УДК 82`06
СВЯТЫЕ ЖЕНЫ В ПОЭЗИИ АНДРЕЯ ГОЛОВА
Герасимова Светлана Валентиновна,
кандидат филологических наук, доцент
Российского государственного университета
им. А.Н. Косыгина,
Москва, Россия
metanoik@gmail.com
Аннотация. Лироэпическая поэзия Андрея Голова стремится к точности фактов и деталей. В стихах предстает жизнь и житие святых жен. Жизнь протекает в культурно-исторической конкретике XX века, в россыпи исторических фактов, ставших приметами их времени. А житие указывает на устремленность вслед за Христом в вечность, к благодати. Особенности авторской манеры рассмотрены на примере стихов, посвященных царственным страстотерпицам Ольге, Татиане, Марии, Анастасии, а также Елисавете Романовой. В других стихах Андрея Голова появляются образы святых жен и дев: Великомученицы Екатерины, Параскевы Пятницы, а чаще других – Марфы и Марии. Андрей Голов часто обращается к жанру экфрасиса, зародившегося еще в языческие времена и выражавшего веру в то, что человек благодаря причастности вечным шедеврам искусства также обретет частичку вечности, подобно Горацию, создавшему свой Монумент. Христианский экфрасис Андрея Голова исходит из большей ценности личности человека: мир и все его шедевры преходящи, а человеческая личность бессмертна и наследует Царство Небесное.
Ключевые слова: Андрей Голов, экфрасис, Марфо-Мариинская обитель, страстотерпицы, мученицы.
Цель статьи – предложить культурно-исторический анализ стихотворений, которые Андрей Голов посвятил святым женам. Творчество поэта незаслуженно забыто и малоизученно, поэтому познакомимся с его стихотворением, посвященному царственным страстотерпицам как иконе семьи:
ТРОПАРИОН УМИЛИТЕЛЬНЫЙ
Свв. Страстотерпицам Ольге, Татиане, Марии, Анастасии
Кто их надоумил и сподобил,
этих дивно – на всю Российскую империю – прекрасных
девочек, из коих ни одна
не пойдет под венец (ибо инаго венца взыскуют)
родиться не под гербами Нарышкиных или Юсуповых,
а восприять державное – Романовы?
© Герасимова С. В., 2022
Кто им судил ласкаться к папе,
доброглазо-задумчивому,
словно на серовском портрете (помните?),
называя его не как все про все
(батюшка, тятя, папенька),
а кратким и кротким: Государь?
Кто их учил
неизменно носить не панамки с платочками,
а круглые ленты по благолепокудрию
и круглые, непременно круглые,
(с розами или бантами), именно круглые шляпки,
похожие (да что там) прообразующие нимбы?
Кто их впервые протитуловал мученицами,
их, гордо и с провидческим смирением
отдергивавших пальчики от эрцгерцогских уст,
и даже отбиваясь от нестиранопортяночной солдатни,
веровать, что они хранят себя только и единственно
для Творца и Господа Всяческих?
Кто домыслился так заснять их
в ссылке, в Сибири-Зауралье,
с хрупкими шейками и обритыми головками,
так дивно – на всю Российскую империю – прекрасных,
словно готовя их к выкрестовской гильотине
или тем паче – неподступной афонской костнице?
Оле благоверия врагам твоим, Государю Николае!
Оле наследникочаяния твоего, императрице Александро!
Оле велемученичества твоего, цесаревичу Алексие!
Вам же како хвалу сплести, цесаревны?
Сколько жен при Кресте Христовом стояло?
Вот и на Русской Голгофе тот же счет... [3].
Автор этих стихов Андрей Михайлович Голов (1954-2008), член союза писателей, переводчик. Стихи написаны под влиянием книги, которую переводил поэт – «Романовы. Судьба царской династии», авторы – американцы Грэг Кинг и Пенни Вильсон. Эта тема остается актуальной и до сих пор [5]. Поэт дополняет перевод творческими комментариями. Если до книги царевны казались поэту единым существом, то в процессе перевода они предстали настолько личностно неповторимыми и благоуханными, что именно им посвящены стихи.
Каждая строфа стихотворения простроена на антитезе, подчеркивающей контраст между земным и небесным, обыденным и царственным:
у царевен нет венца по-земному брачного – но есть венец мученический,
они не знают обыденного слова «папенька» – но говорят: «Государь»,
у них есть добродушный папа, как на портрете Серова, – и фигурой умолчания обозначенный образ-икона отца;
имеются круглые шляпки – и нимбы.
