Над лесом, долго страдавшим от засухи, пролил обильный июльский дождик. Ожила поблекшая листва, расправились молодые, свёрнутые ещё листочки, испуская приятный смолистый запах. Лес вздохнул легко и свободно, полною грудью.
Все ожило, встрепенулось, зажило новою жизнью, приободрилось, повеселело. Зелень стала ярче, белые стволы берёзок, вымытые дождём,
стали еще белее... Даже вечно хмурые сосны и ёлки-колючки, и те, умывшись, повеселели.
Все обитатели леса были рады небесной влаге, и теперь, после дождя, всё пело, свистело, трещало, стрекотало и радовалось.
И земля напиталась дождем; поблекшие было травы и цветы, подняли свои склонённые головки и распространяли далеко вокруг себя чудное благоухание. А в самой земле что-то как-будто тихо шевелилось, шла какая-то усиленная работа — это напоенные дождём семена набухали, прорастали и стремились к свету. И, правда, на следующий же день появилось много новых травинок и растеньиц.
Но, кто прямо-таки выпрыгнул из-под земли — так это грибы. Одни стояли уже во весь рост, словно они прямо с неба упали, другие же вылезали только еще наружу, кряхтели и охали, вытаскивая свое туловище из земли, третьи, наконец, просовывали наружу лишь свои головки...
И сколько же их высыпало, этих грибов! Это было целое грибное нашествие. И каких их тут только не было: и в красных, и желтых,
и в коричневых шляпах и шляпках, как будто солдаты разных полков. Были тут и толстые, и пузатые, и тонкие, и поджарые, и высокие, и приземистые — словом набралось гостей со всех окружных областей волостей.
Слабосильные, тонконогие опенки жались, как всегда, в кучу, словно овцы; маслята высыпали тоже целой толпой, близко один от другого, и блестели на солнышке своими словно маслом облитыми шапочками; красноголовые крепыши-подосиновики росли в одиночку, но все-таки не теряли на всякий случай друг друга из виду. Хрупкие же сыроежки, которых всякий может
легко обидеть и раздавить, как яичную скорлупку, прятались в траве, стараясь не особенно выставляться напоказ. Кое-где стояли белые грибы на крепких, белых, словно из мрамора высеченных ножках. Это были самые что ни на есть породистые представители грибного народа, и потому они держались хотя и скромно, но с большим достоинством...
Посредине же небольшой полянки стоял здоровенный мухомор в огромной огненно-красной шапке, усеянной белыми крапинками. Его мундир был так
ослепительно ярок, что останавливал на себе всеобщее внимание; даже белки, пробираясь сквозь лесную чащу, очутившись вблизи и заметив мухомора, останавливались, спускались на несколько ветвей ниже и с любопытством рассматривали его. Блестящий наряд так вскружил мухомору голову, что он стал задирать нос и важничать.
— Эй, вы там, мелкота! — кричал он, подбоченись грибам, — ну чего вы стоите, чего вы ждете? Вы думаете, что вас собирать станут? Ха... Как бы ни так! Этаких, как вы серяков, да мелюзгу никому не надо, поверьте мне на слово! Вот я — это дело другое: у меня один мундир чего стоит — настоящий генеральский, и я сам генерал среди вас!
Опёнки со страхом смотрели издали на бравого мухомора и жались друг к другу; сыроежки прятались, как можно глубже в траву; они ведь были очень, очень хрупки и потому всегда и всего боялись.
Самыми храбрыми оказались маслюки.
— Господа, грибы! Нам следует проучить этого нахала и дать ему отпор, иначе он подумает, что ему все позволено!..
— Проучить, проучить! — раздались в ответ на это предложенье многие голоса: иначе от него и житья не будет!
А мухомор тем временем стоял себе гордо подбоченясь и орал, как резаный на весь лес, вызывая на бой весь грибной народ.
— Эй, вы, трусы, что вы попрятались там под кустами да под листьями и в траве хоронитесь — али света боитесь. Ну, выходи кто-нибудь сюда ко мне на полянку силой помериться, а то что-то скучно мне здесь, среди вас, — нет мне товарищей настоящих — все мерзавцы трусливые!..
