Туман. книга седьмая. глава двадцать четвёртая

               


                ЦЕЛЬ ПОРОЖДАЕТ СРЕДСТВА,
                И ЛИШЬ ПОСЛЕ ИХ ОПРАВДЫВАЕТ.


                Создан век классического ума
                и практического расчёта.
                А где место для человеческой
                мудрости?

                А.И.Толмачёв, надворный советник.

Привокзальная площадь в это время не то, чтобы бурлила событиями ежедневной важности, а так, самую малость собиралась закипать. До отправления паровозного состава до Москвы оставалось чуть менее пары часов. Имею авторское желание напомнить господам читателям, что этот паровоз до Москвы хоть и не стал равнозначным участником ныне повторяемого события, но всё же был важным фрагментом всего Симферопольского приключения – посадка английцев в его вагоны и время отбытия от перрона определяли, словно стрелки хронометра, и приближение, и само начало действа.

Наши друзья облюбовали для себя временный наблюдательный пункт совсем рядом с тем местом, куда через час подвезут пленённых бандитов.

Помещик, скрупулёзно подготовившийся к повторному событию, извлёк из каких-то глубин своего наряда лист писчей бумаги, на котором в хронологической последовательности (воспроизведённой исключительно по памяти) были записаны самые важные детали происходящего, простите, происходившего. Те самые детали, кои либо своим появлением меняли направление действия тех или иных персонажей, либо переносили внимание с одной части привокзальной площади на другую. Для примера приведу только одну заметку: «Подошёл паровоз и нашлась соль в мешке».

Эта пара пустых на первый взгляд эпизодов создала для вовлечённых участников важную смену сцен, перенос внимания на более существенные осколки собираемой по памяти мозаики и, что касается самого Кириллы Антоновича, лишило его принудительного отвлечения (я говорю сейчас о соли и пресной еде) от основной цели его пребывания на площади – наблюдение и запоминание всего увиденного.

Где-то глубоко в мыслях помещик понимал, что, явившись повторно в уже прожитое и пережитое событие, над ним, да и над Модестом Павловичем будет висеть пусть и не метафорический меч палача, а упрощённое сравнение «тяжёлая туча средь ясного неба», а именно явная ущербность их с другом положения в этом драматическом водевиле – ожидание увидеть уже увиденные сцены минувшего события и неукротимое нетерпение наконец-то попасть в те самые сцены.

Эта пара действительно ущербных составляющих теперешнего настроения никак не помогала отрешиться от состояния предвкушения, дабы новым и сторонним взглядом оценить вероятно упущенное и однозначно упущенное из уже пережитого фрагмента своей жизни.

Исправить эту ущербность (вот прицепилось это словцо, так уж прицепилось!) мог только Карл Францевич, явный новичок этого вокзального приключения, который не только обладал необходимыми для этого способностью, старанием и навыками, но и сам безо всяких намёков приступил к той самой роли стороннего наблюдателя.

По правде сказать – почти приступил, поскольку лестные мысли помещика не добрались до головы гоф-медика, позволяя ему вести себя … ну … не совсем сообразно обстановке.

Карл Францевич с увлечением разглядывал снующих по площади людей, надолго не задерживая взгляд на ком-то одном, будь то жандарм, лошадь или пассажир. А после и совсем поворотился спиною к площади, почти с восторгом наблюдая … нет, не наблюдая, а по-настоящему любуясь каким-то мужичком, старательно окрашивавшим телеграфный столб чем-то чёрным, почти смоляным.

Через минуту-другую доктор подошёл к Модесту Павловичу и с гордостью показал ему ведро, до краёв наполненное чем-то изысканно-вонючим и чёрным. В другой руке доктор сжимал конопляную щётку.

--Что это у вас?

--Это красить столбы, - довольно сказал гоф-медик и показал рукою себе за спину, где у не докрашенного столба стоял малость растерянный маляр.

--Вы у него забрали … вот это? – Спросил штаб-ротмистр, проследив, куда указывал Карл Францевич.

--Нет, я купил!

--Зачем вам … ради всего святого, доктор, на кой шут вам это ведро?

--Для конспирации, Модест Павлович, для конспирации!

--Гос-с-с-поди! – прошептал штаб-ротмистр, прикрыл устало глаза и обречённо покачал головою.

--Сейчас уже должна появиться Дыня в цыганском одеянии, - сказал Кирилла Антонович, сверяя свои часы с записью на листе.

