-О-о! Христос Воскресе, Владимир Михайлович! С приездом, дорогой мой! Ну, как там, в Иерусалиме?
-Воистину Воскресе, отец Андрей! Благословите…- Сияющий от восторга шестидесятилетний пономарь, сложив ладони для благословления и получив оное, продолжил:- Только что с дороги, и сразу сюда. Впечатлений море, положительных эмоций хватит до конца моей земной жизни. Просто великолепно!.. Но устал. Вечером приглашаю вас, отец Андрей, с матушкой Анной и тремя вашими детками к себе в гости. Светлый праздник отметим, расскажу, покажу всё, что увидел, запомнил, заснял…
-Извините, Владимир Михайлович, сегодня никак не могу. Пасху мы привыкли праздновать в семейном кругу. Уже час дня, а я ещё с матушкой не похристосовался,- мягко улыбнулся иерей.- И в храме мне следует кое-что уладить. Если устраивает, завтра навестим вас.
-Хорошо, отец Андрей,- удовлетворённо кивнул пономарь и, вмиг опечалившись, посетовал:- Но одно огорчение у меня: не успел на всенощную службу. Рейс задержали. Получается, что подвёл вас. Да и служба в нашей церкви, при родных и близких – это двойная радость.
Священник удивлённо вскинул бровью и успокоил алтарника:
-Ничего страшного, Владимир Михайлович. Пасху же не отменят из-за вашего отсутствия. И без моего никто праздник не перенёс бы и не упразднил. Не буду лукавить: я тоже хочу посетить святые места.
Пономарь, по-прежнему чувствуя себя виновным, вдруг спохватился:
-Совсем забыл! Отец Андрей, я вам подарок привёз. Иконку «Спас Нерукотворный». Знаю, что это любимая ваша святыня. Примите, пожалуйста.- Алтарник извлёк из кармана куртки небольшой образок, десять на десять, в деревянном искусно выполненном окладе, и бережно протянул иерею.
Клирик посмотрел на икону, но взгляд его никак не сверкнул – ни радостью, ни благодарностью, ни укором. Он только вздохнул и промолвил:
-Не обижайтесь, Владимир Михайлович, но не могу принять этот дар. Понимаю и верю, что ваши намерения вызваны исключительно повелением доброй и честной души, но никак не раболепством. Никогда не замечал за вами и тени подобострастия, поэтому, надеюсь, не обидитесь на меня. Икона – не сувенир, даже если она привезена из столь далеких и почитаемых каждым христианином мест. Вы правы, грешен я, что стараюсь молиться перед Мандилионом… Но это не говорит, что люблю и выделяю только этот образ. В мои почти сорок годков я уже не обращаю внимания на внешний вид икон, их возраст. Да, будучи молодым, отдавал предпочтение некоторым образам, глаза горели, если видел прекрасно и богато выполненный оклад, с благоговением осмеливался прикоснуться к старинным предметам церковной утвари… При этом не задумываясь крепко о любви к Богу, а наслаждался визуально. Но, кажется, прозрел, грешник, слава тебе, Боже,- истово перекрестился иерей и так же серьёзно добавил:- Теперь все иконы для меня чудесны, полезны и почитаемы. Ваш подарок, несомненно, великолепен, однако лучше будет и по-человечески и по-христиански, если вы…
Беседу священника и пономаря прервал осторожно подошедший к ним прихожанин, мужчина лет сорока пяти, в костюме кремового тона, аккуратно стриженный и гладко выбритый.
-Здравствуйте, батюшка Андрей. Благословите…- пытался кротко сказать он и протянул руки; сам же сиял и виделся одним из счастливейших людей на планете.
-Христос Воскресе,- приветствовал священник и тронул правую ладонь мирянина, словно вложил нечто хрупкое, присовокупив:- С праздником.
-Христос Воскресе!- чуть громче вторил алтарник.
-Да-да… Воистину Воскрес,- сконфузившись, ответил мужчина.- А я, батюшка, пришёл поблагодарить вас… Кстати, и вам Воистину Воскрес, отец дьякон,- кивнул благодушно в сторону Владимира Михайловича.
От такого обращения пономарь ничуть не смутился, слегка приподнял подбородок, но поправлять прихожанина не счёл нужным, ведь главное, что его узнают и без стихаря.