Мухомор рос, что называется, не по дням, а по часам; с каждым часом он поднимался все выше и выше от земли; это был прямо великан, так что его
видно было отовсюду, да и он видел далеко вокруг себя. Его темно-красная шапка, усеянная белыми крапинками, очень пугала маленьких, только что появившихся из-под земли, грибов.
— Кто этот там, большой, в красной шапке, и зачем он так кричит, спрашивали они своих взрослых соседей и боязливо жались к ним.
— Ах, зачем он так кричит! Скажите ему, чтобы он не кричал так... Мы ужасно боимся!..
Наконец грибы, выведенные из терпения, решили окончательно проучить зазнавшегося мухомора, который никому не давал покоя, всех задирал и оскорблял.
Все были против него. Собрался военный совет: сошлись представители всех грибных пород держать совет, что делать с мухомором.
После долгих споров они решили, наконец, объявить мухомору войну... Идём, мол, на тебя всей нашей грибной ратью!.. Но едва только решили грибы воевать, как раздался из грибной толпы чей-то голос, которого раньше в совете не слыхали. — Это говорил один старый гриб. Он начал свою речь так:
— Господа, грибы! Обращаюсь я ко всем нашим грибным сословиям.
— Слушайте, слушайте! раздалось в толпе, старый, мудрый гриб говорит!
— Я старше всех вас, потому что первый явился на свет после дождя, что был три дня тому назад.
Все эти три дня я думал о том, к чему мы здесь, зачем живём, и что будет со всеми нами дальше... На моих глазах вырос и тот мухомор, с которым вы
хотите воевать, и вы сами; я все видел, все слышал, что здесь происходило, и надумал вот что: не нужно нам воевать с мухомором!..
— Как не нужно! Что он говорит! Смерть мухомору! Идём на него войной, он оскорбил нас, послышались негодующие голоса. — Долой старика! Что он
там чепуху городит — видно из ума выжил. Чем бы за нас заступиться — он чуть ли не за мухоморову руку держится!..
— Стойте, братцы! — воскликнул старый гриб, стойте, выслушайте сначала меня, старика, до конца.
Грибы приумолкли, и он продолжал:
— Вот, братцы, смотрю я на вас и на себя и на мухомора и вижу: одних из нас черви уж точат - разломи-ка его, он небось уже насквозь изъеден; других улитки объели; у третьих уж старость за плечами — мякнуть начинают, на ногах нетвердо стоят, и шапки еле держатся.
В грибной толпе послышались вздохи; некоторые преклонного возраста грибы даже прослезились — ведь речь шла именно о них, и что ж мудреного в том, что им взгрустнулось.
— Да, недолог, знать, грибной век! — продолжал оратор, — пойди сейчас ливень и конец старикам: все, как кисель, располземся. Стоит ли нам,
братцы, воевать, народ грибной губить...
— А мухомор, а обиды, поношения мухоморовы? Неужто стерпеть?.. — раздались из толпы голоса.
— Мухомор?— а мухоморов век еще короче нашего, ему и так жить недолго... А я вот что думаю, братцы мои милые: не лучше ли будет, вместо того, чтобы в бою погибать или умирать бесславной смертью от дряхлости под кустом — не лучше ли перестать нам прятаться, выйти из тайников на свет Белый, выставиться напоказ, да тово... в Марьино лукошко...
Марья была бедная вдова, оставшаяся после смерти мужа, лесного сторожа, с четырьмя маленькими детьми на руках. Каждый день ходила она в лес то за грибами, то за ягодами, потому что ей не было чем кормить детей.
Все четвероногие и крылатые обитатели леса хорошо знали вдову лесника и её детей, часто бродивших по лесу. Старый гриб, что держал речь, тоже успел узнать о семействе лесника; ему рассказывала об этом одна толковая белочка, да и сам он видел однажды Марью с её лукошком, проходившую по лесу невдалеке от него; в то время он сам прикрылся упавшимъ листочком и притаился.
— Что нам в Марьином лукошке делать? Не хотим мы в Марьино лукошко лезть, нам и здесь хорошо! — шумели некоторые молодые и задорные грибы, мы воевать хотим!.. Смерть мухомору!..