--У вас прямо-таки либретто сегодняшнего дня! А где вы сейчас?

--Я? Здесь!

--Это даже и мне понятно, - с какой-то весёлостью в голосе сказал гоф-медик, - мне интересно, как будет происходить это действо? Те, кто сейчас на площади, исчезнут, и вместо них появятся те, кто был двадцать второго числа?

--У меня нет ответа, - не отводя глаз от листа бумаги ответствовал помещик.

--Почему-то я думаю, что тех прошлых людей просто втиснут в сегодняшнюю толпу.

--Всё-то вы знаете, Карл Францевич, - съязвил Модест Павлович, едва поворотив голову к доктору.

--Посудите сами – чтобы увидеть приход Дыни Кирилле Антоновичу уже надо было сидеть на своём посту, так?

--Допустимо, и что?

--А то, что Кирилла Антонович уже на своём месте, а на площади ничего не поменялось! Вокруг те же люди, что были здесь при нашем ….

--Где? Где вы меня видите?

--… приходе на площадь. Вы, Кирилла Антонович, поглядите с моего места, обзор с вашего заслоняет дерево.

В три шага помещик преодолел пятисаженное расстояние и, приложив ладошку козырьком к бровям, принялся разглядывать себя, уплетавшего отварное яйцо. Без соли.

--Да, вижу … сижу там … а Дыни пока не видать … кроме сегодняшней.

--А давайте условимся именовать тех, кто нынче дублирует себя минувшего словцом «свежий»? Согласны?

Приподнятое настроение Карла Францевича не собиралось опускаться до отметины «серьёзное», что, собственно говоря, раздражало штаб-ротмистра и оставляло равнодушным помещика.

--Раз противупоказаний не обнаружено, - в том же полу игривом тоне вещал доктор, бочком отодвигаясь от Модеста Павловича на пару шажков влево. Так, на всякий случай, - то прошу обратить внимание ….

--Здравия желаю, штаб-ротмистр! – Сочным баритоном заговорил некто, подошедший к Модесту Павловичу со спины, - барон Кокшеев, помните меня? Нас коротко представил друг другу прапорщик Лозинец.

--Да … как же, как же, -  неуверенно пробормотал штаб-ротмистр, протягивая руку для приветствия.

--Для вас я Максим Андреевич, равно, как и для ваших друзей.

--Рад знакомству! Вы всё же отважились прийти?

--Отважился? Как бы не так! Просто в офицерском собрании возник спор, что было неизбежно, который перерос в соблазнительное пари, что было ожидаемо!
При слове «пари» гоф-медик, словно цирковая собачка при поданной дрессировщиком команде навострил уши и, тихонечко переставляя ноги, не подошёл, а подплыл к офицерам почти вплотную. Да там и замер. (Эта метафора была проговорена самим Карлом Францевичем, посему просьба не считать оную сколь-нибудь обидной).

--Есть у нас такой хорунжий Есипов, который … да вот он идёт с саквояжем, видите? Вот он и довёл нас до белого каления своими пояснениями про повторное событие, которое невозможно ни при каких усилиях никакого существа. И, чтобы просто прекратить его поучения, я и предложил пари на то, сегодня всё случится так, как вы с прапорщиком и говорили.

--Я так понимаю, что вы поверили нам?

--Нет, надо понимать ТАК, что это был способ безобидно заставить умолкнуть хорунжего. А вот судьба уж распорядилась ТАК, что я, по условиям пари, оказался на вашей стороне.

--Благодарю вас хоть за это!

--Не меня, а ещё четверых со мною. Такая вот у нас расстановка сил – пятеро с вами, но, простите, не по вере, а по случаю, и шестеро супротив.

--Я уравняю число спорщиков, - как-то торопливо сказал Карл Францевич, протягивая барону руку и представляясь, - теперь поровну – шесть на шесть! А каков бонус пари?

--Много коньяка, провиант и за город!

--Я в доле!

--Теперь в нашей шестёрке появился хоть один по-настоящему убеждённый в вашей правоте!

--Ну, слава Всевышнему! Вот и Дыня,- проговорил Кирилла Антонович, пропуская мимо ушей долгий разговор о пари.

--Знаете, Карл Францевич, - начал было штаб-ротмистр тем тоном, который вполне сочетался с не проходившим раздражением по отношению к поведению доктора.

--Знаю, знаю, дорогой Модест Павлович, после поблагодарите меня! Я бы хотел привлечь барона к одному делу ….

