Лев Ивушкин, писатель районного масштаба, трезво оценивал свои способности, но верил, что его песчинка творчества закрепится в монолитном строении мировой литературы. Хотя в располагающих для собственной рекламы ситуациях он скромничал в свои неполные пятьдесят пять лет и не представлялся как писатель, автор трёх сборников рассказов, изданных за свой счёт из дешёвой бумаги; однако в выходные и праздничные дни неизменно менял кроссовки на чёрные туфли, а к джинсам предпочитал серый пиджак и схожего оттенка водолазку. Если учесть, что Лев носил аккуратную небольшую клиновидную бородку и средней длины причёску, то вкупе с нарядом он вполне мог сойти за маститого литератора, ведь именно таким виделся Ивушкину облик мастера пера.
Но однажды, ввиду особых обстоятельств, Лев принял решение облечь себя в выходные одежды в пятницу вечером. Поводом послужила просьба дочери: срочно требовалось посидеть с внуками в субботу.
Удовлетворившись собственным видом в зеркале, писатель поспешил на вокзал, чтобы успеть к вечерней электричке.
В вагоне было немноголюдно и тихо. Место выбрал в уголке, где Ивушкин втайне надеялся, что к нему никто не подсядет, и он сможет в одиночестве обдумать сюжетик нового рассказа.
Однако стоило ему мысленно нащупать идею повествования, как на следующей остановке количество пассажиров значительно прибавилось. Надежда на одиночество окончательно упорхнула, когда напротив Льва расположилось милейшее создание лет восемнадцати. Конечно, девушке вовсе не интересен был этот дядька со строгим лицом и с проседью; по-видимому, она решила таким приёмом избежать попутчиков помоложе и понаглее. А вот Ивушкина юная особа вынудила отвлечься.
Нельзя сказать, что солидный вид Льва позволил писателю бесцеремонно рассматривать пригожую пассажирку. Наоборот! Ивушкин беглыми и обыденными касаниями взгляда осматривал внешность девушки, при этом стряпая вид, что интересуется исключительно остальными присутствующими.
Но разве интересно наблюдать за четырьмя женщинами, возвращающимися, наверное, с работы? Они играли в карты, громко комментировали ходы, жульничества, поражения и победы, а в перерывах между партиями, по-видимому, для примирения гоняли по кругу пластиковый стаканчик с водочкой и закусывали печеньем. Также мало удовольствия Лев получал, глядя на моложавого пенсионера в очках и с электронной книжкой в руках. Скучно, и для писательского ремесла бесполезно. Ну, читает, ну, морщится, наверное, детектив поглощает. А остальные пассажиры далековато расположились, молчат, тупо смотрят в окна, слушают музыку через наушники и вообще не представляют никакого интереса для творческой натуры Ивушкина.
А вот девушка!.. О-о-о! Дело даже не в юном возрасте красавицы. Ну куда ему, седеющему дедушке двух внуков, кадрить молоденькую особу! Остаётся только взглядом поглаживать и тем самым радовать своё естество, да визуально нежить, заставляя память приоткрыть юношеско-мужские секреты.
Пока попутчица копалась в своей небольшой спортивной сумке, Ивушкин втайне наслаждался магической красотой девушки: милые черты лица, тёмные, лёгкими волнами волосы, аппетитные губки, подкрашенные помадой тона розового с перламутром, родинка у левого уголка рта, шикарные ресницы и отменно очерченные брови… и эту притягательность вовсе не портили ни небольшая горбинка носа, ни большие карие глаза – признаки древнейшего южного народа.
«Неужели со временем природа посмеет не пощадить эту оригинальную прелесть?»- мысленно посетовал Лев.
Тем временем девушка выудила из сумки книгу, движением руки поправила причёску, обнажив крупные жемчужины на ушках, и, видимо, утомлённая, откинулась к спинке сиденья, при этом она невероятно, на что способны только представительницы прекрасной части человечества, заложила нога за ногу.
И всё-таки Ивушкин выдал своё чрезмерное любопытство, ибо красавица смущённо щёлкнула взглядом на мужчину и положила книгу на сжатые джинсами ножки…
«Ох!..»- едва не вскрикнул от растерянности и радости литератор.
Какой сильнейший душевный подъём! Какое ликование внутри себя! Какой эмоциональный взрыв! Крылья! Огромные, невидимые постороннему глазу крылья мгновенно появились у Льва Ивушкина за спиной; и воспарил писатель!.. И прилив предельного счастья овладел им!..
Его! Его книга покоилась на коленках девушки! Мысль, что красавица будет заворожено читать именно его произведения, выстраданные ночами и собранные под одной обложкой, привели к неистовому восторгу, силу которого с превеликим трудом Лев сдерживал в себе.
Какое чудовищное желание возникло сбросить тёмный плащ неизвестности, развести руки для объятий и гордо рыкнуть: «Вот он – я!!!» - а потом снисходительно принять изумление, расспросы, вежливость, граничащую с раболепством, и вкусить, наконец, кусочек признания.
Ивушкин начал продумывать, какой бы вопрос задать красавице, чтобы завязать беседу, однако подавить и не выплеснуть поток адреналина Ивушкину помог узнаваемый во всех поездах женский голос из репродуктора.
Объявили остановку.
Пассажиров заметно прибавилось. Одной из последних в вагон вошла женщина лет сорока с весьма объёмным целлофановым пакетом и устало плюхнулась возле знакомой нам барышни.
- Привет, Соня,- привычно бросила новая попутчица.
- Привет, мам,- буднично отреагировала красавица.