Жизнь становится житием, но житие продолжает говорить на языке земных жестов и событий. Этот двойственный образ царевен жизненно-житийный отразился на стилистике стихов, где русские лексемы, тяготеющие к хронотопу «здесь и сейчас», переплетаются с церковнославянизмами, стремящимися подчеркнуть инакость житийного инобытия.
Мотивы брачного венца, Жениха, невесты Христовой – неизменные топосы гимнографии святых дев и жен [4, c. 175-176].
В начале и конце стихотворения лейтмотивом звучит строка «дивно – на всю Российскую империю – прекрасных», подчеркивающая контрастность жизненных ситуаций и неизменность духовного облика царевен. Первый раз они прекрасны в атмосфере призвания на царство – второй раз в контексте призвания на мученичество. Слом судьбы не изменил их душевного мира. Царевны внутренне стойки их духовный облик не детерминирован бытом, их сознание не определяется бытием. Личность святого не формируется миром, но формирует мир, переходя из земного времени – в сакральное, пребывая у креста.
Вопреки устной неформальной традиции поэт никогда не смешивал понятия «страстотерпица» и «мученица», четко различая эти два подвига или пути к святости. Если мученики страдают от язычников и открытых врагов Христа за радость исповедовать Его Богом, то страстотерпцы принимают смерть от людей по видимости из круга своих, то есть от родственников, подданных, единоплеменников, но своих по закону и букве, а не по духу и благодати. И страдают они за право следовать заповедям, жить по-христиански и, прежде всего, любить – любить даже врагов своих. Мученика люди принуждают отречься от Христа, а страстотерпца никто не принуждает к этому, но обстоятельства склоняют ради сохранения жизни нарушить заповедь любви к врагам. Словом, это два совершенно различных подвига, и поэт, воспевая святых дев, дочерей императора, при их описании восходит, следуя принципу градации, или закону нарастающей эмоциональности при перечислении различных, но родственных явлений, от почитания их страстотерпицами, а значит девами, имевшими «Нечеловеческие силы// Молится кротко за врагов» [1] (царевна Ольга переписала стихи своей рукой, поэтому авторство долгое время приписывали ей), затем поэт вносит их в «списки мучеников, засвидетельствовавших (кстати, слово “мученик” по-гречески звучит как “мартирос”, что означает свидтетель) свою верность Христу» [2, c. 848], и, наконец, сравнивает их с женами-мироносицами у креста. Нарастанию силы преклонения перед святостью дев вторит динамика движения их образов против течения времени – вспять, в древность: из средневекового и современного периода страстотерпчества – к мученичеству первохристиан; и далее – из времени в вечность, чтобы встать у Креста Христова. Они движутся из времени к полноте благодати.
Также в стихах Андрея Голова появляются образы святых жен и дев: Великомученицы Екатерины, Параскевы Пятницы, а чаще других – Марфы и Марии.
Их служение объединяет, с точки зрения поэта, святая Елисавета Романова, о которой поэт говорит в стихотворении «Марфо-Мариинская обитель», описывая восхождение святой жены, потенциальной преподобной, к мученическому подвигу:
Покуда по Москве плетутся конки
И Северянин брызжет свой мотив,
Ея портрет цветет в алтарной конхе,
Пречистую и Спаса потеснив.
Зде – стены белопенно-голубые
Игуменья по-ангельски чиста.
Она – и Русь, и Марфа, и Мария,
Смирением замкнувшая уста.
Покуда из кобур трефовой масти
Не хлынули свинцовые дожди,
Здесь храм воздвигнет даровитый мастер –
Российский сей ремейкер Гауди.
Изыски асимметрии сольются
В двойную эзотерику креста –
И мать измается от революций,
Не проронив ни слова неспроста.
Сиянье белого – необратимо
От риз и антиминса до стены –
Но крылья серафимов Третья Рима,
Как ни мудри, все той же белизны.
И та же синева легла тенями
На ризы, на ресницы, на уста.
И плоть свята, процветши в шахтной яме,
Синеет вслед гиматию Христа [3].