--Максим Андреевич, прошу без титулов.

--Да, Максима Андреевича к делу, которое мы как раз обсуждали с Модестом Павловичем.

Штаб-ротмистр решил пока отмолчаться, и не ответствовать на такое заявление гоф-медика, и узнать подробности какого-то несуществующего обсуждения.

--Вот, господа, извольте видеть, прямо, так сказать, по курсу, у самого левого угла водонапорной башни господина в котелке и с тростью. Видите, да? Нет-нет-нет, рукою не указывайте! Теперь же поворотите голову влево, туда, где собрались извозчики … да, туда, верно! Видите, господина в полосатой паре, в котелке и с тростью? Отличное у вас зрение, это я вам как доктор говорю! Теперь разворот в правый бок … ещё правее … прямо … да, именно под парой платанов – серая пара, котелок и трость. Вот представляете, и я тот же вопрос адресовал Модесту Павловичу, мол, а что в этих господах особенного? Надеюсь, что с вами мы ответ и получим.

Офицеры переглянулись, и слегка пожали плечами.

--Так и быть, я на вашей стороне, Карл Францевич! Говорите, что задумал Модест Павлович, и что надо делать!

--Всё просто – надобно кому-то из ваших друзей подойти к тому господину у платанов. Всё равно … нам всё равно, что подошедший скажет, либо сделает. Нам важно, чтобы тот господин зашевелился, понимаете меня? Задвигал руками, начал ходить, кричать … да всё, что угодно!

--Зачем это всё?

--Нам с вами важнее увидеть, нежели объяснять. Сделайте то, что я … что мы с Модестом Павловичем просим, и тут же получите толкование нашего предложения. Да, барон, отправьте на задание кого хотите, а сами же оставайтесь с нами.

--Вот Есипов и подойдёт, и пойдёт! Он, как вы выразились, расшевелит вашего в котелке и в паре, как никто другой! Я скоро вернусь, господа!

--Минуту, Максим Андреевич, ещё кое-что. Идя на рандеву с вашим хорунжим не приближайтесь к середине площади, обойдите её с правой стороны, да, у нас за спиною. И уговорите Есипова разглядеть набалдашник трости. Это всё!

--Надеюсь, что обещанное вами объяснение мне понравится!

--А что происходит? – Почти строго спросил Модест Павлович у доктора, когда барон отправился выполнять это странное задание.

--Ничего такого, из-за чего стоит переживать, пока ничего такого. И не спрашивайте меня ни о чём, пока не вернётся барон.

Максим Андреевич воротился действительно скоро и тут же принялся докладывать штаб-ротмистру, глядя только на доктора о выполнении поручения.

--Всё, как вы и просили, господа! Есипов вздумал артачиться говоря, что не намерен помогать противной стороне выигрывать пари, но … одним словом шампанское в дополнение к коньяку сделали своё дело. Хорунжий ожидает моей отмашки, а от вас я уже жду объяснений.

--Ещё не время. Модест Павлович, возьмите на себя нашего испытуемого в котелке и комментируйте для нас каждый его жест, каждое его движение! Делайте это также скрупулёзно, как и всё остальное, за что вы берётесь! Максим Андреевич, наблюдайте за господином у водонапорной башни и вслушивайтесь в то, что станет говорить Модест Павлович. Мне же останется третий, стоящий около извозчиков. Что ж, господа, смотрим, слушаем и … давайте отмашку, барон!

Секунды потянулись так, словно их на себе тащили закованные в цепи каторжане, еле идущие по раскисшему от осенних дождей тракту. И хотелось, ой, как же хотелось поворотить голову, и подтолкнуть Есипова и того господина в котелке к действию, однако боязнь упустить нечто важное удерживало голову в одном положении, не давая нетерпению взять верх над рассудительностью.

И вот на исходе бесконечной десятой секунды ….

--Хорунжий подошёл … тот завёл левую руку за спину … правой он … набалдашником трости приподнял котелок … завёл за спину обе руки … шаг назад … оглянулся через правое плечо, это почти в нашу сторону, вернул руки и … теперь тростью постучал Есипова по груди … трость уплыла в левую руку … правой делает отрицательный жест … слушает … кивает … приподнимает котелок, теперь рукою … сошлись в рукопожатии … хорунжий уходит … всё. Всё? Нет? Теперь он глядит вправо и куда-то вверх, глядит, не переставая … трость в правую … два взмаха слева направо и … ставит трость на землю, опирается на неё правой … теперь левой …. Больше не двигается … мне кажется, что это финал.