-Я отойду, отец Андрей, а потом мы продолжим разговор,- пытался он сделать тактичный ход, но мужчина остановил его:
-Не надо. Я же не на исповеди. Мне было бы очень скверно, если бы не удалось поблагодарить отца Андрея в столь большой праздник.- И вновь обратился к иерею:- Батюшка, большое спасибо… огромное спасибо за неоценимый совет, за ваше участие к моей судьбе, чуткость к моей семье в целом, потому что жена – сущая атеистка. Спасибо за то, что укрепили во мне веру, подарили надежду, а своей любовью к людям показали, как следует относиться к ближним… и к чему стремиться.
Отец Андрей удивлённо посмотрел на прихожанина, слегка посуровел в лице, но довольно спокойно остановил искренние, от всего сердца, чистые побуждения благодарности:
-Вы, батенька, ставите меня в неловкое положение. Если исходить от ваших слов, то с меня уже сейчас можно икону писать,- однако улыбнулся и присовокупил:- Не обижайтесь, я несказанно рад, что, судя по вам, в вашей семье и в работе всё наладилось; но, поверьте, не я сотворил благодать. На всё воля Божья.
-Что вы, отец Андрей!- вдохновенно отрицал мужчина.- Никаких обид и в помине нет! Только благодарность и добрые пожелания в ваш адрес! Насчёт воли Божьей я понимаю, но без ваших советов не рассчитывал на неожиданные, отличные, чудесным образом приобретённые от Господа повороты в судьбе моей семьи… Но, услышанные сегодня от вас слова, ввергли меня в недоумение. Неужели вы помните, с какими проблемами я обращался к вам?
-Помню,- утвердительно кивнул головой священник.- В бизнесе разлад, размолвка с женой, сын бросил университет, уехал в Москву и связал себя отношениями с вульгарной, излишне раскрепощённой женщиной. В сущности, с такими вопросами каждый день люди приходят в храм. Но ваша беда, что все эти напасти свалились одновременно.
-Абсолютно точно, отец Андрей,- по-прежнему весьма энергично говорил прихожанин.- Совладелец завода решил меня кинуть, а Жанна, супруга моя, подала на развод, якобы я ни одной юбки не пропускаю. С сыном вообще непонятные перемены произошли… Но вы смогли, батюшка, вдохнуть в меня жизнь, придали сил, морально поддержали. Следуя вашим советам, я ежедневно читал акафист «Слава Богу за всё» и поставил дома на письменном столе, рядом с иконкой моего ангела хранителя Дмитрия, табличку «Завтра будет иначе». Но теперь всё, кажется, наладилось; а главное, сын взялся за голову, вернулся в Тверь, восстановился в универ. Ведь Фёдор-то мой – башковитый парень, должен стать хорошим хирургом. И замечу, сам решил выучиться на врача, без моего вмешательства поступил в ВУЗ, лекции не пропускал… и теперь не прогуливает, порвал с этой ведьмой, встречается с девушкой, тверчанкой, видится мне, положительное влияние имеет на сына…
Пока мужчина продолжал рассказывать о своих удачах и сомнениях, радостях и горе, Владимира Михайловича терзало желание уйти, но повода не находилось; а слушать и слышать – сей труд оказался неподъёмный сегодня.
-Отец Андрей,- с нескрываемым раздражением он обратился к иерею, внимавшему каждое слово счастливого мирянина,- я отойду на минут пять.
-Хорошо, Владимир Михайлович,- кивнул батюшка пономарю.
-Извините, ради Бога… утомил вас своими чувствами и россказнями, я уже ухожу,- не лукавя, всполошился мужчина.- Впрочем, эх, если бы это были небылицы! Ну, что намеревался выразить – выразил… Ой, забыл, ещё хочу пожертвование преподнести.- С этими словами он вынул из бокового кармана пачку денег, перевязанную банковской лентой.- Вот, примите.
От увиденных купюр пономарь напрочь потерял желание ретироваться и выпучил от удивления глаза: такую сумму никто в церковь не приносил. На иерея также жест прихожанина произвёл впечатление, но не настолько потрясающее.
-Вы же на церковь жертвуете? Правильно?- уточнил священник.
-Да… конечно,- смутился мужчина.
-Тогда опустите деньги в коробку.- Отец Андрей указал на ближайший от него ящичек, притулившийся в сторонке.
