить  с  подругой. —  Но  есть  люди, которые  воспринимают  мир  через  звуки,  или через  запахи,  или  через  краски.  Для  удобства жизни, эти  люди придумали  ноты,  формулы  ароматов,  краски.  А  я  воспринимаю мир  через  слова.  Слова  для  меня, что для  музыканта  звуки,  для художника – краски,  или, как  у  Клеопатры, некие  сущности, выходящие  длинной  вереницей  из  её  уст. Когда  я  осознала свою  особенность  восприятия  жизни, мне это  понравилось.  Я стала  создавать  из  слов  свой  мир,  свои  чёткие  конструкции,  в которых  словам  было  комфортно  жить.
Слов  было  много.  Одни  приходили  на  ум  по  несколько  раз  в день, другие  захаживали  в  голову  редко, скорее  случайно, чем по  необходимости, и  застревали  в  мозгу  на  целый  день.  Иногда я  слышала  совершенно  незнакомые,  странные  слова  во  сне.
Мне  казалось, что  стоит только  всё  многословие  человечества привести  к  простой  формуле,  как  жизнь  станет  проще  и осмысленней.  В  ней  будут  звуки  музыки,  краски  картины, запахи  цветов,  созданные  из  слов.  И  я  стала  придумывать  такую  формулу  слов. Это  была  моя  тайна.  И  я  гордилась  тем, что у Клеопатры  нет  формулы  бытия,  я у меня  есть.  Почти  есть. Остались  несущественные  детали.  Я  составляла эту  формулу  слов  из  абсолютов, существующих  в  природе, и  понятий,  созданных  человеком.  Но рядом  с этой занозой  Клеопатрой, я чувствую  себя  Моцартом,  которому  Сальери  подливает  яд  в бокал  с  вином.   Она,  сама  того  не  зная,  рушит  все  мои стройные  шеренги  слов…»

      Незаметно  подступила  ночь.  На  крыше  отеля  стало безлюдно  и  над  бортиком  бассейна  появились  узкие  носки чёрных  ботинок.  Этот  непонятный  человек, болезненно-худой, в ядовито-зелёной  рубашке,  возникал  всегда  неожиданно, как джинн  из  дыма  кальяна.  Его  длинные, поблескивающие лаком, ботинки  почти  наполовину  свисали  над  водой.  Мужчина  достал  костлявыми  пальцами  маленький  блокнотик  из  нагрудного кармана.  Бросил  недовольный  взгляд  на  воду, как бы  не замечая  подруг, что-то  быстро  начеркал  маленьким  карандашом  на новой  странице  и  небрежно  втиснул  блокнотик  обратно  в карман.
     —  Это он  досье  на  нас  пишет, –  шепнула  Клеопатра. —  В следующий  раз  соберёшься  сюда  ехать.  В  министерстве  туризма  открывают  твоё  досье, а там: «Понедельник. Плавала  в бассейне.  Вторник.  Плавала  в  бассейне.  Среда.  Плавала  в бассейне». Пустить!
    После  ухода  секьюрити,  Клеопатра  тоже засобиралась.  Быстро набросила  халат  на  мокрые  плечи  и  убежала. 








     8.
     Второй день  Мякушка  практически  не  видела  Клеопатру. Она, как молния, сверкала золотом волос где-то  вдалеке  и пропадала  почти  до  утра.  Мякушке  даже  стало  казаться, что подруга  её  стесняется. И  не  удивительно.  Именно  оставшись  в жестком  спарринге,  она  поняла, что  подруга –   абсолютная  её противоположность.  Клеопатра  ела,  она  поправлялась.  Клеопатра  говорила,  она  думала.  Подруга  молодела, а  она  рядом  с  ней  выглядела  как  благочестивая  тётушка  с  вязаньем  и  спицами  в  сумке.
     «В  сутках  осталось  два  часа,  когда  Клеопатра  находится  рядом»,  –  подумала  Мякушка,   разглядывая  безмятежно  спящую подругу.  Яркий  солнечный  луч  нашел-таки  трещину  в  многочисленных  складках  штор  и  золотой  лентой  падал  на волосы  рыжей  бестии.  Лицо  её  сейчас  было  спокойным  и кротким.
     Вскоре  снизу  потянуло  запахами  горячего  хлеба,  вареными сосисками  и  свежезаваренным  кофе.  В  соседнем  номере включили  телевизор.  В  коридоре  глухо  стукнула  чья-то  дверь. Начиналось  привычное  утро.  Клеопатра  проснулась  и  долго тёрла  глаза,  словно запирала  внутри  них  свой  сон.  Потом  были  рутинные: душ, завтрак,  пляж,  обед.  Ежедневные  дела  с некоторой  даже  усталостью.
      После  обеда,  мучаясь  от  обжорства  после шведского  стола  и  духоты  в номере,  подруги  скинули  верхнюю  одежду  и  устало  упали  на  кровати.  Мякушка  включила  телевизор.  Шла  детская  программа  про  зверушек.
      —  Знаешь, –  Клеопатра  отвернулась  от  телевизора  и  посмотрела  на  Мякушку  в  упор, –  когда  мне  дома  делать нечего,  я  с  Сергунчиком  играю  в  карты.  Заразная  вещь, кстати, как  семечки.  Меня  бабушка  Зина  научила  резаться  в  «дурака».  Лет  восемь  мне  было.  Пока  я  училась  в  школе, она  упорно раскладывала  пасьянсы  или  гадала.  Хотя, в  её  стерильном возрасте  даже  непонятно  на  что  можно  гадать.  Есть ли  жизнь на  Марсе?  Будет  ли  сегодня  в  магазине  докторская  колбаса?  А когда  я  возвращалась  из  школы,  она  уговаривала  меня  сыграть с  ней  «партейку  в  дурака».  Мы  рубились  несколько  часов,  пока  мама  не  возвращалась  с  работы.  Потом  я  делала  уроки  и ела  пирожки  с  капустой,  которые  испекла  бабушка.  Никогда  и нигде  я  больше  не  ела  такие  вкусные  пирожки.
      Клеопатра  вздохнула  и  поправила   ладонью  чёлку. И  лицо  её  за  секунду  стало  другим.
      —  Я  уже  скучаю  по  дому, –  вдруг  сказала  она. —  По деткам,  Сергунчику.  А  ты?
     Задавая  вопрос,  Клеопатра  уже  не  смотрела  Мякушке  в глаза.  И  та  подумала,  что  ей  совсем  не  обязательно  отвечать правду.
      —  Я  с  первого  дня  скучаю.
Клеопатра  кивнула  головой, как  учительница,  довольная  ответом  ученика.
      —  Я, когда  раньше  уезжала  по  делам, тоже  сразу  начинала скучать.  Но  этот  город  меня  опрокинул.  Он  такой  роскошный, а  главное, продуманный,  устроенный  для  достойной  жизни  не только богачей, а  всех, что  я  первое  время  забыла  обо  всём.  А потом, мне  даже  стало  казаться, что  в  этом  городе  есть  место для  всех.  И  для  меня. Это  глупо?
      —  Нет.
      —  А то, что  я, как  дура, влюбилась.  Глупо?
      —  Влюбляться  не  глупо.  Влюбляться –  опасно, –  назидательно  сказала  Мякушка  и  снова  почувствовала  себя тётушкой  с  вязанием.
     —  Еще  скажи, что  любовь –  это  химия. Что  срок  ей, максимум, три  года, –  фыркнула  с  недовольным  видом  подруга.
     Мякушка  знала  Клеопатру  уже  почти  тридцать  лет.  Если  бы  их  отправили  в  одной  капсуле  корабля  к  Марсу, то  за  эти световые  годы,  можно  было  долететь  до той  планеты,  набрать  красных, радиоактивных  камней  и  вернуться  домой  молодыми  и совершенно  лысыми.  Мякушке  казалось, что  она  знала  о  подруге  абсолютно  всё.  Что  изучила  её  вдоль  и  поперек.  Знала  о  ней  больше, чем  её  муж  Сергунчик.  Знала  о  ней  то, чего  не знал  её  духовник, служитель  церкви  на  соседней  улице.  Но  последнее  время,  она  её  не  узнавала.
Весь  год  Клеопатра  твердила, что  год  перед  «сорокетом», надо  пройти очень  аккуратно, на  цыпочках, словно  идешь  по  тонкому  льду. Этот  год  она  называла  особо  кармическим, потому что  он  подводит  черту  под  прошлой  жизнью, и  определяет всю  последующую.  Год  подведения  итогов, время  исправления ошибок.  Но  сама  этот  год  недолго  шла  на  цыпочках.  А  потом, как  с  цепи  сорвалась,  кинулась  во  все  тяжкие. 
      —   Ну, расскажи  мне  о  любви.  Почему: опасно.  А  где  не опасно?  Я  что-то  пропустила  в т воей  жизни? –  продолжила  насмешливым  тоном  Клеопатра.  —   Я  вот  тебе  всегда  всё рассказываю.  Но  вижу  по  твоим  глазам, что  ты  мне  всегда  что-то  не  договариваешь.
      Обычно,  Клеопатра  «на мягких  лапах»  подбиралась  к  теме любви.  Сначала  могла  пожаловаться, что  с  утра  у  неё зверски  болел  зуб,  или, что  на  улице  каблук  попал  в  щель  ливневого стока  и  отломился.  Или  помада  любимого  цвета закончилась.  И так, окольными  путями  сворачивала  в  сторону  разговора  о любви.  Но, когда  Клеопатра  была  уже  влюблена, она  уже  не ходила  вокруг да  около.  А могла  даже  «здрасьте»  не  сказать, и сразу  выпалить: «Иванов  в  меня втюрился. Третий  день  у подъезда  сидит».  В  подъезде  живёт  сто  человек, но  Иванов  мог втюриться  только  в  Клеопатру.  О  любви  Клеопатра  могла говорить  бесконечно, как  её  бабушка, играть  в  карты.
      —  Я  сказала: влюбляться  опасно.  Это, как  перебегать  дорогу перед  автобусом.  И  не  факт, что  кто-то  типа  Сергунчика  успеет схватить  тебя  перед  носом  машины.  А  любовь  есть  везде,  –  ответила  Мякушка, пропуская  мимо  ушей  ироничный  выпад  подруги. —  Например,  атмосфера  вокруг  земли. Это  любовь  или  химия?
     —  Что  ты  за  человек?  –  обиженно  скривила  губы Клеопатра. —  Я тебе  про  Фому, ты  мне –  про  Ерёму.  Я спрашиваю  о  любви, ты  мне  говоришь  об  атмосфере.  Если  бы я  не  знала  тебя  сто  тридцать  лет, я  бы  решила, что ты –  сумасшедшая.  Я тебя  о  маленькой любви  спрашиваю.  О любви женщины  к  мужчине.  Почему  рядом  с  одним  мужчиной холодно, а  с другим тепло?  Почему к одному  хочется  бежать – через  дорогу  или  босиком  по льду, а  от другого –  убежать?  Знаешь,  почему  я  к  Ветрову бегаю?  Мне  нравится, что  он  даже во  сне  обнимает  меня.  И  стоит мне  чуть  пошевелиться, он  сразу прижимает  меня  к  себе. Нежно  и  решительно.  И  я чувствую  щекой  его  мерно  вздымающуюся  грудь,  его  тёплое дыхание  на  своей  шее. Я чувствую, что  я  нужна  ему, и мне так сладко, что  хочется  плакать.
