Пробуждение. Путь вибратора

Глава первая. В сознании
        - Где я? – вскричал человек, сбрасывая покрывало с ног и усаживаясь на постели. – Ах, да, и(г)де-я, я – это я, - подумал он, наконец, вспомнив, кто он такой и что с ним приключилось.
        Он тут же опять прилег на постель и вскоре сладко захрапел, погрузившись в прерванный сон. Это был сон без сновидений.
        Между тем случилось чудо: тот сон сознания, в котором находился наш герой уже шесть лет, дал сбой. И он снова вернулся в строй «строителей сознания», как давным-давно он называл себя и похожих на себя людей с сознанием в пику людям с идеей – «строителям коммунизма». Несколько лет пребывания в «сумеречном сознании» лишили его не только памяти, но и душевного здоровья. Но вот теперь он снова был в сознании, он узнал самого себя, вспомнил, что его зовут Петром Николаевичем Васильчиковым.
        И все же это чудо показалось ему лишь минутным наваждением, сказкой, пригодной только для сна в его нынешнем положении. Вот почему он снова спал, поручив сну заботу о своем сознании. Каким же было положение Петра Николаевича?
        Оно было плачевным и не внушало его докторам никакого оптимизма. Он находился на положении «овоща на грядке», прошу прощения у вас, любезный читатель, за такое грубое сравнение. И действительно пациент психиатрической больницы провинциального города N имел вид существа, потерявшего вместе с памятью и способность обычного человеческого соображения и представления. Только иногда, во время сна, эта способность человека соображать давала о себе знать в его снах. Ему казалось, что он видит чужие сны из какой-то другой жизни, чем та, которую он вел бессознательно в своей палате с группой других несчастных на голову людей. Впрочем, это как посмотреть, - может быть, некоторые из них вполне были счастливы в своем уютном мирке в стенах «сумасшедшего дома». Но Петру Николаевичу было тоскливо в приютившем его доме призрения. Его все тянуло куда-то туда, куда он сам не знал, не ведал. Только во сне он находил себе место.
        И вот, наконец, уже после сна, Васильчиков нашел, вспомнил себя и на радостях, что он снова потеряет себя, забылся утренним сном. Когда он вновь проснулся, то понял, что окончательно вернулся к себе и счастливый стал танцевать на своей кровати. Окружающие его соседи только стали просыпаться и с некоторым недоумением, отпущенным судьбой той толикой ума, которая им досталась, смотрели на него. Иные, подражая ему, стали отплясывать Комаринского, так что в палате возник вполне ожидаемый переполох. Вошла как всегда спокойная, чуть заторможенная медсестра и мгновенно отыскала серди сумасшедших возмутителя спокойствия в лице Петра Николаевича.
        - Что тут у нас такое случилось? – спросила она нашего героя таким тоном, каким обычно разговаривают с маленькими детьми.
        - Марья Ивановна, у меня случилось сознание! Я все вспомнил, - выпалил Петр Николаевич, невольно почувствовав себя ребенком, стоящим на стуле и заявляющим о том, что он готов прочесть стих.
        - И что ты вспомнил, дорогой мой?
        - Не обращайтесь со мной как с ребенком, - возмутился Петр Николаевич от обиды, что его, взрослого человека, держат здесь за какую-то недоразвитую малолетку.
        - И, - тревожно протянула медсестра.
        - Я вспомнил, что меня зовут Петр Николаевич Васильчиков и мне сорок лет.
        Марья Ивановна от такой новости изменилась в лице. Нет, она не стала креститься, приговаривая: «Свят, свят, свят»! Но она стала бегать глазами по лицам других умалишенных, пытаюсь у них найти поддержку, страховку от чуда исцеления. И таки ее нашла: на нее смотрели как всегда тупые, бессмысленно улыбающиеся или озлобленные лица постояльцев. Только лицо Васильчикова светилось вновь обретенным и от того преувеличенным сознанием. Он внимательно следил за поведением медсестры, которая не привыкла видеть в этом месте такого рода внимание к своей персоне от вполне симпатичного мужчины. Она несколько смешалась и скорым шагом вышла из палаты, бросив: «Пойду к профессору предупредить о вашем случае».
        - Я жду, - сказал Петр Николаевич и взглядом победителя стал осматривать место своего триумфа.
        Ему было все равно, что его соседи не могли разделить с ним сознание чудом обретенного душевного исцеления. Главное, что он это осознавал и знал и уже не мог, даже если хотел, забыть. Его пьянило сознание победы над своим темным прошлым и серым настоящим. Он смотрел в светлое будущее, которое было для него не за горами. К осознанию обретения себя примешивалось незнакомое прежде чувство свободы. Ведь прежде, еще до потери памяти и сознания, он страдал от появившегося еще в далеком детстве вместе с сознанием себя чувства виновности. Он всегда, сколько помнил себя, того прежнего, сознавал себя настолько, насколько чувствовал свою вину как перед тем, что и кто есть, так и перед тем, чего и кого нет и никогда не будет. Откуда она, эта виновность, появилась у него он не знал. Может быть, ее внушили ему родители, прежде всего, его мама, или это ощущение навязала ему его родная советская страна, или религия Христа, признающая в своих адептах «вечных грешников», он этого, повторю, не знал, но реально ощущал.
        Теперь же он был чист перед всем белым светом. Вероятно, затмение ума лишило его сознания виноватого человека и дало новое сознание невиновности.   
        - Наверное, я заново родился и невинен как младенец, - сказал он вслух и вдруг испугался, точнее, попробовал испугаться, но у него ничего из этого не получилось.
        Даже его собратья по несчастью посмотрели на него с сомнением, как они умеют смотреть: сквозь тебя, мимо тебя. Они как бы говорили ему, посылали молча свои флюиды, что он уже им никакой не товарищ, что ему нечего делать здесь, в их пристанище, убежище от страшной жизни за дверями. Они навсегда их наглухо закрыли от таких, каким стал Петр Николаевич.
         Спустя довольно продолжительное время к нему в палату, наконец, заявился его доктор, профессор психиатрии Борис Владимирович Егоров в сопровождении своего ассистента, доцента Ухова и группы интернов. Он внимательно посмотрел на него и умиротворенно сказал: «Больной, вы вспомнили свое имя»?
        - Так точно, я – Петр Николаевич Васильчиков.
        - Очень приятно, Петр Николаевич, а я – ваш доктор, Борис Владимирович Егоров, а это – доцент Игорь Матвеевич Ухов и… наши ребята-интерны. Как вы чувствуете себя, Петр Николаевич?
        - Отлично я себя чувствую, просто отлично, как никогда. Когда меня выпишут отсюда? Я не могу находиться рядом с сумасшедшими.
        - И куда вы пойдете?
        - Как куда? Конечно, домой, профессор.
        - Вы, Петр Николаевич, знаете где он находится?
        - Разумеется. Он находится в городе X.
        - Прекрасно, Петр Николаевич, вы узнали себя и вспомнили свое место жительства. Это очевидный прогресс в вашем душевном выздоровлении. Может быть, вы знаете, где мы все сейчас находимся? – спросил профессор, окинув рукой медперсонал в палате.
        - Мне трудно ответить на этот вопрос. Может быть, в Х, если судить по инвентарному знаку на моей тумбочке?
        - Верно. Почему вы назвали меня профессором?
        - Борис Владимирович, ваша медсестра сказала мне, что сообщит о моем здоровье профессору. И вот вы явились в палату во главе своего консилиума. Несложно сделать на основании таких достаточных данных простой вывод: профессор – это вы. Вы, Борис Владимирович, Игорь Матвеевич и ваши ребята-интерны, видите, что память ко мне вернулась и я вполне социализированный индивид, чтобы существовать за дверями психиатрического диспансера.
        - Все это так на ваш, подчеркну, непрофессиональный, но здравый взгляд. Но необходимо еще немного понаблюдать за вашим выздоровлением ввиду возможной ремиссии амнезии. Я понимаю ваше нетерпение быть здоровым человеком. Да-да, батенька, придется подождать. К тому же вы – человек без паспорта. Необходимо время для восстановления ваших документов. Нужно сделать запрос в ваш город. Странно, но по нашей базе вас никто не искал. Как только вы к нам поступили, а это было... так, сколько? - ровно шесть лет, таким же теплым летом, мы послали ваши физические данные в соответствующие инстанции, но положительного ответа так и не получили. Вы точно помните, что жили в городе Х?   
        - Нет никаких сомнений. Вы знаете, Борис Владимирович, я жил один в двухкомнатной квартире на улице Лермонтова, в доме № 8, в квартире № 8, на втором этаже.
        - Есть у вас родственники, родители, жена, дети?
        - Нет, родители умерли, и я не женат.
        - Ясно. Вот Игорь Матвеевич сделает запрос. Хорошо, Игорь Матвеевич?
        - Всенепременно, Борис Владимирович. Мы желаем вам полного выздоровления, Петр Николаевич. Кстати, чем вы занимались в своем городе?
        - Я был учителем.
        - Позвольте полюбопытствовать, какой предмет вы вели?
        - Историю, обществоведение.
        - Прекрасно, что вы снова нашлись. Сейчас, как никогда раньше, растет спрос на вашу профессию.
        Ребята-интерны своим мычанием подтвердили уверенность доцента в переменах в лучшую сторону в своем городе на ниве обучения
        - Спасибо, конечно, Игорь Матвеевич, за ваши оптимистические ожидания, но школа как была в загоне общественной жизни, так, я думаю, и осталась. Так было всегда у нас.
        - Может быть, так было у вас, но у нас, в городе N, не так все пессимистично, как вы думаете. Об этом я могу судить хотя бы по своему опыту в высшей школе и по словам моей жены. Она, как и вы, педагог средней школы и преподает родной язык.         
        - Очень интересно, Игорь Матвеевич, но нас ждут наши пациенты. Вот, Петр Николаевич, если все будет в порядке, пошел на поправку. Вам пора отдыхать.
        - Ага, тут отдохнешь с вашими дуриками, - возразил Васильчиков 
        - Как вы можете так говорить, - сделала ему замечание бойкая блондинка-интерна. 
        - Могу, деточка, могу, - я сам только недавно был таким.
        Однако всеобщее внимание переключилось на другого, уже настоящего психически больного пациента, поэтому ему никто не ответил на его выпад.
        Васильчиков задумался и невольно вспомнил о своих родителях. Вероятно, за эти шесть лет, пока он был в забытьи, никто о них не вспоминал и могилки заросли сорняком. И с квартирой могли возникнуть проблемы. В связи с его пропажей на такое продолжительное время муниципальные власти могли совершить отъем квартиры с утерей собственника и систематической неуплатой коммунальных услуг и пустить ее на торги. Так что приедет он домой, а его дом уже стал домом чужих людей. И куда он пойдет? Куда глаза глядят: кому он нужен. Он стал лихорадочно вспоминать телефоны своих знакомых и друзей. Но цифры никак не хотели ему идти на встречу. К тому же он - человек без паспорта. Человек без паспорта – это еще или уже не человек. Человек может быть без головы. Но он все равно будет человеком, а вот человек без документа, удостоверяющего его личность, просто никто. Сколько времени займет процедура установления его личности, - трудно себе представить при существующей бюрократической волоките в российских землях. Что делать? Ничего не остается другого, как долго и упорно ждать.
        И Петр Николаевич ждал в клинике целых три месяца, пока ему не вручили новый паспорт. Благо, он за это время почти полностью восстановил свое пошатнувшееся здоровье. Сколько за это время он пережил новых впечатлений и старых воспоминаний не перечесть, а сколько дум он передумал, было трудно представить. Его былая способность мыслить с трудом поддавалась восстановлению. И поэтому первое время он мог только представлять себе то, что приходило к нему в голову. Как правило. Его посещала только глупость. Но все же через месяц ему стали иногда приходить уже умные мысли, а к концу отведенного на волокиту срока он был готов, как и прежде, к сложной интеллектуальной работе учителя истории в средней школе. Это только на словах работа учителя в школе является нудной и бестолковой, повторяющей из года в год один и тот же набор шаблонных операций.
        Взять хотя бы его работу учителя истории. Что делает обычно такой учитель? Он из года в год долдонит одни и те же слова об одних и тех же событиях в лицах прошлого. И в самом деле, что может случиться в прошлом, которого уже больше нигде нет, кроме учебника по истории и в чугунной голове учителя, которая гудит от жужжания подрастающего поколения? Единственное спасение учителя от бессмысленной возни с чужими детьми в школе – это занятие своего сознания и сознания учеников настоящим в перспективе осуществления проекта будущего. Ведь исторично само настоящее, в котором случаются поистине исторические события местного масштаба. Есть еще история жизни самого учителя и его учеников. Вот с ней и следует работать, а не с какой-то ненужной историей прошлого, которого нет и никогда больше не будет. Все уроки истории не стоят и выеденного яйца, ибо она учит тому, чему никогда не научит. Чему? Жизни. Почему? Потому что это история не живого, а мертвого человека. К тому же чересчур раздутого тьмой власти своей вельможной важности или властью тьмы невежественной народной массы.
        Сколько ни бился Петр Николаевич со своими учениками, как, впрочем, и со своими коллегами, пытаясь вбить им в голову плоды просвещения, из этой затеи выходила одна гадость. Так что приходилось быть ему собакой на сене, - не давать жить бохато и счастливо ни себе, ни людям. Он сравнивал свою работу с приятным для обывателя времяпровождением за чашкой чая. Как мило сидеть и дуть, вытягивая губы в трубочку и прихлебывая горячий и крепкий чай из блюдца в прикуску с сахаром, раскалывая его на куски миниатюрными щипчиками и пробуя на зуб. Чем не картина из прошлой мещанской жизни, пригодная для исторического описания.
        Есть ли еще история, кроме истории, которая только поучает, то есть, читает мораль минувшего, обратившегося в прах, нашему современнику? Что может быть бесполезнее сего пустого занятия?

        Есть такая история. Это антикварная история, нужная для удобства мягкой части тела. Так называемая «подп(ж)опная история». Бывало, сядешь или ляжешь на такую историю и крепко заснешь на мягком диване или соблазнительной тахте времен правления какого-нибудь «Людовика …надцатого». Удобно и приятно. Одно удовольствие, чистая прелесть.
        И все? Почему все, есть еще история памяти выживших из ума отцов, подбитых нафталином и извлеченных из чулана истории любителей старины далекой и глубокой: руками не достанешь.
        При всем скептицизме Петр Николаевич верил в бога, но в своего бога, а не в бога клира или народа, потому что священники мешали ему общаться с богом, заслоняя его от него своим пузатым авторитетом, а народ как масса людей давил на него своей массой, превращал бога в свое массовое подобие в неверном представлении (народной идеологии или сказке, народной мифологии). Васильчиков извлек идею Бога из народного мифа как разумное зерно (ядро) из скорлупы описания (мифа) ритуала (магического действия) сам, не прибегая к услугам профессиональных извлекателей-селекционеров, которые научились собирать, делать сбор и пересаживать с одного куста представлений, а то и понятий, на другой куст.
        Тут он вспомнил вдруг Иисуса, его слова из Евангелия: «Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого» (Мф. 37). Можно это понять просто формально, раздельно: либо как утверждение, либо как отрицание или более сложно, рефлексивно: либо как двойное утверждение, либо как двойное отрицание. Что имеет в виду Иисус, являясь плотником, человеком из народа и обращаясь к своим безграмотным ученикам-рыбакам из простонародья? Разумеется, первый вариант разделения. Он в силу своей простоты и практичности повторяет одно и то же слово, например, «да», для усиления эффекта его действия.
        Для человека из народа софистика интеллигенции (софистов) и диалектика мыслителей (менталистов) – это заумь от лукавого.
        Но не только это разделение в суждении его волновало. Ему было невдомек обычное толкование смысла времени и пространства. Так что такое время? Это то, что течет от прошлого к будущему в настоящем. Поэтому сущность времени – временность – заключается в длительности, в длении. Единица (монада, генада) времени – это момент. Этот момент на-стоящий, он стоит, имеет место в мире, то есть, внешним образом проявляется в виде места пространства. Каждое место момента времени связано с другим местом. Эта связь и есть длительность, которой измеряется движение по местам пространства. Между длительностью времени и протяженностью пространства существует синхронизация, прямая пропорция. 
        Момент есть атом времени, целая и неделимая единица времени. Ей все измеряется, на нее все делится – весь ряд или последовательность чисел, но она сама ни на что не делится, кроме самой себя. Значит, все время делится на настоящее во временной последовательности «от» и «до», «до» и «после». Причем эти «до» и «после» есть соответственно моменты настоящего в прошлом и в будущем относительно настоящего в настоящем. Сам момент настоящего не имеет внутренней размерности и представляет собой мгновение как явление вечности во времени. Ведь вечное как сущее и его сущность – вечность не делятся, ибо в вечности все уже и еще есть сразу, в ней присутствуют все времена безраздельно и связно. Поэтому смысл вечности заключается в самой вечности, тогда как смысл времени распределен по всем временам таким образом, что смысл прошлого раскроется в будущем в виде настоящей цели. А смысл будущего уже содержится в настоящей причине из прошлого.
        Каким образом существуют сущие, например, такие существа, как люди, в мире? Пребывая в движении, изменяясь и развиваясь в пространстве и времени, в их непрерывном следовании (континууме), периодически спотыкаясь, прерываясь и останавливаясь перед преобразованием (искривлением) пространства и времени как условий собственного адаптивного формирования.
        Занимая свой ум столь отвлеченными размышлениями, Петр Николаевич своеобразно приспосабливался своим сознанием к тому образу жизни, который вел бессознательно уже целых шесть лет в месте, специально предназначенном для таких, как он, психически больных людей. Но он теперь выздоровел. И несмотря на это продолжал быть в изоляции от здоровых людей в связи с тем, что само общество еще не приспособилось к такому повороту в его судьбе, не признало его за своего полноценного члена обобществления (социализации). Требовалось время для социальной реабилитации Петра Николаевича, которое он убивал подобного рода размышлениями. Тут поневоле станешь философом, точнее, мыслителем, если переходить на русский язык. Вот так Петр Николаевич стал поневоле, по жизни, а не по собственному желанию философом.
        Коротая время среди психов за мыслью в сознании, Васильчиков, наконец, нашел себя и успокоился. Теперь он никуда не торопился и довольствовался малым – настоящим. И в самом деле, что человеку нужно? Настоящее. Все остальное – роскошь существования. В человеческой, не животной жизни - главное быть самим собой здесь и теперь. Это и есть человеческий смысл жизни. Надеюсь, вы, мой читатель, согласитесь с этим нехитрым соображением Петра Николаевича. Время шло и следовало привыкать к новой роли – психически здорового человека, существующего за роковыми дверями дурдома. Как там, в этом новом мире, где никто не будет заботиться о твоем благополучии, жить?