-Ах, да… непременно.- Прихожанин подошёл к церковной копилке, визуально смерил его прорезь, сорвал ленту с кипы и просунул жертву по частям. Затем, удовлетворённый, вернулся и с нескрываемым подъёмом сказал:- Пару дней сидел в своём кабинете, в одиночестве, размышлял, анализировал и пришёл к выводу, что теперь у меня всё прекрасно. Решил: посещать церковь и читать акафист «Слава Богу за всё» продолжу, а чтобы не напоминались тревоги и беды, записку убрал со стола.
-Не скрою,- с некоторой грустинкой ответил отец Андрей.- Искренне рад вашему вернувшемуся счастью. Похвально, что и впредь остались намерения не забывать дорогу к храму и читать благодарственный акафист. Имеются в ваших суждениях неточности и оттенки эйфории, однако всё это пройдёт… а вот записочку «Завтра будет иначе» верните на прежнее место. Жизнь скоротечна, но очень часто не настолько коротка, чтобы дождаться её остановки, когда иссякли силы жить… Люди меняются, поколения, ситуации… Больше советовать на сегодняшний час не вижу причины.
На миг призадумавшись, прихожанин вновь подал руки на благословление, а затем, по-прежнему воодушевлённый, удалился.
-Всё-таки, отец Андрей, откуда у вас столько любви к каждому человеку? Насколько чуткая у вас душа! И для каждого находите приветливую улыбку, доброе слово и моральную поддержку. Вот и сейчас вы смиренно выслушивали этот поток эмоций и не решились прервать его,- первым нарушил молчание пономарь.- Ещё пару таких прихожан вам на пути, и вы вернётесь к матушке к праздничному столу аккурат с вечерним закатом,- позволил он себе ёрничать в адрес иерея.
-А почему я должен был его остановить?- удивился священник.- Почему мы не можем разделить радость человека? Ведь он пришёл в храм, чтобы не только поблагодарить меня, хотя тут он не прав, но и сообщить о своём счастье. Вполне вероятно, что ему больше не к кому идти открыться и очистить душу. Когда он приходил со своими горестями, его состояние, и физическое и духовное, было удручающее, дольше часа человек перечислял свои скорби, просил помощи и, по-видимому, даже не верил, что выбрал верный путь. Разве мы с вами служим, Владимир Михайлович, только чтобы покорно выслушивать о напастях и неурядицах, кивать головой и ждать исповедь или плач следующего страдальца? А почему не поддержать хорошие начинания, искренние старания, или же не принять вместе с прихожанином обычную повседневную радость, которая для него, возможно, имеет огромное значение?
-Ой, отец Андрей,- стыдливо опустил голову пономарь.- Честно признаю, что не способен я на такую любовь. Наверное, слава Богу, что мне не положено исповедовать.
-Владимир Михайлович, про исповедь я образно упомянул, ведь к вам же обращаются люди…
-Так это по пустякам,- махнул рукой алтарник.
-А вам не видится, что иной пустяк очень важен для прихожанина? Иногда за этими мелочами кроются поломанные обстоятельствами судьбы. Порой несведущая барышня, например, в страхе ходит по храму, чтобы поставить свечу к наиболее полезной, как считает она, наиболее святой иконе… Или недавно к вам обратилась старушка, спросила, где находится образ «Неупиваемая чаша», чтобы перед ним помолиться об исцелении сына от недуга пьянства. Вы сказали, что икону отвезли к реставраторам, завернулись и пошли по делам. Хорошо, что отец Олег проходил мимо и убедил старушку молиться возле любой иконы… Главное – это искренняя молитва. А вы говорите, что спрашивают о пустяках.- Иерей посмотрел на церковнослужителя не с укором, но с сожалением.
-Да, грешен, отец Андрей… маловерие,- печально призадумался пономарь.- Спасибо, что указываете на ошибки. Я стараюсь, но вашей любви к человеку мне не достичь.
-Сегодня все готовы причислить меня к лику святых,- улыбнулся священник.- Ещё один реверанс в мою сторону, и я сам пойду заказывать оклад для своей иконы… рисовать-то не умею, иначе и её намалевал бы,- сострил он, но продолжил беседу в спокойном тоне:- Ах, как ошибаетесь вы! Возьмите, Владимир Михайлович, почитайте на досуге житие святых… И убедитесь, что не способен я на такие подвиги, и не имею той силы любви к Богу и людям, я… Я, Владимир Михайлович, тоже стараюсь.
Алтарник поглядел на помрачневшее лицо иерея. Глаза священника были влажные.