--Дорогие мои, а чем вы тут забавляетесь? Этот у башни делал в точности всё то, что говорил штаб-ротмистр, даже пожимал руку пустому месту!

--А скажите, барон, куда глядит ваш … в том смысле – куда он глядел до представления, и куда смотрит сейчас?

--Не могу сказать. С такого расстояния самих глаз не разглядеть, но его голова обращена к центру площади … примерно к середине.

--И последнее ….

--Карл Францевич, перестаньте нас томить! Что происходит?

Это сказал Кирилла Антонович, стоявший спиною к доктору и к Модесту Павловичу, и никак не реагировавший на происходящее. И сейчас, проговаривая эти вопросы, помещик продолжал глядеть на площадь, не оборачиваясь к тем, кому адресовал свои слова.

--Так вы всё слышали?! – По-настоящему удивился гоф-медик.

--А вы думали, что я только способен любоваться собою, поедающим картофель без соли?

--У вас тут ещё и в засаде люди? Судя по маскарадному убранству вы непростое дельце заварили! Тогда позвольте мне представиться ….

--Позвольте представиться, господа! – Вот не поверите, но это в один голос проговорили Барон Кокшеев и хорунжий Есипов, подошедший доложить о результатах выполненного поручения.

--Раз барон так увлечённо общается с этой троицей чумазых чернорабочих, - размышлял хорунжий, - то это и есть те самые господа, наделавший столько шума в городе. И это означает лишь одно – знакомство с этими замаскированными приезжими, равно, как и беседа с ними, должны быть выдержаны в крепком настое дворянского этикета!

--Есипов Дмитрий Иович, соперник барона по пари и ваш покорный слуга!
Приезжие так же соблюли предусмотренную этикетом манеру поведения, правда намного торопливо.

--Прошу нас простить, господа, но начавшиеся на площади события не намерены нас ждать, это нам надлежит подстраиваться под них! И … кто первым доложит нам свои замечания и наблюдения? Могу я просить вас, господин Есипов, стать первым?

--Что ж, согласен, тем более, что с сестрой таланта я близко знаком!

--Вы, хорунжий, знакомы с ней заочно!

--Я проигнорирую ваш выпад, барон, но о нём не позабуду! Теперь важное – тому господину ещё нет и сорока годков, тип лица европейский, не широкие усы и бородка а-ля Наполеон Третий. Отвечал на простые вопросы так, словно … можете положиться на моё чутьё, но мне показалось, что он ожидал подсказки, прежде, чем дать ответ. Говоря гнусавит неприятно. Набалдашник из серебра, выполнен в виде головы старца, чья борода топорщится, словно от сильного порыва ветра.

--Это бородой удобно бить. В висок.

--Даже вам, Максим Андреевич, это стало понятно? Вы меня радуете! Я продолжу? С левой стороны, под пиджаком, ровно на брючном ремне что-то топорщится.
Предположу, что револьвер. Да, на вопрос о времени он не ответил, а поднял глаза куда-то выше моего левого плеча, как раз на тюремное здание. И последнее – я никогда не пробовал ананасы с шампанским, говорят, что это запоминающееся сочетание. Вот я и желаю нынче же вечером испробовать эту диковину. За сим имею честь, господа!

--Был бы он гражданским человеком, тут же обозвал бы его мошенником, а так ….

--Максим Андреевич, у нас уходит время, умоляю вас! Карл Францевич, что скажете вы?

--И много, и мало! Эти три господина ведут себя совершенно синхронно, словно они связаны меж собою! Это я понял ещё до того, как подошёл к нам барон Кокшеев. Теперь поглядите, как они стоят – тот, который подвергся атаке хорунжего, глядит на подход к площади по Инженерной улице. Стоящий около башни держит в поле зрения серёдку, точнее будет сказать сектор от Инженерной до стоянки пролёток. Третий же наблюдает за оставшейся частью площади аж до почтовой станции и пакгаузов. Иногда она поворачиваются, видимо для того, чтобы не привлекать внимания пассажиров позой скульптур. Это действо у них происходит одновременно, причём так, чтобы перечисленные мною сектора по-прежнему оставались под их наблюдением – наш «собеседник» глядит в центр, «башенный», простите, что так его именую, берёт себе пакгаузы, а тот, со стоянки, глядит на оставшуюся часть площади, включая и то место, где вы, Кирилла Антонович, сейчас сидите в усах и без соли.