     —  А с этим  у  тебя  всё-таки  что?  Если  без  малинового сиропа  на  макаронной  фабрике?  Правда  влюбилась?
     Клеопатра  поняла: о ком  спросила  её  Мякушка.  И  снова легла  на  спину, уставилась  не  мигая  в  потолок.
     —  Нет, конечно, –  с  неудовольствием  взмахнула  рукой  она. —  Просто  игра.  Легкий  флирт.  А  по  правде –  мстя.  Этим  двум гадам.
     —  За  то, что  не  оценили? –  спросила  Мякушка, почувствовав в  словах  подруги  знакомую  горечь.
     —  А знаешь,  как  обидно?  Жизнь-то  одна.  А  женская  жизнь, вообще, половина, или  даже  мгновенье.
     —  Нельзя  мстить  одним,  используя  других, –  осторожно попыталась  вразумить  подругу  Мякушка.  —  Это –  опасная  игра.  Про  неё  я  тебе  и  толкую. Тем  более,  что  ты  играешь  на чужом  поле, но  по  своим  правилам.
     —  Да, знаю  я,  не  маленькая, –   с  раздражением  вздохнула  Клеопатра. —  Я не  так  выразилась.  Это  не  игра, а  просто  мечта.  Мечта  о  любви, которой  я  достойна.  Хотя, нет.  Если совсем  честно, то  я  снова  хочу  почувствовать  на  своём  теле сильные  мужские  руки, как  тогда  в  первый  раз  с  Сергунчиком.  Когда  я  чуть  под  машину не  шагнула.  Он  был  тогда  с девушкой.  Схватил  меня, отпустил  и  забыл.  Они  пошли обнявшись.  Он  держал  её  за  плечи.  Они  мило  разговаривали,  а я  тащилась  за  ними,  как  привязанная.  Потому что  когда  он меня  обнял, мне  показалось, что  у меня  над головой  взлетели  все  воздушные  шары  мира.  А  потом  они лопнули  и  на  меня  посыпались  конфеты. Такое  сладкое  чувство было  у меня  в  груди.  И  так  я  шла, ослеплённая, оглушённая, пока  не  услышала  стук  двери, закрывшейся  передо  мной.  В этот  момент  я  очнулась.  Представляешь?  Одно  касание  и  как молнией  прожгло.  «Мой. Мой, мой. И всё»  И тоска.  Внутри  хаос, катастрофа.  И трясет  всё  время  от  непонятного  страха.  Наверно, это  был  страх  потерять  того, кого  сердце  нарекло «своим».  И  я  стала  всё  время  гулять  около  его  дома.  Я  же  скромная  была.  Я  начала  одеваться, как  она, вульгарно краситься.  Но  он  меня  не  замечал.  Мне  семнадцать,  ему двадцать  пять.  Я –  малолетка, а  он  отслужил  в  армии, окончил институт, поступил  в  аспирантуру.  И вот меня «накрыло» твоё:  «любидо».  Как  я  её  ненавидела.  Эту  девицу, которая  была  с ним.  Когда  я  о  ней  думала,  меня  просто  выворачивало наизнанку.  Я  стала, как  волчица.  Ходила за  ней  тенью  и прикидывала:  в  каком  месте  нападу  на  неё  сзади. Ярость душила  меня.  Я  представляла,  как  она  упадёт.  Сожмётся калачиком,  а  я  её  буду не  просто  бить, а  молотить  руками  и ногами.
      Мякушка  со  страхом  посмотрела  на  внезапно  замолчавшую Клеопатру.  Лицо  её, скупо  освещенное  бра  в  изголовье  кровати, было  злым  и  некрасивым.
      —  Да, —  с вызовом  сказала  Клеопатра,  –  Я тогда  опасная была.  Я  сама  не  понимала: откуда  во  мне  столько  ненависти  к этой  девушке.  Может, это  моя  судьба  меня  так  крутила,  а может –  мои  будущие  дети.  Но, когда  я  их  видела  вместе, всё во  мне  кричало: «Он  мой.  Мой.  Мой!»  Слава  богу, они  вскоре расстались, и  я  не  взяла  грех  на  душу.
      Клеопатра  снова  замолчала  и  уставилась  в  телевизор невидящим  взором.  Мякушка  видела  подругу разной.  Чаще всего  сильной  и  уверенной  в  себе  женщиной.  Но  сейчас  ей было  её  жалко.
      Искоса  посмотрев  на  неё, задавшись  вопросом: уместно  ли  в такой  ситуации  шутить,  она  лукаво  прищурилась  и  сказала:
      —  Женщина.  Вы  путаетесь  в  показаниях.  То  воздушные шары  и  конфеты, то  –  золотая  стрела  в  копчике.
      —  Ну, так: времени  сколько  утекло.  Руки  другие, и  я  –  другая.
      —  Логично, –  кивнула  Мякушка. —   Вопрос  снят.
      —  Ладно,  если  бы  я  выглядела  как  те  рязанские  тётки, которые  заехали  в  наш  отель на  днях.  Я  бы  тогда  только  по магазинам  бегала.  Мужу –  носки, себе  футболку, чтобы зад прикрывала  и  сувениры  по доллару на  холодильник.  Но  ты посмотри  на  меня. Нет, нет, оценивающе  посмотри, поставь  себя на  место  мужика.
       Клеопатра  подняла  к потолку загорелую, обнаженную  ногу. Нога  была  соблазнительна  в  своей  точёной  изящности  в сочетании  с упругостью  гладкой  кожи.
      —  Ведь  я, юна  и  свежа, как  майская  роза.  На  моём  лице  нет  морщин  и мешков  под  глазами.  Я  выгляжу гораздо  моложе своих  лет.  Если, всевышний  не  даёт мне  стареть, значит,  для чего-то  ещё  нужна  моя молодость?  Может, моя  настоящая любовь  ещё  впереди?  Как  понять?  Твоя  формула  может  дать ответ?  Если  да, научи  меня  этой  формуле.
      Есть  люди, которые  настолько  остро  чувствуют  своё увядание, настолько  болезненно  воспринимают  первые  морщины,  угасание  страсти  и  вожделения, ещё  вчера необузданно, кипевших  в  крови, что  испытывают  беспокойство  и  панику, и  готовы  пойти  на  любое  безумство, и  даже  готовы лишить  себя  жизни, лишь  бы  не  увидеть  себя  в  зеркале  старым, некрасивым  существом.
     Клеопатра  сейчас  напоминала  Мякушке  цветок, который,  едва  расцвел,  и  был  вскоре  погребен  под  огромным  камнем, называемым:  житейскими  обстоятельствами.  Подруга  уже несколько лет везла  на  себе  свою  семью.  Даже  две.  Не удивительно, что  она  надорвалась.  Но  она  тот  цветок, который упрямо вылезает  из-под  камня, изгибаясь, изворачиваясь, и тянет, тянет  изумительно  красивый  бутон  к  солнцу.
      Мякушку  терзали  сомненья.  С  одной  стороны, как  говорил Конфуций,  обучать  надо  только  того, кто, услышав  про  один угол  квадрата,  может представить  себе  остальные  три.  Но  с другой  стороны, кто  как  не  Клеопатра, был  в  состоянии выслушать  и  понять  её?
      Последнее  время  они  больше  общались  на  бегу.  И  такой возможности, чтобы  побыть  несколько  часов  наедине,  просто лежать, как  в  купе  вагона  дальнего  следования  и просто разговаривать, могло  больше и  не  случиться.
      —   Понимаешь, –  сказала  Мякушка. —  Вот  ты  скептически говоришь  и  на  самом  деле  не  хочешь  вникать  ни  во  что.  Но люди  всегда  пытались  вычислить  формулу жизни.  Кто  как  умел.  Древний  мыслитель  Пифагор –  с помощью  цифр.  Его уже нет, а  формулы  есть.  И  потом, он  был  не  только  ученым  и математиком, он  очень  серьёзно  изучал  астрологию.  Гороскопы людей. Казалось бы, где  мы, и  где звёзды.  Как  они  могут  влиять на  нас  и  наши  судьбы?  А  ведь  гороскоп  –  это  формула.
      —  Ну, не  знаю. 
      —  И все  не  знают. Но  верят. А  Пифагор, при  всём  при  этом, считал, что  воля  человека  может  изменить  судьбу.  Простая  воля  маленького  человека  может  победить предначертание  больших  звезд.  Так?
      —  Но, ты  же  не  Пифагор.
      —  А  я  ни  на  что  не  претендую.  Я эту  формулу  вывожу  для  себя.  И кто  сказал, что из  цифр  можно  создавать  формулы, а  из  слов  нельзя?  Почему люди  верят  в магию  цифр  и  не  верят в магию  слов?
      —  А  потому  что  все  люди  умеют  говорить.  Какая  в  этом магия  и  сложность?  А  математика  и  астрология –  это  сложные науки.
      —  А по  мне: именно  в  словах  есть  и  магия, и  сложность.  И чем  больше  я  думаю  над  этим, тем  больше  погружаюсь  в магию  слов.
      —  Типа: «Любидо?»
      —  Почему  бы  нет?  Слов, на  самом  деле, не  так  уж  и  много.  Несколько  десятков тысяч.  Если  бы  каждому  человеку раздали  по  одному  слову, то  на  всех  бы  не  хватило.  Поэтому, люди  пользуются  одинаковыми  словами, но  в  разной конфигурации.  Это  тоже  формулы, которые  называют  избитыми штампами. Что  плохого  в  моей  формуле?  Тебе  теплее, когда  у тебя  Ветров  под  боком, а  мне, когда  я  придумываю  свою формулу. Я живу  словами.
      —  Ты  живешь  понятиями, –  возразила  Клеопатра, припомнив  сказанное  Мякушкой  ранее. —   Все  слова  –  понятия, потому  что  придуманы  человеком.
      —  Нет. Ты  опять  не  поняла, –  с  досадой  возразила  Мякушка.  —   То, что  создано  природой, без  участия  человека, то –  абсолют.  Скажем, дерево –  это  абсолют.  А  вот  спиленное человеком  дерево, это  уже  бревно,  доски, шпон  и  так  далее.  Тоже  дерево, но  уже  понятия.  Слова  лишь  призваны  раскрывать  суть  вещей.  И  главная  их  суть –  постоянство  и переменчивость.  Если  на  земле  будет  следующий  всемирный потоп, или  обледенение, то  все  абсолюты  останутся, приспособившись  к  новым  условиям  жизни.  А  все  понятия исчезнут  вместе  человеком.  И  если  возродятся, то  уже  совсем другие. Помнишь: «Будет ласковый  дождь.  Будет запах  земли…»
      —  И  весна… И весна  встретит новый  рассвет.  Не  заметив, что  нас  уже  нет.*
      —  Вот  именно.  И  главное  слово: не заметив.