-Но вы не бываете злым,- промолвил пономарь.
-Я-то?!- изумился батюшка.- Глубоко ошибаетесь, Владимир Михайлович. Вот что я скажу вам: гнева во мне много – и это не лицемерие в моих словах. Очень легко, радостно любить родителей, когда ты маленький, и они дарят тебе ласку, заботу… игрушки. Значительно сложнее, когда, повзрослев, ты видишь, что родители болеют, да ещё указывают на твои промахи, лезут с советами, ворчат. Иногда хочется отмахнуться… Так же душевно и легко отдавать любовь детям, но в данном случае возраст не имеет значения. Больной или здоровый, успешный или преступник, желчный или добрый – он всегда останется ребёнком для матери и отца… А как прекрасно любить девушку, пока она юна, стройна, ухожена – и ещё не стала женой. Или боготворить до одури парня, до той поры, когда он вступит в законный брак. Огромное желание имеется отдать частицу любви тому, кто тебя восхваляет, как недавний прихожанин… А полюбить, к примеру, сварливую бабушку, которая с завистью судачит о других, или деда, брюзжащего, неопрятного, с гнилыми зубами – как? Как найти или приобрести любовь к ним? Насильно ведь люб не будешь – так говорят. Многие ли могут подойти к блаженной Зое, почти ежедневно сидящей в притворе? Хотя она не буйная, расположится на своём стульчике, под мышкой веник, из носа постоянно сопли текут… И, заметьте, копилочку ставит пред собой, но любую монетку принимает в ладошку и благодарит подателя и Бога.
-К Зое я терпимо… хорошо отношусь,- словно оправдываясь, пролепетал Владимир Михайлович.- По большим праздникам она цыган-попрошаек выгоняет из храма за паперть, иногда записки носит, как курьер,- слегка улыбнулся он.- И свечную лавку можно оставить на её присмотр, ничего из утвари не пропадёт.
-Вы, Владимир Михайлович, добрый человек. Вы молодец… А я вот поведаю о своём грехе,- вновь нахмурившись, молвил иерей.- Прошлой осенью, тридцатого сентября, на день мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии, встретил возле своего дома соседку Татьяну, девицу за тридцать пять годков, часто выгуливающую своего красивого, но очень большого пса, дога. Вообще мы виделись с нею только на улице, кивали приветливо, но до общения дело не доходило. В тот вечер я тоже кивнул, сказал «с праздником» и пошёл бы дальше, но она резко повернулась в мою сторону, и, вместо обычного её «здрасте», указала пальцем на мою машину, разразившись при этом громкой бранью. Оказывается, я припарковался не очень удобно, и соседке выехать со двора на джипе казалось делом проблематичным. Вначале я опешил… «Что, поп, зенки вылупил? Ладаном обнюхался?»- сердилась она. Когда понял, что надобно переставить свой «фиат», было поздно: соседка набрала обороты: «Купил права на деньги старух!.. Лентяй, не работать, а по ушам стариканов ездить горазд!.. С праздником, понимаете ли, поздравляет! Да праздники у вас каждый день!.. Уже давно на приличный автомобиль наворовал, а прибедняется, колымагой десятилетней прикрывается…» И я, грешный, сорвался, Владимир Михайлович. Надо было смириться, отогнать машину, попросить прощения за созданные неудобства. Но не смог побороть беса в себе. Говорю, мол, на водительское удостоверение сдавал, будучи ещё учащимся техникума; а служба в церкви непростая… смешно и совестно вспоминать, когда изрёк: «Ненормированный у меня день!» Как в комедии… Вот, Владимир Михайлович… А затем… Ох, я ведь стесняюсь, что машина моя, хоть иномарка, но старенькая, восемнадцать годков ей, рычит, сопит, подваривать, подкрашивать пора. Иной раз грешу, когда зависть одолевает меня: другие-то иереи приобрели себе лимузины посолиднее; однако успокаиваю, что паства моя и того не имеет… и становится стыдно за мысли, за оправдания… А соседке неймётся! По-прежнему ругается, гневается, а я чувствую, что пусть вслух не выдаю себя, но прямо-таки свирепею в душе! Слышите, Владимир Михайлович? Свирепею! Сам-то, грешный, оправдываюсь, указываю на другие машины, припаркованные не по правилам… В общем, чтобы извиниться, нанёс ей очень болезненный удар: сказал, что вам не старших воспитывать надо, а пора своих детей учить жить праведно. Это как, Владимир Михайлович? Разве так можно? До самой своей кончины простить себя не смогу. Спаситель простит, наверное, за эту слабость, за упрёк, за ожесточение; а мне как жить с таким грехом? Тяжкий груз на душе… Я ведь не остановился и после укора в её сторону, ляпнул в назидание, словно имею право указывать ей: мол, сегодня праздник Веры, Надежды, Любови и матери их Софии, сходите в церковь, почитайте на досуге о жизни мучениц, о подвиге… Конечно, я сдался в итоге – не смирился, а сдался, грешный – переставил фиатик, угрюмо пожелал соседке удачи; на том и разошлись. Прихожу домой, сам на взводе, в негодовании – на такой-то праздник! – рассказал матушке, а та всплеснула руками, побледнела и, едва слышно, на выдохе промолвила, добила меня: «У неё детей не может быть, потому собаку и завела». Господи, прости меня, грешного.- Отец Андрей отыскал глазами ближайшую икону, перекрестился и поклонился.