--Переспрашивать о степени вашей уверенности не стану, - сказал помещик, оглядываясь назад, на площадь, одновременно оценивая правильность анализа доктора, - но это не всё, верно?

--Эта троица поворачивалась, как я говорил, синхронно. Не думаю, что они высчитывали время от одного поворота до иного. Не думаю, что для поворота кто-то один из них подавал какой-то сигнал – я ничего не подметил. Вывод мой таков – ими кто-то управляет.

Доктор замолчал, и на взгляд слушателей совершенно необоснованно.

--Господин Рюгерт, давайте без этих эффектных пауз, - взмолился барон Кокшеев, чувствуя двойственный азарт, подкатывающий под самый кадык – от предчувствия, что сможет увидеть самое невероятное событие в своей жизни и, конечно же, оттого, что этот прохвост Есипов станет сам подносить ананасы просто по щелчку пальцев!
Однако скоро сказка сказывается, да не скоро шампанское охлаждается (прошу прощения у господ читателей за такую прикладную трактовку народной мудрости).

--Да, доктор, вы уж пришпорьте, тем более, что на сцену уже вышли Двушка и Матвей, скоро появится и пока ещё зрячий Аглям. И ещё, всё что вы рассказываете, перестало быть интересным, сменив статус на архиважное!

Говоря сии слова Кирилла Антонович даже начал переминаться с ноги на ногу.

--Вывод из увиденного мною таков ….

Прекрасно понимая манеру изложения своих мыслей доктором, который тут же после сказанного предложения пустился бы в объяснения того, что он делает вывод вероятно поспешный и ошибочный, что он не знаком очно с предыдущим положением вещей на площади, что он опасается, что сказанное им скорее нанесёт вред и прочая, и прочая, и прочая, помещик замахал руками, а после поднёс поближе к глазам гоф-медика листок с записями то ли плана, то ли сценария вокзальной эпопеи, и выразительно постучал по нему перстом.

--Я всё понял! Вывод первый – некто, пока обойдёмся без имени, осведомлён о спровоцированной вами попытке повторить недавнее событие. Другой вывод – тот самый некто расставил для наблюдения своих помощников, кстати вооружённых, это со слов хорунжего. Третий вывод – некто ожидает, когда вы прежние привезёте пленников, заодно явив себя вашему врагу в виде нынешних. Четвёртое – место, где в прошлый раз стояла пролётка с пленниками, хорошо просматривается с места, в коем сейчас скрывается наш некто … уф-ф-ф-ф … устал.

--Соберитесь, дорогой мой доктор, соберитесь и продолжайте! – Это уже Модест Павлович попытался взбодрить взволнованного Карла Францевича.

--По-моему очевидно, что я стараюсь! И ещё раз о месте. Сейчас мы стоим под прикрытием тюремного забора, потому-то нас никто из врагов не видит, включая его подопечных, которые, можете не сомневаться, уже знают, как мы выглядим. Само собою и этот маскарад спутал противнику планы. Как только мы выйдем из укрытия, то ….

--То «что»?

--То нас разоблачат. Сразу разоблачат. И последнее – если один Вальдемар Стефанович погиб, а другой не может выйти за ворота, кто составит компанию Модесту Павловичу для подвоза английцев на площадь?

--А что он сейчас сказал о Вальдемаре? – Просто-таки встрепенулся барон Кокшеев, принимаясь теребить штаб-ротмистра за плечо, таким манером требуя ответа на свой вопрос.

--А вот это почти провал! – Всплеснул руками Кирилла Антонович. – Как же мы умудрились это упустить?

--Позволите, я закончу?

--Да, добивайте нас, не стесняйтесь!

--По-моему разумению и мы, и наш противник всё же рассчитывал на сегодняшний выход на «бис» прошлых вокзальных событий, верно? Посему считаю первое – пленные скорее всего будут сюда доставлены при любом персональном составе эскорта. Другая мысль вовсе не конкретна, скорее предположительна – как наступит срок появиться тут пролёткам, тогда и станем думать, что надо сделать. И кому сделать.

--Карл Францевич, - сказал Модест Павлович, едва оторвавшись от приставаний барона, - а вам не кажется, что вы гений?

--Что есть, то есть. Жаль, что об этом вы сказали так буднично.