«А мама-то не очень… на папу, наверное, дочка похожа»,- отметил Ивушкин.
- Как твой отец поживает?- небрежно, с ноткой сарказма спросила женщина.- И вообще, какого рожна ты ездила к нему? Договорились же с тобой, что встретимся сразу на даче,- с обидой кольнула она.
- Звонил, просил навестить. Заболел он,- смущённо и скупо оправдалась дочь, отводя взгляд.
- И что ему нужно для выздоровления? Твой приезд?- злобно хрустнула словами мать.
- Болезнь не серьёзная. Рекомендовано пить, гулять больше,- в ответ прошелестела девушка.
Родительница нервно махнула рукой и громко возмутилась:
- Да он только и делает, что пьёт и гуляет! Как же он заболел?!
Пассажиры, что сидели ближе, обернулись на повышенные тона, не скрывая улыбок.
- Мам, тише…- успокаивала дочь, но направила взгляд в окно.- В конце концов, я еду на дачу. Какая разница: была бы я раньше там, или прибудем вместе?
Поймав усмешки соседей, женщина умолкла на минуту, по всей вероятности, для вида покопалась в пакете и миролюбиво в этот раз поинтересовалась:
- Ты взяла что-нибудь на растопку? Позавчера я с трудом раскочегарила печку. Представляешь, на даче смолевик закончился, пришлось туалетной бумагой дрова поджигать.
- Да,- спокойно, уняв напряжение, ответила девушка.- Правда, ты просила купить газеты, а я решила, что подойдёт книга. Вот она: и бумажка простенькая, и листов много, и дешёвка…
Лев Ивушкин, с долей внутренней иронии наблюдавший за чужим семейным диалогом, вздрогнул, побледнел…
Теперь он потерял бдительность и в открытую, словно прося пощады, глядел, как его книгу, его труд, призывы, мечты, восторги, печаль – его детище! – передавала из рук в руки красавица маме, чтобы та суетливо и морщась полистала, не читая даже строчки из творческих мук автора, и приговорила фолиант на заклание…
Лев в отчаяние представил, как на даче, своими перстами-щипцами, отрывая страницу за страницей, препарируя мысль за мыслью, отгрызая по частицам Ивушкину мятущуюся душу, женщина-палач будет скармливать в пасть геенне огненной творческую плоть, чтобы выпить чаю и обогреть кров.
«Рукописи не горят… А книги очень даже горят»,- больно полоснуло литератора, и бездна печали вторглась в его наивное человеческое сердце.
- Согласна, бумага газетная,- женщина неосознанно резала Ивушкина.- Подойдёт.
- Вот и я так решила,- кромсала писателя очаровательная юная особа.- В дороге, думаю, почитаю, если понравится, а потом – в дело…
- Ну, и о чём она?- перестала трепать листы мать, приостановив действия на середине книги.
- Я урывками прошлась,- неопределённо пожала плечами красавица.- Бурда, по-моему… Муть,- не ведая, поставила она оценку Льву Ивушкину: тавро на лоб, калёным прутом в сердце, плевком в душу.
Писатель сидел, понурив голову. Какая боль! Какие страдания!! Какой стыд!!! Нечто грязное и липкое обволокло его сущность. Паника, безысходность, ужас пленили Ивушкина.
«Говорил мне один тип: всё, мол, написано до тебя, зачем гробишь силы, ум, нервы, время? А ведь, возможно, он прав. В свободный от основной работы час занимался бы я прибыльным делом: заборы кому-нибудь сколачивал, машины шпатлевал, с унитазами в борьбу вступал, держа наперевес не карандаш, а вантуз… Глядишь, лишнюю копейку зарабатывал бы, а не на выдуманный мною маразм тратил из семейного рубля. Опять же, пользу людям, комфорт приносил бы, и тогда не возникло бы желание сейчас набить свои мозги пулями…»
Звонок мобильного телефона прервал самобичевание Ивушкина, живительной мелодией отвёл мрачные мысли, подарил шанс на спасение.
Лев принял помощь, прочитал высветившееся имя дочери, и душа оттаяла в надежде услышать капель родных добрых слов.
- Слушаю, Ульянушка,- кротко, но с чрезвычайной благодарностью произнёс он.- Да… Еду, милая… Скоро буду… Ульянушка, Ульянушка… ты не представляешь, как я хочу увидеть тебя… Ты не представляешь… Солнышко моё…
Завершив разговор, Ивушкин, уже изрядно приободрившийся, посмотрел в окно и обнаружил шустро пробегающую толпу сумеречных деревьев и пурпуровый закат. Он мгновенно отстранился от наблюдений за семейной парой, растоптавшей его ранимую творческую натуру, не заметил, как невозмутимо была убрана книга в сумку, не обратил внимания, что мать и дочь, уподобляясь большинству попутчиков, настроили свои телефоны и, нарядившись в зелёные и жёлтые наушники, бездумно глазели вперёд, наполняя головы ритмами и человеческими звуками. Лев задышал, ожил… Он взирал на затухающий день, улыбнулся красному, усталому, моргающему сквозь лес солнцу, с восторгом наблюдал, как малиновые верхушки деревьев лихо резали скупые, разных тонов чернильные тучи, с упоением приветствовал промчавшийся, зажженный багрянцем купол церкви.
И произошло чудо! Наступило исцеление!
Поражённому благолепием природы, Льву Ивушкину открылся сюжет.
По наитию и давней привычке художник слова запустил ладонь в боковой карман и извлёк своих многолетних товарищей: авторучку и блокнот. Насыщенный вдохновением, он дал пробный старт новому рассказу: «Смеркалось…»