Глава вторая. Житие в здоровом мире
        И в самом деле, не является ли жизнь в бессознательном состоянии для душевного человека травмой, страдательным состоянием? Избавление от нее, от этой травмы, желательно и благотворно. Но человек уже ужился с ней, к ней приспособился. И вот опять ему приходится адаптироваться к новым условиям существования. Не лучше ли войти в это новое состояние жизни и сознания творческим образом? Вот об этом думал Петр Николаевич, выходя из дверей больницы для душевно травмированных людей. Он нервно держал в своих вспотевших пальцах новый паспорт. Теперь он настоящий человек – человек с паспортом, удостоверяющим его личность. Но эта новость, - то, что он по паспорту личность, - была пустым звуком для Петра Николаевича. Он сокрушался в своей душе, что такая бюрократическая мелочь, как эта ничтожная корочка, так много значит для этих людей, документально установленных в качестве личностей. Неужели без нее так легко потеряться среди этой массы неизвестно куда торопящихся людей. Но достаточно стать таким же, как тебе станет понятно, куда они суетливо спешат, - на работу.
        Петру Николаевичу следовало устроиться на работу, Иначе кто его будут кормить? Ведь за эти истекшие шесть лет люди так и не построили «светлое будущее», в котором можно было работать не по нужде, а по желанию. Суровые будни капиталистического настоящего требовали от Петра Николаевича конкурентной борьбы с себе подобными существами, строго по Чарльзу Дарвину.  «Чарли, Чарли, такой чудак», если не сказать, чувак на букву «м». Согласно завету Дарвина, выживает сильнейший из психически здоровых людей, наиболее приспособленный к накоплению капитала. Но Петр Николаевич никак не мог почувствовать себя человеческим капиталом. Он был только учителем истории, а не директором Сбера. Нужно было искать школу, куда он мог бы устроиться в качестве такого учителя. Слава богу, что он дождался выдачи паспорта, а не кинулся в омут здоровой жизни со справкой из психушки. С ней его точно не взяли бы не только в школу, но даже в детские ясли, - кому нужен учитель без имени и памяти, больше того, без заветной бумажки. Но как ему работать учителем, не имея на руках диплом о среднем и высшем образовании?
        Да, ему необходимо было, любым путем добраться до дома, - хотя бы только для нужных документов. И тут на него нахлынули воспоминания о родном доме, который давным-давно опустел. Он не любил вспоминать о нем, потому что там его никто не ждал. Родители умерли, жена ушла к другому, а дети забыли о его существовании. В его квартире уже жили чужие люди, вещи свезли на городскую свалку, а документы отправили в архив домоуправления. Вот в него первым делом и следовало обратиться нашему злополучному герою. 
        Прошло несколько дней. Благодаря денежным средствам, даром данным ему его собратом по «несчастному сознанию» из психушки (зачем, вообще, деньги нужны психу?), Петр Николаевич благополучно добрался до искомого домоуправления. И там, - какая удача, - случайно встретился со своей одноклассницей, Верой Брежневой, нет не той Брежневой, а домоправительницей в городской управе. Васильчиков сначала не признал Брежневу, но потом, после объятий с мягкой, как подушка, Верой, он расчувствовался и, наконец, вспомнил, что она была влюблена в него и сидела с ним за одной партой. Та выдала ему его документы и свела со своей одинокой подругой, у которой он и остановился на время. Эта подруга, Василиса Васильевна Васильева (ВВВ), как раз работала в школе завучем и поэтому пристроила несчастного Петра Николаевича в свою школу учителем истории. Прежний историк в самый раз вышел на пенсию. На время, пока Петр Николаевич не найдет себе собственное жилье, ВВВ согласилась предоставить ему гостевую комнату в своей квартире, которая находилась в спальном районе на окраине N.
        Все шло один к одному. Эта странная череда счастливых событий с непривычки заметно встревожила Петра Николаевича. Он понимал, что за все хорошее приходится дорого платить, ведь бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Вот в такую мышеловку, точнее, золотую клетку, он и попал. Но он был даже рад такому стечению обстоятельств. Теперь хоть кто-то стал заботиться о нем на воле.
        Вот я пишу, любезный читатель, и меня как существо мысли берет сомнение в том, может ли бытописание жизни, пусть даже человека вернувшего себе сознание (Гегель сказал бы, что это пример становления сознания в себе в сознание для себя, не обобщая, вроде Маркса, до класса в себе и для себя), быть интересным для чтения? Может, если жизнь описывается в измерении не быта, но бытия. Чем бытие отличается от быта? Тем, что бытие является естеством, а быт натурой, материей жизни. На естестве, на том, что есть замешан и дух. Ведь он тоже есть. Правда, есть иным образом, другим методом, нежели материя и производный от нее быт. Дух существует чистым, идеальным, не смешанным образом. Он дается человеку через его сознание как идея. Идея является человеку мыслью. Человек с идеей – духовный или идеальный человек в том смысле, что он причастен идее, вдохновлен ей. И в этом качестве он уподобляется Богу Духу в качестве творца, так как Дух проявляется в своем отношении к иному в качестве Творца, Не-Иного, ибо ему как Творцу все причастно в виде Его творения, имманентного Творцу. Но он Сам по Себе трансцендентен всему из творения, из мира, даже человеку. Вот эта трансцендентность (потусторонность) Бога человеку является для него его инаковостью, выходом из Бога и входом в себя, человеческой экзистенцией. Экзистенция как собственное существование является человеку на фоне ничто. Человек встречается с Богом на границе с миром - в смерти. Экзистенция делает очевидным для человека его конечность. Но она же относится человека к самому себе таким образом, что человек способен творить самого себя, творя, преобразуя все то, что есть в мире, придавая всему, что есть под рукой свой человеческий образ. Он способен на воображение и воплощение своих фантазий, ибо у него есть образ Бога в нем самом в виде души – духа в человеческом теле.
        У нашего героя воображения было в избытке. Оно компенсировало нехватку его памяти, заполняя в ней пустые места (лакуны), дыры бытия. Расширенной дырой бытия размером с человека (ничто, человеческим ничтожеством) и была его смерть. Предпосылкой смерти и было его, Петра Николаевича Васильчикова, беспамятство. Отложила эту смерть игра воображения, которое разыгралось во сне. Жизнь для него в психиатрической лечебнице была как сон. Безумцы живут в своих снах. Они осмысленно действуют только во сне. Многие сны безумцев являются им в качестве кошмаров. Теперь живя наяву и пребывая в состоянии бодрого, ясного сознания, Петр Николаевич подсознательно блокировал память о своем недавнем прошлом существование в сумасшедшем доме. Дни, проведенные там, приходили к нему лишь во сне, в котором он был в себе, наедине со своим бессознательным, не-Я. Я и его абстрактные образы - он и она – противостоит не-Я в образе оно. Неполная ясность, спутанность сознания, бывает, приводит к неопределенности своего образования, формирования в качестве «он» и «она», к их амбивалентному сосуществованию в одном человеке.
        Но, слава богу, Петр Николаевич не обманулся в том, кто он, что он – это он, а не она. Однако спутанность его сознания представлялась, казалась ему в ином виде. Он сомневался в том, человек ли он, есть ли у него душа. У души есть тело, и оно материальное. Но в последнее время он часто терял ощущение тела, становился телесно бесчувственным. И только его ум давал ему знать, напоминал ему, кто он есть. Это было очень странно. Петр Николаевич как бы был не от мира сего, жил среди людей, был им, своим, чужим. Но чужие людям духи были ему своими. Он как бы застрял между двумя мирами – этим, миром людей и вещей, и тем, миром духов. Но это не означало, что Петр Николаевич стал привидением. Он состоял, как и прочие люди, из плоти и крови. И все же не чувствовал этой плотности, как прежде, еще до беспамятного состояния. Конечно, можно было предположить, что он еще не полностью восстановился. Так, наверное, и было. Но к этому недоразумению, к этой неприятности для него добавилось еще одна не совсем хорошая вещь, возможно, даже совсем нехорошая вещь. К своему ужасу он обнаружил, что его тянет питаться не только плотью, но и кровью. Про себя он стал чувствовать в себе присутствие чего-то страшно чужого, которое назвал для себя «вампиризмом». Неужели он превратился в вампира? Что за гадость такая. Он, конечно, понимал, что никаких вампиров среди людей в прямом виде не существует. Правда, говорят, что есть энергетические вампиры, которые питаются энергией своих жертв. Таких псевдовампиров он называл для себя «астральными вампирами», ибо те, не имея своих собственных желаний, жили желаниями других в виду собственной эмоциональной нищеты. Как правило, такие существа были излишне ментальны.
        Петр Николаевич был одним из них, точнее, их особым подвидом. Он был малокровным человеком. Недостаток чувств он замещал своим развитым воображением, которым управлял с помощью ума. Недостаток крови, анемичность служила ему знаком, символом его избранности. Вместе с тем, вопреки общему мнению Петр Николаевич не любил тьму, тень, его тянуло к свету в прямом и в переносном смысле. Он ощущал себя сыном света, а не тьмы. Только какой это был свет, он еще не знал. Это было излучение или отражение он гадал и сомневался. Кто он: человек солнечного или лунного света? Лучник он или лунатик? Для него лучом света был луч сознания. Но этот сфокусированный свет сознания излучает он сам или как медиум только принимает и отражает?
        Когда Петр Николаевич стал разбираться со своими желаниями, то у него отлегло от сердца его опасение, вызванное якобы нездоровым влечением к крови. Проблема крылась не в недостатке крови, а в том, что волей судьбы или силой жизненных обстоятельств Петр Николаевич чувствовал, что ему не хватает не желаний, а возможностей их эмоционального выражения, принятого в обществе. Вот это ограничение обычных, традиционных средств выражения желаний было расценено организмом, точнее, его животной душой как потребность в крови. Да, ему не хватало необходимых для организма минеральных веществ, в частности железа. Но их легко можно было восполнить с помощью аптечных средств и биодобавок. Но с их помощью нельзя было исправить его психотип, душевный склад, характер человека как бы не от мира сего. Это был духовный психотип, точнее, он был пневматиком. Но пневматики бывают разные.
        Да, он был человеком вдохновения, вроде человека настроения. Только настроен он был умным образом, являлся человеком умонастроения. Без вдохновения он был пассивен. Петр Николаевич вел жизнь не человека действия (vita activa), а человека созерцания (vita contemplativa). Он был интуитивным существом. Ждал, когда его озарит интуиция, когда на него найдет вдохновение. По этому виду он принадлежал к творческим людям – людям искусства. Но вместе с тем в интуиции он проявлял заметную подвижность, энергичность. Когда его заводили, то он проявлял известную решительность, гнул свою линию, показывал свой характер. Кто же его заводил или что подталкивало к решительным действиям? Это были идеи и как духовные существа и как их проекция, ментальное отражение, рефлексия в сознании в качестве того, что наводит на мысль, является формой мысли. Правда, решительные действия, по преимуществу, были теоретическими действиями, действиями ума, интеллекта. В них выражалась спонтанная (свободная) сила ума. Но для того, чтобы проявить такую силу требовалось определенное напряжение ума, вызванное сосредоточенностью на идее в качестве стимула, импульса мысли да известное сопротивление, противление душевной стихии чувств, игры страстей, с которыми следовало управиться ради его же пользы.
        Как раз с противоречивостью бытия-сознания Петра Николаевича была связана та проблема, которую он считал своей личной проблемой как учителя по призванию. Это была известная проблема, поставленная еще Карлом Марксом в его записных книжках и озаглавленная в качестве тезисов «К Фейербаху»: Кто воспитает самого воспитателя? Этот вопрос тревожил Петра Николаевича. Что вызывало его тревогу? То, что было не ясно, кто собственно воспитает воспитателя. Это проблема казалась подобной тем лже-философским проблемам, которыми смущают студентов на занятиях по философии. Взять хотя такую: что было раньше яйцо или курица? Яйцо из курицы, а курица из чего – из яйца? По такой же методе предлагалось отвечать и на вопрос о воспитании воспитателя. Воспитает воспитателя воспитатель: либо он сам в процессе самовоспитания, либо другой воспитатель, ведь воспитание дело коллективное.
        И все же на основе какого принципа действует не описанная софистика, а диалектика воспитателя? Вероятнее всего, на основании методологического принципа педагогической преемственности (или принципа «парампара», как говрят адепты-брамины). Но что, в свою очередь, является основой этой преемственности, как не онтологический принцип взаимнообусловленной причинности или взаимообусловленного со-возникновения (буддистский принцип «пратитья самутпада»)?
       Действительно, это так, ведь в воспитании средство воспитания (об-учения) становится его целью, а цель становится средством, как это бывает, случается в самовоспитании (автодидакции). Таким же образом причина (учитель, гуру) становится следствием (учеником, челу), когда учитель, уча других, своих учеников, учится у самого себя. И, соответственно, следствие (челу) обращается причиной (гуру).
        Так процесс (обучения) превращается в результат (обучения). И, наоборот, результат становится обратным переходом к процессу на новом витке (уровне) развития обучения, образования личности человека. Стимул приводит к реакции, дает эффект. И, наоборот, эффективная реакция стимулирует дидактика.      
        Но всю эту философичность, точнее, философистичность, снимала как рукой обычная, повседневная педагогическая суета в школе.
        И тут внезапно ему в голову пришла интересная мысль и все, что с ним произошло предстало в новом, ясном и понятном виде. Не было ли его прежнее болезненное состояние состояния – навязчивым, наведенным (индуцированным) состоянием? Его, Петра Николаевича, кто-то просто закодировал на время, необходимое для осуществления неведомой ему цели. Со временем он раскодировался и стал обычным человеком, во всяком случае, если необычным человеком для других, то стал снова собой, себе привычным.  Могло быть такое воплощение и раз-воплощение? Могло. Он невольно подумал, - к этому привела его логика рассуждения, - о том, что если прежде в истории, в эпоху сказки и в эпоху веры, одним словом, в эпоху духа, а также следом в эпоху знания кодовым словом введения в социально бессознательное состояние, в котором трудно сознавать себя отдельно от кода (шаблона, стереотипа, в общем, архетипа (прототипа) и типа) мифа, веры и знания человек естественным, психо-соматическим образом приспосабливался к ситуации среди себе подобных, - легче всего это можно было сделать в мифе, благодаря которому человек вставал на место другого человека, менялся  с ним местами после смерти согласно доктрине как системе знаков перевоплощения, - то теперь, в эпоху информации кодовым словом становится элементарное число, цифра. Человек кодируется, шифруется через цифру.
        Но это уже не естественная, а искусственная для человека процедура, в которой он теперь находится. Она характерна для машины, для робота. И чем больше человек приспосабливается к жизни в современном информационном обществе, тем больше он не просто становится похожим на робота, а действительно превращается в него – в биоробота.
        Оказывается, цифровизация – это второй этап роботизации человечества. Роботизация есть ритуализация человека. Просто ритуал имеет различные формы и средства своего осуществления. Ему соответствует миф в смысле схемы описания, инструкции (именования) пользователя как средства адаптации к обществу (миру) потребления. В современном демократическом «рае» человек стал рабом уже не бабушкиной сказки, не веры в бога и не знания мира, а информационной ячейки, матрицы социальной (общественной) или коммуникативной сети.
        Правда, на переходе от мифа к логосу (вере и знанию) человеку была дана, предоставлена возможность найти свое, никем не заменимое место, стать личностью. Такая возможность появилась в греческой философии с акцентом на идее, в христианской религии в образе (душе) человека как бога (духа) и в светской культуре в образе бога как человека, бога в человеческом образе. Но это понимание не получило истинного толкования в массе, потерпев неудачу в иконоборческом движении обезличивания бога, а через него и человека в самой церкви, вызвав в ней поворот к старому (ветхому) ритуализму иудаизма в новом, уже упрощенном виде - в виде ислама. Положение не спасло существование в недрах ислама суфизма. В христианстве излишней ритуализации противостояла исихия (безмолвная сосредоточенность на себе в боге). Но она была личным усилием избранника духа, недоступным массовому человеку.
        В светской культуре акцент лично на человеке был вытеснен омассовлением общества, его нивелировкой, пронумерованностью, человеческой стертостью, достигшей своего апогея в цифровизации человека, в превращении его в виртуальный (спекулятивный) капитал, вес которого сообразен месту в социальном рейтинге. Как просвещение умов предшествовало буржуазной революции модерна, так постмодерн как безобразное детище (выродок) модерна предшествовал глобальной компьютеризации, вернувшей человека от духа к букве. Но это уже не буква мифа, бабушкина сказка, а знак числа, индекса как матрицы капитализации – роботизации каждого человека.
        Но что можно было противопоставить Петру Николаевичу этому глобальному обесчеловечиванию? Только мысль, которая так и не стала путеводной звездой для массового человека, «как если бы» разумного существа. Поэтому он усиленно стал думать в страхе от того, что снова мог оказаться в «интересном положении» закодированного, зомбированного существа, уже не в малом коллективе сумасшедших, а в большом коллективе глобального цифрового общества. Вот он – этот – о дивный, новый - безумный, безумный, безумный мир. Теперь только в творчестве и в философии Петр Николаевич видел избавление от этого ментального морока современной цивилизации. Не сама информация враг человечества, а ее гипертрофированное наличие, сосредоточенность на ней, а не на знании и, тем более, мысли. «Надо больше, точнее, лучше думать, а не считать, как делают многие в век счетных машин, - думал про себя Петр Николаевич. Если бы он думал это вслух, то его, к сожалению, уже никто или почти никто не понял бы.
        Но как поломать эту информационную машину, если она считает собственным вирусом любую мал мала меньше человеческую мысль? Начинать нужно с учеников, прививая им способность не навязчивым образом тыкать по клавишам гаджета, но собственным желанием и умением думать. Этому им надо учиться?  У кого? Разумеется, у него самого, у учителя истории или литературы в школе.
          И все же, как именно в школе следовало поступать ему, учителю, со своими учениками? Неужели учить их плыть против общего, магистрального течения людского потока, наведенного властью? Что это была за власть? Она была та же самая, ибо была властью. Но форма ее сменялась. Смена власти была связана с тем, что денежный мешок (ее кормушка) стал становится абстрактным, теряя в реальном (золотом) весе. Финансисты стали делить денежную власть с цифровиками, то есть, с поставщиками сетевых услуг. Ведь капитал приобрел сетевой характер. В сетях же, по паутине общества тут и там снует, бегает челноком по волнам напряжения бит-информация.
        Петр Николаевич ходил из угла в угол по отведенной ему комнате и бубнил себе под нос. Это было его рассуждение на тему истории в школе.
        - Неужели есть смысл воевать с информацией? Конечно, нет. Может быть, тогда мыслить про себя и на публике переводить мысль на язык информации? Да, я так и делаю. Но, во-первых, таким образом я обедняю мысль, делаю ее бедной вплоть до нищеты мысли или просто до ее пустоты. До сих пор люди не научились полностью переводить мысль в факт информации и вряд ли когда-нибудь научатся. Безуспешность такого занятия доказали на собственном опыте перевода мысли в цифру еще основателя новой науки? Декарт с Лейбницем, а их поздние ученики в лице позитивистов эту мысль, экономя на ней, полностью растворили ее в факте. Мысль полностью не переводится в числовое значение, ибо в ней помимо значения есть еще смысл как метод осознания оного. Каким образом я способен считывать информацию, не содержится в самом счете, а содержится в сознающем. Это то, что нельзя извлечь числом. Что это такое? Идея счета как процесса и его результата – числа.   
        И, во-вторых, даже если я и смогу перевести мысль в цифру, о-предметить смысл в знаке, его предметном значении то как мои ученики смогут об этом догадаться, рас-предметить знак в смысл, его понять, со-мыслить учителю? Как сделать так, чтобы ученики стали учеными, а учитель научил их? Чему собственно он должен их научить как учитель истории? Он должен научить их учиться у всех, у учителя, друг у другу и у самих себя на историческом примере, на примере былого научиться думать. Как и чем думает историк? Он думает фактами прошлого, подвергая их анализу, сравнивая их и приписывая им историческое значение. Если нет исторических фактов, то нет и суждений историка. Потому что история – это наука о фактах прошлого, об их связи друг с другом. Как он может судить о том, о чем нет фактов? Естественно, никак.
        Но человек, бывает, если нет фактов, их сочиняет. Да, и такое делает человек. Так появляются мифы. Но это делает человек, а не историк. Во всяком случае, на такое не способен ученый историк. Правда, есть еще художественный историк. То есть, писатель, который пишет исторические романы. Вот он сочиняет исторические факты, творит, так сказать, историю. Таким образом он может «вляпаться в историю». На то он и писатель.
        А так, обычно, историк в школе, получив историческое образование в вузе, привыкает не врать, а описывать и объяснять факты истории ученикам. Для чего он это делает? Для истории? Конечно, нет. Этим занят ученый историк. Школьный историк занимается историей для обучения учеников. Он обучает учеников истории, чтобы воспитать их на исторических примерах, привить им чувство истории, чтобы ученики знали свое место в истории, в смене поколений, были достойны своих предков, могли сравнивать их достижения со своими. Ведь все познается в сравнении – в сравнении прошлого с настоящим ввиду наступающего будущего. Прежде оно, это будущее, было светлым. Теперь же оно только для некоторых людей радужное. Есть такие люди – люди радуги. Пришло их время.
        Прочие люди довольствуются прозаическим настоящим, ибо будущее для них стало темным или попросту закрылось, оставив их в настоящем наедине с прошлым. Теперь ничего не будет таким, каким оно было в прошлом. Да, все меняется. И это неизменно. Вот такое утешение дает нам история. Этому она учит. Такова ирония истории: то, что в ней появляется впервые, трагично, ибо все изменяется, но повторяясь, превращается в фарс, в насмешку над собой. Так старик, вспоминая молодость, смеется над собой, над тем, каким он был в прошлом дураком. 
        Значит, школьный историк является, по преимуществу, аналитиком. Он анализирует, разбирает факты, классифицирует их по разным основаниям, например, по датам, систематизирует факты, приписывает им историческое значение, то есть, дает историческое истолкование (интерпретацию), чтобы понять их место в историческом контексте. Он объясняет исторические события, связывая их в историческое повествование (нарратив) благодаря специальным историческим понятиям (историческое условие, закон истории, историческое значение, смысл истории и пр.), выраженным на научном языке особыми однозначными словами – научными терминами. Само это историческое повествование он пытается понять с помощью указанных понятий.
        Да, Петр Николаевич был в ударе. Давно он так не размышлял вслух. Скоро ему предстояла встреча со своими новыми учениками. О коллегах он не думал, потому что какое дело педагогу до других педагогов. Он прекрасно помнил, что коллеги по ремеслу не столько помогают, сколько мешают серьезно заниматься ответственным делом – воспитывать юные души учеников. Он не нуждался ни в советах других педагогов, ни в понуканиях начальства, ни в повышении своей квалификации, ибо прекрасно знал, что и как именно ему надо делать свое дело учителя истории.
        Однако его интерес к истории больше ограничивался сочинением своих историй, нежели исследованием чужой истории. Васильчиков хотел не столько повторять ученикам то, что вычитал у профессиональных ученых историков, сколько сам рыться в старых источниках и тем более размышлять о прошлом и мечтать о будущем. Он был историком на уме, а не на деле. Он любил больше думать, чем рассказывать, и записывать то, что надумал. Петру Николаевичу нравилось мысленно попадать в прошлое и ставить себя на место не своих современников, а людей прошлого. Ему было интересно, как они думали и говорили, о чем мечтали и чем занимались, какие были отношения между людьми того времени.
        Вот за это он и взялся, как только попал в школу. Конечно, это был не столичный университет, а обычная провинциальная школа. Проблема была не в самих учениках, а в его коллегах. Единственный человек, который с первого же дня в школе понимал Петра Николаевича, была, естественно, Василиса Васильевна. Она ему симпатизировала. Именно поэтому она не только рекомендовала его в качестве учителя истории директору школы, которая была его близкой подругой, но и пустила к себе, нет, еще не в постель, но уже домой на жилье. Ее дом стал домом и Петра Николаевича. Что она там понимала в его творческих замыслах было трудно сказать. Вряд ли она была его единомышленником. Но Василиса Васильевна чувствовала его как человека. Петр Николаевич проявлял необходимое в таких делах терпение. Одинокие дамы так щепетильны! Еще не пришло время познакомиться с ним как с мужчиной. Можно было, конечно, потеряв голову, броситься в омут нежной страсти, но Васильева уже не раз переживала любовное разочарование и имела некоторый опыт в человеческих отношениях. Поэтому, как минимум, была осмотрительной. В своих любовных неудачах она больше винила себя, чем незадачливых любовников. Но понимала, что любовь – это идеальное чувство, которое привередливо относится к грубой действительности. Теперь, набив себе шишки на лбу, она реальнее относилась к своим избранникам и не предъявляла им завышенных претензий.
        Слава богу, Петр Николаевич не относился к таким кавалерам, которые являются альфонсами и имеют привычку прыгать из одной постели в другую. Но он был человеком вдохновения и никогда не был домохозяином и вряд ли мог им быть. Он был спиритуалистом и имел склонность к медитации. Последние пять лет до заболевания амнезией Петр Николаевич постоянно предавался углубленным размышлениям о природе идей и природе вещей. Он пристрастился к сочинению рассказов и не всегда на исторические темы. Основной темой своих историй он сделал смысл. Он искал его во всем. В результате Петр Николаевич стал походить на философиста. Это особый вид околофилософской публики, которая занята поиском смысла жизни. Философист имеет особое мнение, которое пытается навязать не публике, а избранным для внушения людям, которые во всем сомневаются. Такого рода пирронисты устают от своего скептицизма и могут поддаться такому «мыслителю», который примером своей жизни, следующей строгим принципам, может оказать на них заметное влияние.
        Философистов можно встретить не только среди самоучек из народа, ищущих бога и находящих его в секте, но и среди интеллигентов, которые склоняются к популярным мнениям. Но философисты не просто имеют свое мнение, они выносят определенное суждение и делают вывод на основе собственных резонов. Некоторые из них способны руководствоваться в своей жизни собственной логикой смысла. Так Петр Николаевич вывел свой метод поиска истины, который полагал ментальным орудием проникновения в сущность бытия. Он не только полагал, что во всем есть свой сокровенный смысл, но и был занят его поиском. Он был поисковиком. Петр Николаевич думал, что его жизнь имеет универсальный смысл. И хотя он еще не нашел его, все же Петр Николаевич уже учил своих учеников. Естественно, он учил не пониманию смысла, ибо, чтобы понимать смысл, следует уже заранее его знать, а тому, как его искать. Кто не просто ищет, а ищет правильно, сообразно методе поиска, всегда найдет. Таким методом поиска для Петра Николаевича было истолкование. Это истолкование было понимающим. То есть, толкователь должен был понимать, что такое толкование. Толковать можно только смысл по смыслу.
        Есть в познании свои поисковики. Что же они ищут? Они ищут приключений, вверх ногами, а не свою голову, упражняются в интеллекте, пребывая в ментальной сфере. Что им там нужно? Им нужна истина, то есть, нужно знать, что там, на острие ума, есть. И правильно следует искать не там, где темно, как в материи, а там, где светло. Где же светло? В царстве идей, в духе, в духовном мире. Петр Николаевич был поисковиком-философистом, то есть, философом не по существу, а по жизни, самоучкой мысли. Философы по истине теперь не встречаются. В современном мире нет мыслителей (то же самое, что философ). Греческое наименование мыслителя сбивает с толку. Третьей разновидностью работника философии является профессиональный философ. Конечно, это не сами философы, а те, кто их изучает, как «подопытных кроликов», тестирует их на профпригодность.
        Только интересно, с какой колокольни они судят о философии, не будучи сами философами, не имея собственной философии. Так всегда бывает в науке. Например, физик изучает физический закон, сам не будучи ни им самим, ни его проявлением. Так и профессиональный философ, то есть, философ не по призванию. Он не имеет собственных мыслей. Но у него есть чужие мысли – мысли мыслителя. Он исследует их, следуя за ними как ищейка, определяя их как мысли вот этого, а не того философа.
        Итак, есть мыслители (сами философы), есть самозванцы философии (философисты) и есть профессиональные философы или философские ученые.
        Правда, наряду с браминами, святыми философии, воинами философии и собственниками философии есть еще не философские ученые, а «ученые философы». Это четвертая категория философских работников является собственно рабочей частью философии, исполнителями, а не творцами, философии. Это учителя философии.
        Петр Николаевич был учителем, но не философии, а истории. Он хотел быть учителем философии. Но таких учителей не бывает в средней школе. Поэтому он был философским самозванцем, который тяготился тем, что никто не воспринимает его в качестве мыслителя. Он даже не был научным философом. Это подкатегория философских ученых, которые полагают, что философия настолько наука, насколько она похожа на все прочие науки. Не все философские ученые так думают.
        Многие из них говорят (думают философы), рассуждают о том, что философия – это особая наука о мышлении. Петр Николаевич не был не только философом. Он и ученым историком не был. Васильчиков был учителем философии. Быть учителем – не значит еще быть ученым. Учитель учит тому, что знает. Ученый исследует не то, что знает, а как раз, напротив, то, что не знает, чтобы узнать. Учитель знает то, чему учит. Ученый знает то, что не знает, чтобы узнать. Философ же знает то, что думает, а думает он о том, что не знает. Петр Николаевич знал о том, что он думает. Но он не знал, думает ли он сам. Для этого следовало быть не самозванцем, но самодумцем, каким и был настоящий философ в прошлом.
        Петр Николаевич думал, что думает сам, но он не знал наверняка так ли это или не так. Да, впрочем, кто это может знать наверняка? Никто из философистов. И все потому, что они являются любителями не самой мудрости, а только софиста, вернее, софистики. Любители мудрости, «любомудры» по-русски сосредоточены на мыслях, а софисты – на словах. Поэтому любомудры -  мыслители, а софисты – словесники, филологи, болтуны, короче, интеллигенты по имени, но не по делу – делу мысли.
        Настоящие интеллигенты, как выражался Данте Алигьери, есть «умов бесплотных естество». То есть, интеллигент не «яйцеголовый» человек, а спирит, бесплотный дух, у которого телом (естеством, бытием служит ум. Ближе всего к натуральному интеллигенту как раз мыслитель, то есть, такой человек, который живет и действует умом, с умом в ладу, в согласии, так сказать, «ходячий ум». Он человек не в том смысле, что использует ум, а в том смысле, что живет и работает мыслью, в мысли, ибо мысль есть произведение ума, а мышление его функция (действие). Для мыслителя сознание и есть, по преимуществу, мышление. Для философиста или филолога сознание есть слово, язык. Но как быть с греческим языком, в котором мысль и слово обозначаются одним и тем же словом – «логос»? В греческом смысле любитель мысли и любитель слова одновременно и есть филолог или любитель логики. Но как различить тех, кто делает акцент на мысли, и тех, кто делает его на слове? Вероятно, любители мысли есть логики мысли, метафизики и диалектики, а любители слова есть логики слова, эристики (полемики, спора), софистики.      
        И все же философист как любитель софистики любит спорить, рассуждать, дискутировать; он есть человек дискурса, умной речи. Мыслитель же есть человек мысли. Он думает и говорит про себя. Он молчит, находится в состоянии исихии, исихазма, безмолвия. Он не говорун, а молчальник, не активист, а созерцатель.
        Петр Николаевич был не в меру говорлив, речист. И он знал и умел думать про себя, но предпочитал беседовать, спорить с людьми, прежде всего, с учениками, а не учителями. Потому что полагал, что переспорить учителя не просто. Да, и толка в этом мало, ибо тот стоит на своем и не может иначе. Петр Николаевич был исключением из общего правила для учителей. Он стоял и настаивал не на своем, а на истинном, на истине, как он понимал истину. Ему оставалось сделать только один шаг – принять истину за всеобщее, а свое принять за особое выражение универсального, а не уникального, но в уникальном. Уникальное, неповторимое есть место, в котором проявляется особым образом, экзистенциально, то есть, выходя из себя, всеобщее. Экзистенция есть выход на всеобщее в уникальном. Поэтому уникальное экзистенциально, а экзистенциальное уникально, неповторимо, но только в связи, в коммуникации со всеобщим, абсолютным.
        На самом деле Петр Николаевич был философом, но сам не знал об этом. Он был интуитивистом, но думал, что его призвание – дискурс, рассуждение. Между тем его делом было размышление, медитация, исихия. Исихия – она то же речь, но речь с Богом наедине с самим собой. Ведь Бог молчит. Его молчание говорит с тобой, в тебе, твоим голосом изнутри тебя. Голос, глас Бога есть голос совести, сердца, речь непосредственно, от сердца к сердцу. Но почему не может быть речи ума, от ума к уму, сомыслия, сознания? Связывает язык сознание и сознания, умы. Есть язык не только слов, но и мысли. Есть язык не только как посредник, но и как среда, в которой живет мыслью, умом человек.
        Ему следовало от полемиста эволюционировать в интуитивиста, идти от комментатора, коммендитора, ментора контента к творцу, создателю контента как концепта, смысла в мысли. Если люди думают словами, то мыслители говорят мыслями (про себя).
        Интересно, зачем человек думает? Он думает, чтобы думать, снова думать? Или думает, чтобы больше не думать? Больше не думать, потому что уже понимает. Но тогда человек думает для понимания. Чем человек понимания отличается от человека знания, короче говоря, от ученого?  Тем, что, как говорит человек знания, в отличие от него, он пытается внушать, чтобы повелевать думами, быть властелином дум. Тогда как человек знания занимается познанием из-за знания, которое является ценным не для чего другого, а для самого себя, для знания.
        Для Петра Николаевича человек, по сути, всегда другой, в том числе и в мысли. Ведь не даром говорят: «Везде хорошо, где нас нет». Так говорят, имея в виду не то, что человек плохой, а то, что мы везде не такие, какие есть здесь и теперь в качестве вещи, наличности. Поэтому нам нет места в этом мире вещей. Мы ищем себе свое место, где могли бы приткнуться. Человек есть проект, возможность быть, а не являться. Вот почему мы так стремимся к признанию себя самих, самих себя. Но нам нет нигде места. Может быть, потому что мы сотворены из ничто. Из этого ничто мы пытаемся извлечь нечто, самих себя не как ничто, а как что. Этим что (сущность) может быть как (существование).  Поэтому человек есть нечто еще, иное, чем то, что есть.
        Для математика вещи есть выражение чисел, а не числа есть выражение вещей, денег, как для бухгалтера. Для мыслителя точно, вернее, строго так же слова есть выражения мыслей, а не мысли есть выражения слов, как для интеллигента. Для интеллигента как человека слова все к словам от слов через мысли и возвращается. Для мыслителя же мысли идут от мыслей через слова. Для интеллигента как словесника средством общения служит слово, но умное слово, слово со смыслом, а не с числовым или чувственным значением.
        Для обывателя же, человеком из народа, разницы между ними нет никакой, ибо он воспринимает слова натурально, как вещи, не имея нужды в мысли. Он думает вещами, являясь их потребителем или изготовителем.
        Интеллигент так привязан к словам потому, что пользуется ими или прямо готовит их. Он пользуется вещами с помощью слов. Для него информация служит вещью, которую он обрабатывает словом.
        Другое дело, мыслитель. Он творит словом мысль. Во всяком случае, он находит в творении мысли как явления ему идеи – духовной сущности (самости), духовного, совершенного, идеального существа.
        Повторю, любопытный читатель, если интеллигенты творят мысли словами, то мыслители творят слова мыслями. Они понимают слова, точнее, их смысл как мысль в слове. В словах они понимают то, что делают (мыслят), - мысли.
        Однако можно ли мыслями прямо понимать мысли? Естественно, можно, но только самому мыслителю себя, если только не считать понимание своей музы - Мудрости (Софии) и Бога.
        Явлением прямого понимания мыслью мысли является телепатия. И то, если это прямая коммуникация в мысли, а не в чувстве по самому ее наименованию, мгновенная передача мысли на расстояние возможна только между духами благодаря их вездесущности за счет взаимной проницательности или мыслителя с самим собой в этой жизни и на пороге другой, уже вечной жизни в смерти с Богом.
        Живые мысли существуют в логической стихии ума. В нее погружены так называемые «мыслители» (они же философы), философские ученые и ученые философы скользят по поверхности мыслей мыслителей. Они не в состоянии проникнуть в сам процесс творения мыслей, если только мыслители сами не сделают их своими наперсниками в мысли. Это может иметь место в жизни философских ученых или даже ученых философов, которые работают в университете в качестве ППС, если и только если с ними откровенничают сами мыслители в качестве уже их учителей. В прочих случаях ученые и учителя имеют возможность познакомиться с мыслями мыслителей по их текстам.
        Петр Николаевич полагал, что многие тексты не только по истории философии, но и по политической истории можно читать (в современном, цифровом духе с-читать} с точки зрения смысла. То есть, осмысленна ли она, эта история? Смысл же всегда можно довести до предела, до горизонта событий, сделать философским. Важно задать контекст, увидеть корни традиции. Он часто думал над тем, что такое эта традиция, что является ее характерным принципом? В конце концов, он пришел к очевидному выводу: принципом традиции в общем и в частности в истории (исторической традиции) является культ предков (дедов), так называемая «дедовщина». Это культ торга – обмена: ты мне - я тебе наоборот. Примеры: я вошел в транспорт и нужно постоять, чтобы другие, кто вошел раньше, посидели. Они выйдут, и я сяду. Или я работаю на институт (зачетку) два года, а потом институт (зачетка) два года работает на меня.
        В школе ему дали в классное руководство сразу выпускной класс – тот, класс, который вела прежний педагог, трагически скончавшийся перед самым поступлением Петра Николаевича на работу. Шел апрель. До конца учебного года оставалось еще три месяца. С первого дня у него начались проблемы с классом. Он был трудный. Но Петр Николаевич мало обращал внимания на естественное сопротивление учащихся. Находясь в стенах психушки целых шесть лет с психами, он уже привык к частому шуму и неожиданным выходкам на всю оставшуюся жизнь. Ученики со временем осознали, что их несносное поведение мало трогает классного руководителя, и тогда отстали от него.
        Однажды самый настырный ученик по имени Володя спросил его во время урока по новейшей истории, почему он такой спокойный. Петр Николаевич ответил: «Володя я такой спокойный потому, что вы не психи. Я провел шесть лет в сумасшедшем доме и видел всякое. Но не обращал на это внимание», Он это сказал и выдержал паузу.
        - Почему? – спросил Петр Николаевич.
        - Почему? – передразнил несносный ученик.
        - Потому что был без сознания, без памяти. Но потом ко мне вернулась память. Поставь себя на мое место и задай себе тот же самый вопрос. Только имей в виду, - отрицательный опыт тоже опыт. Ясно?
        - Петр Николаевич, до нашего Вовы только завтра дойдет смысл вашего вопроса, - заметил находчивый ученик по имени Саша.
        - До тебя дойдет сразу после урока, что я о тебе думаю, - сказал с угрозой Володя.
        - Мальчики, я надеюсь, что вы не подеретесь, - высказала свое благое пожелание Марина, староста класса.
        - И в самом деле, Перт Николаевич, вам не стыдно, что вы спровоцировали наших ребят на драку своим откровенным рассказом? – ехидно спросила того отличница Вера.
        - Нет, не стыдно. Я честно ответил на вопрос Володи. Но могу предупредить всех присутствующих, что драка малоэффективна, правда, если речь не идет об угрозе жизни. Если можно разрешить конфликт мирным путем, этим следует воспользоваться. Это оптимальное решение согласно принципу презумпции простоты решения. Лучше плохой мир, чем хорошая война. Но люди глупые не понимают столь очевидных истин.
        - Это кто глупый? – спросил с вызовом настырный ученик.
        - Тот, кто настаивает на своем, не считаясь с другими. Это человек желания, а не ума. Ум не делится на людей. Он или есть целиком у всех, или его ни у кого нет. Всегда найдется рядом тот, кто умнее тебя. Полагать, что ты умнее всех, глупо. Понятно?
        - Нет, не понятно, - упрямо возразил со злостью Владимир.
        - Вот видишь, Володя. Ты понимаешь, что не прав, но не хочешь отступить от своей позиции. Почему? Потому что стал ее заложником. Не она зависит от тебя, а ты зависишь от нее. И где твоя свобода? Твой произвол привел тебя к еще большей несвободе. И все почему? Потому что ты еще не научился владеть своим умом. Тебе требуется выдержка. Не лезь на рожон, тебе же будет хуже.
        - Вы угрожаете мне? – спросил Владимир, весь ощетинившись.
        - Конечно, нет. Я работаю с тобой. Это моя работа.
        - Не учите меня жить.
        - Я не учу, я призываю тебе жить по-умному, а не по-хитрому. Тебе не удастся всех обмануть, прежде всего, самого себя. Иначе ты добьешься обратного результата. Это я знаю на собственном опыте. Я не навязываю тебе свое суждение, а только предлагаю для твоего размышления. И все.
        - Какой вы умный, Петр Николаевич. Умнее даже нашей Веры, - злорадно умозаключила староста.
        - Нет ничего дурнее, как поддакивать учителю. За это тебя и выбрали старостой, - огрызнулась отличница.
        Марина вспыхнула, но промолчала, - от греха подальше.
        - Нашла с кем сравнивать: ученицу с учителем. Верно, Петр Николаевич? – саркастически спросил пятый ученик, Григорий.
        - Все познается в сравнении, Гриша. Но умнее сравнивать одного поля ягоды. У нас разные возрастные категории. Хотя… Но я уже сказал о том, что ум, если он есть, то есть у всех как коллектива. Так зачем спорить? Не лучше ли войти в положение другого и поддержать его, доведя его аргумент до предела понимания?
        - Вы предпочитаете аргументировать от противной стороны, доведя ее до противоречия самой себе?  Вы математик? – спросил до того молчавший Никита.
        -  Аргумент от противного используют не только математики. Это обычное дело в философии и в науке. Достаточно вспомнить апорию Зенона, который аргументировал от противного, чтобы доказать, не то, что его учитель ошибается, а напротив, что он прав. Взять его «Дихотомию». Если допустить движение, то его нельзя начать, потому что когда ты движешься, то движешься в пространстве, переходя с одного места на другое за какое-то время. Но между двумя местами может быть третье, а где есть третье, там есть и четвертое, и пятое, и так дальше до бесконечности. Выходит, чтобы начать движение с одного места на другое, нужно уже быть везде, на всех местах между ними. В итоге нельзя начать движение. Что и требовалось доказать.
        - Лихо, - отметил Никита.
        - Здесь затруднение связано с тем, что нельзя одновременно находиться в двух разных местах, - откуда ты, сдвинувшись, выходишь, и куда ты, двигаясь, входишь, следуя в рассуждении двузначной логике исключения: «да» или «нет», которой пользуются ученые и, вообще, люди здравого смысла, иначе у тебя все поплывет в рассуждении и в словах будет вода.
        - Как интересно, - воскликнула староста.
        - Марина! Помолчи, - перебил ее Владимир.
        - Выискался тут, - прошипела староста и ударила ладонью того по спине.
        - Ребята, еще интереснее аргументация от противного в истории. Возьмите известное парадоксальное выражение о том, что история учит тому, что она ничему не учит. Тогда зачем ее учить? Как вы думаете?
        - А, вы, как думаете? – переспросила Вера
        - Какая хитрая. Я первый спросил.
        - Ну, я думаю, что история нас учит не повторять те ошибки, которые совершили люди в прошлом.
        - Те ли ошибки мы совершаем, которые люди делали в прошлом? – спросил Григорий.
        - Человек со временем не меняется, - убежденно сказал Александр.
        - Где здесь подвох? – усомнился Владимир.
        - Такова ирония истории. Она нас учит тому, что ничему не учит.
        - Ирония – это когда одно выдается за другое, ему прямо противоположное? – предположил Никита.
        - Формально, да. Это хорошо, что ты, Никита, схватываешь суть проблемы. Но где ее решение? Маркс учил, что то, что в истории случается как трагедия, повторяется уже как комедия.
        - Лучше сказать не учил, а утверждал, - поправил учителя Александр.
        - Согласен, Саша. Вот ты учишь, учишь и никак не можешь научиться у истории не повторять ее ошибки. Ты снова попадаешь в историю. Что, не так?
        - Верно, - подтвердила Вера слова учителя.
        - На то ты и Вера, - заметил Саша, но, посмотрев на Веру тут же замолчал. Она сделала такие глаза, что все ребята, а за ними и Петр Николаевич засмеялись.
        - Друзья, тем не менее, мы учим историю, как и ходим, а не стоим на одном месте.
        - Движенья нет, - сказал мудрец брадатый. Другой смолчал и стал пред ним ходить, - заговорил стихом Никита.
        - Вот и Пушкин с нами согласился, - примирительно сказал учитель. – Оказывается, можно учить, не уча. Я следую этой методе в обучении, потому что учу не столько вас, сколько самого себя. Показывая на своем примере как можно учиться не только у других, но и у самого себя.
        На этом урок закончился, но его последствия как семена запали в души ребят, чтобы потом дать свои всходы. Пока, что ученики уяснили для себя, что имеют дело не с вполне обычным учителем и человеком.
        Необычность – это странное свойство, свойственное всем людям от природы. Только это свойство как естественный или сверхъестественный дар, если речь идет уже не о природе, а о Боге, не у всех проявляется на работе. Главное, чтобы работа была по натуре человека, была ему мила. Это был как раз случай Петра Николаевича. Он любил беседовать с самим собой или с людьми, если они не давали ему возможности побыть наедине с самим собой. В этом смысле Петр Николаевич был созерцательной натурой, себе на уме. Но в этом нет ничего плохого, - в том, чтобы быть самим собой. Трудно остаться таковым на людях. Там, на всеобщем обозрении многие одевают маски, выдают себя за тех, кого в них хотят видеть другие.
        Причем они хотят видеть их чаще в жестком, а не в мягком свете. И требуется немалое мужество, чтобы противостоять всеобщему мнению на свой счет, не подстраиваться под особое мнение начальства или всего коллектива. Петр Николаевич, как и все творческие натуры, не любил подлаживаться под всех, не считался с их мнением относительно своей особой персоны. Таким образом он подставлялся, ибо коллектив способен считаться с особым мнением не каждого, но только своего начальства. 
        Особое положение кого-то вызывает раздражение и порой нетерпимое отношение, даже в семье. Что говорить тогда о рабочем месте. На нем твое положение определяется самим местом твоего приложения. Не человек определяет место, а место человека в коллективе.
        За днями шли недели. Вот и учебный год подошел к концу. Не только Василиса Васильевна, но и многие ученики привыкли к Петру Николаевичу и не хотели в душе расставаться с ним. Но к сожалению, класс был выпускной. Средняя школа – это вам, любезный читатель, не какое-там МГУ или еще, черт знает что. Это родная школа на всю оставшуюся жизнь, как и родительская семья. Потом у тебя будет институт, университет, твое рабочее места, своя семья. Но школа, как и семья родителей ничто без тебя. Это твое место, где прошло детство, пришло отрочество и наступила юность. Дома – родители, в школе – друзья, подруги, учителя.
        В июне на расширенном педсовете Петр Николаевич не удержался и взял слово. Он держал речь, выдержанную в классическом духе.
        - Друзья, так я обращаюсь к своим ученикам и к вам, плюсквамперфект, моим коллегам. Давайте жить дружно и находить общий язык взаимного понимания. Ведь мы с вами, просветители. Несем свет знания в темные детские души. На родителей нет никакой надежды. Они заняты своей работой. Наша работа – быть с детьми, но не быть детьми. Нужно совершенствоваться. Но в чем? В профпригодности? Но мы уже давным-давно ей научились. Неужели в цифровизации? Но мы уже и так давным-давно биороботы. Нет. Следует совершенствоваться в самопознании и этому учить своих учеников. Вы – учителя-предметники. Развивайте свои способности на своем предмете на уроке на глазах учащихся.
        - Мы здесь не для того, чтобы за счет учеников заниматься самими собой, - отрезал старый учитель математики. – Я как специалист учу детей от сих до сих в расчетах и отвечаю на все сто за то, чему учу.
        - Я с этим вас и поздравляю. Но ученики нуждаются не только в счетоводах. Вы забыли, что являетесь еще и математиком, то есть, не только вычислителем, но и логиком числа.
        - То же мне нашелся новый Пифагор.
        - Антон Антонович прав. Вы без году неделя у нас, а туда же, диктуете нам, что делать в нашей же, а не в вашей школе. Вы забыли народную поговорку: «Не суйся со своим уставом в чужой монастырь»? Хотите заниматься с детьми личным вашим познанием – создавайте свою школу, - злорадно посоветовала учитель языка, Анна Аркадьевна.
        - Все, молчу. Я только желал поделиться с вами своей идеей.
        - То же мне философ выискался, - пренебрежительно бросил свой черный камень в лунку школьного лузера учитель биологии, Мария Ивановна.
        - Коллеги, я вас понимаю. Но есть же предел. Не называйте меня тем, кем я не являюсь. Тем не менее я полагаю себя мыслящим субъектом. Поэтому я хотел бы заниматься как историк историей мысли. Между тем в школе историки занимаются только историей вещи. Как говорил Маркс еще в позапрошлом веке: была история вещей и история идей, но истории человека еще не было. И это понятно, потому что общество еще не изменило своего капитального устройства. До сих пор царит капитал как вещь и как идея. Даже человека в нынешнем веке капитал превратил в себя – в человеческий капитал. В этом качестве человек стал вещью обладания и мечтания.
        На этом он осекся. Петр Николаевич просто понял, что школьные коллеги не являются его единомышленниками. Они, вообще, есть приземленные существа. Существа, которые живут на Земле растут не с низу вверх, а, наоборот, сверху вниз. Такой вывод он сделал из простого сравнения своих учеников, среди которых еще были возвышенные натуры, с коллегами по цеху их воспитания. Ни в одном из школьных работников, за исключением Василисы Васильевны, и то в какой-то (малой) степени, не осталось ничего из того, что было близко категории, идеи возвышенного. Они были сплошь приземленные люди. «Вот что делают с потенциально разумными существами суровые условия растительного и животного существования на этой планете. Не могу сказать «проклятой планете», потому что все же на ней можно выжить, правда, подавив в себе все человеческое. Вероятно, наши предки родились не здесь, чтобы сносным образом объяснить открытую тенденцию приземления душевной жизни. Конечно, большинство даже еще не зрелых существ не способны к духовной жизни. Вот они и сообща, инстинктивно подавляют тех, кто к способен к ней, делая их на себя похожими», - так думал про себя Петр Николаевич, выходя с педсовета. Но, слава Богу, завтра на выпускном вечере он еще найдет, с кем еще можно в этом убогом месте поговорить по душам, - со своими учениками.