— Да, в Марьино лукошко — продолжал старый гриб громко и настойчиво, не слушая воинственных криков молодых грибов — в Марьино лукошко, говорю я, потому что из этого лукошка бедная Марья кормит своих сирот. А лучше же умереть, накормивши голодных сирот, чем в драке с мухоморами или от старости.
Среди толпы послышались одобрительные возгласы.
— Не надо войны! Мухомор — просто дурень, с него и спрашивать нечего, да и жить нам недолго — лучше уж при жизни еще кому-нибудь службу сослужить. Верно старик говорит — в Марьино лукошко сиротское! Верно, верно! В лукошко, в лукошко!..
Шум стоял невообразимый; все грибы говорили, кричали, спорили, горячились и так были поглощены этим, что никто из них уже не слыхал, как хвалился мухомор, который был теперь уже не один — вокруг него выросло шестеро молодых красноголовых мухоморов, пришедших ему на подмогу...
Но это было теперь уже совершенно ни к чему, потому что никто из грибов уже не хотел воевать. Все согласились между собой, что лучше отдать свою жизнь на доброе дело, чем губить её в драке с глупым мухомором.
Когда лесничиха Марья пошла на следующее утро вглубь леса со своим лукошком собирать обычную дань с леса в пользу своих сирот, она наткнулась на такое грибное место, что даже руками всплеснула.
— Ах, ты, батюшки! Грибов то сколько! — А я, кажись, проходила здесь позавчера ничего и не приметила...
Она не знала, что грибы прятались от неё под кусточками да под листочками, а что теперь все они нарочно выставились напоказ, чтобы попасть в её лукошко.
— Вот благодать-то, радовалась женщина, собирая грибы. Сегодня наберу, почитай, полное лукошко, так что и продать в город будет, что да и для себя много останется, на зиму насушу — деткам похлебочку делать буду зимой...
— Эй, тетка, что ты делаешь, ты негодные грибы берешь — вот он где настоящий-то гриб, вот он Я! — закричал вдруг мухомор, завидев лесничиху.
Но Марья ничего не слышала, так как была занята собиранием грибов; подвигаясь вперед, она наткнулась, наконец, на мухомора.
— Ах, и ты туда же затесался! — воскликнула она, увидев крупного мухомора, окруженного молодыми товарищами, и, вырвав его из земли, отбросила далеко в сторону, в самую лесную чащу, a другие посбивала ногою...
— Дети придут — отравятся еще, пожалуй! — подумала она и, как ни в чем не бывало, продолжала собирать грибы.
Когда она, наконец, разогнула спину, лукошко её было полным полнехонько. Еле дотащила Марья полное лукошко до дому; оно ей все руки оттянуло — такое было тяжелое.
Когда она подходила к старой лесной сторожке, дети выбежали к ней навстречу. Увидев мать с полным лукошком грибов, они пришли в большой восторг, захлопали в ладоши, обступили её кругом и помогли ей нести лукошко. Когда уставшая, но счастливая сегодняшней находкой женщина
поставила лукошко на пол, дети стали разбирать грибы и раскладывать их по сортам.
Что было радости, веселья, смеху — на целый день занятия хватило! К
вечеру все грибы были общими силами рассортированы: одни на продажу, другие сейчас жарить, третьи сушить на зиму.
В ближайший рыночный день Марья продала в городе часть грибов и на вырученные деньги купила муки, крупы, сала и прочей провизии, и запас этот надолго обеспечил осиротевшую семью лесника.
В лесной же чаще, забытый всеми, лежал мухомор — тот самый болтун и забияка, про которого мы уже знаем с вами. Но что за вид имел он теперь,
куда девалась его прежняя краса и былой блеск. Его огненно-красная шапка была разорвана во многих местах и еле держалась на ножке, все тело его было изранено — все это были повреждения, полученные им при падении сквозь чащу от острых сучьев, ветвей и колючих шипов кустарника. Прежний воинственный пыл, безумная отвага и спесь давно уже прошли. Он лежал теперь смирнехонько, вздыхая и плача о своей печальной доле и бесславном конце своей жизни: он не сомневался уже в том, что это был именно его конец.