Алтарник опешил. Недоуменно он смотрел на пастыря, не находя слов. Со стороны виделось, что пономарь слегка сомневается услышанному.
-С каждым бывает,- в смятении промолвил он.
-Да, с каждым,- согласился иерей.- Все мы грешные… но так не должно быть. Я потом извинился перед соседкой, но она лишь отмахнулась: «Бросьте вы, священник, лить на прошлое. Будьте проще, приземлитесь. Всё нормально». Обыденно, спокойно сказала… Теперь, как прежде, только здороваемся, и в разные стороны… Однако, что-то мы засиделись… застоялись с вами, Владимир Михайлович,- наконец слабо улыбнулся батюшка.
-Полезная беседа для меня получилась, отец Андрей,- искренне сказал пономарь.- Но как мне поступить с подарком?
-Вы, Владимир Михайлович, добрый, дивный человек. Придержите икону у себя: возможно, Спаситель сам чудесным образом подскажет, кому её передать…
В задумчивости оба священнослужителя разных чинов разошлись, перематывая и обдумывая состоявшийся разговор.
Пономарь проживал недалеко от церкви, но домой не торопился. Ясный день, весеннее долгожданное тепло и ощущение праздника развеяли сомнения, переживания, и Владимир Михайлович решил побродить по родной Твери. Гулял долго, даже приостановился возле памятника Михаилу Кругу, чтобы сфотографироваться для телевидения, затесавшись в ватагу возбуждённых и счастливых по-своему позёров. С улыбкой вспомнил, как в школьные годы мечтал залезть на памятник дедушке Калинину и запечатлеться на фото, держа всесоюзного старосту за бородку…
Проходя возле ларька с до сих пор загадочной для Владимира Михайловича вывеской «шаурма», он наткнулся на бродягу, клянчившего денежку у прохожих. Пономарь очень редко давал подаяние деньгами, лишь в тех случаях, когда точно знал, что деньги крайне необходимы для человека. В большинстве эпизодов ограничивался пачкой печенья или купленной по ходу едой.
«Не мешало бы в этот светлый праздник яйцо пасхальное подать, но, как на грех, не взял по недомыслию,- посетовал Владимир Михайлович.- Но пройти совесть не велит».
Как алтарник и предположил, нищий поглядел на него, жалобно и буднично прошамкал беззубым ртом, ненадёжно прикрытым седой и реденькой бородёнкой.
-Рублик подайте на моё здоровье.
Мольбы в глазах бомжа не было, он привычно понимал, что его старания привлекут не каждого прохожего, но в итоге всё-таки не окажутся напрасными. Подтянув грязные широкие штаны, калашины которых были заправлены в несуразные на вид ботинки, и заметно дёрнув плечами, словно резко пытаясь сбросить с себя уродливое женское пальто с непонятным мехом на воротнике, бродяга порывался обратиться к следующему потенциальному подателю, но опытно узрел благое для себя движение Владимира Михайловича.
Однако пономарь не собирался запросто расставаться с монетами. Он вынул из кармана портмоне и направился к ларьку.
Нищий был искушённый для подобных ситуаций человек, не брезговал милостыней в виде натуры, потому осторожно побрёл за алтарником, теребя непослушную кудлатую копну на голове.
-С праздником вас! Мне что-нибудь из еды предложите,- бодро сказал Владимир Михайлович.