      —  То  есть, ты  хочешь  сказать, что  если  будут  совсем  другие  люди, и  они  придумают  новые  буквы  и  слова  для  новых вещей?  То есть, придумают  тоже  самое  колесо, а  назовут его –  курица?  Или  абыр?
      —  Но  люди  и  сейчас  одну и  ту же  вещь  называют  разными словами.  Ведь  все  говорят  на  разных  языках.  Но  разные  слова не  меняют  сути  вещи.
      —  А  если  после  потопа  люди  снова  начнут  общаться телепатически? 
      Мякушка  села  на  кровати, поджав  ноги, и  озадаченно почесала  за  ухом.  Опять  Клеопатра  ничтоже  сумняшеся поставила  её  формулу  под  молот  сомнения.
      —  Телепатическое  общение  возможно, если  люди подразумевают  одни  и  те  же  вещи  одинаково.  То  есть  мыслят на  одном  языке.  Вспомни  Вавилон. Что  мы знаем?  Что  когда началось  строительство  гигантской  башни, люди  говорили  на одном  языке.  А может, не говорили, а  думали?  А  потом  что-то произошло.  И люди  перестали  понимать  друг  друга.  Почему?
      —  Да, просто, надоело  строить  самим.  Пригласили  шабашников, –  пошутила  Клеопатра.
      —  Возможно.  При  условии, что  башню  строили  не  всем миром, а кто-то  отсиживался  в  кустах.  Но  эти  люди  изначально должны  были  быть  другими.  Но такой  информации  не  было.
      —  Ну, или  просто  кто-то  решил  строить  домик  персонально для  себя  и  начал  таскать  камни  за  пазухой.
      —  Это  уже  ближе  к  истине.  В  одиночку  много  украсть  не получится. Нужны  сообщники.  Мысленно  общаться  невозможно.  Все  сразу  будут в курсе мероприятия, значит, надо  было  придумать  какие-то  звуки  и  жесты, понятные  только  им.
      —  А  как  же: «Вначале  было  слово?»
      —  Одно  другому  не  противоречит.  Единственно, мне  почему-то  кажется, что  в  этой  фразе  пропущены  слова. Логичнее  эта  фраза  звучала  бы  так: «В начале  разъединения человечества было  слово»
      —  Почему?
      —  А  где  логика?  Чтобы появилось  слово, должна  сначала    появиться мысль  о  создании  чего-то нового, того, чего  ещё  нет.  Самый  простой  пример.  Сначала  люди  жили  в  пещерах.  Они же  не  стали думать, а  чего это я  в  пещере  живу?  Построю-ка  я себе  дом.  Они  просто  подумали  и  поняли, что  могут  сами складывать  камни  там, где  им  надо.  Скажем, около  реки.  А потом  уже  придумали  слово  для  собственноручного  жилища. Например,  дом.
      —  Хочешь  Библию  переписать?
      —  Боже  упаси!
      —  А почему  одни  люди  верят в  Бога, а  другие  нет?
      —  Потому что  верить, как  и  любить, нельзя  никого заставить.  Вот  ты  же  не  можешь  приказать  Ветрову, чтобы  он тебя  любил.
      —  А  хотелось  бы, –  вдохнула  Клеопатра. —  Я иногда думаю, ну, что  ему  ещё  надо?  Ведь  я  же  хорошая.
      На  этих  словах  Клеопатра  вдруг  осеклась  и  посмотрела  на подругу  круглыми  от  удивления  глазами.
      —  Всё.  Я поняла.  Когда  ты  говорила, что  хочешь  быть хорошей,  ты  хотела, чтобы  тебя  любили.  А тяжело  жить  без любви?  Я  хоть  счастливая  была.  Просыпалась  и  плакала  от счастья, что  рядом  любимый  человек.  А  ты  когда-нибудь плакала  от  счастья?
     —  Нет, –  сухо, словно  выстрелила, ответила  Мякушка. —  Не плакала, возможно, к  счастью.  Но  живу  с  чувством, что  меня обвесили  в  магазине.
     —   Да, ладно.  Всё  еще  у тебя  будет.  Какие  наши  годы, – махнула  рукой  Клеопатра,  почувствовав  жалость  к  подруге, как к ребёнку, пожаловавшемуся  на  боль  в  горле. —  Главное  –  верить.
     —  Да, –  вздохнула  Мякушка. —  Верить –  это  главное.
     Какое-то время подруги молчали. Клеопатра ругала себя за бестактность. Но больше переживала о том, что их разговор прервался, когда  они только-только  приблизились  к  теме  любви.
      —  Ладно, проехали,–  словно угадав  её  мысли, примирительно сказала  Мякушка. —  На правду не обижаются. Но ты хоть поняла, как важно каждое слово? Это, как золотой кирпич в стене вавилонской башни. Убери  его, и башня развалится. А в формуле слова не теряются. Они просто заменяются другими. Но здравый смысл остаётся. Ты думаешь, что что-то меняется от того, что количество слов и вещей в жизни людей постоянно увеличиваются? Нет. Нравы людей, их суть –  всё те же. Вот читаю я про древний Рим и такое у меня чувство, как будто я читаю про сегодняшний день, про соседей своих. Ничего в сути людей не изменилось, к сожалению.
      —  А может, к  счастью?
      —  Трудно  сказать.  Счастье –  это  как  раз  понятие.  Сколько на  свете людей, столько  и  понятий  о  счастье.
      —  Счастье –  это  любовь, –  глубокомысленно  изрекла Клеопатра. —  А любовь  –  это  абсолют.  Сама  говорила.
      —  Да, но  если  ты  тешишь  любовью  свой  эгоизм, типа, я  вот такая  вся  офигенная, любите  меня, гады, то  это  уже –  понятие.
      Слово: любовь  подействовало  на  Клеопатру  вдохновляюще. Она  села  на  постели  по-турецки, лицом  к  подруге  и  с мечтательным  видом  сказала.
       —  Но, всё-таки, любовь  –  самое  приятное  слово  на  земле. Слово «любовь»  можно  заменить  только  словом: «деньги».  Это и  сейчас  классно звучит: «Де-е-е-нь-ги-и. Много  денег», и  после потопа  также  сладко  будет  звучать.  Я  тут  недавно  по телевизору выступление  одного  водочного  магната  слушала, так он  сказал, что  архитектура, картины, книги –  это  всё  чушь  для бедных.  Это  всё  ничто  по  сравнению  с  деньгами.
       —  Слушай  дальше, –  прервала  её  Мякушка, с  улыбкой наблюдая,  как  подруга  вытягивает  губы  трубочкой, словно пускает  изо-рта  мыльные  пузыри. —   Жить  только  по  формуле  абсолютов, современному человеку абсолютно  невозможно. Чтобы жить  в  системе  абсолютов, надо  отречься  от  всего  мирского, уйти  в лес, в  пустыню.  Стать  отшельником,  крестьянином  на хуторе, Робинзоном  Крузо.  В  сложившихся  реалиях  формула пригодна  только, когда  человек наедине  с  собой  пытается ответить  самому  себе  на  сложные  житейские  вопросы.
      —  И что?  Всё? Конец  котенку? Ты  мне  всю  плешь  проела ради  того, чтобы  сказать, что  формулы  нет?
      В голосе  Клеопатры  звучали  неподдельное  разочарование  и обида.  Словно  ей  пообещали  хитрый  фокус, а  оказалось обычное  надувательство.
      —  Это  ж  сколько  надо  свободного  времени  иметь, чтобы такой  ерундой  заниматься.
      Мякушка  отвернулась  и  стала  демонстративно  смотреть  в телевизор. Иногда  Клеопатра  её  просто  бесила.  Ведь  она  ни  у кого  ничего  не  украла, тратила  своё  личное  время  на размышления.  И  ещё тратила  своё  время, чтобы  выслушать  все её рассказы  про  Сергунчика  и  подводника  Ветрова.
     —  На самом деле, –  вкрадчиво  сказала  Мякушка, —  формула    есть.  Но  не  про вашу честь. Можно жить одними инстинктами, не  думая  ни о чём. Всё ведь уже придумано  до  нас.
     Клеопатра тоже очень  хорошо знала  подругу. И когда  та начинала  говорить тоном учительницы, распекающей  лодыря за двойки, это не  предвещало  ничего  хорошего.  Поэтому, она встала  с кровати  и  стала усиленно расправлять  тёплые  от солнца  шторы.  Потом покосилась на  подругу. Та продолжала  сидеть  с каменным  лицом.  Телевизор  работал  без  звука. На  плоском экране  просто  менялись картинки  животных.  Вскоре  их  сменили экзотические птицы  в пёстрых  оперениях.
     —  Кстати, о птичках, –  как  ни  в  чём  не  бывало, пытаясь загладить  неловкость,  сказала  Клеопатра. —   По  поводу инстинктов. Я  вспомнила.  Сидим мы как-то  с  Сергунчиком  на кухне, смотрим  телек.  А там, передача  про  каких-то  жучков  в Южной  Америке.  Одни  жучки  были  дневные,  а  другие  –  ночные.  И те, которые  дневные, проснувшись, первым  делом вылезали  из  норок и бежали заваливать  песком  и  камушками норки  ночных  жучков.  И только  после этого начинали  искать еду. Потом  они забирались  в  норки, чтобы  поспать. К этому времени, ночные  жучки, как раз, успевали  откопаться и бежали заваливать  песком норки  дневных  жучков. Умора.  Сергунчик ржал  так, что лбом  об  стакан  саданулся.  Мозгов  у  Сергунчика оказалось, как  у  тех  жучков. Неделю  ходил  с  лейкопластырем на лбу и  двумя  бланшами  под  глазами.
      —  Инстинкт –  это  абсолют, которым  нельзя  пренебрегать, – согласилась Мякушка, мгновенно  забыв  обиду.  И  улыбнулась, явственно представив  Сергунчика  с белым  крестиком  на  лбу.
      Она  хотела  тоже  вспомнить  какой-нибудь  анекдот  про инстинкты, но  в этот момент, в дверь  настойчиво  постучали.  Это пришел  маленький, чёрный  до  масляного блеска, филиппинец  с большим  пылесосом  в  руках.
      —  Ван момент, плиз,  –  закричала  Клеопатра, замахав  руками, как  мельница.  Потом  она  быстро  забинтовалась  по  шею  в мятую  простынь,  и  поспешно  шмыгнула  в  ванную  комнату перед  носом  скромно  потупившегося  уборщика.