Глава третья. Выпускной
        Мы не будем, любезный читатель, заниматься описью главного мероприятия, которым заканчивается школьная жизнь для выпускников и их классных (прямо-таки) «первоклассных» (с первого класса) руководителей. В самом деле за такое довольно длительное время привыкаешь, как к своей больной мозоли, к этим существам: учителям и их ученикам. Бывает так, что они помнят друг друга до гробовой доски. Но Петр Николаевич, почему-то, никого не помнил.
        Наверное, до поры до времени он сам был таким же ничтожным существом, как все прочие, получившие путевку в жизнь, но оставшиеся на остановке. И вот только теперь он как-то возвысился, вопреки общей тенденции на понижение, разумеется, лишь в своих глазах. Он прекрасно понимал, что возвысился не над другими, с которыми, вряд ли считался, когда возвышался, не спрашивая у них совета, а стоит ли мне возвышаться (?), а над самим собой. Стал ли он, наконец, сверхчеловеком? Об этом мечтал, уже будучи взрослым, Ницше. И чем он становился взрослее, тем больше заговаривался на эту тему. Но не только он. Достаточно прочитать раннего Льва Толстого, такого же эпилептоида, как и Достоевского, и Ницше, его «Детство. Отрочество. Юность», чтобы увидеть в его самоописании совершенствования фигуру сверхчеловека. Этим ли вопросом задавался Васильчиков, размышляя про себя в школьном чулане, отведенном ему под кабинет? Он лежал на скамье за партой, сохранившейся еще с прошлого века. Скамья была жесткая и короткая; необходимо было подпирать ногами пол, чтобы не свалится с нее. На шум выпускного вечера, который стоял за стеной он не обращал никакого внимания. Его волновал вопрос: стал ли я человеком, возвысился ли над своим животным существом? Ему еще в детстве понравилось сравнение святого Франциска со своим ослом. Так вот Франциск относился к себе, как к своему ослу, подтрунивая, иронизируя над своей глупостью.
        - Поумнел ли я с годами, особенно после моего беспамятного времяпровождения в психушке?  Видимо, да. Другие существа уже родились умными. Я же, дурак от рождения, только теперь стал умным, стал, наконец, человеком. Вот мне и кажется, что если все другие люди, с годами унижаются, то я, напротив, возвышаюсь над своим ничтожным существованием. Но в чем я возвышаюсь? В духе ли? Или только в собственных слабых глазах? Неужели прав Ницше в том, что человек есть ущербное животное существо и только воля к власти, то есть, воля к жизни делает полноценным существом в живом мире? Ну, как это примитивно!
         И тут же в его памяти всплыл образ одного дикого актера, игравшего в криминальном сериале спущенного с поводка беса-качка, которому один фанатик открыл глаза на то, что в бабах сидит бес и мучает мужиков. Странно, но этим бесом, как раз и стал представший его взору качок. Было интересно, как в глазах «гориллы» загорается пламя агрессивного знания того, кто виноват в ее бедах.
        Он опять стал говорить вслух. Так было легче думать.
        - Важно быть не сверхчеловеком, а человеком. Таково предназначение человека. Быть сверхчеловеком – это предназначение не человека, а нетерпеливых людей, тешащих себя иллюзорным желанием быть не самим собой, а другим. Но быть другим – не обязательно быть сверхчеловеком (оберменшем), как правило, такие люди, нацеленные на самопреодоление, становятся недочеловеками (уберменшами). Нельзя отказываться от самого себя. Бог не требует от человека такой жертвы, если Он есть Бог Любви. Есть первая заповедь любить Бога больше себя. Но в каком смысле в ней идет речь? В смысле любви. Бог как Любовь предполагает любить Себя, то есть, Любовь больше тебя. В случае с Богом ты есть Я. Твое Я и есть Бог. Люби Бога в себе больше себя. Поэтому из первой заповеди правильно, логично следует вторая заповедь: «люби ближнего (другого) как самого себя». В себе Я и есть Бог. Бог в тебе. Царство Небесное, Царство Духа внутри тебя. Если Бог в тебе как Любовь, то естественно любить ближнего как самого себя. Этим ближним ты и являешься. И на свое место ты можешь поставить другого. Любовь позволяет быть тебе подставкой Бога, располагая другого в качестве твоей подставки. Такова христианская (религиозная) логика.
        Но какой вывод из этой логики может сделать обычный человек? Странный вопрос: неужели это не самоочевидно, проницательный читатель? Он все примет на свой счет и получится человекобожество, вернее, человекоубожество, вытекающее из человеческого самоволия, точнее, своеволия, отождествления своего я с божественным Я, метонимической подменой Бога своей особой персоной.
        В земном мире нет ничего нового и никогда не будет ничего нового под солнцем. Поэтому любой человек, который пытается стать самим собой, собственно человеком не может не испытывать со стороны всех как коллектива всестороннее давление, целью которого является его, если не сокрушение, желание раздавить его, то его табуирование, изгнание из своей среды, отвержение. Отверженный человек, неприкасаемый, - таков удел всякого настоящего человека в земных условиях. Поэтому он и чувствует себя не от мира сего, ищет себя в ином мире и там находит себе место, например, место в царстве идей, как в случае Петра Николаевича Васильчикова, второй фамилией по матери которого была «Иноземцев».
         В этом свете он теперь рассматривал и «Звездных королей» Эдмонда Гамильтона и их голливудской обработки Джорджем Лукасом под наименованием «Звездных войн». О них шла речь в его последней беседе со своими учениками. Он полагал, что «Звездные войны» - это как раз фильм для подростков, того же возраста, что и его ученики. Вообще, все американское кино, как и американская культура, есть кино и культура подростков по уровню своего умственного и художественного развития. У подростков хорошо развито чувство техники, которая по своей природе (искусственной) подражательна.
        В этом разговоре Никита спросил его: «Учитель, неужели люди будущего и существа со звезд могут быть такими агрессивными, чтобы вести звездные войны»?
        -  Что ты! Никаких звездных войн не может быть в принципе. Следовало создать не звездные войны, а звездные миры, что ближе к правде космической жизни. «Звездные войны» - это перенос тех проблем, которые встали перед нашими современниками, только что вышедшими в космос за тридевять земель, на далекое будущее за тридесять времен.
        В каждой мере пространства есть еще две меры включительно и в одной мере времени есть девять мер включительно, а именно: все проекции ширины (широты, шири), высоты и глубины пространства свернуты, за исключением их самих, время же представлено в виде прошлого, которому соответствует глубина, настоящего, которому соответствует ширина (широта), и будущего, которому соответствует высота; четвертому измерения времени соответствует трехмерное пространство, оставшимся шести измерениям времени, которые свернуты и составляют вечность, соответствуют свернутые измерения пространства.
        Прошлое является для человека памятью, настоящее моментом (мгновением) времени, а будущее фантастично, есть игра его воображения в виде фантазии. Вечность, которая свернута во времени есть в нем мгновение. Оно является нам во времени настоящим. Из времени мы схватываем вечность только как настоящее, ибо вечность не делится, так как свернута в точку, в ней время стало плотным, выпало в осадок, стало коллапсом. Поэтому оно кажется, видится, представляется нам застывшим, неподвижным. Между тем оно бесконечно быстро и есть непрерывность (континуум) настоящего, без начальной остановки в прошлом и конца в будущем.
        Вечность представляет кольцо, которое окружает квадрат четырехмерного пространства-времени. Он в нее вписан. Но это только перпендикуляр к четырехмерному (или шестимерному, ведь четвертое измерение - измерение времени - представлено еще тремя своими измерениями) пространству-времени.
        В этом измерении пространственно-временного континуума или своем втором измерении вечность уже не свернута в себя в виде точки круга (периода) времени как прошлого-настоящего-будущего, а есть сама круг.
        В своем третьем измерении вечность разомкнута от себя и представляет линию без начала и конца в виде параболической касательной к себе как кругу.
        В четвертом измерении вечность разомкнута на себя как вечность в себе и для себя. Она периодически сжимается и разжимается, расширяется.
        В пятом измерении вечность является множественной. Малые вечности проницают друг друга в составе большой вечности.
        И, наконец, в своем шестом измерении вечность есть единство всех видом вечности, одной и другой, малой и большой, свернутой и развернутой. В этом смысле в ней есть все, все вечности, в ней и вне ее; в ней есть даже то, что не является вечностью и есть время.
        - Поистине ваша фантазия, учитель, неистощима, - признал Александр.
        - Саша, это не фантазия, а интуиция. Она – большая помощница нам в том, что выходит за пределы наших чувственных возможностей. Интуиция объективна. Фантазия же как наша субъективная компенсация недостаточной объективности суждения лишь дополняет интуицию и служит спонтанной силой разума в нас.   
        И вот только теперь Петр Николаевич понял, что его ребята разлетятся из школьного гнезда и перед ними во всю ширь раскроется их уже самостоятельная жизнь, в которую они будут вгрызаться, в ее тайны и подниматься в ней над собой. Нужно поговорить с ними перед их выходом на поверхность жизни. И Васильчиков встал и вышел из своего чулана к людям, к своим ученикам.   
         Но они уже были заняты собой, друг другом перед расставанием, ведь они расходились по жизни, кто куда. Сегодня они были еще едины. Между ним и некоторыми его учениками стали формироваться еще слабые, но уже достаточно ощутимые связи только не плотского, а душевного и порой духовного характера. Для плотских связей нужны годы, когда люди привыкают друг к другу и бессознательно тянутся друг к другу. У учители и его учеников не было для этого времени. Да, оно и не нужно было им.
        Для духа требуется мало времени, чтобы понять свое единомыслие. Дух проявляется в мысли, в личной решимости следовать ей в жизни или следовать мыслью за идеей мысли, того, что помыслено умом, интеллектом и пережито, представлено душой. Мы нечто переживаем и представляем в некотором виде, сообразном его понятию, если у нас есть идея относительного этого нечто.
        Главное, учитель заронил в умы и сердца ребят мысли и чувства, которые не могли не дать живые всходы на ниве их юных душ в жизни, уходящей в даль будущего. Их беседы стали прошлым этого будущего как возможного исполнителя прежних желаний настоящего.
        Уже за полночь Петр Николаевич, наконец, встретился с большинство ребят своего класса для напутственного слова. Он вспоминал свое вступительное слово при первой встрече с ними.
        - Ребята, вы помните, как мы впервые встретились. Как вы были не готовы к нашим отношениям ввиду смерти вашего прежнего учителя, который довел вас до выпускного класса. Я не знал его, но понимал вас, потеряв самого себя больше шести лет назад. Но теперь я прощаюсь с вами. Слава богу, не навсегда. Вы в любой момент вашей жизни можете со мной встретиться, пока я жив, чтобы поговорить по душам. Прошло еще не много времени, а мы уже стали друзьями, во всяком случае для меня. Вы стали ближе мне, чем мои коллеги, учителя. С кем мне вести душевные разговоры, как не с вами. Неужели с этими школьными работниками?   
        - Шкрабами?
        - Марина, иногда сокращения в словах обижают людей. Следует быть осмотрительными в таких случаях. Но я не виноват в том, что не нашел контакта с ними. Я искал, но не нашел. Они не хотели понять меня. У вас я нашел то, что искал у своих коллег.
        - Что вы искали? - спросила его Вера.
        - Взаимного понимания
        - Но много из того, что вы говорите мы или я не понимаю, - призналась Марина.
        Все засмеялись, а потом Владимир вдруг сказал: «Я поддержу Марину. Вы не понятны нам, потому что не похожи на других учителей. И не только по причине того, что заводите с нами разговор по душам».
        - Вот я и сам иногда задумываюсь над этим. Для учителей выпускной вечер – грустный праздник. Они к вам привыкают, как родители к детям. Я не бессердечный человек и ничто человеческое мне не чуждо. Но моя грусть легкая, как ветерок, который еле поднялся и прилег, притаился в кустах. Мне весело, но не в душе, а в духе. так говорили древние греки: «веселие духа», когда все потеряно. Похожее впечатление, только намного сильнее я испытал, когда вновь обрел себя. Мне было весело. Вот и теперь… Я обрел в вас своих сторонников, как гуру чел. Теперь вы сами решаете, что вам делать. Школа позади. Согрешите, не забудьте покаяться, - измениться в добрую, разумную сторону. Так вы позволите спасти себя. Дух, Он ждет нашего покаяния, чтобы заняться своим делом, - спасением наших душ. Для чего же Он ставил наши души на путь истины. В жизни путь – это истина, а не только то, что нас ждет в конце пути. Там, в конце, нас ждет смерть для прежней жизни как ничто наедине с Богом. Там ничего нет, есть только Кто.
        - И кто?  Бог? – спросил, напрягшись, Никита.
        - Ты. Он и есть ты. Но не ты есть Бог. Ты Бог только в своем сознании, но не в мире.
        - То есть, вне мира, я – бог?  - спросил, усмехаясь, Гриша.
        - Я так не сказал. Я сказал о том, что в Боге мы есть. Но кто мы есть в Нем? Боги ли? Он Един и Один.
        - Так вот кто такой Один – бог викингов, - пошутил Саша.
        - А Един – чей бог? – спросила Ольга, молчавшая до сей поры.
        - Един, Один, совсем один, поедем – поедим, - смеялся Никита.
        - Ребята, послушайте, Ольга, наконец проговорилась, - заметила Марина.
        - Наша Оля – это Вася, которая слушает, а молоко пьет, - сделал свое открытие Володя.
        - Един – это, Оля, бог греков. Они называли его Первоединым, первым богом не на Олимпе, а за небом. Да, ребята, - это сложный вопрос, на который трудно ответить. Кто же там есть? Если там ничто, то кто там, ни в чем?
        - Кто там? Почтальон Печкин. Я принес заметку о вашем мальчике, - съязвил Владимир.
        - Вот именно: кто там? Где? Нигде. Нет места для кого, но есть место для никого, - возразил Никита.
        - Вот это «никто» мы и называем Духом. Он есть место для Я каждого из нас. Только там есть для Я, для нас место.
        - Я думаю есть место для абстрактного Я, но не для нас, - предположил Гриша.
        - Да, в личной жизни каждого из нас Я конкретизируется как воплощение духа в человеческом материале, в телесном воплощении, - уточнил учитель и добавил, - я надеюсь, что вы выберите собственный путь в своей жизни, к которому у вас, а не у ваших родителей, лежит душа. Это хорошо, когда родители думают и хотят того, чего вы хотите и о чем думаете сами. Если кого из вас интересует история, то я желаю ему создать свою историю собственной жизни.
        Признаюсь вам в том, что я люблю думать и рассказывать только те истории, которые сам и придумал. Чего я не люблю так это именно ту историю, которую вам преподавал в школе. Это я еще мягко сказал. Мне по душе история мысли, литературы, искусства. Менее интересна история науки. Еще меньше интересна история техники. И уж совсем не интересна всеобщая, национальная, политическая и партийная история.
        - Это для нас новость, что вы не любите историю, хотя являетесь учителем истории, - удивился Владимир.
        - Ты меня не понял или сделал вид, что не понял. Это на тебя похоже, Володя.
        - Петр Николаевич, вы наговариваете на меня, - обиделся Владимир.
        - Ничего, переживешь. Я не собираюсь с вами миндальничать и к вам приспосабливаться. Тем более, я прощаюсь с вами. Но желаю вам быть такими, какие вы есть. Все равно вы не станете лучше. Это свойственно вам, людям, - не меняться, а только делать вид, что вы стали лучше или хуже, смотря по обстоятельствам. К сожалению, рано или поздно вы станете похожими на своих родителей, на взрослых людей. Большинство из вас так или иначе приспособится к этой жизни. Сейчас не тот день, чтобы прямо называть вещи, эту жизнь своими именами. Это все потому, что я надеюсь на лучшее, а ожидаю худшего. Такова противоречивая человеческая жизнь и таков человек. Как говорят в народе: «С волками жить – по волчьи выть».
        - Петр Николаевич, как вас понимать? – спросила с дрожью в голосе Марина.
        - Как хочешь, так и понимай. Но я в равной степени приму вас такими, какие вы есть.
        - Неужели мы все живем по волчьим законам? – спросил в недоумении Никита.
        - Нет, это я сказал в переносном смысле, полагая, что вы научились понимать меня с полуслова. Вы живете по человеческим законам. С чем я вас и поздравляю.
        - Но я не понимаю вас. Откуда такой сатирический тон?
        - Если не понимаешь, то никогда не поймешь. Значит, я зря потратил на тебя и всех остальных свое время. Подумайте об этом. Стоит ли вам, вообще, заниматься интеллектуальным, творческим трудом?
        Поймите, все, - вы уже стали взрослыми, совершеннолетними. Теперь не мне, а вам следует задавать вопросы и отвечать на них. За вас никто не будет это делать, - ни родители, ни учителя. Если вы не успели этому научиться, то будете учиться всю жизнь и никогда не научитесь.
        - Это вы говорите, как гуру, учитель? – робко спросил Саша.
        - Решай сам.
        - Намекните.
        - Сколько можно? Пора и честь знать. Я и так говорю одними намеками.
        - А, я вас понимаю, учитель, - убежденно сказала Вера.
        - Да? Сомневаюсь. Не торопитесь уверять себя и других в чем-то. Понять трудно и почти невозможно. Но можно попробовать. Для многих этого достаточно для удовольствия.
        Скажу вам, удивленный читатель, я сам удивляюсь тому, какой характер и тон приобрела выпускная беседа Петра Николаевича со своими учениками. Уж очень она была суровая. Так мог говорить только гуру со своими челами. Я сам учитель, но мне далеко еще до такой суровости гуру. Мне кажется, - вот именно кажется, - что следует быть, вообще, помягче со своими учениками.
        После того, как ученики разошлись с учителем остался лишь один Никита, Он никак не мог смириться с тем, что услышал от учителя.
        - Петр Николаевич, что вы посоветуете мне относительно моего решения пойти учиться в университет? Куда же мне пойти поступать, на какой факультет: на исторический, филологический или философский?
        - Не знаю, что и сказать, Никита. Ты перечислил эти факультеты по мере твоего увлечения, интереса?
        - Да, нет, собственно говоря. Мне нравится читать исторические романы. И еще я люблю думать.
        - Мне это знакомо. Не важно, где, в каком вузе ты будешь учиться. Конечно, более важен выбор факультета. Хотя, впрочем, и это имеет мало значения.
        - Мне интересно, почему вы были сегодня так суровы с нами? И это в день прощания!
        - Не придавай большого значения моей персоне и тем более всяким условностям школьного времяпровождения. Я понимаю, что ты больше всех интересуешься тем, чем интересуюсь я. Тем более, будь осторожен в общении с такими людьми, как я, - с посвященными. Ты сам из нашего числа. Но тогда именно тебе требуется полная независимость в своих суждениях. Твои мысли должны питаться личным опытом жизни. Без него невозможно становление посвященного. Жизнь сама испытает тебя. Не следует себя специально испытывать. Важно быть готовым к принятию идеи, которая явится тебе из глубины твоего существа как откровение. Оно интуитивно, тем более, если явится тебе как идея Я – явление интеллектуальной интуиции из опыта собственной, личной медитации. Необходимо создать модель собственной медитации. Это будет твой ответ на зов, призыв духа изнутри самого себя.
        - Я не совсем понимаю вас, учитель.
        - Это естественно, Никита. Ты будешь понимать сам, о чем я теперь говорю, когда станешь посвященным.
        - Когда это случится?
        - Ну, куда ты спешишь?
        - Вдруг я не успею?
        - Не беда. В следующей жизни получится. Или ты решил жить один раз и навсегда? Так что ли?
        - Ну, не знаю…
        - Если не знаешь, так и не спеши. До тебя дойдет, если, вообще, дойдет, что вполне может быть, через несколько десятков лет. Может быть, перед самой смертью. Да, и то сомнительно. Скорее всего. В момент смерти. Для этого следует правильно умереть.
        - Это как правильно умереть?
        - В полном сознании, чтобы быть вечно живым.
        - Другим способом никак нельзя?
        - Ты что даже этого не знаешь? Ну, ты даешь.
        - Я даю, но никто не берет.
        - Да, что ты можешь дать? Ты еще, вообще, никто. Только материал для становления.
         Учитель говорил, глядя в одну точку. Потом вдруг посмотрел прямо на ученика невидящими глазами, как бы сквозь него, и выпалил автоматом, - мне трудно работать в школе.
        - В нашей школе? Я вас понимаю.
        - Какая разница? В любой школе. В этой только ты имеешь шанс, да и то минимальный, стать разумным существом.
        - Неужели все так плохо?
        - А, ты думал, как? Хорошо? Щас. Держи карман шире. Вот я работал несколько лет в университете. Так там мне хоть никто не мешал работать.
       - Там были те, кого вы называете разумным?
       - Ага. Да, ну, ты и артист. И после этого ты еще на что-то надеешься, если не чувствуешь элементарных вещей. Но все равно, я ощущаю, что у тебя есть спиритическая чувствительность, только она еще не активирована. Но я не буду индуцировать тебя. Ты еще не готов к преображению.
        - Что это такое - преображение?
        - Это выход из состояния перехода из одной сферы жизни в другую, прописанный, как правило, для всех людей. Но есть исключения. Ты – такое исключение.
        - Интересно. Здорово быть исключением из правил.
        - Вы, ученики, находитесь в переходе от натуральной, животной жизни детей к культурной, искусственной жизни взрослых. Взрослые – роботы.
        - Как роботы?
        - Повзрослев, человек естественно превращается в робота. Человеку, взрослому естественно быть искусственным.
        - Но у тебя есть шанс, в отличие от других, выйти из этого подросткового состояния и стать адептом – учеником посвященных.
        - Кто такие посвященные?
        - Это существа другого мира.
        - Мутанты или вампиры?
        - Нет, оборотни.
        - Оборотни?! Вот это да! – прошептал ошарашенный ученик.
        - Ты что, вообще, дурак или только придуриваешься? Я серьезно говорю, а ты понес комиксовую чушь. И как после этого с тобой можно серьезно говорить? Вот деревня.
        - Извините, учитель. Но вы так странно говорите.
        - Ты сам напросился. Если хочешь, я прекращу разговор.
        - Нет, нет. Что вы! Пожалуйста, продолжайте дальше.
        - Зачем? Ведь ты ничего не понимаешь!
        - Ну-у, учитель.
        - Ладно! Так и быть. Мы, посвященные, явились сюда из другого, светлого мира, чтобы просветить этот темный мир. Я прошел в свое время преображение и ушел в другой мир. Недавно я вернулся в этот мир опять, но уже пробужденным.
        - Вы преобразились в подростковом возрасте?
        - Нет, уже во взрослом состоянии. Поэтому я и оказался в сумасшедшем доме. Только через безумие возможно преображение для взрослого. Но это исключение из самого исключения. То есть, безумие, как правило, не пробуждает в человеке разум, а окончательно его губит. Но мой случай особый. Мое безумие меня исправило. Это было никакое не безумие, но вправление ума такому ничтожеству, каким я был до пробуждения.
        - Кем же вы были?
        - Ничтожным биороботом.
        - Знаете, Петр Николаевич, вы не обижайтесь, но ваше признание себя пробужденным и посвященным смахивает на простое сумасшествие.
        - Ну, конечно. Ты думал, что у взрослых состояние боддхи выглядит иначе?
        - Это не состояние Будды?
        - Да, у вас, у людей, оно может и так называться. Но суть не в названии.
        - В чем же?
        - В тебе.
        - Как, во мне?
        - Вот так. В самопознании.
        - Петр Николаевич, вы не обиделись?
        - На то, что ты назвал меня сумасшедшим? Нет. На правду не обижаются.
        - Неужели вы признаете себя сумасшедшим?
        - Велика важность. Конечно, я не говорю об этом публично. Ведь не поймут же, подлецы. За кого могут принять биороботы разумное существо? Конечно, за сумасшедшего. Было бы странно, если бы они считали меня нормальным, здравомыслящим роботом.
        - Петр Николаевич, вы так иронизируете?
        - Зачем? Я просто так думаю. Видно же, как ко мне относятся мои коллеги.
        - Значит, вы, Петр Николаевич, признались мне в том, что вы сумасшедший только потому что я никому не расскажу об этом? Неужели всем не видно по вашему поведению и по нынешнему разговору с ребятами, что у вас не все в порядке с головой?
        - Какой ты умный мальчик! Все понимаешь с полуслова. Только понять не можешь очевидные для видящих вещи, что я никакой не сумасшедший.
        - Тогда кто вы, Петр Николаевич? Может быть, грезящий наяву провидец?
        - Да, скажи прямо, что я сумасшедший! Впрочем, ты уже неоднократно напомнил мне об это. Все реально, really, выглядит так, но только в двусмысленном свете метафорического изъяснения, который освещает теперь мой жизненный путь. Это у тебя, как у подростка, в голове каша, а у тех взрослых, с кем ты имеешь дело, в голове пустота. Там, вообще, а не в буддистском смысле, в ней ничего нет. И, действительно, в их головах нет ничего, кроме мозгов.
        - Но там есть не только мозги.
        - Вот видишь, мы говорим о совершенно разных вещах. Ты о материальном, а я об идеальном. И когда такие идеалисты, как я, говорят то, что они думают, другие – материалисты – их принимают в силу своей материалистической индоктринации за ненормальных людей. Это если говорить мягко. Если же говорить с нажимом, то принимают их за сумасшедших.
        - Теперь мне понятно, о чем вы говорите, на что намекаете. Вы намекаете на сознание.
        - Не просто на сознание, а на самосознание. Причем самосознание не абы кого, но идейного человека, человека с идеей.
        - Петр Николаевич, вы преувеличиваете, чрезмерно сгущаете краски. Зачем это делать? И так понятно, что вы говорите в переносном смысле. Неужели сумасшествие проявляется в сгущении красок?
        - Это одно из пограничных состояний сознания или психики так проявляются. Не пытайся ставить мне диагноз. Ты ведь не психиатр. Мое употребление неуместных, необычных слов в обычном разговоре, например, с тобой или с кем-нибудь еще из ребят, вызвано самим предметом обсуждения. Он не поддается описанию с точки зрения здравого смысла. С этой точки зрения его не понять. Можно, конечно, его классифицировать как абсурдный объект, объект нонсенса или, по-русски говоря, бессмыслицы. Но тогда он становится тем, чему нет места в нашей беседе. Поэтому мне приходится переходить на маргинальный язык безумия. Конечно, можно использовать высокоуровневый язык метафизики, но она не преподается в школе, да и по твоему словарю заметно, что ты не знаком с ее основами, а только бессистемно нахватался некоторых словечек спиритического толка.
        - Петр Николаевич, вы ошибаетесь. Я не так наивен, как вы думаете. И читал немало книг по философии.
        - И хорошо, что читал. Когда сам будешь писать такие книги, тебе же будет легче это делать, ибо к тому времени они уже отложатся у тебя в голове, и ты будешь писать по писанному другими писателями. В этом и вся разница, но разница существенная, сущностная.
        - Но тогда заявление о том, что взрослые люди – это биороботы, если принимать его всерьез, является явным перебором.
        - Ну, почему?
        - Да, потому что это такой же бред, как, например, натурализация идеального за сюрреальное. Это уже не идеализм, а сумасшествие, сюрреализм.
        - Да, многие обыватели, разглядывая картины некоторых современных художников, считают их творениями сумасшедших. Вот смотришь на часы и видишь не часы, а какой-то потекший кисель. Но так художник просто видит течение времени, метафорой которого является ему часы. Они текут.
        - Но другая крайность – это признание метафоры за саму действительность, само желание интерпретировать ее буквально. Она же метафора. В противном случае и начинаются уже не капризы памяти, а капризы всего сознания. В таком случае имеет место уже подмена бытия сознанием. Если такую подмену принимать реально, актуально, то можно не просто договориться до бреда сумасшедшего, но действительно уже быть им, быть параноиком, одержимым идеей, действовать так, как сумасшедший ведет себя в сумасшедшем доме. Вы же. Как нам говорили, были там и все видели своими глазами, а не со слов других, нормальных людей, тех же психиатров, - их врачей. Неужели жизнь с ними, с ненормальными, не отвратила вас от подражания этим самым сумасшедшим?
        - Ну, что я могу сказать… Только то, что я научил тебя на свою голову. Вернее, вызвал на себя твой дар разума. Ты достиг уровня реалиста, каким являются все ученые. Но это не предел, это только начало длинного и извилистого пути познания реальности.
        Что до сумасшедших, то у них тоже есть познание, их, сумасшедшее, которым тоже нужно овладеть, чтобы различать реальность и отличать ее от иллюзии оной. Кстати, эта грань прозрачна для взрослых. И чем ты взрослее, тем труднее для тебя отличать одно от другого. Ведь растет не только твоя причастность к правде, к истине, но и твоя причастность ко лжи, к заблуждению. Тем более, что современная массовая культура потребления, как правило, не активирует, а деактивирует самосознание, делает сознание не слоистым, а уплощенным, стимулируя нагнетание автоматизмов в сознании, что я и называю процессом роботизации органических существ. У вас этот процесс называется цифровизацией.   
        - Почему вы противопоставляете себя другим?
        - Не почему, а зачем. Затем, чтобы легче думать самому при постоянном прессинге идеологии власти, мифологии народа и софистики интеллигенции. И помни: ты находишься лишь на пороге сознания. Оно еще не вошло для тебя в полную силу. Поэтому заранее не ставь диагноз. Реальность уже созрела, но никак не ты. Следует быть адекватным реальности в собственном сознании, суметь догнать ее. Многие не догоняют и поэтому витают в облаках, как Сократ у Аристофана в «Облаках». И философы, а те только комики, живут иллюзиями и в иллюзиях.
        - Так значит, упоминаемое ваши сумасшествие есть метафора?
        - Все есть метафора.
        - И метафора?
        - Естественно.
        - Так вы противоречите самому себе.
        - Беру пример с реальности.
        - Разве не наша цель – быть непротиворечивыми?
        - Это цель ученого. Ты – ученый?
        - Я ученик.
        - Ученого?
        - Гуру.
        - Что и требовалось доказать.
        - Хорошо, вот я поступлю в университет, если поступлю, и буду учиться у кого? Может быть, вы подскажите, у кого?
        - Я знаю? Ты думаешь, что существует тайное общество посвященных, которые поддерживают друг с другом связь, составляя общину. В ней они находят свое убежище, как и в учении, и в своем учителе, что ли? Все это сказки или пропаганда уже религиозного культа, почитания. Посвященные не нуждаются в этом. Они уже в духе. Все это нужно непосвященным. И все это не поможет им в посвящении. У каждого избранного, избранника свой путь. Общий путь только отвлекает от твоего, никем другим не заменимый.
        - Но хотя бы для подготовки нужен наставник. Кого вы можете мне рекомендовать?
        - Если он так нужен тебе, то и я сгожусь. Приехав домой на каникулы, можешь поговорить со мной. Или тебе этого мало?
        - Нет, конечно. Спасибо за внимание к моей особе. Но неужели вы не общаетесь с такими, как вы, посвященными?
        - Зачем? Общение нужно тем, кто еще не посвящен, как ты. Понимаешь, в посвящении и в том, что следует за ним, важны не мы, но дух как среда взаимного проникновения, а не обособления. Но это в духовном мире, а не в нашем, телесном. Здесь важно быть избранным, то есть, одиноким. Между тем как коллективом живут все прочие. Этим они похожи на зверей, как жлобы из власти, живущие в стае, или на скотов, как кормильцы, живущие стадом. Там ты не встретишь таких, как мы. Мы живем особняком. В старину нас считали колдунами и ведьмами, живущими в своем скиту. Нас мало. Теперь нас единицы, если, вообще, еще кто-то остался.
        - Почему, Теперь в каждой газете можно встретить советы астрологов и магов.
        - Так это фокусники, шарлатаны. Никита, ты пойми, мое занятие требует меня всего без остатка. Поэтому мы плохо ориентируемся в этой жизни, в которой все прочие выживают, конкурируя друг с другом. Подумай сам, нам в самый раз хватает энергии только на то, чтобы творить мысли, чувства, представления, артефакты. Ты не замечал, что ненормальных, неадекватных, короче, фриков больше всего среди творческих натур, артистов, художников, поэтов, мыслителей? Меньше их среди ученых по причине их прозаического занятия не тем, чего нет и что нуждается в творении, воплощении, а тем, что есть в материи. Еще меньше, точнее, их нет, вообще, среди богатых, властных лиц и кормильцев, трудящихся, которые заняты выживанием и развлечением как компенсацией за выживание. Если человек из народа займется творчеством, то он обязательно запьет, опустится и сдохнет под забором, как бродячая собака.   
        Настоящее творчество страдательно, а не удовлетворительно. Оно доставляет радость только, когда забываешься в нем, теряешь себя. Как говорят: «за все хорошее приходится платить». И нам платят, как и забулдыгам из народа, всеобщей ненавистью и презрением. Взять хотя бы моего пса еще до моего забвения. Когда я приходил домой слабый, больной, он как всякий зверь нападал на меня. Но достаточно мне быть здоровым и в силе, как он чуял, что получит по зубам и жался к ногам и вилял хвостом или поджимал его под себя, чуя присутствие своего хозяина. В противном случае он сам чувствовал себя хозяином положения. Так и люди, как мой пес, - ведь чем они лучше прочих животных? – как только ты ослабеешь, перестанешь конкурировать с ними, так они сразу накинуться на тебя как коршун на зайца.
        - Я совсем не думал, что так можно думать, как думаете вы.
        - Никита, с духами ничего не случится, если ты не пойдешь по моим стопам. Если ты хочешь получать от жизни удовольствие, займись карьерой, политикой, финансами, наконец, каким-нибудь делом, - дизайном, фитнессом, ресторанным бизнесом и пр. Что ты здесь забыл? Зачем мне это?
        -  Неужели нельзя получать удовольствие от духовного возрастания?
        - Ты посмотри, какие слова: духовное возрастание! Ты у кого эту чушь нашел? Не у попов ли?
        - Нет, кажется у вас.
        - Сроду не использовал таких церковных слов. Если у тебя все, то мне пора на боковую. Ты видишь сам, что нам не о чем больше говорить.
        - Хорошо. Последний вопрос.
        - Нет, если тебе после поступления в университет захочется со мной говорить, его и задашь
        - Если я не поступлю в университет…
        - Мне будет не о чем с тобой говорить.
        - Почему?
        - Потому что ты будешь только о том и думать, как в него поступить.
        - Если же я в него поступлю...
        - То ты будешь думать, как перевестись на другой факультет или, вообще, бросить его. Там ты ничего не найдешь из того, что уже нашел в школе. Если тебе нравилось учиться в школе, то понравиться и в этом убогом учреждении.
        - Почему вы так говорите?
        - Потому что я уже изучил тебя и знаю, что там ты не найдешь того, что интересует тебя, как, впрочем, и в другом месте тоже. Университет - это не то место, где ты найдешь себя. Но ты не переживай. Если ты еще живой, то продолжай жить. Если умер, то к чему этот разговор?
        - Что же мне делать?
        - Не знаю. Это твое дело. Если ты не знаешь, то почему я должен знать. Мне собственно все равно. Это твоя жизнь. Одно дело - наше общение, и совсем другое – выживание. Хоть сиди у родителей на шее. Просто сидеть там неудобно из-за придирок, что ты тунеядец. Вот меня, например, выгнали бы сразу в шею. Поэтому, когда я не поступил в институт, я пошел работать на конвейерное производство. Кому нужен вчерашний школьник, который ничего не умеет делать? И, пожалуйста, не строй иллюзий, что можно одновременно работать и учиться. Не получится ни то, ни другое, а будет ни то, ни се. Вот так. Единственно, чем хорош университет, так это тем, что у тебя будет в запасе, как минимум, пять лет для занятий самим собой, а не всякими науками, которые никогда не пригодятся в жизни. Для этого достаточно начального образования при популярном уровне нашей цивилизации.
        - Да, не знаю, как мне относиться к тому, что вы сказали.
        - Знаешь, почему я симпатизирую тебе, Никита?
        - Почему? – с дрожью в голосе спросил выпускник.
        - Потому что ты не похож на этих великовозрастных…
        - Дебилов?
        - Это ты сказал. Они не дебилы. Но мне жалко их, а не тебя.
        - Почему?
        - Потому что у тебя есть шанс. Но если у тебя ничего не выйдет, ты никого не вини. Знай одно: ты уже не успеешь снова встать в строй. Поэтому подумай: стоит ли игра воображения, ума, языка свеч? Проще, зато надежнее сделать вид, стать интеллигентом, стилистом, имитатором, подражателем. Или, вообще, заняться бизнесом. Но сначала получить хотя бы среднее специальное образование.
        - Понятно. Воспользуюсь вашим советом. И последнее, что я хотел спросить…
        - Уже в какой раз?
        - И не говорите. О многом, если не обо всем, вы говорите абстрактно, не оправдывая, не жалея людей, клеймите их последними словами, называя биороботами. И только о тех людях, которые вам нравятся, вы говорите конкретно и положительно. Почему?
        - Ну, это понятно. Наша субъективность бывает задействована, когда мы проявляем волю, выбираем, вкладываем себя в того, в ком находим отклик. Мы ограничены как в своих силах, о чем я уже говорил, так и в своих возможностях. Хотя наше существование есть бытие-возможность или возможность быть (esse posse). Выдавать себя за равным образом расположенных ко всем, любящих даже ненавидящих нас, проявляющих ко всем сущим так называемое «великое милосердие», просто невозможно. Это я не говорю еще о том, чтобы быть такими.
        Кстати, быть биороботом вполне приемлемо для многих, но не для меня. Следует быть таким, каким ты есть, каким стал, не обращая в этом на других внимания в том смысле, что для такого становления бессмысленно спрашивать у других разрешения. Это сугубо твое существование. Другое дело существование с другим. В таком существовании приходится из вежливости, желания или жалости, любви делать вид, что тебе важно для твоего существования, для твоей жизни внимание другого. Оно действительно важно только в случае твоего существования не для себя, а для другого. Считайся с другим, если живешь для него, а не для себя. Будь честен перед самим собой, если не перед другим.
        Возьми Ницше. Он, как всякий декадент, чрезмерно акцентирует свою интенцию, установку мысли (идею) и внимание читателя на существовании для себя, ибо как эгоцентрик-эпилептоид изначально мотивирован собственным самоутверждением в жизни, так как только благодаря этому возможно полноценное выживание в мире. Это самоутверждение за счет себя, а не других, как ошибочно полагают его злобные критики, он называет «волей к власти». Это пример само-эксплуатации как явления жизни, которая живет смертью живых (бег в колесе жизни). Он занят переоценкой чужих ценностей, приспосабливая их к самому себе как особой перспективе жизни. Такую перспективу он неудачно определяет «точкой зрения сверхчеловека». К ней постоянно и безуспешно возвращается человек. Это и есть так называемое «вечное возвращение».
        Нельзя брать с него пример. Но он нужен нам в качестве трамплина, чтобы от него оттолкнуться. Нельзя жить, постоянно балансируя на канате бытия между жизнью и смертью. Человек – не канатоходец. Пора пристать к тому или иному берегу, сделать выбор между духом или плотью. Душевный человек, человек-душа как натянутая струна – это ходячий страдалец. Он никогда не бывает спокоен и постоянно вибрирует, колеблется, как лист на ветру, будучи не в силах поймать, уловить свою волну, пока его не сорвет ветер страсти с ветки жизни и он не сгниет в прахе.
        Ты. Никита, вошел в зону осознания своей частоты жизни. Эта частота, с какой ты будешь звучать, и есть смысл твоей жизни. 