Обитель расписывали Михаил Васильевич Нестеров и его ученик Павел Дмитриевич Корин, скульптурные работы выполнил Сергей Тимофеевич Коненков, архитектурный ансамбль спроектировали Леонид Стеженский, создатель больничного храма, и Алексей Викторович Щусев, автор ворот, воротного двора, привратной часовни, Покровского храма, работавший в стиле модерн с элементами древнего новгородско-псковского зодчества. В стихах звучит ирония по поводу Щусева, потому что после православных храмов он воздвиг мавзолейный зиккурат, который поэт считал возведенным по модели Пергамского алтаря, или, как сказано в Апокалипсисе, алтаря сатаны, на котором закончил свои дни мученик Антипа Пергамский, поэтому поэт подчеркивает модернистскую установку Щусева на вторичность, называя его ремейкером Гауди, поэтому акцент в стихах сделан не на архитектуре монастыря, а на росписях, интерьере и образе святой Елисаветы, уже при жизни вписанной в сакральный хронотоп.
По мнению поэта, алтарному образу Пречистой в иконописном сюжете Благовещенья художник придал внешнее сходство со святой Елисаветой Романовой, ставшей персонификацией Руси. Дева, олицетворяющая Русь, – блоковская тема, оттененная иронично очерченным силуэтом Северянина. В росписях храма преобладает голубой богородичный цвет, и, хотя поэт подчеркивает сиянье белого, но он по умолчанию контрастирует с голубым, излившимся в шахтную яму страдания мучеников. Стихотворение имеет кольцевую структуру, указывающую на единство жизни и жития, земного и небесно-сакрального бытия. Подобно тому, как в начале стихотворения подчеркивается, что алтарный сюжет Благовещенья принял в себя земные черты святой Елисаветы, так в земные страдания мучеников проливается небесная синева гиматия Христа. Сакральное воспринимает земное, а телесное страдание мучеников принимает в себя сакральный свет Христа и сияет его светом.
Живший почти безвыездно дома и работавший из дома переводчиком, поэт посетил Марфо-Мариинскую обитель незадолго (года за два) до своей кончины. Стихи и примечания к книгам писались в доинтернетную эпоху, и поэт мог опереться только на память, которая верно хранила образ монастыря и его фрески. Андрей Голов ни разу в жизни не пользовался интернетом, чтобы написать сноску к книге или почерпнуть нужную для работы информацию. Его величайшей ценностью была домашняя библиотека и личная память.
В стихах, посвященных святым девам и женам, поэт подчеркивает насущное для них единство жизни и жития. Их образы погружены в густую вязь реалий, передающих дух эпохи; здесь в руках чекиста «кобура трефовой масти», трефовой, то есть черной, но вместе с тем нацеленной на крест и святыни; здесь свинцовые дожди из пуль; но сами святые уже ушли вслед за Христом в вечность, встав у Его креста или следуя за Его синим гиматием. Оказавшись в современном, отреставрированном и ухоженном интерьере монастыря, поэт вдыхает воздух истории, прошлое оказывается реальнее и живее настоящего. Работая в жанре экфрасиса, например, описывая Марфо-Мариинскую обитель, поэт нарушает центральную идею этого жанра. Классический экфрасис стремится подтвердить, что жизнь коротка – искусство вечно. Экфрасисы создавались, чтобы через причастность вечному искусству частичка вечности сошла и в душу пишущего экфрасис, обессмертила его творение. Таков «Памятник» Горация. Экфрасисы Андрея Голова выражают идею вечности человеческой души – душ святых дев и жен – а мир, наполненный шедеврами искусства и посвященными им экфрасисами, суетен и преходящ.
Л И Т Е Р А Т У Р А
1. Бехтеев Сергей. Христианская Поэзия. URL: https://stihi.ru/2005/09/03-1171 (дата обращения: 19.04.2022).
2. Голов А.М. Примечания переводчика // Кинг Грэг, Вильсон Пенни. Романовы. Судьба царской династии. – М.: Эксмо, 2005. – 976 с.
3. Голов А.М. Собрание сочинений. URL: https://stihi.ru/avtor/20715152&book=1#1 (дата обращения: 19.04.2022)
4. Никифорова А.Ю., Холкина Л.С. Святые жены в древнеиерусалимском богослужении: корпус текстов и система топосов // Библия и христианская древность. 2021. № 3 (11). С. 160-196.
5. Николай II: pro et contra, антология / Сост., вступ. статья, аннотир. указатель имен С. Л. Фирсова. — СПб.: РХГА, 2019. — 1116 с. — (Русский Путь).