 По  пути  она  успела  крикнуть:
   — Мяка, одевайся.  Рвём  когти  на  рыбный  рынок. Может, прикупим  чего к ужину.
   
    



 
   
       9.
       В три часа  пополудни  на  улицах  было  самое  адское  пекло.  Прожаренный  воздух  стал  сухим  и  плотным, и  при  ходьбе  его  приходилось  расталкивать  руками,  словно  старую  вату.
       —  Мадам, мадам, мадам, –  маленький, худенький  парнишка, одетый  в  несвежую  белую  рубашку  до  пят, бежал  за Клеопатрой, толкая  перед  собой  строительную  тачку,  металлические  ручки  которой  были  выше  его  щуплых  плеч. 
У  мальчугана  было  смуглое  лицо, примятое  сверху  чёрной  шапкой  волос,  и  тёмные тонкие  руки,  которыми  он  постоянно отчаянно  жестикулировал.
      —  Что  этому  чертёнку  от  меня  надо? –  испуганно  спросила Клеопатра  у  кумы  и  ускорила  шаг.  Она  была  в  узкой  юбке  и  туфлях на  высоком  каблуке, поэтому шустрый  пацан  без  труда преследовал  её.
      —  Мадам, мадам, –  ещё  громче  закричал  мальчишка,  вплетая  в  европейское  обращение  к  даме, гортанную  арабскую вязь  слов.  Колесо  тачки  глухо  ворчало, катясь  по  горячему асфальту.
      —  Может, этот  добрый  мальчик  хочет  довезти  меня  до рынка? –  предположила  Клеопатра, со  страхом  оглядываясь  на назойливого  преследователя.
Впрочем,  разгадка  была  уже  рядом.  Подруг  чуть  не  сбил  с  ног  другой  парнишка,  который  быстро  катил  к  автостоянке  такую же  тачку,  доверху  набитую  пакетами  со  свежей  рыбой.
     —  Вряд  ли  пацан  додумался  до  такого  аттракциона, –  усмехнулась  Мякушка,  едва  увернувшись  от  встречной  тачки. —  Впрочем,  если  народ  поймёт,  что  туристам  в  городе  не хватает  нелепых,  но забавных,  развлечений,  то  мальчишки  будут  возить  туристов  в  тачках  прямо  от  отеля  на  рынок, мотать  по  рынку, а  потом, туристы  будут  возвращаться  в  отель, сидящими  на  коробках,  набитых  свежей  рыбой.
      —  Не-е. Я  буду  без  коробки.  Пусть  прямо  на  меня сваливают  всю  рыбу,  а  я  буду, как  русалка,  нет  владычица морская.  Вся  в  чешуе  и  в  окружении  своих  подданных, –  засмеялась  Клеопатра.
     Возможно, Мякушка  дорожила  общением  с  подругой  именно за  её  умение  мгновенно  включаться  в  предлагаемые обстоятельства.
      —  Конечно, владычица, –  не  раздумывая,  согласилась Мякушка. —  И  домой  вернёшься  к  разбитому  корыту.
      —  Морозова,  сейчас  не  время  для  разборок, –  ахнула Клеопатра, с тревогой  оглядываясь  назад.  Уже  несколько  мальчишек  бежали  к  ним  наперегонки  с  тачками,  и  крики  их становились  всё  отчаянней. —  Но  я  тебе,  когда-нибудь  всеку  по  полной  программе.  «Вот  так  всегда, –  без  злости  подумала Мякушка. —  Не  самая  удачная  мысль  пойти  за  килограммом креветок  на  рыбный  рынок, а  не  в  магазин, принадлежала Клеопатре,  а  виновата,  как  всегда –  Мякушка»
      Впрочем,  идея  оказалась  не  такой  уж  глупой. Клеопатра сразу  разглядела  в  огромной  толпе  людей,  слоняющихся  по рынку, красного,  как  рак,  Ноздрёва.  Он держал  в  каждом кулаке, похожем  на  крупный  патиссон, несколько  прозрачных пакетов,  в  которых  были  фрукты  и  свежие  креветки  цвета болотной  ряски.  Креветки  были  огромные, размером  со  среднюю  скумбрию.
      —  Рыжая, –  радостно  хохотнул  Ноздрёв. —  Заваливай сегодня  ко  мне  перед  ужином.  Пожрём, как  люди.  А  то  моя балтийская  шпротина  ни  фига  не  жрёт.
      Он  хозяйским  жестом  погладил  Клеопатру  согнутым локтем по  спине  и  свалил  в  соседний зал,  где  за  большими оцинкованными  столами  стояли  местные  рыбаки  в  брезентовых фартуках  до  колена.  Острыми  ножами  они  ловко  и  быстро чистили  свежую  рыбу, скидывая  обрезки  в  большие  контейнеры.  Там  уже  ходила  Юлька  и  приценялась  к  прайсам  чистильщиков  рыбы.  Однако, это  была  пустая  затея.  Местные рыбаки  совершенно  не  знали  русский  язык  и  только  испуганно таращили  на  неё  красные,  от  солёного  моря,  глаза.  Вскоре Ноздрёв  небрежно  спихнул  почищенную  рыбу  со  стола  в  пакет.  Всё  тот  же  настырный  мальчишка-носильщик  ловко  подсунул  свою  тачку  под  его  увесистые  пакеты.  И  счастливый  побежал  вперед,  изредка  оглядываясь  на  Ноздрёва.  Юлька,  в лёгком  сарафане  из  шифона  и  большой  тряпичной  шляпке, плелась  где-то  сзади  всей  этой  странной  процессии.
      —  Вот, хоть  режьте  меня  на  части, как  эту  рыбу, но  не  пара  она  Ноздрёву, не  пара,  –  хмыкнула  Клеопатра,  презрительно  посмотрев  на  жену  сибиряка.  И  прибавила  шаг.

      В  назначенное  время,  подруги  поднялись  в  апартаменты четы  Ноздрёвых,  что  располагались  на  последнем  этаже  отеля.  Здесь  было  сумрачно,  тихо,  как  в  музее  после закрытия.  И  уже в коридоре  аппетитно  пахло  жареной  рыбой.
     Дверь  открыл  улыбающийся  Ноздрёв.  Он  жевал  булку, поэтому, вместо  приветствия  радостно  что-то  промычал  и неловко  посторонился, пропуская  гостей  в  номер.  На  нём  была новая  чёрная  футболка  с  полосами  в  местах  сгибов, чёрные нейлоновые  шорты  и  такого  же  цвета  высокие  спортивные носки,  доходившие  до  середины  накачанных  икр.
      Апартаменты  Ноздрёвых  представляли  собой  две  смежные комнаты,  соединённые  широким  проемом  в  стене.  Мебель  была дорогая, европейская, в  стиле  ампир.
      Мякушка  быстро  отвела  взгляд  от  спальной  комнаты, большую  часть  которой занимала  неприбранная  кровать,  и  стала разглядывать  гостиную  комнату.  В  центре  неё  стоял  большой обеденный  стол  с  придвинутыми  стульями. У  стены располагался  дубовый  буфет с фарфоровой  посудой.  Вся  мебель блестела так,  словно  была  щедро  полита  оливковым  маслом.  В комнате  были  ещё:  небольшая  оттоманка  и  два  кресла  с дорогим, расшитым  золотом, драпом.  На  узорном  ковре  валялась смятая  слюдяная  упаковка  от  носков.  Видимо,  Ноздрёв переоделся  пару минут  назад.
     —  Юлька  твоя  где? –  спросила  Клеопатра,  помня  об  угрозах расправы.
     —  В  тренажерном  зале, –  ответил  Ноздрёв, разглядывая чистые  бокалы  в  буфете. —  Целыми  днями  железки  поднимает, боксирует. У меня такое  чувство, что  она  готовилась  к  войне, а не  к  свадьбе.  Руки,  ноги  накачала  так, что  кого  угодно  может ушатать.  Я  сам  её  боюсь.
     Ноздрёв  быстро  вернулся  на  оттоманку, возле  которой  на полу стояла  початая  бутылка  водки, и  деловито  придвинул  к себе  журнальный  столик, на  котором  плотно  стояли  тарелки  с жареными  креветками,  рыбой  и  печёными  на  гриле  овощами.  Подруги  расположились  в  креслах  с  другой  стороны  столика.   
      —  Ну, рыжая,  рассказывай  про  свой  бизнес, –  хохотнул Ноздрёв,  смачно  кусая  обжаренную  в  панировке  креветку.
      —  Какой  бизнес? –  огорчённо  ответила  Клеопатра, задержав взгляд  на  массивной  золотой  цепи  Ноздрёва,  и  посмотрела  в окно.  Дорогие  атласные  шторы  в  номере  семейной  пары  были сдвинуты  к  стенам, и, как  на  ладони, перед  взором  представал  большой  город,  постепенно  растворяющийся  в  вязкой  темноте. И  словно  споря  с  всепобеждающей  силой  мрака,  город  вдруг  вспыхнул  огнями, засверкал,  как  множество золотых  и хрустальных  ожерелий. —  Так, пустая беготня. Торгую,  как проклятая, чем  придётся.  Вот  решила  лейкопластыри  закупить. Несколько  коробок.
      Ноздрёв  аж  поперхнулся  куском рыбы  и  уставился  на  Клеопатру  удивленными  глазами,  внезапно  вынырнувшими  из мясистых щек.
     —  Пластыри? –  недоверчиво  переспросил  он, застыв  с глупым  лицом  и  недоеденным  куском  рыбы  в  кулаке. —  На них  можно  поднять  бабло?
     —  Нет, –  вздохнула  Клеопатра. —  Можно  только  не  умереть  с  голода.  На  мне  две  престарелые  матери, двое  детей  и  неработающий  муж.  А  ты  где  деньги  берёшь?
     —  Я  деньги  беру  в  тумбочке.  Просыпаюсь  утром, открываю тумбочку, а  они  там  лежат, –  абсолютно  серьёзно  ответил Ноздрёв.
      Клеопатра  с  горечью  в  душе  посмотрела  на  его  простецкое, холодное лицо  и  подумала,  что  он, наверно, бандит,  а  не бизнесмен.  Но  побоялась  ему это  сказать.  Однажды  несколько лет  назад  она  видела  бандита.  Он  сел  в  автобус  рядом  с  ней. Молодой  человек  был  одет в  чёрный  спортивный  костюм, чёрную  вязаную  шапочку.  В  руках  у  него  была  чёрная дорожная  сумка.  Незнакомец  поставил  сумку у  ног  и  достал  из  неё  пистолет. Накрутил  на  ствол  глушитель  и  положил  пистолет  обратно  в  сумку.  Потом  посмотрел  на  неё, застывшую  в ужасе, и  насмешливо  подмигнул. У него  было  такое  же холодное, ничего  не  выражающее  лицо, как  у  Ноздрёва.  Через пару  остановок  он  вышел, а  она  смотрела  в  окно  автобуса, и перед  её  глазами  всё  время  возникал  чёрный  ствол  пистолета, на  который  медленно  накручивался  глушитель.  И  ещё, глядя  сейчас  на  самодовольного  Ноздрёва, она  подумала, что  придёт время,  и  кто-то захочет, как  он, брать  деньги  из  тумбочки.  И этот  кто-то  придёт  в  его  роскошный  дом  с  большой  чёрной сумкой  и  выстрелит  в  его  огромное  дряблое  тело  много  раз.  Ну, если  конечно,  Ноздрёв  не  умрёт  раньше  от  тупого обжорства.