Глава четвертая. Женское и мужское счастье
        Петр Николаевич был мужчина. Он любил женщин. Когда-то, давным-давно, в конце прошлого века, Васильчиков любил девушек. Он помнил, как однажды увидел девочку по имени Маша из параллельного класса, перепрыгивающую вместе с подружкой через школьный забор. На мгновении ему показались ее шелковые трусики, и он сразу влюбился в девочку. Это было так эротично, что нельзя было не влюбиться в серые шелковые трусики, которые скрывали заветное женское место, к которому Петя тянулся изо всех сил в своем нескромном воображении. Они соблазняли его, служа знаком женской тайны, которая неожиданно открылась ему. Ему и раньше она нравилась, когда еще в шестом классе они вместе оказались соперниками на школьной олимпиаде по математике. Она была дочкой учительницы по немецкому языку. Потом они встретились уже в студенческую пору на ступеньках, ведущих к главному входу в педагогический институт. Там она узнала его и проводила на вступительный экзамен, будучи студенткой уже второго курса.
         Там же, в институте, на посвящении в студенты он встретил школьную подругу Лилю, которая влюбилась в него во втором классе. Он думал, что любил не Лилю, а ее подругу Марину. Лиля нравилась ему как подруга Марины. Он впервые почувствовал себя мужчиной, когда почувствовал Марину женщиной, взяв ее за руку. Они шли рядом, касаясь друг друга, рука в руке. Петя почувствовал близость к этой девочке, по нему прошла искра любовного чувства и он тут же загорелся любовью к ней. И тогда на душе ему стало так легко и свободно.
        И вот теперь спустя много лет он увидел подругу Марины. Но никакой Марины рядом не было с Лилей. Она как нежный цветок расцвела и превратилась из невзрачной блондинки в яркую блондинку, просто красавицу. И только теперь, в душе он понял, кого полюбил тогда, во втором классе. Она была его светлым ангелом. Брюнетка же Марина была его темным ангелом. Он любил Марину, а его любила Лиля. Она была рада его видеть и не скрывала этого. И потом всегда, когда они виделись, она улыбалась ему, как бы молча говоря, что он является причиной ее хорошего настроения. Он был нужен ей. Но Петр Николаевич тогда еще не знал, какая женщина любит по-настоящему, не скрывая радости от встречи со своим мужчиной. Он был ее мужчиной. Об этом Васильчиков узнал, когда уже будучи аспирантом, выходя из теплого автобуса в зимнюю стужу встретил знакомую Тамару, которую не видел с лета. Увидев его, она вся засветилась милой улыбкой и радостно, шумно спросила, где он пропадал. Она была красива, но прежде холодна, этакая cool women. Теперь же была сама нежность. Но не судьба. Они расстались навсегда. «Ну, почему ко мне ты равнодушна»? Так поется в одной старой популярной песне. А я спрошу о том, почему мы любим тех, кто не любит нас, и не любим тех, кто любит нас?
        Кстати, Петр Николаевич познакомился с Тамарой в автобусе, только не в этом, а совсем в другом. Она была старше его, точнее, выглядела настоящей женщиной. Его коллега Тимур, тоже аспирант, заметил, когда автобус отъехал, что она наверняка любит его. Он тогда был в трауре и точно знал, расставшись с неверной женой, кто любит, а кто нет. Аспирантура для Тимура и стала отдушиной. Он уехал из дома, чтобы не видеть изменницы.
        Первой девушкой, в кого Петр Николаевич влюбился еще в шесть лет, была его троюродная сестра Галка. Заночевав у родственников дома, наш пострел уснул в постели сестры и всю ночь касался коленом ее заветного места. Вот такой вышел эротический конфуз. Нельзя было сказать, что это не понравилось Гале. Утром ее папа, носивший с флота тельняшку, заметил с юмором, приревновав к нему, что не следует спать сестре с братом, пусть даже троюродным. Но она не любила Петю. Об этом он уже догадывался по тому косвенному, но верному признаку, что она не стеснялась его. Это предположение только подтвердило ее признание в том, что она любит своего одноклассника. Тогда Петя пожалел себя.
        Но ему было жалко и Галю, когда она приехала из пионерского лагеря с перевязанным лицом. Ее ударили по носу качели. Нос пришлось зашивать и шрам от рваной раны остался на всю жизнь. Вероятно, он мешал ей жить. Его можно было уподобить трещине на витрине, на которую обращаешь внимание больше, чем на то, что находится за витриной. Это неприятно, в первую очередь, самой женщине, которая видит в своем лице витрину, а в себе - магазин одежды. В отличие от женщины, мужчину шрамы не портят, а, напротив, украшают, придают ему мужественный вид как отметины от испытаний. Видно, опытный мужчина. Женщине же шрамы придают вид бывалой женщины, вышедшей в тираж и вызывающей жалость. Но, к счастью, шрам на лице Гали придавал ей некоторую пикантность.
        Описанные любовные впечатления незрелого мужчины не имели для него как человека большого значения. Значительным для него было то, что взошло на этих впечатлениях. Это был опыт чувств, который дал пищу, как сказал классик, для «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет». В нем проявился тот смысл жизни, который он уловил в ней, настроившись на свою волну.
        Тогда в детстве, еще до школы, он стал начитанным мальчиком. Но читал не тетрадные листки с оценками своего старшего брата, который читал книги и перевирал их содержание, пересказывая своим юным товарищам, которые ловили открытым ртом его каждое слово. Потом, уже будучи взрослым, Петр Николаевич как-то спросил его о том, почему тот не стал писателем. На что его брат ответил ему, что зато он стал милиционером. И что? Например, Петр Николаевич стал учителем. Что с того? За милиционера ответишь. Нельзя зарывать свой талант в землю.
        Первая книга, которую наказала читать ему мама, была известная в свое время сатирическая книга Ярослава Гашека про бравого солдата Швейка. Уверяю вас, начитанный читатель, она написана явно не для детей дошкольного возраста. Для них годится другая книга, вроде той, которую читала мама своему сыну. Это была сказка про сестрицу Аленушку и братца Иванушку, который не послушался своей сестрицы, выпил из лужи водицы и превратился в козленочка. Была еще сказка про бедную коровку Хаврошечку. Она особенно запала в душу ребенка. Но никак не запала в нее сказка про солдата Швейка. Трудно было шестилетнему ребенку переживать за плута Швейка. Другой книгой стала история Сервантеса про хитроумного идальго дон Кихота из Ла Манчи и его верного оруженосца Санчо Пансу.  Даже она, эта комичная история, не вполне оказалась понятна юному книгочею. Зачем странствующий рыцарь сражался с ветряными мельницами? Как, каким образом, трактирная кухарка Дульсинея Тобосская, от которой пахло чесноком, превратилась в даму сердца бедного рыцаря?
        Уже потом он прочитал «Три мушкетера» и «Туманность Андромеды», которые поразили его воображение отчаянными авантюрами прошлого и изумительными картинами будущего.
        Именно о них, как и об «Опасных связях» де Лакло, спустя многие годы, он завел речь в пионерлагере «Лесная поляна», в котором работал пионервожатым второго отряда пионеров, напросившись на ночь в комнату вожатых первого отряда.  Дело было так.

Вожатская легенда
        Во время учебного года в педагогическом институте на третьем курсе Петр Николаевич (тогда Петя) записался в отряд вожатых пионерлагеря «Лесная поляна». За год до поступления в институт Васильчиков уже был в этом пионерлагере, когда тот только строился рабочими того бытового предприятия, где он работал часовым мастером. И вот теперь Петя появился в нем уже не как строитель, а как вожатый пионеров – детей своих товарищей по прежней работе. За день до приезда в лагерь Васильчиков был на свадьбе своего приятеля-собутыльника, который женился на его сокурснице. Поэтому он опоздал с заездом в лагерь и заявился сразу на утренний совет вожатых. Кстати, отряд вожатых был составлен из сокурсниц его приятеля. Он был единственный мужчина в женском отряде вожатых. Ведь его приятель счел нужным отдыхать не с сокурсницами в лагере, а с новообретенной женой в свадебном путешествии. Девушки ждали и не могли дождаться Пети.
        И вот, наконец, он появился, не запылился. Какой-никакой, но их мужчина. Естественно, наблюдательный читатель, вы не можете не задать мне вопрос, зачем наш герой оказался в этом бабьем царстве, как петух в курятнике? Странный вопрос, вы не находите? Но дело было не в этом, не в том, что наш герой был бабник. Он просто хотел оказаться в одном месте, в курени, но не у всех сразу или по очереди, а только у одной… курочки, с которой предупредительно познакомился за несколько месяцев в автобусе. Однако она дала ему от ворот поворот. Это только раззадорило Петю, что послужило стимулом для его вступления в отряд пионервожатых. Эта девушка по имени Неля, его новая знакомая брюнетка с холодным сердцем, была старшей пионервожатой на первой смене.
        Вот тут-то он и приплыл. На правах знакомой она строго отчитала его за то, что он опоздал с заездом, и поэтому наказан за проступок, недостойный правильного пионервожатого, тем, что будет один вести второй отряд. Петя показал характер и возразил, что это не честно, что у нас демократия и все равны в правах: как женщины, так и мужчины. Тогда одну из вожатых, блондинку по имени «Милена» (Петя для себя назвал ее Миледи, - на него неизгладимое впечатление произвела Милен Демонжо, великолепно сыгравшая миледи Винтер в самой лучшей экранизации, близкой к тексту романа Александра Дюма-отца «Три мушкетера», режиссера Бернара Бордери, так что всех красивых блондинок он называл теперь миледи) дали ему в подмогу. Она была запасной пионервожатой, ибо в конце первой смены по договоренности уезжала в летний лагерь под Москвой. Ее подруга, блондинка Нинель должна была стать старшей пионервожатой на второй смене. Именно она была тайной заводилой в отряде. И та, и другая девушки – Нели и Нинель были карьеристками и соперницами. Нинель увела у Нели Петю, но не к себе в постель, а в постель другой пионервожатой первого отряда - Ники, которая была в отгуле у своего жениха.
        Дело в том, что в корпусе первого отряда было две комнаты вожатых. В одной жила Милена с Нинель, а в другой еще одна блондинка Ника. Иногда к ней приходила ночевать Неля. Не знаю уж какие были между ними отношения. Милена и Нинель были только подругами, да и то, каждая себе на уме.  Любовь случилась спонтанно, когда к Неле заявился жених с приятелем. Для вида они приехали рыбачить ровно в том месте, где стоял лагерь. Естественно, Пети было неприятно видеть в своем курени чужих самцов. Но что прикажите делать, когда к старшей пионервожатой, к которой Петя был не равнодушен, заявился ее жених? Чтобы контролировать ситуацию, Петя позвал их к себе. Благо, у него был магнитофон, а у гостей вино для увеселительной беседы. Накануне Петя и Нинель почувствовали друг к другу симпатию. Но инициативу проявила Нинель. Петя хотел бы, чтобы на ее месте оказалась Милена, но Нинель тоже была ему приятна. Вот она и прилегла к нему на плечо на встрече. Жених Нели сидел само собой рядом с Нели, а его приятель присел к Милене. Пети было хорошо, но не совсем, потому что он хотел, чтобы все три девушки окружали его одного, особенно Милена. Было лучше, если бы Милена сидела напротив него, а Нели и Нинель сидели бы сбоку слева и справа. Но судьба распорядилась иначе. В результате того, что у Пети не оказалось резинки в кармане, а Нинель была ловкой женщиной, следы любви оказались прямо на простыне Ники. Ранним утром Нинель и Петя разошлись по своим комнатам.
        Утром заявилась Ника и легла своей голой попой прямо на ложе любви, в которое Петя и Нинель превратили ее постель. Какой был скандал! Наверное, весь пионерский лагерь стоял на ушах… Петя готов был извиниться перед Никой, но ему было стыдно, ведь ему нравилась и Ника тоже. Какая нехорошая оказалась Нинель. Она довела до слез Нику. Увела Петю у Нели. Нели хотела, чтобы Петя сох по ней, а она крутила бы ему динамо вместе со своим женихом. Но тут вмешалась Нинель. В результате Неля поссорилась со своим женихом. Но пострадала и Милена, ибо она имела нежное чувство к Пете. Да, и Ника тоже обиделась. Она училась в одной школе с Петей и испытывала к нему симпатию. А тут вдруг он поставил ее в такое неловкое, прямо-таки «скользкое положение».
        Больше всех пострадал от желания Нинель сам виновник скандала Петя, так как Нинель, оказывается, из него сделала мужчину. Настоящий скандал заключался в том, что в свои двадцать лет Петя был еще мальчик, девственник. Как он дожил до почтенного возраста в таком детском состоянии можно было только гадать. Но это был реальный факт. Поэтому Нинель стала первой женщиной Петра Николаевича, определившей наперед характер его интимных отношений с женщинами.   
        Уже потом, много лет спустя, он понял, что верна не народная поговорка, говорящая, что «сука не захочет, у кобеля не вскочит», она точна, логична в следовании, но не верна в причине. Верна же его интуитивная догадка, что мое желание есть желание другого. Но верна при адекватном истолковании. Эту догадку следует верно, правильно понять в том смысле, что речь идет не о желании другого, чужого человека, но о другом желании, о желании другого объекта, объекта влечения. Нам реально хочется не то, что представляется таким. Так Петр Николаевич представлял в качестве любимой совсем не ту, что сам хотел, а ту, что его не хотела. Васильчиков представлял себе ее желанной из тщеславия, из необходимости доказать себе, что он все может, всего, любой добьется, лишь бы она согласилась, признала его своим, победителем. Сознание исподволь подсказывало ему, поворачивая человеческое, любовное отношение так, что она любит его, а не он любит ее. На самом деле он любит ее и поэтому она любит его. У человека все сложнее и на любовном фронте, чем у животных.
        И вот мы подошли, с вами, любознательный читатель, к тому переломному моменту, с которого началась эта любовная история. Нинель взяла отгул и уехала в город, оставив свою подругу одну. Уложив пионеров спать, наши (как бы лучше из назвать?) влюбленные отправились в свои вожатские комнаты. Но Пети не спалось. Он мечтал. О ком мечтал Петя? Естественно, не о Нинель. Он добился своего, - стал мужчиной. Она добилась своего увела его у своей соперницы и сделала она, а не ее соперница, из него мужчину. Своим женским чутьем она распознала в нем девственника. После случившегося Нинель потеряла к нему женский интерес и вернулась в своих мечтах к своему барду, которого ждала из армии. Так мы, добившись своего, тяготимся своей добычей. Да, и Петя желал большего. Теперь он желал быть не желанным, а любимым мужчиной. Он хотел, чтобы его не только пожелала, но и пожалела женщина. Такой женщиной могла быть или Милена, или Ника. Но Ника уже занята. К тому же он обидел ее. Оставалась Милена. И она и в переносном, и в буквальном смысле была одна.
        Когда все стихло, и пионеры сделали вид, что заснули, Петя украдкой, как партизан, добрался до корпуса первого отряда и на цыпочках подошел к заветной двери, за которой скрывалась его мечта. Она ждала его. Ждала не первый день. Но вот, наконец, на горизонте появился ее робкий суженный. «Ну, сколько можно ждать тебя, мой бедный недотепа? Я уже какой день жду, вся изнывая от томительного желания, а ты все не идешь, не идешь, противный», - такими словами она хотела встретить его, но промолчала из боязни, что у него ничего не получится и он не решится постучать.
        Однако Петя постучал, но так тихо, что Милене почудилось, что стук только ей показался. И все же это был реальный стук. На всякий случай Милена шепотом спросила: «Кто там?».
        - Я.
        - Кто я?
        - Да, я, почтальон Печкин, принес заметку про вашего мальчика.
        - А, мальчик, - заходи, - пригласила Милена его к себе, счастливо улыбаясь и плотоядно облизываясь, как пионерка, в предвкушении сладкого пирожка на ужин.
       Петя, озираясь по сторонам, вошел в дверной проем. В комнате было темно, как у негра в его черной и курчавой голове. Он наткнулся на матрас на полу и чуть не угодил в объятия голой Милены, накрытой простыней. Она заблаговременно спустила матрас на пол. Иначе можно было разбудить всех пионеров скрипучей сеткой кровати. Достаточно было только присесть на нее, как она тут же начинала ходить под тобой из стороны в сторону, предательски поскрипывая.
        - Прикрой на замок, а не то дверь откроется и разбудит всех пионеров, - предупредила Милена.
        Петя закрыл со скрипом дверь и щелкнул замком, проверяя на прочность его надежность.
        - Тише! – прошептала Милена.
        Воцарилось молчание.
        - Ну, - нетерпеливо сказала Милена.
        - Что, ну? – со страхом спросил Петя.
        - Что встал. Ты постучался, чтобы встать на караул? – спросила Милена с иронией в голосе. Дело в том, что она была дочкой полковника.
        - Карау-у-у-л… - протянул Петя. – Нет, Мне не спалось. Наверное, потому, что сегодня полнолуние.
        - И ты решил по зову предков выйти на охоту попить крови несчастных пионеров? – негромким голосом сказала Милена и прыснула в подушку.
        - Смеешься? – шепотом спросил Петя.
        - Ты такой смешной, Петя. И садись на матрас, я тебя не вижу, а то у меня точно такое впечатление, что я разговариваю с призраком, и мне уже нереально страшно.
        - Ты, как всегда, Милен, оказалась права, - я действительно чувствую себя бесплотным призраком этого корпуса.
        - Не говори так. Мне страшно.
        - У-у-у, - затянул Петя.
        - Тихо, - приказала Милена и дотронулась до Пети своими дрожащими пальцами. – Да, ты не призрак Пети, - удовлетворительно сказала Милена и как бы невзначай поинтересовалась, - тебе не жарко?
        - Да, жарко, - сказал Петя и машинально стал стягивать с себя одежду.
        - Ты почему назвал меня Милен, а не Милена?
        - Ты похожа на французскую актрису Милен Демонжо.
        - И совсем я непохожа на Домонжо, - капризно сказала Милена.
        - Не Домонжо, а Демонжо.
        - Какая разница. У тебя опасные связи.
        - Большая. Ты похожа, но еще красивее ее.
        - Не ври и не подлизывайся, а лучше посмотри, как я не похожа, - предложила Милена и смахнула простыню со своего голого тела; она долго старалась, чтобы сделать его полностью голым и гладким во всех местах.
        Она прекрасно знала, что Петя не увидит в темной комнате, что она совсем голая.
        Естественно, Петя ничего не увидел и полез к Милене, чтобы проверить на ощупь, что ошибся.
        - Петя, руками не трогать.
        - Но как я увижу, в комнате темно, хоть глаз выколи. Может включим свет?
       - Щас! Чтобы нас увидели?
       - Но мы ничего плохого не делаем.
       - Кто знает, кто знает. То, что мы ночью не спим, уже плохо.
       - Ленка, мы спим вместе.
        - Как ты назвал меня? – поспешно спросила Милена, чтобы сменить опасную тему.
        - Тебе не нравится?
        - Ладно, тебе можно.
        - Можно мне еще…
        - Нет, ни в коем случае, - сказала Милена вслух, а про себя подумала, разве говорят об этом вслух, - об этом не говорят, а делают решительные мужчины; какой мне достался робкий мужчина.
        - Жалко, - ответил Петя и опустил руки.
        - Что нос повесил? – спросила участливо Милена.
        «Тут не только нос повесишь», - подумал про себя Петя, но вслух сказал «близок локоток, да не укусишь».
        - И то…
        Повисла немая пауза.
        - Ну, ладно. Пожалею тебя, несчастный. Кусай, только понарошку, - разрешила она нежно и ласково, словно обнимая его своим бархатным голосом.
        Помня предупреждение Милены, Петя не давал волю рукам, - все сделал так, как того хотела Милена, и от этого получил максимум наслаждения. Знай любовник о том, что желание любимой закон для тебя.
        - Почему молчим? Ты не уснул? – спросила, обижаясь Милена.
        - Что ты, Милена. Как после такого приступа счастья можно уснуть? – вздыхая от желанной усталости, прошептал Петя на ухо Милене.
        - Сделала я, Петя, тебя счастливым?
        - Сделала.
        - Ну, какой ты предсказуемый, Петя! Все из тебя нужно тянуть щипцами.
        - Я люблю тебя.
        - Вот теперь правильно. Только без выражения.
        - Я люблю тебя, Лена, очень сильно, - сказал Петя и крепко расцеловал ее.
        - Вот так я люблю тебя, Петя. Никакая Нинка не будет любить тебя так, как люблю тебя я. Или у тебя еще кто-то есть? – ревниво спросила Милена. – Только скажи и никогда меня больше не увидишь, - пригрозила она.
        - Я люблю только тебя, а Нинель сама меня уволокла.
        - Какие мы невинные. Ну, скажи мне на милость, кто заставлял тебя с ней связываться? Бросил меня одну и ушел со своей противной Нинкой.
        - Но ты тоже была не одна. Что с тобой сделал тот жлоб?
        - Никакой он не жлоб, а очень приличный и симпатичный мальчик.
        - Так, сейчас я кого-то очень сильно накажу, - предупредил Петя.
        - Не накажешь.  Со мной нужно обращаться очень нежно. Я верна тебе, ты не верен мне. Не боишься меня потерять?
        - Конечно, боюсь. Ты, моя красотуля.
        - Я твоя, пока ты мой. Вот переспишь с Нелей или с Никой, и я тебя убью. Веришь?
        -  Верю.
        - То-то.
        - Вот разошлась.
        - Я тебя предупредила. Да, еще…
        - Это уже, во –вторых?
        - Нет, в-третьих. Не смей мне изменять даже мысленно со своей Домонжо, - сверкнула своими синими глазищами в неподдельной ревности Милена.
        - Не волнуйся так. Она не моя и не Домонжо, а Демонжо.
        - Вот, черт. Не перечь мне.
        - Это, в-четвертых.
        - Правильно. Заучи эти правила на всю оставшуюся жизнь.
        - Лихо.
        - А, ты как хотел? Ты любишь дочь будущего генерала. Скажи спасибо, что я дочь военного, а не прокурора, как Ника. Представляю, что было бы, если бы ты отбил Нику у жениха, которого ей выбрали родители.
        - И что было бы?
        - Смотри, не вздумай. Неприятностей не оберешься.
        - Да, кстати, твой папа еще полковник.
        - Мы сделаем из него генерала. Моя мама, - она может.
        - Да, нелегко быть дочерью полка.
        - Говори-говори, да не заговаривайся.
        - На гауптвахту посадишь?
        - На хлеб и воду.
        - И не жалко?
        - Жалко. Но что поделаешь, - судьба.
        - И не говори.
        - И не говорю. Да, кстати, ты говорил об опасных связях.
        - Да, это не я говорил, а ты. Я знаю одни «опасные связи» – связи Шодерло де Лакло.
        - Это кто?
        - Это французский писатель эпохи позднего Просвещения, из XVIII века. Роман «Опасные связи» - книга о соблазне. В ней дается инструкция, как можно соблазнить замужнюю женщину, верную своему супругу.
        - Я вижу тебе нравятся французские любовные романы.
        - Не только, мне нравятся и романы о приключениях и научная фантастика.
        - Да, я поняла, что тебе нравятся приключения мушкетеров. Мне тоже нравится фантастика. И какая твоя любимая фантастическая книга?
        - Вообще-то, многие книги – это просто какая-то фантастика. Но мне особенно нравится научная фантастика. Особенно роман Ивана Ефремова «Туманность Андромеды».
        - Да, в этом названии есть нечто романтическое. И героиня-миф, и туманность как наиболее близкая к Млечному Пути и его спутникам -  Магеллановым Облакам.
        - Знаешь, Милена, я не ожидал от тебя такого хорошего знания астрономии. Между нами много общего.
        - Ты еще не догадываешься о том, сколько общего. Но не будем об этом сейчас.
        - Когда ты уезжаешь в летний лагерь?
        - Дался тебе этот лагерь. Ревнуешь?
        - Вот еще.
        - Вот и хорошо. Мы живем только один раз. И надо брать от жизни столько, сколько можно унести. Иначе достанется другим.
        - Вот так вот, да?
        - Точно так. Einfach so, mein kapitan.       
        - Ты посмотри. Это не твои слова. Ты так не думаешь.
        - Именно так я и думаю.
        - Ты наговариваешь на себя.
        - Тебе так хочется думать.
        - Тогда мне понятен смысл фразы: «надо принимать человека таким, какой он есть». Грустно.
        - Что поделаешь. Любовь зла – полюбишь и козла.
        - Козу.
       - Нет, козла. Речь идет о тебе.
       - Все ясно.
       - Ничего. Я погуляю, а ты жди.
       - Ага. Веры нет, но вы терпите. Бог терпел и нам велел. Так?
       - Только так и никак не так.
       - Ясно. Пригласить поехать с собой слабо?
       - Зачем тогда ехать? В летний лагерь приезжают, чтобы оторваться по полной! Yes!
       - У такой утонченной натуры и такие вульгарные слоганы. Тебе осталось только сделать пальцами «воздушные кавычки». Ты еще не готова к отношениям.
       - Ничего ты не понимаешь, несчастный провинциал.
       - Вот и поговорили.
       Через несколько дней она уехала. Потом, уже когда Милена приехала, она звонила ему, хвалилась, что познакомилась в лагере с сыном известного режиссера. Петя мог узнать того режиссера по его работам в кино. Он имел свой стиль. Он не только снимал, но и снимался. Пети нравилась его роль в одном фантастическом фильме про контакт с пришельцами. Особенно понравилась ему музыкальная тема и увертюра из этого фильма. Тот режиссер и как постановщик, и как актер поднаторел в экранизации как художественных текстов, так и художественных образов. Тогда Петя был максималистом и не понимал, что сравнивать экранную копию с оригинальным текстом – это дурной тон. Если хочешь снять свое кино, не обращайся к классике. Свое кино сделай классикой. Что может быть проще? Только получится ли?
        Милена ласково позвала его домой на выпускной вечер отряда вожатых. Но Пети показалось, что это приглашение было равнозначно другим приглашениям. Может быть, только ласковое обращение Милены взволновало его. Вот если бы она пригласила его к себе одного, он бы еще подумал и, может быть, все же пошел. Но Петя не пошел на праздник, потому что это была уже не его Милена, не та, что была с ним. Была ли она, вообще, такой или только привиделась, приснилась ему, он уже не знал.  Но он знал точно после разговора с ней по телефону, что эта Милена своя для себя, но никак не для него. Быть может когда-то, в прошлом, она была в себе для него своя, но только не потом, после поездки к другим, уже чужая.
        Или все было не так, как ему привиделось и показалось в ту ночь любви, которую они вспугнули? Может быть, Петя был сам виноват? Сначала он предпочел не довиваться Милены, а довольствоваться тем, что его добивалась, домогалась Нинель. Таким образом он отвадил от себя и Милену, и Нику, и Нелю. Милена какую ночь ждала его к себе, чтобы Петя утешил ее, а он все не шел и не шел, обрекая Милену тешить саму себя. Между тем Петя изнывал от любовной истомы, боясь получить отказ. Невольно он вел себя как «собака на сене», ни себе, ни людям. Уже потом в мечтах он представлял сцену обиды Милены, которая ему выговаривала, что он сам виноват в том, что ей было плохо и поэтому она зла на него и будет долго мучить в своих объятиях, пока он не запросит пощады. Но этой сцены так и не случилось в жизни, хотя она могла иметь место не только в его сознании, но и для сознания в мире его интимных отношениях с прекрасным полом.      