--Пришёл водонос, он же отец Агляма, сейчас … да, вот и торговец бекмесом. Минут, эдак, через десять пара жандармов подаст шестиместную «карету».

Помещик снова приложил ладошку козырьком к бровям и перевёл взгляд на себя.

--Оказывается я откровенно нервничаю, я просто взвинчен! Странно, мне казалось, что я спокоен.

Кирилла Антонович убрал от лица ладошку, потрогал шрам на правой щеке и повернулся лицом к гоф-медику.

--А знаете, Карл Францевич, ваши предположения стали моей убеждённостью в части их, пусть и не самых скверных предчувствий, а в том, что вывернуться из этой каши нам … а что вы думаете, Модест Павлович?

--Я думаю, что живыми нам отсюда не уйти.

--Доктор?

--Рано или … не так рано, но нам доведётся попрощаться с жизнью. Так давайте это сделаем, принимая участие в этом приключении. Хотя ….

--Договаривайте!

--Знаете, меня не покидает уверенность, что ещё не год я проживу рядом с Инессой и с вами, господа! Но, если … то я готов и к печальному исходу!

--Это славно, что у нас снова единое мнение на троих! Барон, примите нашу благодарность за вашу поддержку и помощь, но далее оставаться здесь вам не стоит. Это не ваше сражение, и вам тут ….

--Я не ослышался? Штаб-ротмистр, вы тоже это слышали? Штатский предложил уйти офицеру? Вот прямо сейчас я вам скажу пафосно – когда я решил надеть на плечи погоны, то уже тогда прекрасно понимал, что могу лишиться жизни в любой миг! Теперь приземлённо – я никогда не позволю Есипову считать себя победителем в нашем пари! Уж не обессудьте, Кирилла Антонович, но ни я, ни остальные участники спора отсюда ни шагу не сделают!

--Ещё бы понять, когда вы шутите, а когда серьёзны.

--Вернёмся к этому вопросу, когда хорунжий станет наполнять наши с вами бокалы шампанским. Лучше говорите, какая от меня требуется помощь?

--Позволите? – Карл Францевич тронул помещика за руку, переводя патриотическую ноту беседы в своё, деловое понимание происходящего.

--Я, как и мои друзья, рад видеть в вас нашего единомышленника! И тут же к делу! Предложите трём вашим товарищам подойти, словно беззаботные пассажиры, к этим трём куклам, иначе я их и назвать не могу! По команде, которую вы им подадите, и которую вы придумаете сами, эти носители котелков должны быть нейтрализованы любым способом на ваш выбор. Можете щекотать их до икоты, но они должны лишиться своего оружия, тростей и возможности переглядываться друг с другом и с тем, кто ими командует.

--Ну-у … запомнил! Что ещё?

--Пока только это. Передайте своим товарищам это задание, и тотчас же возвращайтесь к нам!

--Приехали жандармы. Сейчас они поставят свою телегу … во-от так, мои хорошие, вот так! Теперь можете повертеть головами …, - как настоящий режиссёр комментировал … нет, он подсказывал происходящее на площади, оставаясь удовлетворённым отменным выполнением членами «его труппы», ещё ни разу не допустивших оплошности в разворачивающейся сцене.

--Так … ходите, глядите … минут через пятнадцать-двадцать приедет оркестр, и у барона появится возможность до срока выиграть пари.

--А когда мы прибудем? – Спросил штаб-ротмистр голосом, походившим на звук проворачиваемого барабана в револьвере системы наган.

--Спустя пару минут после оркестра, насколько я помню.

--Слушайте, господа чернорабочие, а это по-настоящему увлекательно дельце! Глядите, глядите! Видно вам? Как «что»? Как «что»? У меня ноздри распахнулись, словно у коня в атаке! Неужто не видать? Ладно, давайте ещё задание, да позабористее, тогда у меня не только ноздри будут в растопырку, мои глаза станут с мой кулак!

--Скажите мне, милейший Максим Андреевич, раз уж мы с вами впряглись в одно дельце, как вы изволили выразиться. А что вы делали неделю тому? Какие занятия вас одолевали?

--Ого, неделю! Я не помню, что делал третьего дня! Ну … да, ездил в Джанкой, после в Бахчисарай наведался … вам насколько досконально требуется доложить?

--А на трубе вы играете?

--Я же просил дать мне задание позабористее, чтобы грива по ветру, чтобы глаза огнём! А по какому флангу ко мне труба?