     —  Знаешь,  рыжая, –  вдруг  сказал  Ноздрёв  и  вытер  сальные пальцы  о  шорты. —   А  подарю-ка  я  тебе  шубу.  А  Юльке скажу, что  выкинул  её  в  окно.  Я  часто  выкидываю  вещи  в окно.  Я  так  куражусь.
     Он  встал  и  решительно  направился  к  шкафам  в  прихожей.  Снял  с  вешалки  белую, как  первый  снег, шубу и  протянул её Клеопатре.  Та  растерялась,  не  зная, что  ей  делать,  и  с надеждой  посмотрела  на  Мякушку.  Кума  одобрительно  кивнула.  Бери.  Ты  заслужила  дорогой  подарок.
     Глаза  Клеопатры  наполнились  слезами.  Она  подумала,  что Ноздрёв,  наверно,  хороший  человек, просто  его  испортили деньги.  Она  протянула  руки  к  роскошной,  дорогущей  шубе,  но Ноздрёв  вдруг  передумал.
     —  Нет,  –  сказал  он. —  Эту  шубу я  оставлю  Юльке.  Она  её напялит, когда  я  её  выставлю  из  дома.  Мы  же  не  звери, чтобы выставлять  голую  бабу  на  мороз.
     Ноздрёв  небрежно  запихнул  в  тряпичную  сумку  другую норковую шубу  цвета горького  шоколада  и  стал  энергично  подталкивать  Клеопатру  к  двери.
     —  Уходи, –  приказал  он. —  И заныкай  шубу  получше.  А  то моя  может  мне  не  поверить  и  нагрянуть  со  шмоном.  Она наглая,  как  голодная  щука  весной.  Своего  не  отдаст.
 



      



       10.
       Утром, ни свет, ни заря, когда  даже ароматы завтрака  ещё  не просочились  снизу, в  дверь  постучалась  полиция.  В  номер неспешно  вошли  два  полисмена.  Один  был  молодой,  высокого роста,  с фигурой  спортсмена,  другой  был  в  годах, невысокий  и полный.  Оба  были  одеты  в  форму  песочного  цвета, красные кожаные  ботинки  и  береты  густого  изумрудного  цвета  с золотыми  кокардами.  У старшего  полисмена  на кителе  петлёй висел  красный  шнурок,  а  у молодого  напарника  над  левым карманом  было  много  разноцветных  нашивок.  Молодой полицейский  уверенно  прошел  через  весь  номер  к  постели Клеопатры, которая  спросонья  судорожно  хлопала  глазами,  не понимая, что  происходит. 
Молодой  полицейский  смутился, остановившись  перед  румяной после  сна  Клеопатрой.  Наверно, он  впервые  увидел  женские глаза  чуть  светлее, чем  цвет  его  берета.  Он  вопросительно оглянулся  на  старшего  офицера.  Они  перекинулись  парой коротких  фраз,  и  молодой  полицейский  жестами  приказал Клеопатре  показать  содержимое  её  сумочки, лежавшей  на  столе.
     Пока  Клеопатра  быстро  натягивала  на  себя  футболку  и джинсы, полицейские  перебрали  все  вещи, найденные  в  сумочке, проверили  и  содержимое  кошелька, передавая  его  друг другу.  По  их  лицам  было  видно,  что  они  несколько  озадачены сией  неприятной  процедурой.
     Но вот  старший  офицер  взял  в  одну  руку  злосчастную сумочку, а  другой  указал  Клеопатре  на  дверь.  Та  глупо улыбнулась, хлопнула  по  плечу, сидевшую  у  стола  с  глупым лицом, Мякушку и  молча  последовала  в  сопровождении офицеров  в  ближайший  полицейский  участок.
     Когда  дверь  номера  закрылась, зловеще лязгнув электронным ключом, Мякушка  вздрогнула  и  вышла  из  состояния  глубокого оцепенения.  Она  встала, подошла  к окну, отодвинула  тяжелую портьеру и  стала  тупо  смотреть на  пробуждающийся  город.  Солнце  ещё  не  взошло  и  природа, лишенная  его  золотого блеска, выглядела  серой  и  унылой.  И  красивый  город  показался Мякушке  в  этот  миг  злым  и  холодным.
     На  самом деле, холодным  было  её  сердце, которое  сжималось от  страха, потому  что  она  не  знала: где  сейчас  подруга  и  что  с ней  происходит.  Её  испуганное  воображение  рисовало  мрачные картины.  Плачущую  Клеопатру  поместили  в  местную  тюрьму,  душное  каменное  помещение  с десятком  несчастных  женщин, признанных  блудницами.  Через  продолговатые  пазы  в  очень толстых стенах  тюрьмы, мрачные  охранники  проталкивают  в камеру бутылки  с  водой  и  пресные лепёшки.
    Чем  больше  Мякушка  думала  о  подруге, тем  тревожнее становилось  на  её  сердце.  Все  большие  неприятности  всегда происходят  в  одно  короткое  мгновение.  Ещё  секунду  назад жизнь  была  прекрасна,  человек  строил  далеко  идущие  планы  на  жизнь.  И вдруг, какой-то  пустяк, какая-то  нелепость, неосторожное  движение.  И  всё. Упал. Ударился  головой  и  больше  не  встал.
     Прошло  часа  три.  Мякушка  лежала  на  постели  вся зелёная от,  накатывающего  волнами,  страха,  прислушивалась  к  каждому  шороху в  коридоре,  и  мучительно  соображала  о  том, что  скажет в  своё  оправдание  Сергунчику, если, не  дай  бог…
     Но  вот звонко  хлопнула  входная  дверь.  Это  вернулась  Клеопатра.  Довольная  и  даже  как  счастливая.  Влетев  в  комнату, она  победно  вскинула  руки  вверх  и  закричала:
     —  Ложь –  религия  рабов  и  хозяев.  Правда  –  бог  свободного человека.  Я  свободна.
     Потом она  села  на  неприбранную  кровать  и  почесала ногтем  примятый  с  ночи  затылок.
     —  Интересно, какая  сволочь  на  меня  донесла?
     —  Да  кто  угодно  мог, –  быстро  ответила  Мякушка.  —  И этот  тип  в  зелёной  рубашке,  и  парни, твои земляки.  Кстати, здесь это  не  донос, а  соблюдение  закона.
     —  Точно, –  хлопнула  себя  по лбу Клеопатра.  —  Шурики. Сами  весь  вечер  «квасят» за  соседним  столиком  и  говорят, мол, не  бойся, мы  тебя, если что, спасем.  А  потом  в  ментовку звонят.
     Скорое  возвращение  подруги  из  полиции  быстро  вернуло  Мякушку  к  жизни  и  всей  полноте  эмоций  счастливого человека.  Она  быстро  умылась, сменила  халат  на  летнее платье и  потребовала, чтобы  Клеопатра  немедленно  рассказала  о  том, что  произошло  в  полиции.
      —  Мне  повезло, –  сказала  Клеопатра, задумчиво  покусав нижнюю  губу. —  Переводчик  нормальным  мужиком  оказался,  причём, русским.  Кстати,  из  одного  города  с  Германом. Нет. Сначала  я  была  сильно  возмущена.  Я  уже  привыкла, что  меня шмонают  пограничники  трех  стран. У них  работа,  у меня  работа.  Всё  что  нашли –  их,  всё  что  не  нашли –  моё.  Но чтобы просто  так, беспочвенно  меня  шмонали  на  отдыхе.  Ёпрст. Однако, полицейские  делали  это  так  деликатно, что  я  быстро успокоилась. И переводчик  оказался  классным  мужиком.  Я  ему рассказала  всю  свою  короткую  жизнь. Конспективно. Реперными точками.  Он  всё  понял.  Мы  посмеялись  с  ним.  Полицейские тоже  оказались  нормальными  мужиками.  С  понятиями, которые ты  так  не любишь.  Представляешь, у них, оказывается, есть  отдел  аморальных  преступлений.  Меня  туда  привезли.  Меня, образцово-показательную  мать  двоих  детей.  Их  бы  к  нам  в страну  привезти.  Они  бы  за  месяц  сошли  с  ума.  Если  бы  у нас  в  стране  были  бы  такие  отделы, то  вся  страна  в  них  бы сидела.  У нас  даже  на  свадьбах  умудряются  изменять.  Кстати, у нас  свадьбы  можно  было  бы  играть  прямо  в  этих  отделах.  Чтобы  все  успели  набухаться, изменить  и  выйти  на  свободу  с чистой  совестью  и  крепкой  семьёй.
      —  Ладно,  –  сказала  Мякушка  ничуть  не  повеселев  от  дурацкой  болтовни  подруги. —  Хорошо то, что  хорошо кончается.
      —   Да,  –  согласилась  Клеопатра. —  Хотя, честно  говоря, я почему-то  нисколько  не  сомневалась, что  всё  будет  хорошо.  Уж  больно  полицейские  были  какие-то  неправильные,  не  такие как  у  нас.  Вежливые  и  весёлые.  А молодой –  просто  красавчик.
      Выпалив  всё это,  она  подбежала  к  зеркалу, чуть  наклонилась  и  застыла  на  мгновение.  Клеопатра  была  огорчена  увиденным.  Она  даже  не  причесалась,  отправляясь  в  участок. И  сейчас  её спутанные  волосы  тонкими  языками  пламени  топорщились  на затылке.
Мякушка  подумала, что  сейчас  Клеопатра  похожа  на  медузу Горгону,  которая  только  что  увидела  себя  в  зеркале.
      —  А вообще,  самое  главное, никогда  не  паниковать, –  сказала  Клеопатра, поковыряв  какой-то  прыщик  на  носу.—  Не помню, рассказывала  я тебе, но  был  в  моей  жизни  случай, гораздо  страшнее  этого.