Глава пятая. Подруга из детства
        Вся эта история живо всплыла в памяти Петра Николаевича. Хотя с того времени минуло уже больше двадцати лет. И тут капризная память снова выдала свой неожиданный сюрприз. Он снова вспомнил и живо пережил уже случай встречи с Лилей на посвящении в студенты. Как только они узнали друг друга, Петя предложил ей выйти из актового зала на втором этаже бывшей мужской гимназии, где проходило посвящение. Там было шумно и ничего не слышно. Они спустились на первый этаж и завернули в левый боковой флигель. Там было тихо. Они сели рядом у стены и стали разговаривать.
        - Знаешь, Лиля, скажу честно, ты просто поразила меня своим появлением.
        - Неужели?
        - Я ни сном, ни духом не ведал, что ты здесь учишься. И, вообще, я думал, что никогда, к сожалению, больше не увижу тебя.
        - Это почему?
        - Я думал, что такая умная и красивая девушка обязательно учится где-нибудь в столице.
        - Петя, ты говоришь неправду. Ничего ты обо мне не думал. Ты и раньше, в детстве, не обращал на меня никакого внимания. Был влюблен в мою подругу. Я же играла с тобой в твой противный конструктор. Думаешь, мне нравилось в него играть? Мне нравился… да что там говорить.
        - Да, мне не нравилась твоя подруга. Точнее, разонравилась.
        - Вот видишь.
        - Вижу. У меня только теперь открылись глаза, и я увидел, какой ты стала красавицей.
        - Из гадкого утенка превратилась…
        - Нет, ты не из этой сказки Андерсена. Ты из «Дюймовочки». Помнишь, в кого обратилась маленькая девочка?
        - И в кого?
        - Будто не помнишь! В фею. Ты, Лиля, - настоящая фея, волшебница. Я так говорю, потому что ты совершила чудо, - снова вернула меня в сказку детства.
        - Будет тебе. Ты меня расстроил.
        - Я не хотел. Прости меня, Лиля.
        - за что прости. Тебе не в чем передо мной извиняться.
        Она засобиралась. Петя хотел проводить ее домой, но Лиля вызвала такси и уехала. Лишь позже он узнал, что в ту пору она была замужем.

Глава шестая. В будущем
        Расставшись с педагогическим настоящим в лице выпускников и разобравшись в былых любовных чувствах, Петр Николаевич обратил свое внимание, наконец, на далекое будущее. Он давно хотел заняться им, да все было недосуг из-за того, что он постоянно отвлекался, сбивался с толку сутолокой быта в мире, разменивал на мелочи жизни свой личный талант, вовлекаясь в водоворот событий, которые были не в его власти. 
        Все, что он ни обдумывал прежде, несло на себе печать непродуманного до самой неисповедимой глубины вечности. Одного опыта было недостаточно, пусть даже духовного, не говоря уже о душевном. Его спиритуальный эмпиризм не мог исчерпать всего потенциала собственной мысли. Она рвалась дальше, заскакивая за край познанного. Там в непознанном его манил призрак непознаваемого и водил за нос. Он прекрасно, то есть, ясно понимал, что его ментальная болтушка, вызванная дискурсивной болтовней, именем которой на официальном языке было философствование, есть искушение, соблазн мысли.
        За игрой лукавых, ядовитых слов скрывалось беспокойство, волнение мысли, которая не могла сосредоточиться на том, чего не знала, ибо как только она сосредотачивалась, так расходилась с собой во мнениях, среди которых обитала. Средой мысли являются чувства, эти мнимости, которые сбиваются болтовней во мнения. Вытянуть мысль из болотной тины мнений могло воображение. Но его игра заводила мысль в дремучий лес необоснованных фантазий, из которых приходилось выпутываться с помощью резонов ума, отметая мечты в сторону. И что оставалось в итоге в сознании? Звенящая в ушах пустота. И чем она бренчала, звенела? Тем, что было от начала мира. Это был гул самого бытия, который резонировал в нем как в пустой бочке, в скорлупе смысла. Бочка вот-вот грозила, потеряв обруч, обод, распасться на кучу дощечек, бондов, а скорлупа, кокон, испустив дух живой мысли, – смысл, - рассыпаться на массу ненужных и бессмысленных осколков.
        Наш герой заметил, что, если присматриваться к времени, фиксировать на нем свое внимание, интендировать его, как говорят профессиональные философы, активируя свойство времени быть интенциональным, иметь свое интенциональное содержание, то есть, свой предмет, вокруг которого оно собирается, держится как некоторое осаждение, то оно бежит, даже ускоряется в том случае, если само становится своим предметом во временном самосознании. Но как только ты отвлекаешься от времени, то оно останавливается, простаивает в самом себе.
        Петр Николаевич задавался вопросом, как стать независимым от времени, от его смертельного бега, от влечения времени к смерти, от его течения от истока к собственному концу? Как же перебить это влечение к смерти, желание времени остановиться. Он никогда не был экзальтирован временем. Напротив, он боялся его, точнее, опасался быть причастным времени. Но и пространство его не увлекало, не соблазняло, ибо он не чувствовал, не ведал, не знал, где его место. У него не было своего места в этом мире. Есть ли он тогда, если не может найти себя не во времени, не в месте?
        Наверное, поэтому он бежал от сора времени настоящего в прошлое. Но там находил только мусор былого, прах времени, его мертвое прошлое. Вот почему его душа рвалась теперь в будущее. Пытаясь развязаться с прошлым, освободиться от постылой истории, Петр Николаевич силился скинуть с себя вековые оковы истории. В этой набитой хламом истории не было ему места, как и в суетливом настоящем. В будущем он пытался найти себе место. Но так ли оно надежно? Не манит ли оно потому, что обманчиво по своей сути как иллюзия времени? Вот оно, время, собирает мусор истории и собирает из него сор настоящего. Как из этого сора может родиться стихия, стих будущего? Будет ли в будущем смысл бессмысленного настоящего? 
        Кем он будет в будущем? Нет, только не историком. Хватит быть летописцем, хроникером, алкоголиком собственной, а тем более чужой истории. Тогда быть ему писателем? Но есть ли у него такая ручка (писуля), которой можно было бы соблазниться, как пером, чтобы писать, писать и писать по бумаге сознания, как учителю учить, учить и учить по школьной программе, и в этом находить удовольствие? Сможет ли он таким способом разродиться целым градом собственных опусов как сеятель семенами прекрасного, доброго, вечного. И тут ему вспомнилась команда бессмертного плута: «Киса, изобразите мне сеятеля»! Петр Николаевич посмотрелся в зеркало своего опыта, сколько его чернил накапало, и увидел, что ручка еще недостаточно отросла, чтобы причинять нет, не беспокойство и печаль ему, а радость и счастье другим. Простите, деликатный читатель, но как нам без метафоры ловко выйти из такого неловкого положения?
        Или заняться ему, чем бы вы, думали, догадливый читатель? Правильно, мышлением, мыслью, и все сновать и сновать ей по древу познания добра и зла. Может быть, и сплетется в тенетах непознанного искомый смысл. Но для мысли требуется особое чувствилище, вибратор – тонкая душа, которая может попасть в резонанс с движением логоса в мире (космосе). Оказывается, вибратор требуется не только одиноким женщинам, но и задумчивым мужчинам. Только вот вопрос: куда его засунуть, чтобы заработала мысль? Естественно, в то самое место, которым думают философы. Только не надо все понимать натурально и представлять вибратор в виде механического или электрического устройства, доставляющего сплошное удовольствие. Это устройство, как правило, вставляется в складку тела, чтобы вызывать в нем равномерные, гармонические движения, которые оцениваются пользователями как счастливый конец. И в самом деле гармония – это и есть счастье как дело, концом или результатом которого и является искомый венец, семя, смысл. Именно этого ныне добиваются техники – гармонии с техникой. Техника дает нам чистое удовольствие, одно наслаждение без нежелательных последствий в виде смены поколений. Особенно оно популярно у женщин. Ведь женщина и есть превосходная складка (яйцо), предназначенная для хранения ключа жизни в лице, точнее, в конце мужчины. Недаром в сказке говорится, что смерть находится на конце иглы. Игла – это древко жизни, которое хранится в яйце.
        Но есть одно но. У философов вибратор как резонатор мысли является ментальным, а не телесным, и находится он в сознании, а не в другом, противоположном месте – в бессознательном (в ж…).  Мысль приводится в резонанс с вибратором и формируется (идеируется) как смысл (семя, ядро), который вкладывается в складку языка, в слово (яйцо, оболочку). Вибрация ума приводит к размножению смысла. Но тут важно не перебрать со словами и быть верным слову, а не то появится много бастардов мышления, незаконорожденных мыслей, которые могут узурпировать ум, управиться с ним. И тогда горе уму и вред мозгам. 
        Петр Николаевич думал, думал и, наконец, надумал, посчитав философа виброменом, способным удовлетворить не только женщину как машину желания, но и сам мир желания как тело без органов.
        Мир будущего и есть мир желания или мир в астрале как предмет вожделения магов и колдуний, нагоняющих на него свою волну соблазна. Как правило, колдуньи являются ведьмами (фри-гидами, чья сексуальная энергия трансформируется в демоническую; они манят, но не греют) или лесбиянками, а маги соответственно есть своего рода геи. Мир будущего – это мир вожделений сообщества ЛГБТ+. В нем нет места таким существам, каким был Петр Николаевич. Пришло время менять свою ориентацию. Но мог ли Петр Николаевич сказать, как Гюстав Флобер, что «Мадам Бовари – это я»? Конечно, мог, но он имел бы ввиду не мадам, а человека. Как говорят пошлые люди: «иметь в виду – это вводить в речь, употреблять то, что имеешь». Что или кого вы, Гюстав Флобер, имели в виду публично, на глазах читателей? Себя, язык или мадам? Или всех разом, как бумагу, своим острым, выразительным пером?
        Однако товарищ Васильчиков был суперменом, извините, любезный читатель, за это сравнение, нет, виброменом не в астрале, как маг, чародей, а в ментале, как менталист. Менталист не возбужден и напряжен, а спокоен, но не расслаблен. Он не дает, он берет штурмом, атакует небо. Но порой и даже часто попадает пальцем в небо. Конечно, легче пальцем, членом попасть в кружок мишени, чем в небо. Поэтому менталист устает, со временем теряет сноровку, способность достигает желаемого, становится импотентом. И это понятно: приходится попадать не в дырку, а в небо, то есть в дырку, размером с небо. Представляете? Казалось бы, трудно промахнуться. Но, нет. Здесь нужна для вибрации соразмерность, нужно попасть в резонанс. Но каким резонатором, каким вибратором следует быть, какого размера, чтобы угодить небу, стать на одной волне с ним, попасть в него и на него!
        Но Петр Николаевич не искал популярности в качестве вибратора, pardon, вибромена, Он даже стеснялся своей способности, скрывал ее от самого себя, ибо она доставляла ему неприятности. Поэтому он не злоупотреблял ее применением. Неприятности были связаны с тем, что, если он настраивался на волну, резонировал с ней, то мигом понимал тайные мысли собеседника или собеседницы, которые те прятали за своими словами и речами. Человеку в нашей неправедной жизни нужно для здоровья и выживания, ну, не всегда, но часто, пребывать в иллюзиях. Иначе потеряешь веру в людей, а с ними жить. Вот почему он часто говорил себе: «Не вибрируй! Не то люди еще подумают, не то, что я имею в виду, а то что может быть введу в употребление буквально. Неправильно поймут меня и обидятся. Ведь кому охота, если только не с голодухи, быть употребленным? Стыдно признаться, - в ответ завибрировать».
        Но как быть вибратором, термином, струной (стрингом) напряжения, зарядкой, аккумулятором энергии, мотивом, автором мотива, мотиватором не в телесном удовольствии, а в ментальной близости самой идее? Как поймать ее волну? Что это за волна, если она не физическая, если ее полем действия является не физика, а метафизика. Что такое волна мысли? Часто представляют себе мысль в виде точки, атома мышления. Но как быть с представлением мысли в качестве волны? Какие, кстати, мысли у мужчины? Они прямые? А у женщины какие мысли? Волнистые, округлые? Или может быть в метафизическом поле мышления действует тот же самый принцип корпускулярно-волнового дуализма, что в физическом поле материального движения? Это так сказать точечно-волновой ду(м)ализм. Находиться на одной ментальной, а не астральной, волне – значит заниматься телепатией? Это иметь другого в мысли так, что ему будет приятно от обоюдного со-знания? Иметь другого или быть в со-бытии мысли с ним? Вопрос товарища Васильчикова был не драматическим вопросом Гамлета: (быть или не быть?), но философским вопросом (быть или иметь). «Быть самим собой или другим, как все»? Это онтологическая сторона вопроса. «Быть или иметь в мысли»? Это гносеологическая сторона вопроса. Быть в мысли самим собой или уже другим, чем в жизни, в быту? Иметь в мысли, как в виду кого? Себя или другого? Вот так на свой манер вибратора или вибромена Петр Николаевич переформулировал вопрос западных, аналитических философов о том, как можно удостовериться в существовании чужого сознания и, тем паче, в его понимании? Как его верифицировать и перевести на свой лад, свой язык?    

Глава седьмая. Эволюция гена (гения) вибрации
        Теперь же, после того, что будет после, имеет смысл нам, любознательный читатель, обратить наше драгоценное внимание на то, что было, есть и будет, - на саму вечность и с точки зрения вечности как философской точки зрения взглянуть на то, каким становился и стал наш герой по ходу сюжета, его истории. Он был рожден автором в мужском качестве и стал историком. Но в процессе своего развития товарищ Васильчиков пережил метаморфозу, трансформировался из бессознательного состояния беспамятного узника психиатрии в состояние сознания историка, а потом и состояние самосознания философа. Переход из состояния сознания в состояние самосознания является трансформационным или остается в прежней формации?
         Было бы интересно знать, что на самом деле произошло с нашим героем и как произошло: спонтанно, само собой или при его деятельном участии в сознании. То есть, что он или кто? Если кто, то кто: медиум или изобретатель, маг или мистик, силовик, воин или менталист, мыслитель? Что его сделало «кто»? Это «что» было его самостью как Я. Не он сам был Я, но у него было Я как его сущность. Он был сущим среди сущих, в данном случае, уже конкретно, не абстрактно, среди так называемых «разумных существ», а именно людей. И у него было Я, как его сущность. Так? Да, так, но в каком модусе, каким образом он был сущим? Разумным или душевным образом, если по преимуществу люди, к которым как совокупности рода он относился в качестве вида, точнее, индивида, ибо его видом были русские или по другой классификации уже не этнической, а социальной, советские люди? Разумеется, душевным образом, но с уточнением души не только растительной и животной, а разумной, - в случае с Петром Николаевичем, большей частью, разумной души.
        И вот в качестве уже душевного существа, склонного к разумению или мышлению, каким он парнем был? Какой вел образ жизни, - активный или пассивный, созерцательный?  Надеюсь, нам интересно это знать, любознательный читатель, ибо, решая вопрос товарища Васильчикова, мы заодно решаем и наш вопрос. Оговорюсь, созерцательный образ жизни как пассивный имеет два субмодуса (подмодуса): опять же активный или пассивный уже в предикате как предикат (признак признака). Был ли он активно пассивным или пассивно активным? Ответить на этот вопрос было сложнее, чем на менее сложный, гендерный вопрос о том, кто он, Петр Николаевич, - пассивный или активный гетерик, гетеросексуал? Слава богу, что товарищ Васильчиков был гетериком, а не гетерой (то бишь, куртизанкой или куртизаном) и тем более г(н)омиком.
        Уверяю вас, законный читатель, я не какой-то там сексист, чтобы одно предпочитать, ценить, а другое репрессировать в оценке. Но, как говорят у нас, в царстве идей, естественное по бытию, по естеству ближе к сверхъестественному, чем к искусственному. Правда, сам отец учения об идеях Платон был, как говорят, античные доксографы, так сказать, «аналитиком». Однако среди идеалистов и прочих сюрреалистов есть не только аналитики, но и синтетики-систематики, и конструктивисты-фаллософы. Таким фаллософом и одновременно виброменом и был товарищ Васильчиков.
        Речь идет о более сложной, тонкой материи уже не удовлетворительной, а превосходной, - о душевной и интеллектуальной организации оного субъекта. Петр Николаевич как пассивный активист был историком, следующим по следам событий, читателем окаменелых или рукописных фактов. Но, сменив исторический образ жизни на философский, он стал активным пассивистом, отвернувшись от мира и уйдя в себя, но для себя, чтобы преодолеть самого себя, богореализоваться, как это делают индийские йоги-шиваиты. Это характерно для Востока, - заниматься дхьяной (так у ведантистов именуется медитация) не для медитации, не для мысли, размышления, а для того, чтобы больше не думать, но покоиться с миром в мире, а не вне его. Или, как это принято, у буддистов, выйти из колеса перерождений, не выходя из него, но, напротив, правильно входя. У хайдеггерианцев таким образом работает, крутится уже не колесо бытия, а колесо понимания, герменевтический круг истолкования.
        Петр Николаевич по жизни был, лаконично, научно выражаясь, интуитивистом, плывущим по течению истории и влачащим свое утробное существование в хвосте исторических событий. Но по идее, по своему призванию он был конструктивистом, еще тем выдумщиком, изобретателем, прочитавшим уже в подростковом возрасте труд Ивана Лапшина, - Ивана Ивановича, а не «моего друга» Ивана Лапшина Алексея Германа, - «Философию изобретения и изобретение в философии». О таких в народе говорят: «Голь на выдумки хитра». По своим убеждениям он был космополитом – гражданином мира, как какой-то киник (циник). И в этом качестве смахивал скорее на стоика, стойкого как камень, как скала, пассивного активиста, напрягающегося без особой причины, чем на йога.
         Если историком Петр Николаевич стал спонтанно, как бы само собой, то философом он становился не без своего деятельного участия. Васильчиков участвовал в этом мероприятии всем своим восстановленным сознанием. Конечно, не сразу он стал действовать умом с сознанием дела мысли. Но лиха беда начало – возвращение к сознанию, его пробуждение в состоянии боддхи. К тому же его сознание в некоторой мере было беспредпосылочно в том смысле, что предшествовало впадению в бессознательное состояние на целых шесть лет.
        В последнее время усиления и обострения работы ума Петр Николаевич видел из ночи в ночь один и тот же сон о том, как он думал, думал и, наконец, надумал. Рефреном шла одна и та же мысль. Это надо же, во сне не отдыхать, а работать, да еще головой? Какая муха его укусила? Вероятно, муха, которую выпустил из бутылки (мухоловки) еще Людвиг Витгеншейн. Но, может быть, действительно муху, играющую роль мысли, выпустить, но не из языка, а из сознания, чтобы найти во сне? Просыпаясь, он все силился вспомнить, о чем же собственно думал во сне.
        Не думаю, что вам, любознательный читатель, не интересно то, является ли гений генетическим явлением или им можно стать личным усилием? Возможно, какое-то отношение к гениальности имеет сам гений как личность. Но тем не менее, на его гениальность не может не влиять как талант в качестве родовой диспозиции, так и расположенности людей к кандидату в гении.
        Но тем не менее, было бы предусмотрительным в этом исследовании природы гения, иметь в виду влияние духа на гений. Без него нет и самого гения. Так кого же называют гением? Того, кто вдохновляет человека? Кто это? Естественно, дух, расположенный к нему. Человек в духе, на его особом положении.
        Что же может бросить сам человек в топку гения, если речь идет о гении мысли? Во-первых, настроенность на дух, на его откровение. Для этого требуется тонкая душевная организация, чувствительная человеческая душа
        Во-вторых, желание человека творить, его воля, позволяющая держаться логики мысли, ее последовательности в ней как красной линии в движении к цели – к истине.
        В-третьих, его умение творить, связанное со способностью думать (мыслить), не только предлагая нестандартные решения стандартных задач, но и умение ставить нестандартные (философские) вопросы, а также готовность самого себя ставить вопрос, возможность быть в экзистенциальной позиции, ибо без экзистенциального опыта просто невозможно и философское отношение к жизни и миру, и сама философская точка зрения (философская интенция, установка, идеация) и мысль.
        Что же может творить человек, пусть даже если он гений, то есть, является тропологически (риторически или метонимически) персональной синекдохой, переносящей на себе признак общего (духа) в виде вдохновения в качестве его частности (воплощенной экземплярности)? Может он творить себя? Но таким вопросом мы можем задаться относительно виновника творчества – Самого Творца, который ко всему имеет отношение, но к нему никто не имеет отношения, кроме Него в силу его трансцендентности, обусловленной его абсолютностью. Может ли Бог творить Себя? Творит ли Он Себя, когда творит мир? То есть, является ли Он лицом и предметом своего опыта? Другими словами, есть ли Он вещь в себе для себя, абсолютный ноумен?
        Если Бог творит Самого Себя, то он полностью само-достоверен и знает Себя полностью и целиком, и как Дух духов, Творец духовной реальности, реальности Духа – духовного мира или Царства Духа, и как Творец материальной реальности, нашего мира в материи как возможности самой возможности. Творя наш мир, явленный нам в чувствах, Дух творит Себя как Творца мира, включая человека как Свой образ и подобие. Образом Его в человеке является душа – подобие Духа, а собственно подобием Творца является человек целиком как активное, деятельное существо, как субъект, как Я, то сущее, которое способно с сознанием дела фабриковать из чего-то нечто, преобразовывать иное сущее в свое, искусно, подражая естественному, искушаясь, соблазняясь им и соперничая с ним, создавать искусственное, уже свой мир – мир человека, мир людей.
        Человек способен, только вдохновляясь, с Божьей (Духовой) помощью создавать себя, иметь самого себя в качестве уже не-Я как Я. Но для этого необходимо иметь соответствующее ноуменальное, а не феноменальное, чувство.
        С философской точки зрения – это метафизическое чувство смысла, ментальное, умное чувство, чувство мысли и опыт мысли, ментальный опыт, что я могу осмыслить и о чем могу думать, имеет ли это смысл в перспективе идеи как причины и цели как идеала истины.
        С поэтической точки зрения – это эстетическое чувство красоты и опыт того, что я могу чувствовать, «пока, - по слову поэта, - зовет его к священной жертве Аполлон, в творенья идеального света он великодушно погружен, звучит его святая лира, душа вкушает острый ум». Это чувство и опыт художественного, поэтического гения. Поэтическому гению близок магический гений, имеющий экстрасенсорное чувство и сверхчувственный опыт в чувствах.
        С богословской точки зрения – это чувство веры и надежды, опыта веры, данной в слове, в логосе. Это чувство и опыт веры святого провидца, пророка – религиозного гения. Это то, на что и на кого (на Бога) верующий человек может надеяться.
        С моральной точки зрения – это моральное чувство добра и любви, чувство стыда и совести, опыт народной (коллективной) морали и личной нравственности, благодаря которым человек уже в этой жизни может надеяться на то, что ему будет, если ему будет стыдно и он будет следовать велению долга и совести.
        Размышляя над этим, можно подумать, что человеческое Я дано себе только в контексте, в опыте, в пространстве духа. В спиритуальном, ноуменальном, идеальном, а не в виртуальном пространстве, - в пространстве идеи, в ее стихии, а стихией идеи является разум, можно быть представленным самому себе. Это пространство есть пространство самосознания относительно самого сознающего. Именно в нем субъект имеет опыт самого себя, и этот опыт есть опыт познания и знания. Только это знание с точки зрения науки является диалектическим, вероятностным, проблематическим, сомнительным, а не несомненным, аподиктическим, ибо основано не на рассудочном применении априорных категорий разума к предметам чувственного опыта, условиями которого являются пространство и время сознания, но на их разумном применении к самим этим категориям в уже царстве (пространстве) вечных идей. Но для такого знания требуется чувство и опыт метафизики (философии), а не науки. 
        Это метафизическое чувство и его опыт и есть то, что явлено человеку в духе как откровение, как то, что нельзя не знать гению мысли по идее в мысли.
        Обладал ли таким чувством философа Петр Николаевич, имел ли он для этого орган философии – философский органон самопознания (Я) как познания мира (не-Я).
         И тут нельзя не обойти вопрос о том, в какой мере метафизическое чувство мысли осмысленно, концептуально и рационально? И еще: как смысл соотносится с истиной? Мысль не может не иметь смысл, ибо она и есть в слове смысл. Но всегда ли и всякий смысл рационален? Он всегда и во всем рационален, если рациональное есть синоним разумного. Для человека сущностью, самостью разума, ума является смысл. Смысл является условием установления истины в сознании, ее осознания. Иначе как можно осознать истину, истинное как выражение, образ, идею истины в сознание, не осмыслив ее? В противном случае истина станет бессмысленной. Это понятно. Но всегда ли рациональное следует понимать лишь как разумное? Если истина не осознается, не осмысливается, не понимается, есть ли она? Есть. Но ее нет в сознании. Тогда она есть в бессознательном, которое иррационально, не понятно. Поэтому если рациональное понимается как понятное, а иррациональное как непонятное, то истина, да и смысл тоже, может быть иррациональным.
        Иррационально само возникновение философии в России в первой половине XIX века. Она возникла из идеологического спора патриотов-славянофилов и низкопоклонствующих западников. Между тем первые идеологи - славянофилы, которые учились у немецких философов или читали их книжки, противопоставили себя немцам, обвинив последних в так называемом «отвлеченном идеализме» и заявивших о необходимости философских начала в своей культуре в виде конкретного идеализма, идущего от своей, а не чужой, немецкой жизни и полагающих в качестве предмета собственного умозрения не отвлеченное, абстрактное понятие, а конкретное сущее, человека. Они просто не знали, что уже есть такая философия, и не у них, а на том же Западе в лице экзистенциально мыслящих философов воли, жизни и болезни к смерти.
         Последующее увлечение русской интеллигенции народом и своей мифической виной перед ним обрекло русскую мысль на служение власти тьмы низких, материалистических истин, к которым она благоволила как к позитивным, что было явно возвышающих обманом интеллигенции в собственных глазах. Вот что значит вести свое происхождение от подпольной, подлой (массовой) идеологии.
        Русская философия своеобразна. Но ее своеобразие, оригинальность связана не с самим философским (теоретическим) элементом (моментом) в ее построении, а элементом (моментом) инородным философии – практическим. Это не теоретическая практика философии как философское отношение к жизни, а моралистика как моральное отношение к действительности, не размышление, а проповедь, обязательное морально-религиозное подвижничество и выставление за это поведение со стороны идеала (блага) в итоге этической оценки как благое (доброе) или дурное (злое).
        Все это преподносится по сию пору в качестве критики отвлеченных (больных, губительных) начал западной метафизики с точки зрения цельного (целительного) знания, состоящего в порядке не усиления, а ослабления  единения с абсолютом, из трех сфер (отделов): мистического откровения, доступного вере (воли), философского (теоретического) умозрения, доступного уму в виде (идее) понятия как осознанной, понятой мыслью идеи в образе смысла (концепта), и опытного (эмпирического) познания, доступного чувству наблюдения в науке или воображения (фантазии) в искусстве. Этот порядок такой же, как и в позитивизме, только с обратной оценкой.
        Таким образом, если западная философия пошла в сторону своего онаучивания, превращения не науки в философию, а философии в науку, в позитивизм, сциентизм (научную идеологию, фактуализм или фикционизм, буквализм как сионизм (вещизм, капитализм) для буржуазных интеллектуалов) то русская философия пошла на поклон к религии, превратившись, нет, пардон (для превращения в нечто иное следует уже быть философией), став морализмом (религиозной идеологией). Это тем более очевидно, не столько для русской, так называемой «религиозной» (вирильной, отеческой (настоянной на учении «отцов») патриархальной, традиционной, верительной или за-виральной) философии, сколько для «марксистско-ленинской философии» (а-вральной, штурмовой интернационал-сионистской идеологии как руководства, инструкции к действию), огосударствленной в виде орудия внушения народу и давления на сознание (для коммунистов – психики). интеллектуальных (умственных) пролетариев властью от народа (в смысле «страшно далекой народу»). Здесь сионизм – религиозный материализм, вещий («духовный») вещизм, магизм, извещение (откровение, завещание) как изведение (выведение) духа из торгового оборота земли с небом за скобки (трансцендентальная редукция), феноменальный имманентизм. Уместен ли торг с духом на земле?
        Еще Бердяев писал о том, что только в Новое время философская мысль христиан стала не языческой, а собственно христианской. Нет, дорогой Николай Александрович, она на этом не остановилась, а вернулась в современности к своим сионистским истокам, ибо у христиан как приемных наследников иудеев акцент делается не на мысли, а на воле властителей дум как внушении мысли. У этих современных магов (властителей дум), в отличии от мистиков, прислушивающихся к велению неба, внушение идет от себя (отсебятина). Нет больше истинных пророков. И вот тут возникает болезненный вопрос о природе человеческого гения. Он приходит от таких же, как и он (преемник-приемник), от себя, или еще откуда, может быть, свыше? 