-Хот-дог? Шаурма? Гамбургер? Чизбургер?- приветливо перечислила немолодая уже торговка, лет пятидесяти.
-А имеется, например, калач… или пирог?- не смутившись, вопрошал пономарь.
-Спятил, что ли, дядя?- мгновенно переменив тон на агрессивный, отреагировала продавщица.
-Разве я чем-то обидел вас?- изумлённо молвил наивный Владимир Михайлович.- Я хотел что-то попроще… для него.- Он указал рукой в сторону бродяги, остановившегося в трёх шагах от ларька.
-Для Додика?! Ты, дядя, ему сто граммов предложил бы или бутылку пива у меня. Ему пить, а не есть охота. Пожевать он горазд и остатками со столиков. Благодетель, блин, выискался, не знает, что таким типам надо,- ухмыльнулась женщина.
-Нет, пива точно ему не куплю.- Пономарь виновато покосился на бродягу, и тот порывался уже отойти, но голос священнослужителя остановил его:- А на «пожевать», как вы изволили высказаться, деньги имею. Зачем ему на Пасху объедками питаться?
Торговка удивилась, но в этот раз миролюбиво, тихо предложила:
-Хот-дог дешевле… Давать?
-Да.
Владимир Михайлович отсчитал требуемую сумму, забрал покупку и передал её Додику.
-Христос Воскресе, дорогой! Ешь на здоровье.
Бродяга вздрогнул, нерешительно протянул руку и задумчиво произнёс глухим ржавым голосом:
-Воистину Воскресе, брат… Спасибо.
Приняв дар, он не взялся жадно поглощать булочку с сосиской, чего, естественно, предполагал Владимир Михайлович… он даже не взглянул на еду… он держал пакетик, а сам напряжённо, мучительно, словно пытаясь что-то вспомнить или осознать, пристально глядел в глаза пономаря, чем вначале заметно смутил его.
-Что уставились друг на друга?- незлобиво, но строго продавщица пресекла немую беседу мужчин.- Оба уходите, Додик покупателей отпугивает.
Они, визуально не теряя связь, отошли на пару шагов в сторону; и вдруг Владимир Михайлович прочувствовал, уловил мысль извне, ощутил, как душа подсказывает, что вот… вот встреча, ради которой отец Андрей не взял подарок.
Пономарь, не отводя взгляда, извлёк из кармана иконку и протянул нищему:
-С праздником тебя.
Додик засунул пакет с хот-догом под мышку, бережно принял образ, поцеловал его, приложился челом, нечто прошептал… и замер. Спустя минуту бродяга вновь посмотрел на Владимира Михайловича, едва слышно поблагодарил и беззвучно заплакал. Потрясённая увиденным, продавщица схватила банку пива, подала её нищему и вежливо предложила:
-Додик, выпей в честь праздника.
Но бродяга не слышал её. Он повернулся, прижал иконку к груди и медленно пошёл прочь.
-Может быть, вы возьмёте, мужчина? Даром,- миролюбиво, словно извиняясь, торговка указала на пиво.
-Нет, спасибо,- искренне поблагодарил пономарь, глядя вслед бродяжке Додику.- Интересно, куда он пошёл… Не пропьёт ли иконку?- и тут же твёрдо ответил себе:- Нет, не пропьёт.
-Не сомневайтесь,- подтвердила женщина.- У него на шее крестик золотой… Не пропил же… И не потерял, и не украли… А вот куда направился… Бог даст, Додик образумится, бросит бомжевать, пить, и вернётся к жене. Она ведь сюда приходила, предлагала помириться, просила унять гордыню, просила о прощении и звала к себе.
-Будем надеяться,- непроизвольно, с облегчением выдохнул Владимир Михайлович.
И вдруг осознал, как мило ему всё вокруг! И даже торговка с её лестью, а затем грубостью и иронией; и даже Додик, бродяга, которого ждут… Пономарь ощутил познанный прилив тепла и любви, баловавший его не столь часто. Вместе с тем алтарнику стало не только благодатно, но и стыдно. Кивнув по-доброму торговке, он наконец поспешил домой, к праздничной трапезе.