       Именно  сейчас  Мякушке  меньше  всего  хотелось  слушать куму.  Она  еле  отошла  от  первого  страха  и  сомневалась,  что переживёт  второй.  Но  Клеопатру  было  не  остановить. Она  снова превратилась в бабочку  легкомысленную  и беззаботную.  Посмотрев на будильник, словно прикидывая, хватит ли времени рассказать о том случае, и, расхаживая по комнате, одновременно  расправляя  пальцами  спутанные  на  затылке  волосы, она  стала рассказывать:
      —  Решила  я  однажды  на  своей  машине  проверить тормозные  колодки.  Сергунчик  в  тот  день  на  рынке   подрабатывал.  Не  стала  его  дёргать.  Заехала  в  один  сервис  недалеко  от  дома.  Машину  подняли, посмотрели, сказали, что колодки  надо  менять.  Машина  у меня  красивая, но  редкая, ты знаешь. Всего  пять  таких  в  городе.  Надо  мотать  на  другой  склад  за  колодками.  Послали  мужика.  Короче  поменяли  ближе  к  ночи.  Пока  машину  в  гараж  поставила,  немножко  её  почистила,  посмотрела  на  часы, уже  второй  час  ночи.  Автобусы  не  ходят. Думаю, ладно, три  остановки  пешком  прогуляюсь.  А  две  остановки  мимо  пустыря  идут.  Ну, ты знаешь.
      —  Знаю.
      —  А  потом  уже  наши  дома  начинаются,  –  продолжила  Клеопатра. —  Иду спокойно.  Дорога, фонари, людей  нет. Все  спят. Только  впереди, метрах  в  ста, смотрю, у дороги  парень стоит, худой, одетый  во  всё  чёрное, на  меня  смотрит.  Я удивилась, подумала,  что это он  на  меня  смотрит, если у дороги  машину ловит.  Но, на  всякий случай, перешла  на  тропинку, что была  метрах  в  двадцати  поодаль  и  выше  дороги.  Иду, значит,  по  тропинке, а  сама, краем  глаза  за  парнем  поглядываю.  Чуйка  какая-то сработала.  Когда  я  с  ним  поравнялась,  но  выше  по  косогору, он вдруг  схватился за  голову, закачался  и  упал.  Лежит на  асфальте  и  не  шевелится. Я  только  собралась  к  нему подойти, помочь  встать,  как  вижу, что  с горочки, навстречу  едет милицейская  машина.  Я  обрадовалась,  ну, думаю, пусть  милиция  с  парнем  и  разбирается, почему он  лежит  у дороги.  Его  хорошо  было  видно.  Он  прямо  под  фонарем  лежал.  И  иду себе  дальше.  Но  смотрю  теперь  на  милицейскую  машину. А она  проехала  мимо  и  только  два  милиционера  на  заднем сиденье, вижу, оглянулись.  Я  остановилась  и  покачала  головой.  Машина  тут  же  развернулась.  Милиционеры  вышли,  поставили парня  на  ноги, спросили  его о  чём-то. Он  что-то  ответил. Они прыгнули  в  машину  и  быстро  уехали.  А  я  успокоилась, иду, задумалась  о  чём-то, и  вдруг  мне  в  мозг  начинает  истерично кричать  внутренний  голос: «Клеопатра, оглянись!  Клеопатра, оглянись!»  Я резко  оглядываюсь  и  вижу, что парень, пять  минут назад  лежавший  на  земле  без  признаков  жизни,  с  огромной скоростью  бежит  ко  мне.  Он  уже метрах  в  пятнадцати  от  меня, я  вижу  его  белые  кисти  рук, вытянутые  к  моему горлу, и  белое, словно  из  гипса  лицо  с  чёрными  пятнами  на  месте  глаз.
      У меня  не  возник  вопрос, как  такое  могло  случиться.  Я как рванула.  Я  в  ту ночь  бежала  быстрее, чем  Валерий  Борзов  на Олимпиаде, быстрее,  чем  маленький  Мук  в  волшебных  сандалиях.  Причем, на  каблуках  и  с  сумкой  подмышкой. Несусь и  все  свои  силы  вкладываю  мысли, что  очень  хочу увидеть детей, мужа.  Обнять  их  и  больше  никуда  не  уезжать  от  них.  А парень  гнался за  мной  с  упорством  зомби.  Страшный, белый.  Я метров  сто пробегу. Оглядываюсь. А  он  не  отстаёт. Всё в тех  же двадцати  метрах  от  меня.  И  руки  тянет на  уровне  горла.  Я снова  лечу, как  подорванная.  Бегу, ругаю  себя. На  фига  мне надо  было  именно  сегодня  затеять  эту  канитель  с  колодками?  Ещё  с  утра  всё  было  хорошо.  Была  куча  планов. Но, вдруг, я сейчас  упаду?  И  эта  мгновенная  слабость  разрушит  не  только мою  жизнь, но  и  жизнь  всей  семьи.  Я чувствовала, что  нет  сил бежать, но  я  бежала, оглядывалась, и  продолжала  бежать непонятно  на  каких  резервах  сил, так  мне  хотелось увидеть  и обнять  своих  родных.  Прибежала  домой  и  прямо  в  одежде  и обуви  нырнула  под  одеяло.  Сергунчик  не  удивился.  Он  тоже был  в  одежде  и  обуви.  Он  только  спросил, почему я  такая холодная.  Меня  конкретно  трясло, и зубы  стучали, так, словно были железные.  А сегодня, –  Клеопатра  чуть пожала плечами,  —  была  познавательная  прогулка.  Кстати, если бы  я  ещё  немного пропедалировала  рассказ  о  своей  жизни, мне  кажется, они  бы ещё  и  денег дали.  Из  сочувствия.
      Закончив  рассказ, Клеопатра  улыбнулась, густо покрасила  красным  губы, как бы  между прочим, поинтересовалась: завтракала  ли  Мякушка.  Не  дождалась ответа  и  убежала  в ресторан.
      Мякушка  не  удивилась  поведению  подруги,  лишь  по обыкновению  протяжно  вздохнула, заправила  постель  и поспешила  в  ресторан.  Спускаясь  по лестнице, она  недоумевала: почему Клеопатре  любое  сумасбродство  сходит  с  рук, и  даже крупные  неприятности  дают  обратный  эффект, а  она  старается быть  хорошей, терпеливой  и  участливой  ко  всем, но  когда  ей бывает  тяжело, как  сегодня, всем –  плевать. У неё  болело  сердце, отнимались  ноги  от  переживаний  за  подругу, а та  явилась  весёлая, бодрая, в  прекрасном  расположении  духа  и здоровым  аппетитом.
      И действительно, Клеопатра  в  тот  день, как  будто  обрела второе  дыхание.  Весь  день  бегала  туда-сюда, кому-то звонила, включала  громко  телевизор  и  только  к  вечеру заметила, что Мякушка  почти  весь  день  пролежала  в  постели, совершенно  не реагируя  на  происходящее  вокруг.
      Это  её  напугало.  Она  вспомнила, что  когда-то  её  бабушка лежала  так  целый  день  и  все  думали, что  она  просто  спит.  Но потом забеспокоились, вызвали  врача,  и  тот  сказал, что  бабушке помочь  уже  нельзя. Потому что у неё  случился  гипертонический криз, и  спасти  больную  можно  было  только  в  течение  часа.
     В  Клеопатре  проснулась  совесть.  Не зная, как  расшевелить подругу, которая  не  реагировала  ни  на  какие  действия,  она отогнула  край  одеяла, робко  присела  на  постель  подруги  и  легонько  ткнула  её  кулаком  в  бок. Мякушка  не  спала,  но сделала  вид, что  подобные  заискивающие  манипуляции  ей совершенно  безразличны. 
     Клеопатра  с  озадаченным  видом  потерла  губы,  размазав жирную  помаду  по  лицу, не  мигая  уставилась  на  дырку  от гвоздя  в  стене.  Она  мучительно  думала, есть  ли  различия между болезнью  и  внезапной  душевной  усталостью?  И  тут  её осенило.  Всё, что  может  сейчас  выветрить  хандру подруги, так это  интерес  к  её  формуле, которой  она  прожужжала  ей  все уши.
     Клеопатра  снова, но  уже  гораздо  настойчивее, ткнула  кулаком  в  бок  подруге.  Притворяться  спящей  дальше –  не  было  смысла, и  та  повернула  к  свету  помятое, недовольное лицо.  Губы  её  беззвучно  дрожали.
     —  Нюню, ну  ты чего, мася, –  заискивающим  голосом  сказала Клеопатра.  Она  всегда  звала  Мякушку  так,  когда  чувствовала свою вину. —   Всё же хорошо.  Мир  не  рухнул.  Все  живы здоровы.  Кстати, Нюню,  ты  обещала  рассказать  мне  свою формулу, когда  я  полюблю.  Я  не  уверена, но  вдруг  я  всё-таки люблю?
    —  Кого? –  скучным  голосом  спросила  Мякушка.
    —  Ну, эту –  жизнь, –  солгала  Клеопатра.
      Мякушка  внимательно  посмотрела  на  подругу и  увидела  в  её  глазах  подозрительный  блеск.  Она  хотела  спросить, где это Клеопатра  нашла-таки  алкоголь,  как  кто-то  с  силой  шибанул
кулаком в дверь.
      —  Это  Ноздрёв,  –  догадалась  Клеопатра  и  поспешила открыть, пока  тот  не  разнес  дверь  в  щепки.
     Они  долго  шептались  в  прихожей.  Осторожный  шепот Клеопатры  перекрывал  мощный  бас  Ноздрёва, и  Мякушка слышала  обрывки  спора:
      —  Нет, ну… А на  хрена  она  нам?…  Понимаешь?... Юлька  в  водорослях  еще  пару часов…  Не  могу… подруга.
      Наконец, Клеопатра  выпроводила  за  дверь  сильно упиравшегося  Ноздрёва  и  вернулась  к  Мякушке.
      —  Креветки  королевские  в  кляре  будешь?  Ноздрёв подогнал.  Кстати, неплохой  мужик.  Обещал  помочь  мне  с выходом  на  Китай.
      Клеопатра  поставила  на  стол  большое  блюдо, прикрытое фольгой, потом  достала  из  холодильника  свежие  овощи  и  сок манго.  Покончив  с  сервировкой, Клеопатра  села  на  стул  и выжидательно  посмотрела  на  подругу.
      —  А ты, правда, хочешь  услышать  мою  формулу?  –  переспросила  Мякушка  и  впервые  за  день  в  её  глазах  свернули не  слёзы, а  радость.
      —  Правда, –  соврала  Клеопатра, увидев  заплаканные  глаза подруги. —  Ты чего?  Из-за  хама  Ноздрёва  расстроилась?  Но  он такой.  Его  уже  не  переделаешь.
       —  И  я такая, –   с  обидой  в  голосе  сказала  Мякушка  и резко  села  на  кровати. —  Я  не  виновата, что у меня мозги  даже в  сердце.  Не  отрицаю.  Я  излишне  рассудочна.  Поэтому, бываю изрядно  занудна  для  окружающих.  Но  ко  всем  людям  отношусь  с  пониманием, уважением  и  терпением. Чем  я заслужила  хамство  того  же  Ноздрёва?  «Некрасивая, унылая, судебный  пристав».  Это  только  часть  того, что  я  сейчас услышала.  Я  ведь  его  тоже  могу  опустить  так, что  он  даже  в туалет будет ходить  с  выключенным  светом.  Могу, но  не  делаю.  Почему мою  деликатность  такие  люди  воспринимают  за слабость?