Глава восьмая. География и метафизика человеческих, прошу прощения, половых отношений
        Вернемся к отношениям нашего героя для того, чтобы понять его принадлежность к другим генам. Признавал ли он за ними, за а-бори-генами земли, то, что находил в себе? Особенно интересным было его отношение к тем, кто не был подобен ему при рождении, - к женщинам как прямой противоположности ему в качестве мужчины. Как он относился к ним? Как восточный или западный мужчина? Есть такие женщины, особенно на Востоке, которым нравится быть на содержании у состоятельных мужчин. Они покупаются на лесть и на то, что на них, не скупясь, тратятся большие деньги. Таково отношение восточного мужчины к женщине. Он не видит в ней ровню, пусть даже она из одного сословия с ним. Женщина тоже человек. Только «тоже» мешает увидеть искомое равенство полов. Почему? Потому что здесь, в этом вопросе дает о себе знать восточный деспотизм. Но не только это. Там, на Востоке, работает пресловутое, всем известное, тривиальное определение: «Восток – дело тонкое». Синонимом тонкости здесь выступает восточная хитрость. Так глупо, конечно, думать, но так думает большинство: - хитрость – это тонкость, скрытность, честность – это грубость, откровенность. Даже не хитрость, а опасение того, что вот разреши и потом беды не оберешься. Так лучше пусть будет женщина, как всегда, на втором месте. Ведь не зря Ходжа Насреддин, которого на Востоке считают, как простаком, так и хитрецом, мудрецом, говорил, что «выслушай женщину и сделай наоборот». Ну, как можно уравнять женщину в правах с тобой, с мужчиной, как можно ей довериться? В противном случае беды не оберешься, - все будет вверх дном.
        Между тем западные мужчины доверяют женщине, уважают и признают за ней свободу. Но свобода подразумевает ответственность и независимость. Поэтому западной женщине долго ждать от своего мужчины подарков. Поди и не дождется. Пусть платит за себя сама. Да, и хвалить ее не зачем, если она ничего не сделала. Красота не заслуга, а преимущество в конкуренции не с мужчинами, а со своими соперницами. Тогда зачем приукрашивать себя? Вот почему западные женщины, американки и европейки, часто бывают похожи на мужчин. Тем более, это так в эпоху доминирования сообщества ЛГБТ+.
        Но это, ладно. Это крайность, крик моды в человеческих взаимоотношениях. Что же характерного есть в них, если люди мужчины и женщины? Как они относятся друг к другу? Опты личной жизни и знакомство с опытом жизни других людей говорит, что отношения между мужчинами и женщинами носят сложный характер. Об этом уже знал Петр Николаевич; он просто не мог этого не знать или хотя бы догадываться. Отношение между ними является жизненно важным как для него, так и для нее. Они нуждаются друг в друге для продолжения жизни, их совместная жизнь придает социальный смысл существованию каждого из них. Это связано с тем, что продолжение следует, что жизнь продолжается дальше в их потомках, которые вольно или невольно исполняют то, что задумали их родители, предки, но не смогли воплотить в своей жизни.
        Смысл их совместной жизни заключается в том, чтобы быть людьми, близкими друг другу. Эта близость в общении, рядом друг с другом и называется любовь. Любовь начинается с влечения, с полового, сексуального влечения одного человека к другому. Так заведено у всех живых существ, включая и человека. Только у человека это влечение есть влечение не только к объекту влечения, но и к субъекту влечения, которым стал для него объект влечения. Только человек есть полноценный субъект в любовных отношениях, потому что относится к другому как к субъекту, как к самому себе, но вне себя. Как раз для этого нужно уже иметь развитую систему сознательной жизни в обществе себе подобных существ.
        То есть, любовь - это не просто чувство влечения и обладания собственным объектом влечения, но и чувство дара себя тому, кто тебя любит. Это взаимное отношение между субъектами, которые становятся близкими друг другу. Но для этого, для такой близости следует иметь развитое сознание (разумную душу), способное уже в себе развивать образ другого в самом себе, в своем сознании, иметь его, освоить и присвоить его как свою мечту, сделать «своим иным, другим». И то, что есть в сознании, увидеть во вне себя в другом, к которому испытываешь влечение.    
        Но не все так просто в любви, как говорится о ней. Вот о чем думал Петр Николаевич. Вся сложность в ней заключается в том, что она многообразна. У разных людей она разная. Плохо тому, у кого любовь превращается в манию, в психическую болезнь, патологию души. Человек становится маньяком потому, что начинает безраздельно зависеть от объекта влечения, так и не сумев увидеть в нем субъект, сделать его близким себя настолько, чтобы простить его, освободить его от себя и себя от него. Любовь не только связывает близких друг с другом, но и развязывает их, освобождает близких друг от друга. Но это так бывает, если и только если это настоящая, а не фальшивая, полноценная, а не ущербная любовь. Вот тогда любовь становится свободной, человек существует в ней как в атмосфере, стихии свободы, становится и является самим собой. Его никто не принуждает быть таким, каким хочется, желается не ему, а его близкому, близким. Если это не так, то действует обратный принцип: «Будь таким, каким я хочу». Нет, в настоящей любви действует другой принцип, прямо противоположный по направлению своей силы: «Будь таким, каким сам хочешь».
        Ненастоящая любовь – это зависимость, а не свобода в отношениях, это одна зависимость, одна потребность и ничего более. Эта потребность имеет сексуальный корень. Обратной стороной такой сексуальной зависимости является агрессия, жестокость и ненависть. Любовь и ненависть есть две стороны любви, замешанной на сексе. Это особенно так у женщин, ибо у них нет прокладки между телом и душой в виде ума. Ум у них там, где тело и душа вместе, а не в раздельности, как у мужчин. Поэтому им трудно быть независимыми и свободными в любви. Независимость, она отрицательная величина, а свобода, - напротив, величина положительная.
       Но в одном сексе как телесном влечении мужчины и женщины похожи, подобны. В телесном влечении другой есть только объект влечения, средство удовлетворения потребности в разрядке от напряжения, доставляющего удовольствие в виде облегчения, освобождения от напряжения, в торможении возбуждения. В сексе важно обладание другим для постоянно удовлетворения своей потребности. И все.
        Сложнее там, где есть душа, тем более, разумная душа. Здесь уже есть вся диалектика любви: и ее единство, мир единение полов и их борьба. Но эта борьба должна завершится миром, война ведется ради мира, ради примирения друг с другом. Поэтому в человеческой любви, даже в разделенной любви есть тень, тьма, зло. Это зло любви есть ненависть, причиной которой является ревность, замешанная на обладании объектом влечения, на чувстве собственника его телом. Ревность есть симптом того, что любовь носит ущербный характер, что влюбленный ревнивец (или ревнивица) является психически больным, что у него выработана неверная, неправильная установка сознания, души, психики на отношение к другому человеку, что эта так называемая любовь не освобождает, а угнетает, ненавидит и губит близкого человека и самого влюбленного.
        Поэтому такого рода любовь, как мания, как «влечение – род недуга», это «чудовище с зелеными глазами», как выразился поэт и драматург, есть вовлечение в преступление, злодеяние. Не менее ущербны в отношениях мужчин и женщин прочие разновидности любви, как любовь-игра бабника и ****и, как любовь-дружба (головная, бесчувственная любовь) импотента и фригидной, холодной женщины, сексуальная, порнографическая любовь одних тел, эротическая (соблазнительная) любовь-дразнилка, которая зовет, манит, но не дает. Даже любовь-жалость есть не вся любовь; в ней жалость вытеснила желание. Лучше, если она превратила желание в себя.
        Петру Николаевичу не повезло в жизни с любовью, а не знал той любви, которая не угнетает, а, напротив, освобождает. Но такой любви не знает большинство из нас. И, слава Богу, иначе люди были бы уже ангелами. Петр Николаевич, отнюдь, не был ангелом. Для этого ему следовало еще много работать над самим собой. Причем гарантии выполнения работы не мог дать никто, даже сам Петр Николаевич. Он сам, в первую очередь, никак не мог быть гарантом. Человек – существо несовершенное, и чем больше он совершает дел, тем в большей степени понимает свое несовершенство. Чем больше Петр Николаевич любил, тем больше понимал, что его любовь ущербна, несовершенна, зла и безобразна. Кстати, это следует иметь в виду нам всем, предусмотрительный читатель.
         Петр Николаевич не был без ума от своей сожительницы и коллеги Василисы Васильевны. Она была симпатичная женщина бальзаковского возраста, но выглядела еще моложавой. Она была ему интересна. Порой он жалел ее за то, что личная жизнь у нее все не складывалась. Вряд ли он был тем мужчиной, который мог сделать ее счастливой. Он был рожден не для того, чтобы доставит женщине дамское счастье. Для этого необходимо свить свое домашнее гнездо и стать хорошим домохозяином. Петр Николаевич любил быть дома и заниматься своим любимым делом: исследовать, описывать и размышлять над жизнью, которую вел. Казалось жизнь вел другой человек, близкий ему, но не он сам. Он же рефлексировал над тем, как ее ведет кто-то другой, кто жил в нем. Может быть, этим другим был он сам, только в качестве уже другого, альтернативного Я или совсем не другое Я, а как раз не-Я, его собственное бессознательное, тень Петра Николаевича.    
 
Глава девятая. Образ писателя
        В одной из предыдущих глав, вы, вероятно, помните, внимательный читатель, что читали, как наш герой затеял историю с писанием, решил стать писателем. Каким же образом он стал им и каким именно? Это важный вопрос, ибо может помочь нам прояснить в ответе не только наше определение оного персонажа, но и наше с вами, мой читатель собственное самоопределение. Какими же и в какой мере мы, автор, герой, читатель, являемся создателями: интуитивными или конструктивными, рациональными (дискурсивными) или методичными (методологичными), сущностными (чтойными) или существенными (такими как), реальными или гипотетическими, волевыми (онтологическими) или мыслящими, познающими (гносеологическими), данными (опытными) или заданными (нормативными), идеальными (эстетическими) или идеологическими (прагматичными)? Пора нам ответить на эти разделительные вопросы и выбрать свой вариант. Что касается автора, а тем более читателя, то это остается на нашей совести. Но вот, что касается героя, то нам следует это решить для того, чтобы иметь прямо перед собой его ответ в качестве представленного примера для выбора.
        Петр Николаевич в письме был интуитивистом в том смысле, что думал по писанному, а не по плану мысли. Это не значит, что он не имел никакого плана для письма, не обдумывал ни характер героя, ни историю его становления в качестве канвы, по которой ткал сюжет, сплетал его нити в красную нить, последовательность событий повествования. Это значит лишь то, что он думал, задумывался, когда писал, а не просто подыскивал слова под свои уже сложившиеся мысли, не укладывал слова в прокрустово ложе готовых схем мысли. В писательском деле, конечно, есть свои стили письма, индивидуальные почерки расписания уже на бумаге задуманного в голове. Естественно, есть и свои манеры не просто изложения мысли в словах, но и замысла сочиненной истории, как она замысливалась.
         Петр Николаевич заранее не знал всех поворотов не только сюжета своего повествования, но и своих действий как писателя. Вероятно, причиной такой неопределенности в написании собственных опусов была его писательская незрелость, то, что он был пока еще только начинающий писатель. Может быть, Васильчиков уже абстрактно знал, как надо писать, и конкретно умел писать, то есть, уже знал, как письмо выходит у него самого.
        Но такое писательское умение еще не стало его навыком как писателя, не вошло у него в привычку писать так, а никак иначе, на автомате, как это бывает в его среде педагогов, где многие учителя учат одному и тому же всех вот таким никаким другим образом.
       А, может быть, неопределенность в замысле и в исполнении задуманного в писании была характерной чертой его письма, меткой, фишкой, по которой можно было узнать его как писателя. Быть начинающим писателем, всегда начинать свою работу с чистого листа – это его индивидуальная манера, образ действия, форма существования в пространстве письма на время писания?
        Петр Николаевич задумался: Зачем он, вообще, пишет? «Неужели я писатель? Да, нет, что вы! Впрочем, почему бы нет? Я, как писатель, пишу. Но для кого пишу? Для читателя? Да, этим читателем являюсь я сам. У меня есть потребность писать, признаваться самому себе в том, о чем я думаю. Я пишу для того, чтобы лучше думать. Так мне легче и проще понять, что у меня есть на уме. Если перефразировать известную пословицу, то можно сказать так: «Что у писателя на языке, в руке, то у мыслителя на уме».
        Писатель есть трезвый рассказчик. И поэтому у него на письме связано то, что у оратора развязывается на языке. Он опьянен словами.
        Но я опьянен мыслями, которые мне помогают открыть слова. Мысли доводит до сознания язык. Если бы у человека не было языка, он никогда не узнал бы, о чем он думает и что знает. Без языка нет и сознания, и мышления, мысли. Но язык не конечная инстанция. Он только средство, вернее, среда, в которой живет человек. Язык – это мир человека, бытие мысли. Мысль в языке как человек в мире. Для ориентации – мышления -  человека в языке ему дан ум, разум. Человек разумеет, думает, что знает мир, в котором существует, живет, знает язык. Он существует в языке умом, мыслью. Для чего ему, человеку, дан ум? Для того, чтобы найти свое место в мире, в языке.
        Во всяком случае, так обстоит дело со мной. Я нахожу в языке себя как писателя, который из слов с помощью мысли создает свой странный, причудливый, воображаемый мир. В нем он и живет. И чтобы понять писателя, следует изучить его мир, прочитать с пониманием его произведение. Не обязательно понять в нем то, что понимает сам автор. Истолкование мира писателя может быть иным, чем авторское. Иное, чем авторское, толкование произведения есть не просто читательское прочтение или обязательно критическое. Оно может быть со-авторским. В нем места много. Для каждого читателя есть место в нем. В таком случае не только автор может быть читателем, но и читатель автором авторского текста.
        Чтобы понять автора как писателя и человека, не следует слушать его интервью. Для этого достаточно открыть его книгу и прочитать. Там черным по белому, что и как он думает, представляет, чувствует и переживает. Книга – это его дело. И чтобы понять его как человека, следует только прочитать, что он сделал, что написал. И тогда вам, читатель, будет ясно как откровение, что он думает и чувствует. Зачем еще ходить на всякие встречи с ним? Нужно только потерпеть, чтобы дождаться новой книги автора и, прочитав ее, сблизиться с ним, стать его со-автором.
        Кстати, при встречах с авторами и беседах с ними возникает много вопросов у читателей. Они бывают сбиты с толку ответами автора и начинают гадать, он ли написал тех книги, ради которых они пришли на эту встречу. Они совсем представляли долгожданную встречу с автором. Они были лучшего мнения о его уме и языке, чем нашли на встрече или в беседе. Мы люди часто обманываемся и находим совсем не то, что мы искали, или то, но в смешном виде и фальшивом свете, искусственном освещении. Так бывает и в этом виноват язык, его магическая власть над нами, нашими душами. Мы увлекаемся, соблазняемся и одно – фальшивое, иллюзорное -  принимаем за другое – неподдельное, настоящее.   

