Дождь тихо идет. Шепчется с пересохшей землей. Шуршит по цветам. Стучит по карнизам. Дома тихо, тепло, уютно. Ира всегда любила дождь. Не осенний, тоскливый, холодный. А летний, нежный, добрый, теплый. Освежающий после жары. Падающий звонкими каплями по лужам, гремящий ручьями с водостоков.
В детстве она жила с родителями в частном доме на окраине маленького городка, совсем рядом с лесом. Во время дождя они с мамой любили сидеть на крылечке и смотреть, как пузырится вода в лужах на дорожке к дому, и дождевые червяки радостно подставляют свои жирные бока светлым каплям, а петух Борька так же радостно склевывает их глупые тушки.
Бабушка Маруся, мамина мама, отчаянно боялась грозы, вздрагивала при каждом ударе молнии, и тихо шептала молитву, едва заслышав гром. С ней даже случалось расстройство желудка от страха. А бабушка Маша, папина мама, рассказывала страшные истории про тетеньку Грушу, которую убила молния, и про дяденьку Илью, который с лошадьми попал в бурю, и те от страха его затоптали.
Иринка немного побаивалась грозы, но чистота воздуха после нее затмевала все страхи, и хотелось побыстрее распахнуть окно, чтобы ощутить свежесть, и юную радость от обновления природы после дождя.
Когда она стала подрастать, они с ровесниками часто играли на поляне возле леса, и не раз попадали под летний теплый ливень, после которого так приятно брести босыми ногами по влажной глине в огромных лужах. Ромашки, колокольчики, часики –лесные гвоздики, напивались дождя и шлепали по попе убегающих от дождя ребятишек, оставляя свои лепестки на одежде. И родители, которые не разрешали уходить в лес, догадывались по этим следам, где были дети, ну и попадало им иногда. Все-таки лес есть лес! И ходить туда надо со взрослыми. Но это не был тот большой непроходимый сказочный лес, это была негустая дубрава, переходящая в березняк, и заканчивающаяся большим и глубоким Чертовым оврагом, где мальчишки зимой отважно катались на лыжах и санках, а девочки только трусливо заглядывали сверху в его темное дно, где летом бежал ручей. И лес манил к себе свободой и радостью детских игр и подростковых переглядываний, видел слезы ребятишек, их радость, знал все тайны и никому не выдавал.
Когда Иринке было лет шестнадцать, дождь однажды застал ее в городе. Без зонта, в розовом шелковом платье, она сначала стояла под огромной черемухой, дожидаясь окончания ливня. А потом, поняв, что это надолго, сняла босоножки, и по лужам шла, с распущенными мокрыми волосами, вся облепленная своим полупрозрачным платьем, абсолютно высветившим ее девичью точеную фигурку. И все, кто попадались навстречу, видели ее броскую, дерзкую красоту, заглядывали в бездонные глаза, светившиеся молодым здоровьем, счастьем и ожиданием долгой и вечной любви к тому единственному, который пока еще где-то далеко, но очень ждет встречи с ней. Просто он еще не знает, как красиво она танцует, и как идет ей белозубая улыбка, и каким зеленым огнем светятся ее глаза… И было ей так легко и весело, и приятно от взглядов случайных прохожих. Она сняла босоножки, подставила все свое тело этим тонким, светлым, смывающим все плохое струям. Когда подошла к дому, дождь закончился, и огромная радуга раскинула свои разноцветные руки вслед ушедшим темным тучам. Огромный пес Бим с любопытством глядел на нее, наклонив набок умную голову, радостно улыбнулся прекрасной собачьей улыбкой, так же, как и все, поняв ее радость и чистоту.
Когда ей исполнилось двадцать, с ней случилась беда. В день рождения ее изнасиловал парень, которого она долго и упорно избегала, сразу поняв его жестокие и агрессивные намерения. Она пыталась бороться, но силы были неравны, она сдалась и долго терпела эту страшную муку, которую он ей устроил. Потом она встала, ушла, и решила никогда не вспоминать эту ночь. Ночь, когда ее душа была растоптана и вымазана в грязи. Она никому ничего не сказала, но будто что-то лопнуло внутри и стало все равно. Не хотелось никуда выходить, никого видеть, ничего слышать. Она как будто забилась в раковинку, как улитка. Внешне она была прежней. Только совсем не могла ездить в институт, гулять по любимым улицам, смотреть в глаза людям, смеяться своим задорным смехом. Она казалась себе рваной тряпкой, которую пока еще не выбросили на помойку, но скоро все увидят, насколько она грязная и отвратительная, и ее выкинут и больше не вспомнят.
Но все было гораздо страшнее. Немного времени спустя она поняла, что беременна. И не знала, что ей делать. Куда идти, и кому рассказать свою боль. Она боялась сказать об этом маме, которая все время твердила ей:
-Не дай бог, в подоле принесешь, не знаю, что с тобой сделаю!