     —  Да плюнь  ты  на  него, –  досадливо  махнула  рукой  в сторону воображаемого  Ноздрёва   кума. —  Тебе  детей  с  ним  не крестить. Уже  хорошо, что  не  жмот. Ты  же  видела, сколько
королевские  креветки  стоят. Садись  уж  есть. Остывает  всё.
     —  А ты, правда, хочешь  узнать  мою  формулу?  –  недоверчиво переспросила   Мякушка, прежде чем  опустить босые  ступни  на пол.
Клеопатра  не  упускала  случая, чтобы  показать  своё скептическое  отношение  к  её  рассуждениям.  Привыкшая кормить «пять ртов», она  никогда  не делала  того, что  не приносило  денег.  У неё  просто  не  было  времени  на  то, как  она говорила, чтобы  страдать  ерундой.
Мякушка  не  обижалась.  Но  её  мысли  уже  достигли  того  порога зрелости, который  не исключал  должного  понимания другими  людьми.
      —   Правда, правда, –  поспешно  заверила  её  подруга, плотоядно  разглядывая  груду  королевских  креветок в поджаристом  золотом кляре. —  Только  про  любовь  в  этой формуле  не  забудь  рассказать.  Про атмосферу я  уже  всосала.
      —  Хорошо, –  неожиданно  согласилась  Мякушка, аккуратно присев  к  накрытому  столу.  Ей  давно  уже  хотелось  хоть  в  чём-то  превзойти  подругу. —  Но  сначала  объясни  мне, почему  про хамов  и  наглецов  говорят: «Ну, он  такой», а про  хороших  людей, что  он  какой-то  не  такой.  Не такой, как  все?  Выходит, все люди  плохие, а  хорошие  вызывают  у них  подозрение?  Мол, притворяется  хорошим, а  сам  думает  что-нибудь  украсть.  Так что ли?
      Клеопатра, потеряв  дар  речи, с изумлением уставилась  на подругу.  Что-то  видимо  в  ней  произошло за  время  её отсутствия. И  невзрачное  лицо  Мякушки, обычно  непроницаемое для  постороннего  глаза, сейчас  было, действительно, некрасивое и злое.
Она  благоразумно  промолчала  и  стала  усиленно  придвигать тарелки  ближе  к  подруге.  Мякушка  испугалась, расценив молчание  Клеопатры, как  нежелание  слушать  её  формулу, прикрытое  показной заботой  о  ней.
      —   Хорошо, –  с  вызовом  начала  она. —  Я расскажу тебе свою  формулу, но  при  условии, что  ты  не  будешь  меня перебивать  и  не  убежишь  через  пять  минут.
Клеопатра, тем  временем, уже  ела  креветку, закрыв  от блаженства  глаза.  Она  молча замотала  головой,  что, несомненно, означало: клянусь, не  сойти  мне  с этого места.
      Мякушка  сглотнула  слюну, но  сочла, что  говорить  с  набитым  ртом, крайне  неприлично, поэтому лишь  вздохнула  и сказала:
      —  Я не  с  пустого  места, не  от  безделья  стала думать  о вещах, которые  вроде  не  должны  меня  касаться.
      Произнеся это, она  осторожно  покосилась  на  куму.  Поняла ли  та  сейчас, что  она  спорит с  её  тайными  мыслями?  Но Клеопатра  увлеченно  поедала  изысканную  трапезу, и, казалось, совсем  не  слышала  её.
      Однако  Мякушку  уже  было  не  остановить.
      —  Всё началось  с ток-шоу,–  сказала  она. —  Власть  вдруг взяла  направление  на  гласность. Цензуру  отменили. Всем разрешили  говорить  всё что  угодно  даже  по  телевизору. И началась  по  всем  каналам  сплошная  трескотня. Говорили, спорили, дрались  все: доморощенные  политологи,  уличные волхвы, профессора  неизвестных  наук,  простые  работяги  и  интеллигентные  тунеядцы.  А партий  сколько тогда  образовалось.  Помнишь?  Была  даже  партия  любителей  пива.
      —  Помню, –  усмехнулась  Клеопатра  набитым  ртом.  —  У меня  Сергунчик  хотел  влиться  в  её  ряды.  Но  его  не  взяли.  Надо  было  прийти  трезвым. 
      —  Так  вот, –  кивнула  головой  Мякушка, —  слушая  всех подряд, я  стала  чувствовать  себя  полной  идиоткой.  А я этого  не люблю.
       —  Ага, –  снова  хмыкнула  Клеопатра.
       —  Я заметила  за  собой  когнитивный  диссонанс. Говорит один  человек, я  соглашаюсь  с  ним. Говорит другой,  я  разделяю и  его  позицию. Потом  слышу возражения  первого.  Я  опять склоняюсь в  его  сторону. Говорит  другой –  и  его  слова  не лишены  логики.
Тогда  я  вспомнила  слова  одного  философа, который  сказал, что даже  мыслям  нужна  точка  опоры, иначе  они  будут  кружиться  на  одном  месте.  А  потом  ещё  где-то  прочитала, что  лучше найти  пол  истины, но  самому, чем  обрести  целую, но  чужую.  А истина –  это  не просто  слово.  Её невозможно  перечеркнуть другим словом, потому что истина –  это действие.
      —  Допустим, –  благосклонно  кивнула  Клеопатра  и решительно  отодвинула  тарелку  с  едой. —  Но какое  отношение это  имеет  к  твоей  формуле?
      —  Да, самое  прямое, –  терпеливо  ответила  ей  Мякушка.  —  Кто-то  однажды  сказал: «Дайте  мне  точку  опоры, и  я  переверну весь мир». Точка  опоры –  это истина, вокруг  которой  вращаются все  слова. Как  понятия, так  и  абсолюты.  Моя  формула построена  по  принципу  компаса.  Я  тебе  уже  говорила.
     —  Ну  и  что? Я не  глупая, просто  иногда  башка  забита земными  делами, а  не  космосом,–  пожала  плечами  подруга.
     —  Космос, компас, –  медленно  произнесла  Мякущка. —Странно, я только сейчас заметила, что  эти  слова звучат практически  одинаково.  Но это  только  подтверждает  важность  и правильность  моей  формулы.  И  абсолюты, созданные  высшим разумом  космоса, и  понятия, созданные  разумом  человека, все  до одного можно разместить  на  компасе.
     —  А ты  веришь, что  высший  разум  существует?
     —  Если  ты  мне  расскажешь, что  такое  космос, и  я  тебе поверю, я буду верить  в  тебя. Но, в моей  формуле  так:  дерево –  это абсолют.  С человеком ли,  без  его присутствия, оно  будет расти  и  воспроизводить  само  себя.  А  вот  бревно –  это  уже понятие.  Бревно –  это  дерево, но  сделано  руками  человека.  И далее  по  списку, соответственно.  Доска, брус, рейка.
      —  Ну, хорошо.  С этим  не  поспоришь.  А  смысл  в  чём формулы? –  не  унималась  Клеопатра. —  В  каждом  действии должен  быть  какой-то  смысл.
      —  Причем, здравый, –  охотно поддакнула  ей  Мякушка.  —  Я думала, что по  понятиям  живут  только  плохие  люди.  И  если  я отделю  абсолюты  от  понятий, буду стараться  жить  по  совести, придерживаясь  здравого  смысла  абсолютов, то  все  будут  считать  меня  хорошим  человеком.  Ведь жить здравым  смыслом –  и  есть  основа  бытия.
      —   Ага, –  скептически  хмыкнула  Клеопатра.  То  есть, бревна –  это  не  твоя  история.  Ты  будешь  жить  на  дереве.  И  потом, совесть –  это  по  твоей  формуле: понятие,  поскольку придумана человеком.
      Мякушка  оживилась.  Заёрзала  на  стуле.
      —  Я тоже  сначала  так  думала,  но  потом  вспомнила, что один  философ  сказал, что  стыд  –  это  страх  перед  людьми,  а совесть –  страх  перед  богом. Значит, совесть  имеет божественное  начало  и  является  такой  же  осью  мироздания,  как  истина, здравый  смысл, вера  в  высшие  силы  и, собственно, сама  ось вращения  земли.
       —  Тебе  не  кажется, что  ты  слишком  много  читаешь? –  с лёгкой  ухмылкой  поинтересовалась  Клеопатра.
       —  Не язви, –  попросила  её  Мякушка, видя, как  подруга  быстро  теряет  интерес  к  разговору.  —  Ты  же  обещала.  Тебе всё  время  нужны  какие-то  примеры.  Тогда  возьмём, скажем, любовь  Сергунчика  к  водке.  Где  любовь –  абсолют, а  водка –  понятие.  Любовь –  ось  мироздания  и  космоса. Раскладываем  по принципу  компаса: чистую  родниковую  воду  и  спирт, вырабатываемый  растениями, на  стрелке, где  север  и  юг, а  понятия: технический  спирт  и  дистиллированная  вода –  на  циферблате, где  восток  и запад.  Если  соединить  родниковую воду  и  растительный  спирт, то  получается  вино.  И  если  на  оси мироздания  не  только  любовь, но и  истина, то  получается, что истина, действительно, в  вине.
      —  Сейчас  все  алкоголики  мира  дерутся  за  право  поставить твой  памятник  в  своём  городе, –  сказала  Клеопатра  и, придя  в неописуемый  восторг, стала  бегать  по  комнате.
      —  Угомонись,  я  ещё  живая.  К чёрту  памятник, –  напомнила   Мякушка. —  Это  ещё  лишь  часть  формулы.  Но, если  смешать  в  определённой  пропорции  технический спирт  и дистиллированную  воду, то  получается  водка.  И тоже  истина вроде  на  оси.  Но  не  на  стрелке  абслютов: север-юг, а  там,  где рисочки  понятий.  Вроде  бы  они  рядом.  Вино  и  водка.  Но водка –  не  абсолют.  Поэтому, пьешь  водку  и  становишься дурак-дураком.  В таком  состоянии  постичь  истину  невозможно.
       —  А  если  в  маленьких  дозах? –  осторожно поинтересовалась  Клеопатра,  остановившись  возле  Мякушки.
       —  В  мензурках? –  улыбнулась  наконец-то  подруга  и повертела  в  руке  стакан  с  соком. —  Ну, если  только  в  них.  Но смысл  формулы  совсем  в  другом.  Она  тебе  ничего  не напоминает?
       —  Ничего.
       —  А  рекламу?  Ведь  она  делается  по принципу  водки.  Немного  правды,  много  вранья.  Немного  воды, немного  спирта.  Вроде, получается  истина,  но, почему-то  чувствуешь  себя обманутым.
      —  То  есть ты  хочешь  сказать, что  при  смешении  абсолютов всегда  получается  истина, а  при  смешении  понятий, получается то, что  хочет  тот, кто  их  смешивает  с  какой-то  целью?