А вот отец Андрей, после разговора с пономарём, сразу торопился к семье. Впопыхах, глянув на часы, сделал нужные указания звонарю, поинтересовался у свечницы, имеются ли срочные записи на требы на сегодня-завтра. Уладив вопросы, иерей сел в свой видавший многое «фиат» и газанул…
Наверное, большинство жильцов дома покинули городские квартиры, чтобы навестить родню в деревнях, поэтому мест для парковки хватало. Отец Андрей издали увидел радостно-возбуждённую соседку Татьяну, щебетавшую по телефону и неспешно направлявшуюся в сторону своего шикарного лимузина.
Аккуратно пристроив машину, священник вышел из неё и зашагал домой. Поравнявшись с молодой женщиной, поздоровался с ней.
-Христос Воскресе!
-…Да, милый… Через час… Подожди, милый, повиси секундочку…- Татьяна игриво пошевелила пальчиком в приветственном жесте и мило улыбнулась иерею:- Воистину Воскрес! Задержитесь на минутку, батюшка… Нет, милый, это я попу сказала, он у нас в подъезде живёт… Ха-ха, нет не в самом подъезде, конечно… Ладно, вскоре наговоримся, люблю, целую, жди,- заторопилась она и отключила телефон.- А вы знаете, батюшка,- вновь обратилась девица к отцу Андрею.- А ведь я недавно ездила на экскурсию по Москве. Нас даже водили в Храм Христа Спасителя. Я кое-что купила там на память, а на обрадном пути вспомнила о вашем предложении, загуглила Веру, Надежду, Любовь. И вы знаете, батюшка… Очень впечатлила меня истории Софьи и её дочерей. Наверное, ей было хуже всех, даже больнее, чем её детям, несмотря на то, что её оставили в живых, а дочек зверски замучили,- уняв улыбку, поделилась соседка своим выводом.- Я бы не смогла так поступить – ни на месте девушек, ни на месте их мамы.
-Несказанно рад, что вы посетили храм, поинтересовались святомученицами, и ваша мысль о Софье мне видится разумной, правильной… Но если о самом подвиге… я тоже, грешный, на подобное, не способен…
-Пап, пап!- неожиданно окликнула отца Андрея его младшая дочь, пятилетняя Людочка.- Иди ко мне!
Только теперь узрел священник, что на детской площадке резвится его дитя.
-Вы молодец, много детей,- тихо, словно выскользнув с губ, грустно упали слова молодой женщины, но она быстро выдохнула и опять заулыбалась:- А я вот… грешная перед всеми…
-Нет-нет, Татьяна, если позволите… Грех – это, прежде всего, рана для себя.
-Конечно, можно Татьяной,- рассмеялась соседка.- А грех… а ну вас, батюшка, с вашими пересудами… Рано каяться, жить хочу, как получается. Ступайте лучше к дочке.
Уже отойдя пару шагов от священника, она обернулась и озорно поддела словцом:
-А что же вы, батюшка, до сих пор на такой развалюхе ездите? Не набросали вам ещё монеток? Ха-ха!
-Не набросали, Татьяна,- улыбнулся отец Андрей и направился к Людочке.
Однако дочка, восторженная и счастливая, уже бежала к отцу. Ещё немного и он поймал бы её, слегка подбросил бы вверх и крепко обнял бы… как обычно. Но сегодня чадо решило пошалить, увернулось от папы и бросилось на дорогу. Иерей улыбнулся, закивал, словно сожалея о своей неловкости, и обернулся…
Подобного ужаса, душевной паники и растерянности отец Андрей ещё не переносил.
Во двор на большой скорости въехал мотоцикл. Явно было видно, что спустя мгновения Людочка угодит под колёса. В шоке священник застыл на месте, побледнел, даже не успев прошептать: «Спаси, Господи».
Но чудо произошло!.. И был месту подвиг!.. Вспышка прозорливости и необъяснимая сила позволили соседке, направлявшейся к своей машине, также устремить взгляд в сторону девчушки… Татьяне хватило оставшегося мига, чтобы пронестись пяток метров и отбросить ребёнка от опасности…
На скрежет металла, глухой, но сильный удар и на рёв спасённой Людочки выбежали соседи. Одна из старушек принялась успокаивать девочку; наиболее расторопный из толпы, слегка под хмельком мужчина, бывший «афганец» на ходу оценил ситуацию и позвонил в полицию и «скорую помощь»; отец Андрей по-прежнему, не сходя с места, со страхом глядел на Татьяну.
Придти в себя заставил всё тот же воин-интернационалист. Копошась возле героини, он вдруг замотал головой по сторонам и, обнаружив иерея, властно крикнул:
-Батюшка, идите сюда!