Она понимала, что надо что-то решать и что-то делать, а рано наступивший токсикоз лишал ее воли и сил жить и думать. Она дотянула почти до 12 недель и пошла на аборт. Врачи были против, резус был отрицательный, срок большой. Но у нее не было выбора, тогда она именно так и думала. Хотя выбор есть всегда. Но совсем редко она думала об этом ребенке, и что он живой, и что ему будет больно, и что это она во всем виновата, и даже в том, что убивает его сейчас. Уже в больнице она поняла это, и жалость и слезы затопили ее. Ей дали наркоз, и она уснула. А во сне летела в колодце к свету, кто-то красивым голосом говорил ей:
-Минутка, еще минутка!
Но у самого выхода ее резко остановили. Дернули за ноги, и она упала снова на самой дно, открыла глаза и увидела перепуганные лица врачей. Она поняла, что чуть не умерла. Да лучше бы умерла. Тогда не увидела бы в тазу рядом с собой маленький окровавленный комочек, который мог бы стать ее сыном. И любить ее и носить на руках в старости. И она могла бы любить его и любоваться его мальчишеской удалью и сдержанной мужественностью, пройти с ним большой путь от его взросления до его зрелости, и нянчить его детей. Но этого больше не будет. И когда она вышла на больничное крыльцо, на нее обрушился майский ливень, смешавший на лице горький привкус тополиных почек и соленых слез. Она шла к метро, и прохожие смотрели с жалостью на ее потухшие глаза, исхудавшее после токсикоза тело, и безжизненные руки, которыми она придерживала свой опустевший живот. Платье облепило ее, путалось в ногах, ветер рвал его и бросал под косой, неуютный дождь. Больше ничего не могло быть в жизни. Она закончилась.
Так было целый год. Ирину отчислили из института, она просто не могла ходить на занятия, сдавать зачеты и экзамены, видеть людей. И особенно одного, того, который был во всем этом виноват. Он знал. Она ему рассказала перед абортом. Выслушал и молча ушел. Навсегда из ее жизни.
А через год ее бывший одноклассник признался ей в любви и позвал замуж. Она была так воспитана, что искренне думала, что потеря девственности наложит отпечаток на всю ее будущую семейную жизнь. Что муж никогда не простит ей, что она пришла к нему не девочкой. И решила немного обмануть его. Он был неопытным, поверил, а, впрочем, ему было на это наплевать, он безумно любил ее и безумно хотел. Он говорил ей ласковые слова, и умел ласкать так, что она сходила с ума, и стала забывать с ним, что была другая, страшная жизнь, где ее растоптали и выбросили, как грязную тряпку.
Она вышла за него, родила дочь, и прожила долгую жизнь. До того момента, пока не узнала, что больше не единственная у того, с кем делила кров и постель. Не хватало воздуха. Она ехала в маршрутке домой из командировки в соседнем городе, в почти пустой маршрутке, по степной дороге, простор казался ей сузившимся и слишком темным. Вдали, у самых гор, сверкали беспрерывно молнии, били во что попало по всей дороге, гром заглушал шум автомобильного мотора. Темнота сгущалась, они въезжали в грозовой шторм. Ливень обрушился внезапно, закрыв стеной видимость так, что дворники не справлялись на максимальной скорости, но останавливаться было нельзя, потому что те, кто ехали сзади, могли просто не успеть остановиться и врезаться, или могло занести на бурных потоках, которые неслись через дорогу. А другие, не менее мощные, топили несущуюся маршрутку сверху. По какому наитию выбирал водитель дорогу, было совершенно непонятно. Ира сидела у окна, и не отрываясь наблюдала за буйством природы. Сперва ей было даже не страшно, потому что внутренняя боль заглушила страх и восприятие действительности. Но бегающая по салону юная девушка, пытающаяся спрятаться от этого кошмара, отвлекла ее, она была даже моложе Ириной дочери. Хотелось взять ее за руку, посадить рядом с собой, прижать крепко, и рассказать, что эта гроза – не самое страшное, что может быть в жизни. Это не предательство, не болезнь и не смерть. Это просто стихия. Но Ирина не смогла этого сделать. Ей нечего было дать испуганной девочке, она и сама была сейчас этой испуганной девочкой.
Как-то неожиданно быстро проскочили они через грозу и через ливень, подъехали к городу, который встретил их немного сонным, уставшим от долгого дня, но умытым, обласканным чистой дождевой водой и обновленным. И Ира шла к дому по теплым лужам, и уже знала, что все пройдет, и боль, и печаль, и все невзгоды. И будет много радости, любви, и новых людей в ее жизни.
Дома она открыла окно, легла в уютную постель, а дождь шуршал свою колыбельную до утра. Шептался с землей. Целовал цветы. И принес спокойные и добрые сны…
Дождь смывает все дурное и уносит с собой далеко-далеко, в реки и океаны, откуда это больше никогда не вернется.