      —  Вот  именно, –  быстро  подхватила  Мякушка, —  Ты правильно  сейчас  сказала: «Цель».  Цель  оправдывает  средства.  Не так ли?  И  почему  тогда  не  смешать  правду  и  ложь?  Тот  же самый  сахар  в  чае.  Ложка  правды  в  чашке  с ложью. И  ложь  принимается  с  удовольствием.
      Клеопатра  только  открыла  рот, чтобы  что-то  возразить,  как входная  дверь  снова  затряслась  под  бесцеремонным  напором тяжелого  кулака  Ноздрёва.
Клеопатра  быстро  открыла  дверь.  Ноздрёв  стоял  в  шлёпанцах  и  чёрном  халате  с  банным  полотенцем  подмышкой.
     —  Рыжая, ты  ещё  долго?  –  пробасил  Ноздрёв, с неудовольствием  зыркнув  поверх  головы  Клеопатры  на Мякушку.
     —  Долго, –  не  стала  отпираться  Клеопатра. —  У нас  тут очень  интересный  разговор.  Кстати, про  водку.
     —  Да-а-а? –  изумился  Ноздрёв  и  непроизвольно  сделал несколько  шагов  внутрь  номера. —   И чё за базар?
     —  Оказывается,  истина  в  вине, но  не  в  водке, потому  что водка  не  абсолют, –  выпалила  Клеопатра  на  одном  дыхании  и замолчала.
     Ноздрёв  сделал  еще  пару  неуверенных  шагов  и  оказался рядом  с  Мякушкой.
     —  Да, –  с  вызовом  сказала  Мякушка. —  Технический  спирт, разведённый  кипяченой  водой –  не  абсолют.
     —  Да, ладно, не  гони  мать, –  зычным  басом  возмутился Ноздрёв.
     —  Потому что  в  природе  технического  спирта  нет.  Если исчезнет  человек, то  исчезнет  и  водка, а  вино  останется.
     —  И  это  неправильно, –  сказал  Ноздрёв  и  посмотрел  на Мякушку  с  нескрываемым  страхом.
     —  Спирт  изобрел  Менделеев, хороший  мужик, но  не  Бог.  С помощью  химии, он  создал  сначала  спирт, а  потом, смешал его с водой.  Получилась  водка, –  быстро  затараторила  Мякушка, пока Ноздрёв  не  пришёл  в  себя.
      —  Ну, правильно.  Водка «Абсолют».
      —  И водка «Абсолют» –  не  абсолют.
      —  Ну, ты  упёртая, –  снова  возмутился  Ноздрёв. —  А что тогда  абсолют?
      —  Повторяю  для  особенно  одарённых.  Абсолют  то, что  создано  природой.   Есть, скажем, виноград  и  химический процесс, называемый  брожением.  В  результате, получается  вино. Вино –  это  и  есть, самый  настоящий  абсолют.  И  оно  находится на  оси  истины  в  системе  компаса, что  подтверждает  его получение  из  смешивания  двух  абсолютов.
      —  Вино –  это  компот.  Водка «Абсолют» –  это  вещь  для настоящих  мужиков, –  слабо  возразил  Ноздрёв  и  нахмурился.
      —  Для  тех, кто  в  танке, еще  раз  повторяю: водка –  не абсолют.  Это  смешение  двух  понятий: воды  и  спирта  в 
определенной  пропорции.  В  вине  есть здравый  смысл, а  в  водке –  нет.  Вспомни, во  что Иисус  превратил  воду на  чужой  свадьбе.  Хотя, о чём это я?
      —  Сергунчик, послушав  тебя,  уже  давно  бы  протрезвел  и  застрелился, –  вмешалась  в  их  спор  скучающая  Клеопатра.
Она  отошла за  спину  Мякушки  и  выразительно  покрутила пальцем  у  виска, кивнув  в  сторону подруги.  Ноздрёв  шутливо перекрестился  и  сказал:
      —  Не знаю, кто такой  Сергунчик, но  я  уже  протрезвел.  Без насилия  над  организмом.
      —  Блин,  лучше  бы  я эту лекцию  в  группе  анонимных алкоголиков  не  слушала, –  вздохнула  Клеопатра.  —  Теперь  водка  в  горло  не  полезет.  Всякий  раз  буду  думать,  сколько  в  ней  процентов здравого  смысла.
      —  Нет в  водке  здравого  смысла, ни  процента, –  зло  ответила  ей  Мякушка.
      —  Короче,  Склихософский.  Водка –  отстой.  Вино –  то, что доктор  прописал.  Я  ушла, –  отрезала  Клеопатра, придвинула  поближе  к  Мякушке  тарелки  с  едой, мол, ни  в  чём  себе  не отказывай, закинула  пляжную  сумку  с  купальником  на  плечо  и  быстрым  шагом  направилась  к  двери.
      За  ней  поспешил  и  Ноздрев.  Перед  тем, как уйти, он  сказал:
      —  Ты, болезная, где  прочитала  эту  буеду?  Нигде?  У меня папаня  в  столице  холдинг-шмолдинг  открыл.  Но  главный  там –  я.  Иди  буфетчицей  ко  мне.  Не  обижу.  Столько  водки  ты  мне на  всяких  корпоративах-шморативах  сэкономишь  своим  бредом.  Это ж, мать, самая  большая  статья  расходов  в  моей  конторе после  артистов.  Если  ты  всех  водку  жрать  отучишь, женюсь  на тебе.  Или  на  рыжей.
      Вспомнив  про  Клеопатру, Ноздрёв  звонко  хлопнул  себя кулаком  по лбу и  быстро  рванул  за  ней.
Оставшись  одна, Мякушка  с задумчивым  видом  подошла  к  окну. Это  стало  её  ежевечерним  ритуалом.  В  полумраке комнаты, где  горели лишь  ночники  на  стенах, подойти  к  окну и скользнуть за  тяжелые  портьеры, как  бы  прячась  от  внешнего мира,  застыть, замереть, почти  не  дыша,  и  просто  смотреть  в  окно  на  чужой  город.
    Солнце  уже  село. Но  ярче  солнца  горели  уличные  фонари. Они  сливались  в  одну  сплошную  линию, и  казалось, что земля горит, и  высокие  дома  вдали  вырастают  прямо  из  пламени. Стены  домов  были  усеяны  огнями, словно  искорками.  Тысячи золотых квадратов обрамляли края  багрового  неба.  И  это  было  фантастически  красиво.  Но  Мякушка  разглядывала  улицу без привычного  восторга,  а  с  какой-то  нечаянной  грустью, какая бывает  перед  близким  расставанием.  И  вдруг  она почувствовала, что  ей  стало трудно  дышать, дальние  дома  стали быстро  приближаться  к  ней  теряя чёткие линии, а многочисленные  огни  стремительно завертелись, сливаясь  в  один светящийся  диск.
       Клеопатра  в  это  время  вышла  из  душевой  кабины  у бассейна  и  внезапно  почувствовала  неясную  тревогу. «Чертова астральная  связь. Что-то  с  кумой», –  подумала  она, вспомнив  слова  подруги, и  с  сожалением  посмотрела  на  Ноздрёва, который  в  это время  заботливо  расставлял  бокалы  с  пивом  на столике  в  дальнем  углу  стены.  Клеопатра  быстро  накинула халат  на  мокрое  тело и, не  раздумывая, побежала  вниз  по лестнице.  Она  нашла  Мякушку лежащей  на  полу возле  окна.  Белую и тяжелую. Это  не  напугало  её.  За  свою, насыщенную событиями  жизнь, она  много  чего  видела.  Клеопатра, не мешкая,  достала  из сумки  нашатырь  и  поднесла  к  белому, как бумага, лицу  подруги.
      Когда  та  открыла  глаза  и  села  вялая  и  отсутствующая,  Клеопатра  стала  трясти  её  за  плечи, приговаривая:
      —  Ню-ню, ты  чего?  Я тоже  скучаю  по  дому.  Но  надо  есть.  Нельзя  себя  голодом  морить.
      Потом  она  помогла  подруге  подняться  и, придерживая  за талию, довела  её  до  постели.  Мякушка  легла, всё  ещё  не понимая, что  с  ней  случилось, и  почему  мокрая  Клеопатра суетится  возле  неё.
      Клеопатра  покачала  головой  и  включила  кондиционер, хотя считала  его  крайне  вредным  прибором.  Потом  вскипятила  чай.
От  выпитого  чая  Мякушка  раскраснелась  и  села  на  кровати  с виноватым  видом.  Впрочем, и  Клеопатра  испытывала  угрызения совести  из-за  частого  помыкания  подругой.  Поэтому она  быстро переоделась в  сухое белье  и  села  в  ногах  подруги, заботливо
поправила  одеяло  на  её  коленях  и  спросила, словно  их  разговор  всё  еще  продолжался:
      —   Хрен  с  ней,  с водкой.  Какое место занимает  в  твоей  формуле  любовь?
      —  Любовь?  –  с удивлением  переспросила  Мякушка  и отставила  кружку  с  чаем  на  прикроватную  тумбочку. —  Любовь –  это  космос.  Любовь –  весь  компас, куда бы  ты  ни пошла.
      —  Ты мне зубы  не  заговаривай, –  перебила  её  Клеопатра, сгорая  от  нетерпения.  Она  не  любила  ходить  вокруг да  около.  И  вопрос  нахождения  любви,  в  компасе, являлся  сейчас первостепенным.
      —  Любовь  всюду, потому что  истинное  проявление  любви  –  созидание, –  слабым голосом  ответила  Мякушка. —   Пока космос расширяется, солнце  светит, земля  крутится, значит, миром  правит  любовь.
      —  Вот ты  обижаешься, что  я тебя  не  слушаю, –  обиженным тоном  возразила  ей  Клеопатра. —  Но  я  тебе  про  Фому, а  ты мне –  про  Ерёму.  Я тебе  говорю:  стриженный,  а  ты  мне –  бритый.  И  у  меня  такое подозрение, что  на  самом  деле, ты  не знаешь, где  находится  любовь.
      —  Наверно, не  знаю, –  неожиданно  согласилась  с  кумой
Мякушка.  Любые  разговоры  с кумой  о любви  сильно  огорчали   её.  Мякушке  казалось, что  всю  жизнь  Клеопатра  купается  в любви,  ослепительной  и  жаркой, как  солнце, а  она –  как  луна, светится  лишь  отражением  подруги.  Поэтому, Мякушка положила  ладонь  на  руку  подруги, показывая  свою признательность  за  её  заботу, и  тихо  сказала:
      —  Я  устала.  Давай  потом  поговорим. Ты лучше с Ноздрёвым  тусани.  Вы  чем-то  похожи.
      Снизу  донеслись  первые  тягучие, как  патока, звуки  восточной  музыки.
      Клеопатра  быстро  кивнула, чтобы  подруга  не  передумала.  Быстро  собралась  и  убежала  в  ночной  ресторан.