--Просто ответьте.

--Хорошо, отвечу. Не сподобил меня Создатель к овладению музыкальными инструментами. Я трубу ни разу в жизни и в руках-то ….

--Максим Андреевич, ваш выигрыш в пари прибудет сюда через десяток минут. А теперь не просто дайте мне слово, а поклянитесь при всех, что увиденное вами вскорости никоим образом не отвлечёт вас от исполнения задания, полученного от Карла Францевича.

--Та-ак, глаза уже на выкате, дыхание сбивается, забористость начинается! Вы о чём говорите? Нет, разумеется, я клятвенно обещаю вам и всё такое прочее, но намекните хоть словечком, что мне предстоит увидеть? Только вообразите, как будет выглядеть боевой офицер, валяющийся в обмороке, да ещё и без признаков памяти?

--Вы себя увидите. С трубой. В оркестре, который расположится вон там, видите? Слева от цыганки.

--Мне надо спросить, что вы тут затеяли, или не стоит?

--Не стоит.

--Не спрашиваю.

Будет ли интересно читателю знать подробности дня, однажды уже свершившегося на глазах этого же читателя, а также пережитого кое-кем из присутствующих на площади? Будет – не будет, словно гадание на лепестках ромашки в наши младые лета, непременно приведёт к отвлечённым рассуждениям на тему, мало относящуюся к повествованию в первом случае, в другом же случае читателю грозит не узнать интересные подробности, втиснутые в хронологический ряд описываемого дня между тем, что уже узнал мой терпеливый читатель и тем, что по-настоящему важно для трёх человек, оказавшемся в труднейшем положении. После не долгого размышления принят третий способ изложения – весьма краткое описание происходившего в те сорок минут, что отделили собою последнюю фразу барона «Не спрашиваю» от появления на привокзальной площади пары пролёток, доставивших пока ещё здравствующих английцев.

А раз так, то видавшая виды почтовая карета, перетаскиваемая четвёркой лошадей, благополучно освободилась от группы мнимых музыкантов, и с облегчением, подтверждаемым скрипом рессор, отбыла с места предстоящей схватки.

Тут же Михаилу Андреевичу было указано на карету и музыкантов, как на подарок Всевышнего, дарующий блистательную Викторию в очень непростом пари.

--Да, чтоб меня …, - только и выдавил из себя барон, во все немигающие глаза смотревший на «музыкальную» сцену нынешнего спектакля.

Когда же дело дошло до пререканий с жандармами, Михаил Андреевич бочком-бочком, по-прежнему не сводя глаз от группы музыкантов, засеменил вправо, туда, где в предвкушении выигрыша малость тосковал хорунжий.

И всё так же, глядя только вперёд, барон как-то нащупал руку Есипова и молча, но с упорством волжского мерина тяжеловоза, приволок хорунжего на недавно покинутый собственный наблюдательный пункт.

--Вон! – Вытянутая вперед рука Михаила Андреевича заставила прищуренные глаза хорунжего последовать властному жесту. – Меня видишь? Видишь? И там я, и тут я, а ты спорить?! И … да чтоб меня! Так и ты там, видишь? Видишь? Вот это ….

--Ну … актёров наняли …, - принялся сочинять отговорки Дмитрий Иович, совершенно позабыв, что по правилам хорошего тона ему стоило бы расстроиться в виду явного проигрыша в пари.

--Кого? Ак …, - последнее прозвучало, словно громкая икота, - так это же у тебя на шее Иерихонская труба надета, видишь? А сотник Милявич … видишь? С литаврами ….

--Милевич.

--Ты гляди, а не поправляй! Себя и Милевича видишь? А капитана Хлопова? Настоящий дирижёр! А ты мне не верил!

--Сам-то ты в такое верил?

--Я надеялся!

Спасибо, что эдакая болтовня между офицерами, не отвлекала барона Кокшеева от данного им же обещания приглядывать за троицей в котелках.

--Вы – как пожелаете, а я не верю, что всё пойдёт гладко! – Прервал затяжное молчание штаб-ротмистр. – Не будет такого, что нам за просто так покажут весь этот водевиль, и мы за спасибо узнаем в лицо верховного злодея! Нам приготовили пакость, вот помяните моё слово!

--Доктор, ваше мнение? – Спросил помещик, заставляя себя не прислушиваться к перебранке соперников по пари, вдруг оказавшихся на одной стороне.