Глава десятая. Жизнь и смерть. Вера и разум
        Петр Николаевич боялся смерти и думал, что жизнь сознательна, а смерть бессознательна, ибо в жизни человек в сознании никогда не умирает полностью. Он просто не может умереть в сознании, но думать и представлять свою смерть он может и от этого страдает, мучается еще при жизни от размышлений о смерти. Поэтому легче умирать не человеку в сознании, а без сознания, в деменции. Слабоумные мало страдают, практически совсем не страдают от сознания смерти. Слабоумные, как и умные, умирают, но, опять же, человек страдает не от смерти, а от жизни и еще больше от сознания о том, что он умрет и его больше не будет. Все останется, а его не будет. Несправедливо.
        Васильчиков вычитал у Льва Толстого в его дневнике свою мысль: «Вся жизнь есть проявление сознания». Там же он прочитал, что нравственное удовольствие полнее эстетического удовольствия, которого никогда не бывает много. Его хочется еще и еще. Между тем, как нравственное удовольствие хватает с лихвой и, получив его, уже больше ничего не хочешь, ведь добро от добра не ищут. С этим объяснением Васильчиковым толстовского сравнения удовольствий трудно было не согласиться.
        Тем не менее Петр Николаевич боялся именно смерти, а не жизни. Он никак не мог понять того, как это его не будет? Вот он был, ведь до того, как появиться на свет, его не было на нем, ведь он этого не помнит. И действительно, как можно помнить то, чего не было? Значит, он был всегда, - он помнит только это. И вдруг его уже нет. И куда он делся? Никуда. Как это? Не понятно. Быть такого не может. Как ему теперь жить с сознанием того, что придет время, в котором его не будет. Утешение в том, что будет время для каждого, в котором его не будет, его не тешило, не утешало. Он не мог принять должное за сущее. Ведь ныне он существует. О чем это говорит? Не о том ли, что человек живет сегодняшним днем? Ему невдомек, что случится завтра. Он только может гадать. Что делать? Ничего. Ничто нельзя исправить. Только можно верить в свое бессмертие. И верно: ты в сознании, а в сознании человек существует. Как можно быть в сознании и не существовать, не жить? Пока ты в сознании – смерти нет. Если нет сознания, то нет и страха смерти. Она уже тут для тебя. Но ты не сознаешь ее и не боишься.
        Так зачем же думать о смерти, если ее нет в твоем сознании. В сознании есть жизнь. Сознание гарантирует тебе жизнь, а не смерть. Будь в сознании. Сознавая себя, ты сознаешь и мир, в котором существуешь в живом виде. Тебе самое место в нем. В мир есть для тебя место, которое никто не может, кроме тебя занять на то время, пока у тебя есть сознание, пока ты в сознании.
        Причем вполне возможно, что находиться в сознании можно и в другом мире, в котором оказывается человек после смерти в этом мире. У него просто меняется сознание мира. Что это ха новый мир после смерти? Это мир одного сознания – сознания мира или мира сознания? Скорее вернее второе. Это мир сознания. Но где это сознание? В сознании для сознания. Как это? Как еще? Больше никак. Или тебе этого мало? Скажи спасибо, что хоть так. И в самом деле, это и есть уже сознание смерти, в котором ничто и никто не меняется, а остается таким, каким стал при смерти. Страшно? Да. Оно и понятно, ведь никто из живых еще не переживал сознания не жизни, а смерти. Ничего. У тебя, у мертвого будет время для того, чтобы к этому привыкнуть. Его, этого времени будет столько, сколько есть, - без начала и конца, - целая вечность. Вот именно вечность и страшит человека в смерти. Как так – одно и то же на все времена, навсегда?
        Как так? Сначала на время, а потом навсегда? Не понятно. Что человек не понимает, то и страшно. Понимает ли он сам себя? Кто он или она? Я. Что есть Я? Я есть Я, Я есть то, что есть оно же, тождество тождества и не тождества, потому что есть не только Я, но и не Я, есть не-Я. Есть во мне же не только Я, но и не-Я. Это не-Я причастно смерти для меня. Ведь Я есть сознание – сознание моей жизни. Тогда его противоположность есть сознание моей смерти?
        Петр Николаевич подумал о том, что жизнь, люди, мир вокруг помогают ему идентифицировать себя как Я, как сознающего, отличаясь от него, чтобы он совпал с самим собой. Так разделяясь со всем и всеми, он находил себя на своем месте в мире. Но если мир вокруг менялся, родные, близкие, друзья, подруги, приятели, знакомые, соседи, популярные люди его времени умирали, он становился все более одиноким, пока не остался совсем один среди незнакомых людей, которые перестали его понимать; жизнь стала и ему непонятной. Как ему, «бессмертному», жить среди смертных? Чисто по-человечески, по-домашнему непонятно, уже не получится. Выходит, если с ним это случится, то он переживает сам себя и потеряет смысл в жизни.
        Плохо умереть, но и жить в мире, где тебе уже нет места, тоже плохо. Вот как, оказывается устроена жизнь. Все в ней имеет свое место и время. И у человека есть свой лимит и пространства, и времени. Если ты его нарушаешь, заходишь за свою границу, то твой мир рушится, и возникает новый мир, в котором не то, что нельзя найти свое место, в нем просто оно не предусмотрено, потому что ты существо из другого мира, ты чувствуешь себя мамонтом в музее. Не будут ли к тебе относиться люди будущего, когда ты пережил людей настоящего, как живому экспонату музея среди чучел твоих современников. Там тебе, еще живому, самое место в музее – в этом царстве мертвых – месте представления прошлого для живых и настоящих людей будущего.
        Конечно, интересно попасть в будущее человеку настоящего, но уже не как обывателю, существу быта, а как существу бытия, как одухотворенной личности, занятой творчеством, в данном случае, мечтами, и заходящему всегда за границы возможного. «Вот, размечтался», - подумает иной благоразумный и «трезвый» читатель. «Но что в этом плохого»? - скажем мы. «Делом надо заниматься, научным проектом, а не пустыми прожектами. Какая маниловщина», - возразит, приговорив вашу мечту. И он по-своему, по-чичиковски, будет прав, надо сохранить копейку и преумножить. В этом и весь смысл жизни.
        Представим себе, благоразумные читатели, что вы проживете дольше всех и сколько денег вы скопите? Наверное, больше, чем сам Плюшкин. Ведь копейка – мелочь, но с другими копейками – это уже целое состояние. И в нем есть уже есть свой смысл – смысл капитала, спекулятивно, философски самовозрастающей стоимости. Это и есть философский камень, который безуспешно искали сколько поколений алхимиков мысли. И вот он уже есть капитал, искомое золото, в которое все обращается, и он превращается во все.
        Так и время. Со временем оно становится больше. Как пелось в одной советской песне: «Мои года – мое богатство». Но что с ним делать, с этим временем, когда наступила переоценка ценностей в смерти. И материальные богатства уже не в цене, как прежде. Теперь, в ином мире другие ценности – ценности духа. И что ты будешь делать с золотом, с капиталом, а тем более со временем, где его нет, а есть целая вечность? Как быть с этим? Не лучше ли умереть и больше не рождаться таким же, а родиться совсем другим, забывшим о прежней жизни и о самом себе?
        Да, когда мы умираем, на помнят хотя бы родные, близкие, если переживут нас. Но если мы переживем их, то кто нас будет провожать в последний путь? Никто, кроме нам самих, живых трупов в своем сознании и только в сознании. Никто не поплачет по нам. А так, по нормальному, по-человечески, в бытовом, домашнем, ритуальном формате хотя бы можно спокойно умереть, заплатив все свои долги и оставив после себя кого-то в уходящем мире. Они будут помнить, больные тобой, «вечной» памятью о тебе, а потом забудут, так как время лечит от страданий. А ты, покойник, будешь помнить живых? Нет, ведь у тебя нет сознания жизни, а есть сознание смерти. Ты будешь помнить только тех, кто рядом с тобой в смерти. Если же ты будешь следовать путем сансары, будешь крутиться как белка в колесе жизни, перерождений, то, тем более, ты всех забудешь. Таково время. Его природа тленна. Оно, имея циклический характер, периодически (или циклически) убивает нас и забывает, как будто нас и не было.
        Поэтому для большинства из нас, людей, лучшее в бытии – это быт, родные, близкие, свое место и время. Так устроена жизнь и это лучшее в ней, что достается нам. В этом и смысл нашей, смертной жизни. Таков мой сказ, миф ритуальной, бытовой жизни. Но Петр Николаевич, к счастью, не был ритуальным, бытовым человеком и все сказанное не имело для него большого значения. Хотя, конечно, он был человек и ничто человеческое ему было не чуждо. Он это понимал: «любишь кататься – люби и саночки возить». Но не любил возиться с мелочью быта. Суета сует и все суета. Он не понимал, что из мелочей быта у людей складывается Вавилонская башня их жизни. Ему подавай дух, идею. И куда ты на них уедешь? Прямо на тот свет?
        Но мысль о смерти все не отпускала Петра Николаевича в жизни. Он возвращался к ней снова и снова, крутился как буддист в своем колесе жизни вокруг смерти. И как не мог представить себе непредставимое – себя в смерти. Сейчас она была для него пустота, в которое ничего не было, кроме нее. И тем более в ней не было Петра Николаевича, но она, эта пустота была как «черная дыра» в его сознании и все разрасталась, притягивая все живое и уводя его за горизонт событий настоящего. Находилось ли за горизонтом настоящего будущее, или там скрывалось прошлое, ему было до конца непонятно.
        Что вы посоветовали бы Петру Николаевичу, мудрый читатель? Ничего, кроме того, чтобы жить, думая о жизни, вопреки приближению с каждым днем к смерти? Как все, оказывается, просто для вас, мудрецов за чужой счет.
        Петр Николаевич сравнивал человека со звездой. Чем она дальше от нас, тем мертвее. От некоторых звезд свет, излучение идет, когда самого излучателя, звезды уже нет, она вся выгорела. Так и от человека идет свет, если он не превратился в «черную дыру», еще не коллапсировал в себя, в некоторую сингулярность, как какой-то эгоцентрик, а его уже нет, - он давно в могиле. Этот свет он оставил людям как свой светлый след в жизни в виде добрых дел, чувств, мыслей, идей, своих творений, наконец, любящих детей, благодарных учеников. Некоторые люди еще с древности не забыты, ибо составляют целые созвездия, звездные скопления, галактики. Они и сейчас живы в человеческих умах и сердцах, вроде Платона или Аристотеля, Пифагора или Геродота, Эсхила или Софокла, Гомера или Анакреонта. Петр Николаевич как новый Диоген намеренно называл про себя этих гениев человечества, не разу не вспомнив ни Александра Македонского, ни Юлия Цезаря, ни одного из других царей, королей, деспотов, тиранов, диктаторов, императоров, президентов и прочих политических ничтожеств человечества, которые загораживают ему солнце как источник жизни, бросают на него тень смерти. 
        Как еще продлить жизнь, если не превратить саму смерть как прекращение жизни в нее же, - в жизнь? До этого додумались еще индусы в древности, придумав доктрину о переселении душ после смерти тела. Какого тела? Вещного, вещественного. Душа вылетает из тела и уже другим телом уловляется в телесные тенеты (сети). Сейчас эти сети стали информационными. Душу поймали - оцифровали и превратили в ячейку информации. У нее бинарная структура: +/-, 1-0, да-нет, я/не-я. Она стала компьютерной матрицей. Во всяком случае, теперь понимается в таком виде (образе). Она становится бессмертной в виде матрицы информации, литеры, буквы. Но где дух? Человеческая душа в сознании превратилась в букву без духа. Такова жизнь в смерти. Человек умирает и живет в смерти в качестве матрицы информации, чипа – типа, вроде человека. Современный человек – это уже не сам человек, а его тень, негатив, копия. Как же обратить компьютерный, виртуальный негатив в вещественный позитив? Следует его проявить, заняться проектированием, презентацией человека. Создай свой проект и заработай бабосы, извлеки из души прибыль! Об этом вещают современные инноваторы капитала.
        Вы думаете, вы - живые? Щас. Теперь вы живете в царстве мертвых в виде проекта самих себя в виртуальном пространстве – пространстве не жизни (бытия) к смерти, а смерти (не-бытия, ничто) к жизни (к бытию). Вы не существа, а вещи, человеческий капитал (бит информации) информационной машины, социальной сети. Сознанием вы уже находитесь в царстве мертвых – в гаджете. Осталась самая малость – лишение вас живого веса (тела). Придет время и вам окажут эту услугу в обществе сплошного сервиса информационных потребителей.
        Примерно с такими словами обращался Петр Николаевич к анонимным собеседникам, думая про себя о своей жизни в мире людей. Он понимал, что нечто плохое творится с людьми и, таким образом размышляя, пытался объяснить, что именно с ними происходит и почему, по какой причине. Но та причина, которую он находил, и то состояние сознания, то качество жизни, которое переживал, его не устраивали, не удовлетворяли полностью. Поэтому он колебался и продолжал думать, сомневаясь в том, вообще, можно ли, если не ясно представить, то хотя бы догадаться о том, что действительно случилось и продолжает происходить с людьми. Что с ими не так? У него невольно появилось впечатление, что их как будто подменили. С момента пробуждения сознания в психлечебнице он порой ловил себя на мысли, что теперь не все понимает в людях. С собой ему было все понятно, в каком состоянии он только недавно находился. Теперь же с ним было все так же, как и прежде, до момента погружения в сон сознания. Но теперь уже с миром что-то случилось, - он стал другим. Или его отношение к миру стало другим, более сознательным.
         Иному читателю может показаться странным выбор автором такого персонажа, который сидел несколько лет в сумасшедшем доме. Но в сумасшедшем доме, точнее, в психиатрической больнице находятся на лечении не только сумасшедшие, но и люди с расстроенной психикой. У Петра Николаевича долгое время была расстроена память, он болел амнезией, не помнил себя, и попал в больницу с улицы. Неудача с поиском его места жительства и близких вынудила государство взять его на свое содержание. Судьба нашего героя интересна тем, что он имел опыт жизни на грани не сознания и безумия, а сознания и бес-сознания. И только на границе сознательного и бессознательного, в пограничном состоянии сознания, когда само сознание становится для мыслящего бессознательным, то есть, является не авансценой, но мизансценой, уходит назад, является задником, фоном уже само-сознания или сверх-сознания? Что означает, вообще, сознанию быть фоном самого себя. Означает ли, что сознание есть основание того, что надстраивается над ним, или оно является тылом, фронтом которого выступает самосознание? Ничего особенного в самосознании нет, кроме того, что оно есть данность сознанию его самого как факта собственного содержания. Самосознание есть форма сознания, которая совпадает с его содержанием.
        Но иметь самосознание недостаточно для оптимальной (вложил меньше вдохновения, получил больше творения) духовной работы. Самосознание – это порог человеческих возможностей. Правда, некоторые существа, отдельно взятые люди, если кто-то из них уже человек, а не его социальная имитация, способны на большее, чем самосознание. Речь в таком случае может идти уже не о сознании, а о сверхсознании. Но разве таким сознанием может обладать человек? Таким сознанием может обладать сверхчеловек. Ницше надеялся на то, что в будущем он появится из таких, как он, но не настоящих, а грядущих из мира желания. Но одного человеческого желания мало для сверхсознания сверхчеловека. Но это не цель человека. Его цель стать, быть человеком, быть свободным. Но человек тогда свободен, когда он ведет себя по-человечески, а не тогда, когда следует удовлетворению своего желания быть умнее себя. Значит, человек ограничен самим собой, своим Я, которое есть не только у него, но и у другого человека.
        Однако сверхсознанием не может быть не только личное сознание, сознание личности, но и сознание коллектива, общественное сознание. Истиной сознания личности не является общественное сознание не только как совокупность сознаний личностей в пределе, а в норме, в среднем значении сознаний индивидов, но и как система этих сознаний, как их целое, всеобщее или всеединое, частями которого они являются в форме понятия в самосознании, мыслителя. Истиной сознания личности является абсолютное сознание Духа, не понятие, а Идея, экземпляром которого и является сознание личности, представляющей себя в себе для себя как Я – символ становления бытия сознанием или осознанного бытия. Идея есть сущность личного сознания, явленного личности в сознании сознания или самосознании. Сознание личности как сущего, которое есть образ и подобие сущего всеединого, данного самому себе в качестве всеединого сознания.
        Для личности человека, то есть, лично для человека, Идея (форма) как идея его идей – мотивов мыслей, их форм - есть предел личного понимания. В этом смысле она для личности трансцендентальна, погранична. Сам Дух Как Бог трансцендентен для человека, но как Идея Он является границей, на которой человек встречается с Ним. Идея наводит человека на мысль о Нем. Но в такой форме Дух доступен только для мыслящего существа как исключение из правил. Для верующих Дух доступен уже в форме веры, как правило, для многих из верующих людей. Но и эта форма доступна не всем, а только тем из массы народа, которые действительно веруют, а не по традиции делают вид верующих. Это уже ритуал, а ни какая не вера.
        Кстати, именно ритуал как навязчивое реактивное действие, в конце концов, порождает веру как навязчивое состояние сознания страха перед неведомым. Миф, сказка как раз является такого рода реагированием, человеческой реакцией в слове на свой страх перед жизнью и смертью. Это описание, рассказ о своем страхе как основном переживании, аффекте, экзистенциале бытия вызывает у него рефлекторное действие. Так, в навязчивом повторении человек примиряется со своим страхом, осваивает и присваивает его. Недаром древние говорили о страхе как причине веры в богов. Бог (или боги) олицетворяет страх человека перед тем, что не в его власти. Это он, напротив, во власти страха как основного переживания своей зависимости от того, что есть, - от бытия. Осознание своей зависимости от бытия и является мыслью, которая освобождает человека от страха, «снимает» его определение. Теперь мыслящий определяет в мысли или мыслью то, что прежде определяло его.
        Что говорят о религиозной вере, то есть, вере по преимуществу, атеисты, которые верят, но не веруют в бога? Веря, что бога нет, они говорят, чтобы не бояться, говорят из боязни, боязливо, сомневаясь, что религиозная вера есть вздох облегчения «угнетенной твари», род «духовной сивухи», в которой «слуги капитала» топят свой человеческий образ, растворяют его, опиум народа и для народа и пр. Как относиться к этим атеистическим инвективам (обвинениям)? Пристрастно или философски? Разумеется, философски, то есть, извлекать из критики смысл. Ведь не бессмысленны же эти обидные для верующих слова. Во-первых, верующим не следует обижаться, их вера должна научить не обижаться, а прощать тех, кто не ведает того, что говорит. Во-вторых, в критике религии есть не только ложь и заблуждение, но и правда, истина. Это истина неловкого положения человека, а не Бога. Истина заключается в том, что человек как неразумное существо находит в вере спасение от страха перед смертной жизнью.
        Можно сказать, что у атеистов еще меньше ума, чем у религиозно верующих, потому что они веруют не в то, что есть (нужно не верить в это, а это знать), а в то, чего, по их мнению, нет и быть не может. Полная бессмыслица, просто нонсенс. Так велик страх перед ничем.
        Об этом страхе проговариваются сами верующие, намекая на страх Божий, который как жало в плоть вызывает в них не мудрость, а веру, надежду и любовь. Из страха человек, не желая страдать, верит в спасение, в избавление от страха как навязанного ему миром и потому навязчивого и постоянно возвращающегося.
        В принципе, можно сказать, что человек и есть страх, есть существо страха, есть существо аффекта страха, которое желает избавиться от страха, но в результате неразумного, реактивного поведения его, напротив, нагнетает и с ним, в конце концов, сливается, полностью отождествляется, И уже нет человека, а есть страх перед тем, чего он не ведает, не знает. Так что же такое это неведомое? Ничто иное, как сам страх, вещий страх ставший вещным, материальным. Религиозная вера есть материализовавшийся страх, которому как своему кумиру человек и поклоняется. Религиозная вера есть вера в саму веру, точнее, в причину веры – страх. Страх многолик. Страшно бояться, но еще страшнее не бояться. Если люди не боятся, то их заставляют бояться, причиняя им страдания и преследуя их из страха. Для чего? Для собственного выживания. Иначе они не могут жить.
        Бог есть, но разумное, философское отношение к Нему для человека невыносимо тяжело. У него в слабости, нищете духа, нет духовной силы. И тогда силу он находит в самой слабости, в страхе перед всемогущим Богом. Человек пытается стать причастным Божьей воли, его бесконечным возможностям, стать возможным богом. Искра разума есть у человека, но он сам гасит ее в страхе. В итоге разум подменяет вера. Об этом писал Кант, устрашившись Бога, не справившись с идеей Бога в своем сознании. Так и не разобрав идею Бога на части в силу ее простоты, неделимости, он приподнял разум, который трудно использовать такому неразумному существу, как человек, путающийся в антиномиях разума, и на его место поставил веру, то есть, освободил свое сознание от разума для веры. Почему? Потому что вера носит не созерцательный характер, как разум, а практический, мотивирует из страха к действию, рубит гордиев узел сомнений выбора одним махом – махом веры. Хватит умничать – надо дело делать.
        Вот и вся мудрость – «мудрость», вернее, глупость веры. Чем она, эта вера, глупее, слепее, тем надежнее и крепче. Но хитрецы, которых люди из страха перед их хитростью называют святыми, мудрецами, софистами (человеческая мудрость – это софизм в чистом виде), кои прямо светятся своей мудростью, то бишь, хитростью, напротив, говорят, что вера открывает глаза, что верить следует не слепо, а наяву, зрячими глазами. Что они делают? Врут, потому что не могут не врать. Такова их природа лгунов, вралей.
        Вера сильна, крепка и полезна не своей сознательностью, а как раз бессознательностью, глупостью, потому что помогает делать как раз то, что от тебя ждут те, кто сидит у тебя на шее. Нет, сидит не Бог, а те, кто внушает тебе веру в Него из желания Им попользоваться. Следует принимать не на веру Его существование, а на ум, на тот смысл, который скрывается в Нем от неразумного человека, что из страха перед всемогуществом Бога может натворить все, что угодно.
        «Вот ты и проговорился, автор», - подумает иной читатель. Нет, так думает не автор, а персонаж, Петр Николаевич, пытаясь унять свой страх перед будущим, которое неведомо ему, так размышляет. Ведь он не пророк, не ясновидящий, не прорицатель, не, наконец, софист. Он просто мыслящий субъект. Автор знает, что случится с героем его повествования. Для него он царь и бог. И есть Бог автора и читателя. Он доступен им в умном, а не хитром слове.
        Умный человек не умеет жить. Как можно уметь жить умному и честному среди хитрых и бесчестных? Никак. Поэтому те, кто умел думать, еще в древности бежали от людей куда угодно, хоть в дремучий лес, высокие горы, голую пустыню, ища уединения с Богом. Он хороший, Он не обманет, Он поймет. Что нужно человеку? Понимание. Но есть не только они. Еще есть те, кто верит хитрым на слово, ведь тем виднее, лучше видно, как уметь жить, заставляя прочих работать на себя. Так было и так будет с такими существами, как люди. Они это заслужили.
        Глупые и хитрые останутся со своей глупостью и хитростью. Они стоят друг друга. Бога не обманешь. Ему не нужны такие, как не нужны и глупые. Умные останутся с Богом. Есть просто бог глупых. Это бог, придуманный хитрыми. Он есть в страхе глупых как их бред, иллюзия хитрых. И есть Бог умных. Он на уме, а не в хитрости и в глупости.

Глава одиннадцатая. Умный персонаж
        Петр Николаевич считал себя умным человеком, точнее, его принимал за умного автор этой повести. Дело твое, проницательный читатель, за кого принимать Петра Николаевича.
        Интересно, что значит быть умным, а не глупым или хитрым? Петр Николаевич задумался и решил начать с глупого, - так проще. Быть глупым просто, но скучно. Быть хитрым сложно, но интересно оставить в дураках других, а не самого себя. Быть умным не просто, ибо приходится оставаться самим собой. Глупые жмутся друг к другу. Они коллективные существа.
        Но коллективу нужен руководитель, начальник, с которого все начинается. Таким должен быть хитрый. Если руководителем будет глупый, то на нем все и закончится. Между тем должно все начинаться, но никогда не заканчиваться, иначе игра не стоит свеч. Кто-то обязательно должен быть должным. Кому? Конечно, хитрому. Кто должен? Конечно, глупый. Он всем становится должен. Поэтому и отрабатывает свой долг. Умный здесь лишний. Он всегда исключение из хитрого правила для глупых.
        Какой толк быть умным в жизни? Ему самое место на страницах книги. Что не глупый богат, а бедный глуп, - у него хватает ума обмануть другого и жить за его счет – трудом другого. Конечно, можно разбогатеть за счет эксплуатации самого себя. Но так ты не выиграешь, а проиграешь, ибо вложишь, потеряешь больше, чем получишь. Такова логика хитрого, хитрая, изворотливая, не прямая, неумная логика. Толка от ума никакого, - даже от глупости есть толк, хоть и малый, - потому что ум вещь и дело отвлеченное, от результата. В чем толк хитрости? В результате. При этом результат уже материальный. Хитрость заключается в том, что не материальное становится материальным, символическое, на словах становится вещественным, денежным, на деле.
        Если от ума нет толка, то какой толк может быть от умного? Дело в том, что умный ищет толк дальше результата. Ему результата мало. Результат – это только средство, а важен сам процесс как цель – быть в уме и на уме. Ум для умного, безумного от ума. Ум для него все, не ум – ничего. Умный живет для ума – явления духа. Хитрый же думает, что нужно жить не для ума, а по уму для себя. Ведь ум есть средство, - посредством ума то, что другое и далеко, становится ближе и своим. Умный думает прямо, как думается. Но прямо бывает только на уме. В жизни нет ничего прямого. Для этого приходится все кривое выпрямлять. В результате можно наломать много дров. Естественное, оно кривое, глупое. Но кривое, саму кривизну можно представить прямым, прямотой. На это способна хитрость.
        Нужно ли умному быть хитрым? Нужно, если он хочет выжить среди глупых, дураков. Поэтому умные есть своего рода исключения из правила жизни, которая ищет свое, глупость, среди своего, глупого. Только глупость способна в массе выжить, приспособившись к тому, что есть, а не приспособить к себе. Так делать – значит плыть поперек, а не вдоль течения жизни, вызывая огонь на себя.
        Если умные живут мыслями, а хитрые (софисты, интеллигенты) словами, то глупые живут чувствами. Это они телепаты, а не умные. Умные в себе, хитрые между, а глупые в других. Хитрые маскируются словами, умные себе на уме, а глупые чувствуют к себе отношение других по чувствам, а не по словам, смысл которых не понимают, и тем более не по мыслям, которых у них нет и в помине. Они живут чужим умом, который непосредственно ощущают благодаря своей телепатии. И правильно, к словам доверия нет. Они специально существуют для того, чтобы скрывать мысли. Чувствам не нужны слова, чтобы быть. Это людям нужны слова, чтобы маскировать свои мысли и управлять людьми.
        Зачем слова умным? «Да, дела», - подумал Петр Николаевич. Действительно, зачем умному говорить? Естественно затем, что понимать мысли. Мысли думают, а потом понимают в словах как смыслы слов. Так, в ином виде, уже в виде слов, мысли являются нам для толкования, извлечения толка (смысла) как духа из материи слов. Этим занимается душа человека. Это она разумеет, а не сам человек. В нем думает не он сам, а душа как вестник духа. Или нет? Понимает человек душой понятие в слове. Душа передает то, что знает дух. Дух знает так, как существует. Человек же знает не по бытию, а по уму. Человеческий ум есть отражение в душе духа. Человек сознает, понимает, находясь в духе. Но для этого дух уже должен быть в нем. В каком качестве дух присутствует в человека? В качестве души, которая объемлет тело человека, как его место и время в среде бытии. Дух в своем душевном выражении как ум думает в теле человека, а человек не думает, но считает, полагает, думает, что думает сам. Дух думает своим бытием, которое разумно.
        Человек же думает словами. Слова ему подсказывают, как думать. Слово от Бога-Духа. Оно есть Логос. Поэтому человек думает, если Дух думает. Он думает, присваивая то, что надумал Дух. Нет никакой человеческой самости. Самость (сущность) есть у Бога как Самого (сущего). Есть природа человека. Человек по своей природе социальное, общительное животное. Простые животные, вроде кошек, собак – это сигнальные животные. Человек же животное сложное. Он есть животное общения. Слова ему даны Богом, как и мысли тоже. Человек – подражатель. Но особый подражатель – неподражаемый подражатель. Его неподражаемость заключается в том, что он много думает о себе, о своей особе. Например, думает, что сам думает, а не его сознанием думает Бог.
        Так думал не Бог, не бог весть кто, а Петр Николаевич. К его мыслям следовало прислушаться. На то были свои причины. Он стал писателем. Писатели у нас в большом почете. Они больше, чем просто писатели. К ним у нас прислушиваются. Почему? Наверное, потому что, если мы думаем думы, но они выдумывают слова, точнее, думают словами, то есть, находят под свои мысли нужные мыслям и нам слова. Они дают нам слова, в которым мы думаем свои мысли и выражаем свои чувства. Поэтому мы любим их читать. Мы читаем в них как в книгах. Их книги есть наши души. Они рассказывают нам наши заветные желания, показывают нам, какими мы хотим быть. Мы такими и становимся, живем так, как герои из книг, с которых мы берем пример.

Глава двенадцатая. Разговор с читателем
        Я, конечно не Пиндар, любезный читатель, чтобы сочинять оды в честь писателя, но не могу не сказать пару ласковых и нежных слов в адрес писателя как благодарный читатель. Писатель находится в гармонии со словом, как мыслитель находится в гармонии с мыслью. У него есть чувство языка, единение с ним, как у мыслителя есть чувство ума, интеллектуальная интуиция, от которой трудно отмыслить, отвлечь мыслителя. Суть в том, что писатель есть часть языка, как язык есть часть писателя. Лучше будет сказать, что писатель есть явление языка, его олицетворение в чистом виде. Другими словами, писатель есть особое явление слова, логоса, его феномен. И как языковой феномен писатель являет то, что слово есть. В нем слово становится реальным, самой реальностью, целым миром, что оно не просто есть, а есть то, что есть. Слово писателя есть сама самость слова, его сущность, так же как сама сущность мысли является в образе, идеи мыслителя.
        Поэтому Петр Николаевич был по сути не историком, а филологом, то есть, существом, влюбленным в слово, в логос, который есть мысль. Для Петра Николаевича говорить было думать, а думать – говорить. Не в том было дело, что мысль сводилась к слову, ум к языку, - да, ум языкастый, но и язык умный, - а в том, что они есть части одного целого – сущего всеединого. Для мысли (ума) слово (язык) является материей, а для слова (языка) мысль (ум) является духом. Дух языка – это ум. Материя, явление ума – это язык. Здесь под словом понимается язык как дело, работа, энергия, а не капитал, эргон. Вырабатывая слово, писатель думает. Из-под его пера выходит умное слово. Для мыслителя слово является мыслью, то есть, явление мысли – это слово, высказанная мысль. Для писателя мысль есть явление слова.
        Но кем же был Петр Николаевич? Писателем или мыслителем? Точнее спросить: мыслящим ли писателем или пишущим мыслителем? Это как посмотреть. Для чего он писал? Для того, чтобы думать или рассказывать сказки? Трудно однозначно ответить на этот вопрос. Он делился с читателем своими думами, которые рассказывал. Но он мог и не рассказывать, а только думать про себя. То, что его сказочные думы были историями, делало его историком, обозревателем собственных дум. Он думал не только о былом, как Александр Иванович, но и о настоящем, в котором находился, когда думал о будущем. Это настоящее было настоящим прошлого и настоящим будущего.
        Допустимо следующее грубое, но верное и наглядное сравнение: как для любви секс является средством, так для мысли средством является язык. Но это сказано было не для того, чтобы читатель подумал о том, что писатель своим действием, рассказом показывает свою любовь к слову, как он прилюдно любит язык, занимается любовью языком со словом на глазах читающей публики. Нет, это сказано для представления того, что писатель с любовью относится к слову из благодарности за то, что оно, это слово, доводит до ума его мысли, помыслы, желания. Благодаря языку, слову человек осознает то, что думает. Любовь есть благодарность. Писатель одаривает читателя умными словами, то есть, словами со смыслом, с умом, с мыслью. Слово, логос – благо. Писатель благодарит читателя, а читатель отвечает взаимностью. Это и есть любовь. Вот что скрывается и не проговаривается умными людьми. Дураки же, вроде меня, говорят об этом публично. Что у дурака на языке, то у умного на уме. Но дураку все можно, если говорить иносказательно, тропологически (риторически, софистически), в переносном, аллегорическом смысле. Так говорят правду, когда врут. Врет ли врун, когда он говорит, что врет?! Для него врать – значит говорить, говорить – значит врать. Парадокс. Вот таким парадоксалистом бывает писатель. Вспомним, для пример, Федора Михайловича.
        Другое дело, когда средство подменяет цель, то, что используется подменяет то, для чего используется. Для чего используется? Для взаимной любви, а не для этого самого… эгоизма, ауто-эротизма, вещного отношения к другому как объекту влечения. Так Жак Лакан говорил, что язык бессознательного – это желание другого. Мы не осознаем, что желаем то, что желает другой. Что он желает? Другое или другого. Он желает другого как другое и другое как другого. Человек сам не знает, что хочет. Дашь ему то, что он хочет, а он говорит: нет, я хочу не это. Что ты хочешь? Не знаю, но хочу. Что хочешь? Другое. На самом деле он хочет хотеть. Опять парадокс. Другой – это ты сам как само желание. Желание есть ты, твоя суть, сущность. Человек есть существо желания.
        Теперь понятно, почему Будда пытался уйти в нирвану. Чтобы не страдать. Так как причина страдания – желание. Желание чего? Желание самого себя. Это и есть жизнь. Жизнь кого? Эгоиста. Человек страдает от эгоизма, от себя. Нирвана, спасение от эгоизма в альтруизме, не в сексе, а в милосердии. Эгоист – сексист, человек, помешанный на сексе.  Альтруист – настоящий, счастливый человек. Он пробуждается, когда понимает, что не он один такой. Но это не означает, что следует отказываться от самого себя. Только в милосердии человек, наконец, понимает, сознает, не что, а кто он есть. Кто? Я. Его Я открыто, а не закрыто в желании, как в золотой клетке, в которой он, как птица, как душа бьется и не может вылететь наружу. Следует погрузиться в себя, быть в себе, чтобы там найти выход в новый мир – мир творения. Там бесконечность.
        В бессознательном нет сознания ни субъекта, ни осознания другого как субъекта. На самом деле эгоист не сознателен, ибо сознание приходит от другого. Так человек в другом человеке видит, узнает самого себя. Вот это видение, может быть, иллюзия, и есть познания как любовь, любовь как познание. Об этом можно прочитать в Библии. Адам (человек) познал Еву (жизнь) и стали они одна плоть. Как это понять? Человек познал жизнь, когда она поимела его и стал живым, точнее, осознал, что он живой.
        У писателя в цене слово. Оно есть ценность для него. Писателя оценивают, судят по словам, как мыслителя по мыслям, по идеям. Но писатель не навязывает свое слово читателю, как это делает публицист – идеологический служитель власти. Так же не навязывает свою идею мыслитель. Идею навязывает, внушает идеолог, которому не являются идеи. Он берет их без спросу у мыслителя и использует их против самого мыслителя. Для идеолога идея есть руководство к действию. К какому действию? К давлению на сознание публики, внушению ей того, что выгодно власти, полезно самому идеологу.
        Писатель, как и мыслитель, делится с публикой, только не мыслью, а словом, настоящий писатель, который духовно, интеллектуально, а не материально, живет словом, его духом, мыслью бескорыстен. Тут читатель не может не воскликнуть: Как так? Например, Достоевский или Пушкин жили на гонорары со своих печатных листов. Неужели они были не настоящими поэтами или писателями? Настоящими, но не бескорыстными. Да, и Толстой только в старости стал отказываться от своих авторских прав в пользу читателей. Правда, Пушкин говаривал, что «не продается вдохновение, но можно рукопись продать». И то правда. Ведь он же признавался, что пока «не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботах суетного света он малодушно погружен. Молчит его святая лира, душа вкушает хладный сон, и меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он».
        Если в отношениях между людьми есть только плотская любовь, то она говорит не только сама за себя, но и за тех, кто ее практикует. Это только животные люди. Если есть еще что-то, что свойственно уже собственно людям, это уже не только животные, но и человеческие люди. Например, они не только кушают, спят, испражняются, размножаются, властвуют, но еще и думают, читают, пишут, изобретают, занимаются познанием мира, творением артефактов и пр.
        Что еще можно сказать уже о смысле жизни?  Он есть в самой жизни или в смерти, а, может быть, в другой жизни? Жизнь имеет смысл для мыслящего. Имеет ли его смерть? Конечно, имеет, но только со знаком «-» в жизни. В самой смерти нет ничего, в том числе и смысла. Бессмысленно задаваться таким вопросом о смысле смерти для смерти. Может быть, смысл имеет жизнь для другой жизни, например, для жизни после жизни, то есть, после смерти. Да, она имеет смысл для новой жизни того же самого в согласии с доктриной перевоплощения (сансары).
        Есть ли благой смысл в страдании и в смерти? Смысл есть в страдании как испытании в жизни. Благодаря страданию человек приобретает опыт переживания жизни, то, что он может пережить плохую жизнь ради жизни хорошей. Если бы не было смерти, то жизнь не обладала бы такой высокой ценностью для человека. Близость смерти интенсифицирует переживание жизни. Как говорят: «Не до жиру – быть бы живу»! Страдания и смерть приучают человека довольствоваться просто жизнью, дорожить тем, что он имеет, и тем, что он, вообще, есть. Бытие – это такое благо, которое заслуживает любое сущее. Поэтому отнимать жизнь, само существование у сущего, существа, человека – это величайшее зло.
        Может ли жизнь в мире иметь смысл в другой жизни для того же самого существа? На этот вопрос Петру Николаевичу было трудно ответить, так как существование существа в этом мире связано с сущностью, ибо единство и того (существования) и другого (сущности) есть основа существа. У человека существование в мире людей связано с его сущностью как живого существа с разумной душой в индивидуальном теле, находящемся в коммуникации (общении) с подобными ему телами. Как он может существовать в этом виде в другом мире? Только так, если другой мир будет подобен этому. Если этот мир материальный, то как может человек, он, Петр Николаевич, существовать в духовном мире? В нем существуют не люди, но только духи.
        Обыкновенно духов изображают в соответствующей мистической литературе и кинематографе в виде призраков. Они являются психически ненормальным, у которых проблемы с сознанием. На свету духи прозрачны и невидимы. Они обретают зримые формы призраков в темноте. В ней они скрываются и выступают из нее – из тьмы, если и только если есть полоска света для контраста. Необходима светотень, на границе света и тьмы человек может встретиться с призраком. Психическая болезнь обостряет светочувствительность человека. В его сумеречном сознании на этой границе между светом и тьмой, сознанием и бессознательным материализуются призраки. В полной тьме бессознательного человек сам становится призраком. Но на границе света и тьмы призрак превращается в его тень. Психически больной человек боится своей тени. Почему он психически больной? Потому что у него не хватает света сознания, который может осветить все темные углы его сознания, тонущие во тьме бессознательного.
        Тьма разума рождает чудовищ бессознательного. Если нарушается мера, пропорция между сознанием и бессознательным, если площадь бессознательного расширяется за счет сознания, то человек боится, ему страшно, ибо так им образом его посещают кошмары, и он становится безумным. Сон, тьма сознания открывает в нем дверь в тьму бессознательного. Из тьмы появляются призраки, демоны страстей, которые мучают человека, заставляют его быть безумным, преступным, творить злодеяния. Это общее место так называемого «хоррора» как жанра массового искусства, вызывающего, нагнетающего страх у потребителя.
        Если полнота сознания, которое граничит со сверхсознательным, вызывает у человека радость, то бессознательное своей тьмой наводит на него страх, внушает ужас перед ничем. Что находится там, за горизонтом событий сознания? Там находится ад сознания – бессознательное.

