Оно сидело на вершине мира и, загадочно улыбаясь одной лишь дюжиной своих глаз, наматывало солнечные лучи на кончики пальцев. Рук у него, кстати, было ровно в два раза меньше, чем глаз - всего три пары, которые сейчас будто одна действовали синхронно.
Слегка растопырив пальцы и подергивая их кончиками, оно будто пыталось почувствовать, какие из солнечных лучей самые сочные, а потом нежно смыкало вокруг них свои пальцы, чтобы прочно зафиксировать и потянуть. Солнечные лучи, как сахарная вата, истончались и рвались, а оно, устремив взгляд всех своих двенадцати глаз на плотные клубки, переливавшие золотом, отправляло их внутрь через небольшое отверстие, которое лишь на время появлялось в центре круга, образованного глазами. Оно издавало приглушенный довольный звук всякий раз, когда проглатывало новый пучок солнечных лучей и, казалось, что ему это занятие совсем не приедалось. А, может, солнца просто много не бывает?
У него были длинные золотые волосы, которые волнами струились по его спине и по тенистой стороне горного пика, на котором оно восседало как на троне. Волосы, не истончаясь, спускались все ниже и ниже, туда, где на расстоянии равном его росту, из горной породы на поверхность пробивались маленькие ручейки. Вода из них собиралась в ложбине, образовывая миниатюрный пруд. Но для фей он служил полноценным озером.
Веселыми и шумными стайками они собирались, чтобы поплавать и порезвиться в воде, а еще чтобы порасчесывать золотые волосы, достигающие самого дна водоема. Правда, волосы были такими тяжелыми, что не путались и уж точно не нуждались в деликатном уходе. Но они выделяли золотую пыль, которая, будучи отделенной от волос, тут же испарялась. Правда, за те короткие мгновения облачка ее все же успевали оседать на фейских крылышках, наделяя их обладательниц способностью к полёту.
Так круг замыкался. Так рождённое солнцем и не знающее гравитации передавалось детям земли, заложникам сил притяжения, чтобы у тех была возможность летать и возноситься к солнцу. Ведь феи не старели. Со временем они обретали возможность питаться одной лишь золотой пылью, улавливаемой их крылышками. И тогда они становились такими легкими, а их крылья такими большими, плотными и прозрачными, что это возносило их высоко-высоко над пиком горы, на котором сидело оно, многоглазое и многорукое божество.
И там, в ярком, пропитанным солнечным светом воздухе феи переставали быть феями. Их плотные крылышки как створки орешков трескались и разлетались на миллиарды мельчайших осколков. Их тельца плавились, впитывая все больше и больше солнечного света, все больше и больше растворяясь в нем. Но суть фей не плавилась и не растворялась, а в золоте солнечного света обретала огонь и смелость в еще большей степени быть собой, летать без шелеста, смотреть без глаз, слушать без ушей и петь без голоса, звучать, когда хочется и ничего никогда больше не бояться; сливаться с другими, познавая их разницу, но не забывать о своей уникальности и своей фейской природе.
Но многоглазое и многорукое божество с золотыми волосами ничего о том не знало. Оно лишь продолжало наматывать солнечные лучи на свои пальцы и отправлять эти сочные клубки внутрь себя, испытывая наслаждение всякий раз как в первый. Оно ничего не знало феях, вычесывающих его волосы, их крылышках, покрывающихся золотой пылью с его волос и о том, что феи обретают свободу от тела в ореоле вокруг его головы.
Дюжина его глаз видела их, но не придавала значения, будто то были и не феи вовсе, а лишь пылинки, причудливо отражающие солнечный свет. И лишь когда феи полностью преображались, божество начинало их чувствовать, начинало улавливать их звучание, их мелодичные звонкие, независимые больше ото рта и легких голоса. Но даже тогда они не казались ему самостоятельными и живыми, а воспринимались так, будто всего лишь были мыслями в его голове, мыслями, посвящёнными солнцу и вкусу его лучей.
И снова круг замыкался: все, рождённое светом, вращалось вокруг него, но только каждый видел лишь фрагмент мозаики, лишь небольшой сектор круга, как если бы его колесо поворачивалось лишь на несколько градусов, не в состоянии совершить полный оборот. И только свет проходил через все его стадии, через все сектора, через каждый момент преобразования, освещая собой каждую его деталь, но у него не было памяти, чтобы все запечатлеть и осознать. Он мог лишь продолжать путешествовать, наматываться на пальцы многоглазого и многорукого божества, золотым раствором пропитывать его волосы, пылью оседать на крылышках фей, а потом снова превращаться в волну, в сотни и тысячи фейских мелодий в ореоле около головы божества, которое считало эти отголоски своими мыслями.
Свет не преследовал цели. Ее не было и у божества, которое ничего, кроме удовольствия и наслаждения от своего существования не знало. Не было целей и у фей, резвившихся в озере, плескавшихся в воде и поющих свои веселые песни, расчесывая волны золотого водопада. Что приводило их к водопаду и собирало у озера? Может, желание петь, желание звучать, желание слышать свой голос в унисоне и диссонансе с другими? Знать на что он похож и чем отличается от голосов сестер? Находить свои песни и своё звучание, а найдя, звучать, звучать и звучать, звучать так, чтобы стать волной, сильной и звонкой, такой, чтобы даже само божество услышало и поверило, что ты не просто тень на стене пещеры, ты есть, ты существуешь, ты живешь и ты совсем не такая, как все остальные?