--Ничего из того, о чём вы говорили, Кирилла Антонович, я не видел, потому и мнения никакого не сложил. Не сочленяющимися явлениями поделюсь, а так ….
Никто из стоящих рядом ни по привычке, ни по ситуации не стал подгонять гоф-медика, посему Карл Францевич продолжил, так сказать, без понуждения.

--Вот приехал оркестр, а внимание на него обращают только те, кто находятся рядом, хотя музыкантов возможно разглядеть я любого места, даже с нашего. И что, половина пассажиров настолько равнодушна к музыке? Думаю, что они по-настоящему не видят оркестр. В этом и заключена пакость, о которой сказал Модест Павлович.

--Да, я так и сказал! Потому, что Дитц этот повтор, спровоцированный Ду-Шаном, переиначил на свой лад, и не так вот простенько позволил поглядеть на минувшее, а наложил то день на сегодняшний, словно трафарет на стену! Мы с вами лицезреем два в одном, и это суть половинка пакости! Спасибо доктору, что разглядел этих трёх подсаженных персонажей с оружием. А случись так, что таковых окажется не три, а дюжина, и не так легко распознаваемых, как эти три приманки с тростями? А? И нынешнее площадное веселье обязательно дойдёт до настоящей пальбы, так я спрошу вас – как нам уберечь посторонних от погибели? А как не счесть посторонним врага?

--Так и до паники не далеко, - то ли резюмировал Кирилла Антонович, то ли высказывал собственное толкование словца «пакость».

Михаил Андреевич, оборвав спор с коллегой по оркестру, стал вслушиваться в беседу этих … нет, не странных, а необычных приезжих. И одно словцо, проговорённое Кириллой Антоновичем, человеком, явно невоенной закваски, заставило задуматься барона.

--Паника … а это хорошо, когда паника, это хорошо ….

Разговоры разговорами, мнения мнениями, а невидимая и неосязаемая субстанция под названием время тихонько продолжала отрывать от жизни каждого их наших героев крохи вечности, словно лепестки ромашки, делая одних старше, а иным приближая ожидаемое событие.

Вот уже потянулись вереницей пролётки, доставляя самодовольную ораву английцев, вот и Кирилла Антонович, сверившись со своими записями, мрачно предрёк скорое прибытие паровоза, тянущего за собою, разумеется в переносном понимании сказанной фразы, неминуемую развязку с непредсказуемым, а потому и пугающим финалом.
Вот и Модест Павлович, ожидая подвоха с любой стороны, с откровенным раздражением прикрикивал на барона, с умилением любующегося собою в составе оркестра, и весело повествующего о сложностях в отношениях с арфой вместо того, чтобы приглядывать за людьми в котелках.

И только Карл Францевич оставался спокойным, продолжая не просто внимательно, а с настоящей жадностью разглядывать пассажирско-провожающую толпу, стараясь присвоить каждому на привокзальной площади некое подобие ярлыка, маркирующего находящихся перед глазами по обобщающему признаку «где», однако делящего по иному признаку, поделённому временем, на «ещё тогда» и «нынче».

Соглашусь, что действия гоф-медика походили на игру, а его внутреннее состояние на азарт ребёнка, занятого поиском намеренно упрятанного родителем подарка на День Ангела.

И чтобы так не происходило с действием и состоянием, результат, только доктором оцененный, как достоверный, проявился.

На той самой Инженерной улице, что вела на привокзальную площадь, стали появляться группки по паре-тройке людей, а один раз было даже семеро душ, кои тянулись на площадь мимо работяг в замусоленной робе и с дворянским происхождением. Шествующие господа, с видом праздношатающейся публики, были даже весьма прилично одеты.

Схожие по покрою костюмные пары, до солнечного блеска надраенные штиблеты, ровные спины и походка, едва не врывающаяся на маршевый строевой шаг, делала их более, чем достойными внимания в игре, которой увлёкся Карл Францевич.

Пользуясь тем, что маскарадное убранство доктора никого из сих господ не интересовало по причине откровенной брезгливости к содержимому, укутанному грязной одежонкой, гоф-медик с тем же купленным ведром, вроде и случайно приблизился аж к тротуару, по коему вышагивали эти самые группы.

Нет, ничего такого подозрительного Карл Францевич не углядел в этих господах, тут же получивших ярлык «нынче», ей-Богу, просто ни к чему не придраться, ни к их числу, ни к поведению. За исключением одной мелочи – они все шли молча.