Глава тринадцатая. В зазеркалье сознания
        Когда Петр Николаевич открыл глаза, он не увидел привычного утреннего света. Васильчиков ничего не видел. Он закрыл глаза и потом снова внезапно открыл их. Но опять ничего не увидел. Ему стало тревожно на сердце. Он шепотом стал уговаривать себя не расстраиваться и взять себя в руки. Тьма, которая его окружала, не была похожа на ночную темноту. Она была намного гуще той темноты.
        Петр Николаевич устал бояться и смежил веки, засыпая. Он видел сон о том, как заснул. Тут он проснулся от стука в дверь. Дверь была приоткрыта. Это его напугало, и он навалился всем телом на дверь, чтобы захлопнуть ее. Кто-то за дверью опять настойчиво постучал в нее. За дверью раздался голос соседа. Петр Николаевич, облегченно выдохнул и с шумом вздохнул. Он стал открывать дверь, но она никак не поддавалась ему. Наконец, он открыл ее и прямо остолбенел, за дверью стоял не его сосед, а он сам собственной персоной. У него невольно зашевелились волосы на голове от ужаса. Каким образом он оказался за дверью, будучи в комнате? Или это не он, а его неведомый двойник?
        Васильчиков стоял как вкопанный, так что его двойнику пришлось войти в комнату. Он спокойно, не обращая внимание, прошел сквозь него прямо в комнату. Петр Николаевич почувствовал себя неуютно и подумал, что на него самого кто-то другой смотрит со стороны. Этим другим был он сам. У него было странное впечатление, как будто он смотрел на самого себя со стороны. ОН видел себя не в себе, а вне себя, как если бы был в зеркале. Мир превратился в зеркало, в котором он видел самого себя, не будучи в мире. Но откуда он смотрит на самого себя. Не из зеркала ли? Неужели он попал в зазеркалье? Но что может быть за зеркалом? Мир ли это? Если это мир, то какой? Это мир с обратной перспективой, с отрицательной метрикой и временем, текущим вспять. К нему невозможно было привыкнуть и хоть как-то приспособиться. И как в нем ориентироваться?
        В зазеркалье Петр Николаевич чувствовал себя, мягко говоря, рассредоточенным. Его сознание существовало как бы вне собственного тела. Такое бывает во сне в том смысле, что человек видит себя путешествующим, а сам лежит на одном и том же месте, - на своей постели.
        Здесь же он сознавал себя, но был не в себе и не в другом существе, а, вообще, ни в ком. Казалось бы, он был духом, точнее, призраком, оказавшимся вне тела. Так, говорят, бывает, когда человек теряет сознание или уже умер. Но тело его было живо и ходило перед его носом. Нет, не перед носом, - носа он не видел, скосив глаза на себя. Как, впрочем, наверное, и глаз у него тоже не было. У него совсем ничего уже не было, если не считать сознание. Он был сознанием, душой без тела. Но душа без тела – это уже дух. Это так, если только тело мертвое. Но тело живое. Как так?
        Может быть, ему все только снится? Но почему он в сознании, в полном сознании, чего не бывает во сне. Так бывает, когда человек во сне, он спит, но мир существует наяву. Здесь же выходит наоборот, - мир находится во сне, а он, Петр Николаевич, не спит. Получается, что он грезит наяву. Он находится в мире грез, который подчиняется своим законам, неведомым Петру Николаевичу.
        Интересно, кто тогда находится в его теле?
        - Никто, - сказало его тело и ухмыльнулось.
        Сказать, что Петр Николаевич удивился, было бы ничего не сказать.
        - Ну, и дела, - только и мог он что-то выдавить из себя.
        - Да, ты, брат, не переживай, - еще не то увидишь.
        - Спасибо за то, что хоть предупредил. Как вышло так, что я оказался вне тебя?
        - Не волнуйся. Это побочный эффект зазеркалья. Скоро ты к нему привыкнешь и больше не будешь обращать на него внимание. Теперь ты житель мира наизнанку.
        - Ты кто?
        - Я твое отражение в мире. Мир стал зеркалом того своего состояния, в котором ты пребывал прежде.
        - Что это за состояние такое?
        - Это спекулятивное состояние самого мира. Ты прежде называл это состояние философским и приписывал его самому себе. Теперь же его следует приписать самому миру. Это одно из его многочисленных состояний.
        - Так, значит, я нахожусь в одной из параллельных вселенных? – стал догадываться Петр Николаевич, оглядываясь вокруг, и весь похолодел.
        Вокруг была та же самая его комната в квартире Василисы Васильевны. И все же в ней было что-то не так. И тут Петр Николаевич опять догадался. Что-то не так было не с самой комнатой, а с ним. Значит, в другой, параллельной вселенной происходит нечто не то с ним самим. Оно и понятно почему, - он находится не на своем месте, - не в своем теле.
        - Здесь все находятся не в своем теле? – спросил он свое тело.
        - Нет. Только ты. Ты пришелец в нашем мире.
        - Следовательно, у тебя есть душа?
        - Разумеется.
        - Так почему я не в твоем теле?
        - Странный вопрос, ты не находишь? Потому что я в своем теле. Это ты не в своем теле.
        - Где же мое тело?
        - Наверное, ты оставил его в своем мире.
        - Значит, пришельцы в вашем, зазеркальном мире являются для вас призраками?
        - Вероятно, да.
        - Почему ты говоришь не наверняка?
        - Потому что не часто можно видеть свое отражение.
        - Так ты видишь меня? Почему?
        - Потому что ты – это я, только наоборот. Твой образ есть у меня в сознании. Я вижу тебя колеблющимся, дрожащим от страха. Ты то появляешься, то исчезаешь, как какой-то мираж, фантом меня.
        - Так ты спишь, что ли?
        - Нет, я уже проснулся. И ты тоже проснулся, но не там, где ты был. Для тебя мой мир, вероятно, является миром снов и грез.
        - Мир зазеркалья?
        - Да.
        - Наконец, хоть какая-то определенность. Но почему я не в твоем теле?
        - Потому что я в своем. Ты в другом, чужом, не своем мире.
        - Так, значит, я в другом мире, - в зазеркалье. Это не сон, а явь. Явь того, что я нахожусь не в чужом теле, а в чужом мире. Мое же тело находится в моем мире. Но как я наяву могу быть одновременно в двух мирах: сознанием, душой в одном мире, а телом – в другом, параллельном мире?
        - Ты не к тому обратился, кто это знает. Я ни в чем не виноват перед тобой. Может быть ты попробуешь вернуться назад в свой мир? – спросил мой двойник, проявив минимальное сочувствие, видимо свойственное ему в такой ничтожной степени.
        - Как? – в отчаянье воскликнул Петр Николаевич. – Ты хотя бы скажешь, как тебя зовут.
        - Меня зовут Николаем Петровичем.
        - Этого еще не хватало. Меня кто-нибудь еще видит?
        - В комнате нет никого, кроме меня… и тебя.
        - Так поди и позови еще кого-нибудь, например, Василису Васильевну, - раздраженно предложил Петр Николаевич своему мировому отражению, Николаю Петровичу.
        Он подумал про себя: «Хорошо уже то, что Василиса имеет тоже самое отчество, что и имя. Я надеюсь, она не стала Василием Васильевной».
        - И не надейся, - подтвердил его мысль Николай Петрович.
        - Ты умеешь читать мои мысли? Странно, - сильно удивился Петр Николаевич.
        - Ничего странного в этом нет. Ты же я, только наоборот.
        - Ничего себе, - только. Как раз не только. Все = не только. Это другой для меня мир.
        И тут Петра Николаевича осенило.
        - Что если это…
        - Не другой мир, а другое время того же мира? – продолжил мысль Петра Николаевича его двойник.
        - Может быть, мир на момент времени рассинхронизировался на два мира, рассредоточив одного и того же на меня и тебя?
        - Или ты оказался в другом времени, в котором тебя уже нет. Может быть, ты умер в своем мире?
        - Что ты такое говоришь! Не хочу тебя слушать, - расстроился Петр Николаевич.
        - Я что… только предположил. Ты сам как думаешь? 
        - А ты не знаешь?!
        - Нет, мы не являемся полностью одним и тем же, но только со смещением во времени, со сдвигом по фазе времени. Ты из одной фазы времени, я из другой. Может быть так? Я понял лишь то, что мы можем сообщаться не только вслух, но и про себя, телепатически, - из одного мира в другой, - предположил Николай Петрович.
        - Да? Но я не хотел бы быть мертвым, - огорчился Петр Николаевич.
        - Ты не умер. Ведь ты говоришь со мной в моем мире, - стал его успокаивать Николай Петрович.
        - Я умер для своего мира, но не родился в твоем, ибо вместо меня в нем живешь ты, - заметил с грустью Петр Николаевич.
        - Ну, хотя бы так, - уже ничего, - примирительно сказал Николай Петрович.
        - Да, выбирать не приходится.
        - Но мне неудобно иметь свое отражение в собственном сознании, - не вполне согласился с ним Николай Петрович.
        - Выходит, я являюсь твоим самосознанием?
        - Ни в коем случае. У меня есть свое самосознание, - обиделся Николай Петрович на Петра Николаевича за то, что тот своим предположением лишил своего двойника интеллектуального преимущества.
        - То же мне обиделся. У тебя хотя бы есть тело как якорь в твоем мире, в собственном бытии. У меня же нет ничего, кроме сознания, да и то, в твоем мире. Но я тоже способен к телепатии, - есть хотя бы один плюс к моему щекотливому положению.
        - Не только. Главное ты есть, хоть и в моем сознании.
        - Получается я есть в твоем сознании, но не в твоем теле? Есть ли я в твоем мире?
        - Вероятно, ты есть в моем мире, будучи только в моем сознании. Не так?
        - Давай, будем придерживаться такого мнения.
        - Парменид бы сказал о таких, как мы, - двухголовые.
        - Несомненно.  Я вот о чем подумал. Что будет, если я усну?
        - Вероятно, ты исчезнешь из моего мира. Мой мир для тебя есть сон. Ты пробудишься в своем мире, если ты не умер в нем.
        - Если я умер в своем мире?
        - То вновь пробудешь в моем мире как мире моего сознания.
        - Я стану героем, актором твоего сознания?
        - Вроде да. Я буду автором, а ты – героем.
        - Может быть, я буду со-автором? – предположил Петр Николаевич.
        - Если тебе так хочется, то будь. Я разрешаю, - сказал самодовольно Николай Петрович.
        - Где же равноправие? – возмутился было Петр Николаевич.
        - Какое равноправие? Ты же экзистенциально зависишь от меня! Не я нахожусь в тебе, а ты находишься во мне, в моем сознании, наконец, в моем мире.
        - Но не в твоем теле, - заметил Петр Николаевич.
        - Согласен. Но это что-то меняет? – возразил Николай Петрович.
        - Почти ничего, - почти согласился с ним Петр Николаевич.
        - Почти не считается, - предупредил Николай Петрович.
        - И как мы будем жить?
        - Не знаю. Но этот вопрос больше касается тебя, чем меня, - напомнил Николай Петрович Петру Николаевичу, кто именно оказался в интересном положении.
        - Ты прав, - согласился Петр Николаевич, разглядывая фотографию, которая стояла на столе.
        Ему показалось, что вроде все было таким же в комнате, что и в его мире при нем, но как бы выполненным в другом стиле, точнее, в стиле из другой исторической эпохи, которой он не знал.
        Фото было выцветшим. На селфи был изображен он на фоне морского пейзажа. Он вспомнил, как ровно восемь лет назад фотографировался со своей женой на курорте.
        - Кто изображен на фото?
        - Вроде я. Но я не помню той, кто сфотографировался со мной. Главное: мы нашли это фото в археологическом слое недалеко отсюда, которому уже миллион лет. Представляешь? – спросил Николай Петрович Петра Николаевича.
        - Миллион лет назад? – повторил потрясенный Петр Николаевич, не веря своим ушам.
        - Да, совершенно верно, - подтвердил Николай Петрович.
        - Это я снимался восемь лет назад со своей женой на морском курорте в Крыму.
        - Да, - только и мог что сказать Николай Петрович.
        - Значит, прошел один миллион и восемь лет с тех пор, как я снимал себя с женой, - жалобно прошептал Петр Николаевич.
        - Чем я могу еще помочь? – спросил Николай Петрович с грустью в голосе, разводя руками.         
        Он вдруг вспомнил, как недавно стоял вместе с Василисой Васильевной и ничего не мог сделать для котенка, который умирал на руках заботливой хозяйки. Она положила рядом с другими котятами. игравшими друг с другом. Когда Петр Николаевич посмотрел на бедного котенка снова, то увидел, что он заснул вечным сном, вытянувшись вдоль пальто, на котором лежал.
         - Да, нам, русским интеллигентам, свойственно не довольствоваться тем, что есть, а искать смысл жизни не в жизни, а за жизнью или еще где-нибудь, там, за облаками, в заоблачной выси, в царстве идей, - умозаключил Петр Николаевич.
         - Кто такие русские интеллигенты? – спросил безучастно Николай Петрович.
        - Откуда тебе знать, кто они такие, спустя более миллиона лет? – переспросил Петр Николаевич и обреченно, всплакнув, махнул на него рукой.
        У него не было глаз, но слеза огорчения медленно скатилась по гладко выбритой щеке Николая Петровича.
        - Как это невыносимо жить со своим дублером в одном сознании, - невольно сказал Николай Петрович, смахнув слезу со своей щеки.
        - Мне уйти?
        - Куда? Твоего мира нет уже миллион лет или около этого плюс-минус несколько тысяч или десятком, а может сотен тысяч лет.
        - Можно ли обратно вернуться в прошлое, - жалобно спросил Петр Николаевич.
        - Так далеко в прошлое? Вряд ли. И потом вернешься ты назад, но не в свой век, - кстати, какой?
        - Двадцатый – двадцать первый.
        - Вот-вот. Вдруг промахнешься и попадешь в первый век или двадцать третий? Тебе там будет место?
        - Ты думаешь, и там ты будешь?
        - Нет, не я. С нами, вероятно, случился какой-то парадокс времени или пространственно-временного континуума. Но с твоими предками или потомками. Какая разница. Все равно там тебе не место. Твое место - в твоем времени. Тогда в нем есть какой-то смысл. Ведь за тебя никто не проживет твой век. Теперь ты понял, в чем заключается смысл жизни?
        - Во времени? Случайно твое имя не Мартин Хайдеггер?
        - Шутишь?
        - Так ты знаешь, кто это такой?
        - Слышал где-то, точнее, когда-то.
        - Уж не миллион лет назад?
        - Ты в своем уме?
        - Почему нет? Видишь, вернее, слышишь, ты такой же, как и я. Совсем не изменился за миллион лет. 
        - Вероятно, мы во всех мирах, а не только в двух наших, одни и те же, только находимся в разных обстоятельствах.
        - Следовательно персональное Я не меняется во времени, а является вечным, если даже миллион лет нам не помеха. Только меня смущает тот факт, что мы говорим друг с другом на русском языке. Почему?
        - Потому что в нашем мире язык не проблема. Ты русскоязычный. Поэтому я говорю с тобой на твоем языке.
        - Разве этот язык не твой?
        - Разумеется, мой. Но если бы ты говорил на другом языке, то я заговорил бы с тобой на нем.
        - Интересно. Как это возможно ты знаешь все языки?
        - Не знаю. Меня это не интересует. Я буду говорить на своем, русском языке, но ты будешь слышать мою речь на своем языке. Понятно?
        - Нет.
        - Ну, с тобой все ясно. Так тебе и надо.
        - То есть?
        - Меня такая чепуха не интересует. Ясно?
        - Ясно, что тебя не интересует чепуха.
        - Вот и славно.
        - Не могу с тобой не согласиться. Но если бы я говорил, например, на английском…
        - То я слышал бы тебя на русском языке.
        - Хорошо.
        - И я о том же.
        - Ладно. Я так и не понял того, что как ты понимаешь, что я говорю, при условии, что ты живешь в параллельном мире и между нами разница во времени в миллион лет.
        - Количество времени не играет никакой роли в личном совпадении. К тому же между нами существует телепатическая связь, которая воспринимается твоим сознанием как языковое общение.
        Теперь тебе пора отдохнуть от напряжения пробуждения в моем мире. Для этого закрой глаза.
        - Был бы рад закрыть глаза, но у меня их нет.
        - Не понимай меня буквально, ведь мы находимся не в твоем, а в моем мире. Попробуй посмотреть в себя.
        - Как это?
        - Кто ты?
        - Человек.
        - Повторяй про себя, что ты – человек. Давай вместе: человек, человек, человек, а теперь самостоятельно: человек…
        Петр Николаевич сосредоточился на том, что он находится не только в сознании Николая Петровича, но и в своем собственном, человеческом сознании. Шло время, теперь он чувствовал, что напряжение спадает и он успокаивается, сосредоточившись на мысли о том, что он человек. Тот мир, который ему открылся, стал сворачиваться в его сознании в том смысле, что он отвлекся от того, что прежде представлял и слышал. Опять же, прежде он слышал не так, как это было телесно в его мире, но чисто духовно, точнее, призрачно, как это стало в параллельном мире.
        То состояние сознания, в котором Петр Николаевич теперь находился, было похоже на медитативное, но было не им, а экзистенциальным, для него единственно возможным в призрачном мире, который был не менее реален, чем его мир. Он был призрачен не для себя, но для того мира, в котором он материально существовал прежде. Экзистенциально переживая свое существование в призрачном сознании как сознании призрака, Петр Николаевич не то, что забылся, но он теперь был не в призрачном мире, а в сознании призрака самого себя. Это было сознание в себе, стянутое, сведенное, складированное в себя. Сложившись и полностью сровнявшись, сознание расслабилось и стало раскрываться, представляться обычным, прежним миром.
        Наконец, Петр Николаевич почувствовал себя в своей тарелке, - в своем теле и открыл свои глаза. Он лежал на диване в квартире Василисы Васильевной. Никакого Николая Петровича уже не было, не было и его параллельного мира. У него даже появилось предположение того, что не привиделось ли ему все увиденное и им пережитое как сон. Но он не стал обманывать себя.  То, что с ним случилось, ему не приснилось, а было самой настоящей реальность, не менее реальной, чем та реальность, в которой он теперь находился. Во всяком случае он так это сознавал.
        - Я снова в своем мире и не променяю его ни на какой другой, - сказал он вслух и почувствовал себя оппортунистом реальности, что было реальнее реального оппортуниста.
        Он остался в своем мире, будучи не готовым быть в другом мире тоже. Только это бытие, существование в мире подается, доводится до сведения, становится известным существующему благодаря сознанию, в сознании, которое тоже есть. Существующий есть в сознании. Он существует в сознании сознанием в том смысле, что существует сознательно. Его мир – это мир сознания. Оставим его в покое и мы, бывалый читатель, наедине с самим собой в его мире.
        Мир вне сознания - это и есть реальный мир для нас, ибо мы, включая и Петра Николаевича, почему-то думаем, что сама реальность отличается от сознания. Для чего нам нужно это отличие? Для того, чтобы понимать, что мы находимся или в сознании, или в мире, вне сознания. Между тем мир есть для нас только в сознании. На самом деле есть только сознание. Оно и есть наш мир. Мира вне сознания нет. Бессознательное есть в качестве того, чего нет. Вот такая вам, бессознательный читатель-материалист, будет ответка. Вы думаете, что живете в материальном мире. Нет, вы думаете, что живете в материальном мире. На самом деле вы живете в сознании, в котором находится материальный мир как идея. Вы только представляете себе, что ваш мир существует помимо идеи. Чем же вы представляете? Идеей. Само это различие между материей и идеей не материально, а идеально. Сама материя есть только идея. Так какой мир призрачен? Ваш мир, который вы представляете материальным. Он параллелен сознанию опять же в сознании. То, что вы представляете и говорите, пишите опять же есть сознание. Все есть сознание и сознание есть все. Оно и есть ваш бог.  Желаю вам окончательного пробуждения уже в сознании.

Глава четырнадцатая. Послесловие автора как читателя
        Но я не дам ни вам, любезный читатель, ни себе запутаться в мыслях и попробую рассуждать уже как читатель, вроде вас, а не автор. В чем прав автор, когда говорит, что мы существуем в сознании? Действительно, мы существуем сознательно. Но только ли? И зачем так акцентировать свое внимание на одном сознании? Да, оно станет непомерно развитым, но не по той мере, которая нужна жизни в миру. Что важно: жить в мире или быть сознательным? Неужели одно мешает другому? Иной благоразумный читатель скажет: нужно быть разумным, сознательным в меру, то есть, не для разума, а для блага, для добра, для доброй жизни. Не буду спорить с ним. Спорить, вообще, вредно, ибо в спорах рождается не истина, а то ложное положение, в которое попадает спорщик, спорящий ради спора, а не истины.
        Скажу только, благо разумно и разум благ. Чем больше разума, ума, тем больше и блага, добра. Но то, что его больше, не делает ум другим, лучшим, чем он есть. Он остается таким же по качеству, каким и был. Просто сфера его приложения расширяется или сужается в зависимости от величины. Это же касается и сознания. Другое дело, если мы имеем дело уже со сверх-сознанием. Что это такое, остается для нас неведомым. Кстати, и бессознательное вызывает у нас затруднение. И то, и другое беспредельны. Предельно сознание как узкая полоска, граница между двумя безднами. Так обстоит дело и со временем. Нам доступно только настоящее, тогда как прошлое и будущее нам недоступны. Это им доступны мы. Так же доступны мы и для сверх-сознания и бес-сознания. Поэтому мы собственно в качестве самих себя живем только в настоящем и в сознании, и здесь, а не там, неведомо где.
        Не все так просто и с самим сознанием. Намедни, я перечитывал книжку аналитического логика фон Вригта. Помню, несколько десятков лет назад я уже читал его работы по логике истории, когда был еще аспирантом. Но теперь передо мной лежала книга, написанная учеником Витгенштейна, о трех русских мыслителях. Ладно, сумасшедший гей и кембриджский фрик (тоже нашел свое место среди английских чудаков на букву «Ф»), но этот европейский логик! И он туда же. Однако Вригт - не фрик. Он - фон барон. Правда, Вригт не читал романы Федора Достоевского со знаками препинания на русском языке, как его учитель, но, ничтоже сумняшеся, принялся интерпретировать русских писателей, философов и их художественное творчество. Куда тебе с твоим логическим фейсом, да в алогический (мистический) ряд! Ведь это, хоть и мыслители, но русские. Бедный финн. Ему явно не по зубам премудрость «русских варваров». Его логические упражнения бессильны разобрать русский смысл. «Это почему»? -  возмутится апологет аналитической философии. Да, потому, господин позитивист, что вам, логикам-вычислителям, ведомо логическое и числовое значение, но никак не философский смысл, а тем более религиозный абсурд и магический или идеологический бред, в котором поднаторели русские со времен своих многочисленных революций.
        Взять хотя бы сознание такого парадоксалиста как «человек из подполья» с ретроградной или даже насмешливой физиономией, уперев руки в боки, желающий жить не по собственной разумной выгоде, а по своему глупому произволу. Содержание его сознания фон Вригт, вообще, отказывается анализировать ввиду якобы его внутренних противоречий. Такая позиция вполне предсказуема для правильного логика-позитивиста, избегающего всеми правдами и неправдами логическое противоречие как логический грех. Логик живет по правилам, философский смысл существует даже не по понятию, а по идее, что знали древние философы, но забыли те современные ученые, которые мнят себя философами.
        Дело, конечно, не в противоречии и даже не в понятии, как полагал панлогист Гегель, а в смысле. Смысл – это идея. Понятие есть ее логическое (умное, понятное) значение. Идея же есть установка, интенция на понимание. Противоречие неустранимо в том смысле, что там, где есть живое, там и живет, появляется противоречие. Можно с ним ужиться, его преодолевая, усваивая. От него можно отвлечься, если оно опустится на грунт. Там, в основе, противоречие явится не препятствием, а скрытым источником развития через отрицание данности заданностью. Так, например, дана глупость. Человек от природы глуп, самонадеян. Он воспринимает данную глупость как наивность, искренность. В этом виде, качестве глупость является хорошей, полезной. Но со временем наивный человек попадает впросак, его обманывают или он сам обманывается на свой или чужой счет. Для пользы наива необходимо преодолеть возникающее противоречие между данной наивностью и заданной недоверчивостью, скептичностью, критичностью. Для этого необходимо изменить естественную установку на доверие на критическую установку на сомнение. И уже потом путем отрицания сомнения в виде отрицания доверия (двойного отрицания) достичь несомненности.
        В случае с человеком из подполья коренное противоречие его сознания завязывается между его униженным положением «маленького человека» и возвышением в собственных глазах в виде собственной, вольной или свободной, глупой воли, своеволия по библейской формуле: унижающийся возвышен будет, а возвышающий унижен будет. То есть, противоречие разрешается с помощью парадоксального обращения. Но если в Библии на это есть Божья воля, то в «Записках человека из подполья» на это есть своеволие самого человека.
        Или рассмотреть уже упомянутое прежде противоречие между миром в сознании и сознанием в мире. Они – мир и сознание – противоположны в том, что мир материален, а сознание идеально. Но вместе, несмотря на противоречие в их связи друг с другом, они едины, ибо мир существует в сознании как данность сознанию, его уместности в сознании (данности сознанию в виде гносеологии сознания) и сознание существует в мире как событие бытия (заданности сознания в виде его онтологии). Так сознание как событие (идея) или со-бытие с миром определяет место мира в сознании как понятия, если этот мир как понятие, как то, посредством чего (quod), прописан в сознании в качестве отражения мира. Другое дело, если сознание интерпретируется не как отражение мира вне сознания, но как сила творения (natura naturans) своего мира (natura naturata) – мира сознания – одновременно в самом сознании и в мире.
        У людей принято различать то, что есть, и есть не просто, а сознательно, есть в сознании. То, что просто есть, есть в бытии. Есть бытие мира, а есть бытие сознания. Человек имеет отношение к бытию, он есть и в мире, и порой в сознании. Когда он находится в сознании, то говорят – это сознательный человек. Но если он не находится в сознании, то в чем он? Скажут, что он находится только в бытии, в бессознательном состоянии.
        Таким образом выстраивается иерархия форм бытия: бытия сущего как простой формы бытия и более сложной формы бытия – сознания бытия сущего, в данном случае, человека. Пока все понятно. Но вот еще вопрос: «Есть ли еще что-то выше сознания, как сверхсознание? И если есть, то чем оно отличается от сознания. Если есть сверхсознание, то между ним и сознанием следует располагаться сознанию самого сознания или самосознание. Это порог сверхсознания, который уподобляет сверхсознание сознанию. В нем, в сверхсознании не может не быть этот момент сознания как его предел. Так и в сознании есть то, что ему предшествует как бессознательное или своего рода бытие сознания, которое существует независимо от сознания. Таким образом не бессознательное находится в сознании, а, напротив, сознание находится в бессознательном состоянии, не отдает себе отчет в том, что есть и есть сознание, точнее, его основа, бытие.
        Бессознательное является частью самого сознания в гносеологическом смысле – в смысле познания как процесса осознания и знания как результата, итога, факта осознания.
        Но как быть со сверхсознанием? Именно в нем находится сознание, когда является в бессознательном состоянии. В качестве сверхсознания сознание не знает себя потому, что это знание или осознание превосходит возможности сознания, является запредельным для него. Значит, у сверхсознания иная природа, чем у сознания и даже сознания сознания.
        Как только я это написал, так сразу отвлекся на сообщение по TV, что есть, оказывается, так называемые «зеркальные нейроны», которые имеют чувства, Это нейроны переживания, эмпатии, эмоции как зеркального отражения, сопереживания, сочувствия, сострадания и пр. Неужели вы, ученые читатели, не понимаете, что ваши условности, теоретические конструкты как узлы смысловой связи, склейки ваших лент (линий) или ходов, шагов рассуждения неученые читатели воспринимают за чистую монету, то есть, не за символическую ценность, а как раз за материальную ценность, за просто вещь. Я понимаю, что вы устали и вам лень объяснять им именно то, что вы имеете в виду, но зачем же лес городить? К тому же лень будет неученым читателям слушать и тем более услышать и разобрать (проанализировать), истолковать и понять то, что и как вы говорите, наглядно представляя непредставимое, переводя символическое образование в буквальное. Так, вообще, можно договориться аж до нейрона сознания, до нейрона Я как его неделимой единицы (атома), которая передается по наследству в качестве души самого Адама. Этакий сознательный нейрон или ген преемственности сознания. Гомункулус, человечек, субсубъект сознания. Что за чушь! Сознание существует на уровне только человека как единого целого, состоящего из частей души и тела.
        Не следует, - будет нелогично, бессмысленно, - понимать идеи ученых, их гипотезы, смысл (концепт, понятие) которых они выражают своими словами – терминами, - как вещи, существующие среди собственно вещей. Тогда создается ложное представление гипотез как мини-вещей, существующих в самих вещах и делающих их вещами, состоящими из гипотез. Что за магический бред!
        Нет, сверхсознание не есть максимум того, минимум чего является этот нейрон сознания в качестве не составной части мозга, а сознания размером с нейрон. И другое сравнение сознания с сетью нейронов является просто метафорой связи частей сознания в сознании как целом. Только связь в таком примере носит не древовидный, а сетевой характер, является не «древом», а «травой» сознания, его газоном. Есть дом сознания, его древо и газон сознания перед домом, в котором живет человек. Человек же живет в сознании, сидит древе сознания и висит на сетке сознания, нежится, лежит, спит в гамаке сознания.
         Сеть сознания – это сфера бессознательного, а древо или дом сознания – это сфера самого сознания. Святое, светлое место, зеркало в доме сознания – это самосознание. 
        Ученые полагают, что в ходе познания происходит узнавание сознанием самого себя в мире и мира в сознании, и оно расширяется за счет бессознательного, становящегося сознательным. Тогда то, что человек узнает становится сверхсознательным относительно былого знания как его истина. То есть, он знает свое знание в истинном свете, осознает его более осознанным, сознательным, понятным, истинным, чем прежде. В такой прогрессивной перспективе сверхсознательным является уже не само явление сознания, а его сущность, сначала первого порядка, а потом второго порядка и т.п., которая прежде скрывалась за явлением.
         Итак, сознание является истиной бессознательного, открывая его, делая откровением. Истиной же сознания становится самосознание. Истиной же самосознания является сверхсознательное, разум как таковой, идея идей.
        Что такое идея идей, если идея есть трансценденталия, граница сознания? Она есть уже не граница, а то, что находится за горизонтом событий (идей) сознания. Вероятно, там есть не ничто, но то, что есть идея уже для идей как ее частей. Значит, сверхсознательное – это сфера идей (форм) или форма (идея) форм (идей). Со времен Аристотеля  форма форм называлась Богом-Философом. Для сознания бытием является бессознательное в самом сознании. Тогда если само сознание есть бытие, то для него сознанием становится сверхсознательное. Но оно сознательно для себя, а для сознания бессознательно в том смысле, что сознание не знает его конкретного содержания, но абстрактно знает, что оно есть.
       Сверхсознание есть сила творения сознания. Оно или идея есть природа творящая сознание. Сознание же есть природа сотворенная, рефлексивная, ментальная, мыслимая. Явлением творения, идеи является замысел, фантазия автора сознания. Сверхсознание есть излучатель света сознания, мысли, знания. Сознание же есть излучение идеи (замысла, фантазии, воображения) в мысли как рефлексии над ней, ее отражения. Можно, конечно, быть только медиумом идеи, ее созерцателем, читателем. Но можно и проявлять активность со-творца идеи-автора. Идея – это идеальное существо, дух как творец. Можно быть соавтором духа, быть в духе, вдохновенным. На стороне духа остается вдохновение, а на стороне человека-автора - произведение
        Как же узнать конкретное содержание сверхсознания? Дискурсивно можно только частично, выходя на границу сознания – идею сознания. Целиком, полностью можно знать сверхсознательное не дискурсивно, рассуждая и даже размышляя, но только интуитивно, телепатически, в резонансе, вибрации с ним. Именно к этому – к вибрации с духом, к адекватному отзыву, творческому акту на зов, на призыв духа, на вдохновение шел Петр Николаевич как вибромен, вибратор духа. Началом пути и было описанное пробуждение его лично.
        Человек выходит из сонного состояния сознания и ясно понимает, что он есть пробужденный, что его разбудили, пришла пора проснуться, чтобы быть в сознании. Но что он есть пробужденный еще не знает, ибо пробуждения мало для спасения. Теперь здесь, в мире, ему следует заняться самопознанием, продолжая уже сознательно познавать мир. Не всегда он будет жить в этом мире. Придет время и надо быть уже готовым к тому, чтобы сделать необходимое – остаться в сознании в момент перехода через смерть от этой жизни к той жизни в ином мире, на другом свете. Смерть будет, но моментом, жизнь же будет (и есть) вечно.
        Можно сказать, что смерть мгновенная, жизнь же вечная. Человек умирает на время, живет же всегда. Это так человек, когда он человек. Но как можно жить в ином мире, будучи еще человеком? Так ли это? В ином мире живут не люди, не человек, а ангелы, духи. Это в нашем мире следует быть человеком, чтобы в ином мире стать ангелом, духом. Если ты не был человеком при жизни в мире, то станешь не ангелом, идеей в мире идей, а демоном в мире теней. Вряд ли нас может удовлетворить несчастная учесть призрака в царстве теней.
        Совсем иная роль у демона как голоса совести (даймония) в греховной жизни человека в мире. Здесь демон такого рода служит в качестве сигнала предупреждения об опасности греховной жизни. Он защитник от соблазна неразумных желаний. Вестник отрицания зла, лжи и безобразия. Ангел же не напоминает и запрещает, а вдохновляет на творение из идей вещей. Дух воплощается в человека, чтобы человек воплощался в своих делах, а дела сами говорили бы за него в его творениях – воплощениях. И не обязательно, чтобы творения были вещами. Они могут быть и словами, но умными словами, словами со смыслом, будучи мыслями на уме. И все это следует понимать не натурально, но символически, то есть, как метафору не как факт, данность вещи, а как заданность идеи. Ведь есть слова как буквы, а есть слова как духи. Духом слова является смысл, о котором мы спрашиваем, если не понимаем слово. Идея в нашем мире живет словом, являясь в нем в качестве смысла. Быть на словах и в мыслях на самом деле.
        И все равно нет полной ясности на словах и в мыслях. Для чего существует сон? Для извещения? То, что было во сне, явилось наяву. Жизнь есть сон, если она бессознательная. Наяву она в сознании. Сознание для чего? Для дела. Для кого? Для человека. Для писателя делом является слово, а для мыслителя – мысль. Ни мысль, ни слово не являются делом для прочих людей. У них другие дела. Но есть среди них агенты писателей. Это читатели. Есть ли агенты мыслителей? Кто они? Мечтатели? Размечтался.
          Иной читатель скажет, что не хочет писатель расставаться и со своим героем, и с читателем. И окажется прав.