Священник вздрогнул, но ступить даже шага не мог.
-Блин!- на этот раз сосед гневно потребовал подойти к пострадавшей.- Шевели поршнями, поп! Таня просит.
Наконец, с трудом преодолевая страх, стыд за слабость и растерянность, отец Андрей повиновался и поспешил к спасительнице его дочери.
-Человек просит,- не сдерживая раздражения, отчитывал «афганец»,- а он стоит, как столб!- Но когда священник приблизился, сразу же миролюбиво присовокупил:- Извините, батюшка. Она хочет говорить с вами наедине…- И отошёл в сторону.
Видя изуродованное болью и обезображенное ударом лицо некогда красивой женщины, отец Андрей не смог удержаться: он опустился на колени, а глаза наполнились слезами.
-Спасибо вам, Татьяна, не знаю, как передать и…- силясь держать себя спокойно, промолвил иерей.
-Сделайте, как положено…- преодолевая муки, ощутив неизбежное, шепнула Татьяна и опустила веки.
Не поднимаясь, бережно придерживая голову страдалицы, отец Андрей принялся читать отходную. Он не обращал внимания, как выбежала обескураженная матушка и бросилась к Людочке, как негодующий люд удерживал неудачливого мотоциклиста, шестнадцатилетнего паренька, который боязливо и оторопело стоял, даже не порываясь бежать, и, казалось, не ощущавшего тумаков, которыми потчевали его соседи… Он не видел, как серенькая пичужка, пристроившись на ветке рябины, истово молилась солнцу… Он не замечал, как матушка Анна, выслушав и утихомирив дочь, передала её обратно на попечение старушки, а сама, рыдая и прикрывая левой ладонью рот, приблизилась к спасительнице Людочки, опустилась на колени рядом с мужем… Он, читая молитвы, ловил мысли, что отвлекается от их сути, что, наверное, не к месту вспоминаются слова пономаря о любви к ближним, понимая, что ещё далёк от истинной любви, ещё не достиг ступени, чтобы ощущать эту любовь… но он старается, борясь со страстями, со своими человеческими естественными думами и страхами…
Отец Андрей молился, когда его бережно подняли под руки работники «скорой помощи» и отвели в сторону; но и там, наблюдая, как Татьяну укладывают на носилки, накрывают тело простынёй и грузят в машину, видя мрачные лица сотрудников полиции, изучающих подробности происшествия, священник продолжил свою обязанность… и не только обязанность.
Вот и завершена последняя песнь канона. Наконец иерей заметил поодаль матушку. Лицо её было напряжено. Старушка подвела Людочку к матери и промолвила, то ли изумляясь, то ли степенно восхищаясь:
-Надо же, матушка Анна, в великий праздник Господь призвал Таню… На Пасху… И за какие, спрашивается, заслуги она угодила Боженьке?.. Не понять нам, смертным… А мы-то все: Танька такая, Танька сякая… Ох, не понять…
-Спасибо, тётя Нина, что присмотрели за моей малышкой,- поблагодарила попадья.- Я словно во сне…
-Отойдёшь, милая… ведь могла быть беда у вас.
Приметив, что священник окончил чтение канона, один из полицейских поспешил к нему.
-Вы готовы сейчас дать показания по факту наезда?- вежливо, но настойчиво предложил сотрудник ГБДД.
-Показания?- опешил иерей.- Ах, да, показания нужны. Пожалуй, готов. Я разговаривал с Татьяной… с потерпевшей…
Отец Андрей запнулся. Оказалось, что он стоял сейчас возле автомобиля Тани. И беглый взгляд вдруг остановился… Над бардачком скромно были прикреплены две иконки: образа «Спас Нерукотворный» и «Вера, Надежда, Любовь и матерь их Софья».
«А ведь Танечка смогла бы, как Софья, убеждён, что смогла бы… А вот я не способен, грешный… Наука на всю жизнь…»
Полицейский пытался вывести батюшку из внутреннего ступора, но выполнять работу ему помешала Людочка.
Подойдя к папе и схватившись за подол подрясника, дочь тревожно поинтересовалась:
-Тёте было больно, и поэтому её увезла машина?
-Нет, доченька, тёте уже хорошо,- скорбно, но с верой, надеждой и любовью молвил отец Андрей.
А птаха, мелкая Божья тварь, по-прежнему пела хвалу Создателю.