Звучала грустная музыка из сочинений Вивальди. Настроение было хоть куда. Почтенного возраста человек, седые лохмы которого, распушившись, образовали вокруг его вскинутой головы своеобразный белёсый ореол, глубоко погрузившись в собственные думы, стоял у окна в своём скромного размерами бревенчатом домике. Вид, открывавшийся за окном, вносил дополнительную лепту в нескончаемое нарастание его неизбывной душевной печали, прологом которой на удивление оказалась какая-то минорная сюита Вивальди.
Заоконный осенний пейзаж цветасто насыщенного умирания буйно разросшейся в летнее время растительности, ещё совсем недавно благостно радовавшей своей ярко зелёной жизненностью взор и душу любого неравнодушного человека с полностью раскрытыми духовными вратами пред благоухающей силой природы, теперь безвариантно ввергал пристрастного созерцателя в состояние трагедийного осознания неизбежности прекращения текущего проявления в реальном мире жизненосного процветания любой частички природной среды, цикл жизненности которой близок к своему завершению. Как правило, подобное состояние человеческой осознанности неизменно граничит с тоскливым оцепенением биоплоти существа человека, что в определённом смысле символизирует из ряда вон выходящую обострённость его мыслительного процесса.
Застывший у окна человече как раз и испытывал в полной мере подобный симбиоз чувств и мыслей. В чувственную ипостась такого симбиоза хоть однажды в жизни наверняка погружался любой из земных людей. А вот сплести строго индивидуальный мыслительный орнамент способен далеко не каждый представитель Homo sapiens в виду того, что людей веками отучали от самостоятельного мышления, заставив подавляющую часть человеческой популяции поверить, что примитивизированный перебор с элементарной комбинацией обывательских шаблонов при оценке того или иного явления – это и есть та самая архисложная мыслительная деятельность людей, отличающая человека разумного от животных. На самом деле такая шаблонно-инстинктивная модель жизнедеятельности львиного большинства людей по-серьёзному особо ничем не отличается от инстинктов животных. Поэтому отвлечённо мыслить на абстрактном уровне ныне дано далеко не каждому человеку наших дней. Человек же у окна состоял числе тех немногих, кому была свойственна именно та степень мышления, которая, собственно говоря, и закладывалась в человеческое существо Творцом в качестве признака разумности людей, должного отличать их от мира животных.
Как ни прискорбно это сознавать, но обычные люди давным-давно разучились мыслить по-человечески: уже несколькими десятками последних поколений предков была напрочь утрачена способность к умозрительному восприятию происходящей вокруг них разнообразной событийности, ибо главенствующая психическая установка, многими сотнями лет жёстко внедрявшаяся в их сознание, полностью соответствует современному крылатому выражению «нечего рассуждать – трясти надо». Реальный же смысл данной психологемы состоит в констатации того ложного факта, что глубокое и тщательное обдумывание явлений текущей жизни противно человеческой природе, поскольку истинно человеческим способом преодоления любых жизненных препятствий и неприятностей, включая депрессивные состояния печали, тоски и безысходности, являются исключительно активные физические действия, а не размазывание всяческих интеллигентских слюней, измысливая различные глупости и несущественности.
Именно по этой причине у широких народных масс сформировалось стойкое предубеждение по отношению к тем на сегодня уже редко встречающимся людям, которые избегают физической работы, постоянно о чём-то задумываясь, ведь и сам процесс, и результаты физической работы можно полностью контролировать, а вот мысли человека не видны, не подконтрольны и вообще это что-то из разряда неведомого, а то, что неведомо – опасно. Поэтому для большинства людей обывательского образа жизни неизвестность размышлений других людей страшнее любых военных действий. В полном соответствии с таким отношением к мыслителям в современном обществе задумывающийся о чём-то человек в принципе стал постоянным носителем неизвестных угроз толпообразному существованию всех тех простолюдинов, которые занимаются чисто механической работой материальной направленности. В связи с этим все те люди, которые вопреки всему всю свою жизнь занимались мыслительной деятельностью, не только не находили понимания и уважения среди работников физического труда, но и подвергались постоянному остракизму со стороны добропорядочных членов общества, на корню исторгнувших из своего жизненного уклада размышления на разные темы.
Вот и в данном случае, окажись на месте пожилого человека у окна, всецело отдавшегося каким-то, очевидно, весьма серьёзным раздумьям, обычный человек, привыкший к конкретике во всём и везде, он бы быстро избавился от состояния грусти и печали, в котором пребывал размышляющий о чём-то этот великовозрастный человек, посредством каких-нибудь занятий по хозяйству, к примеру, колкой дров, рытьём отводной канавы, ремонтом мотоблока, а то и вовсе пошёл бы на рыбалку, где на берегу реки с удовольствием приложился бы к стакану водки или виски. Однако человек у окна, которого в миру звали-величали Иваном Петровичем, был не их таких, являя собой прирождённого мыслителя, для которого его мысли и думы составляли смысловую основу его жизни, придавая ей уникальную своеобразность и духовно-нравственную исполненность.
По молодым годам в силу своего восторженного оптимизма, не позволявшего ему ни на йоту сомневаться в безграничных возможностях интеллекта человека как такового, Иван Петрович стремился щедро делиться с друзьями и знакомыми своими идеями, нисколько не сомневаясь в том, что люди из его окружения так же, как и он, будут радоваться его нестандартным мыслям, при этом, в свою очередь, посвящая его в их собственные мысли. В дальнейшем жизнь с точностью до наоборот жёстко поправила его безудержное доверие к разумности людей, безжалостно при своей жестокой бесстрастности обойдясь с его доверчивостью, верхоглядством и граничащим с откровенной глупостью искренним непониманием сути человеческих отношений. Так, ему не потребовалось длительного периода времени, чтобы уразуметь, что его идеям никто не только не радовался, но в противу этому его всячески осуждали и поносили самым беспардонным образом, представляя его бездарной выскочкой. Только за то, что он, по мнению окружающих, имел наглость прилюдно высказывать свои мысли и соображения, на него вешали самый разные, порой невообразимо диковинные, ярлыки – посредственность, пытающаяся быть умнее всех, аморальный карьерист, стремящийся обрести за счёт других высокий общественный статус, злыдень, желающий разбогатеть без разбора средств и методов…Только спустя много лет он понял, что вся его вина перед его друзьями и знакомыми состояла лишь в одном единственном качестве его личности – он был способен к мыслетворчеству, что львиному большинству реальных посредственностей было по существу не доступно, а посему порождало дикую зависть к нему, часто превращавшуюся в патологическую ненависть ко всему, что хоть каким-либо образом было связано с ним.
Много лет прошло с тех времён блаженного неведения об открыто не афишируемом общественном преследовании мыслителей. В эти непростые годы над творческой деятельностью Ивана Петровича многие якобы интеллигенты глумились и издевались, потешаясь над тематикой его трудов и формой подачи материала, его лично, походя, старились посильнее оскорбить, побольнее уколоть за высказываемые им мысли, полностью игнорируя его как человека, отказывая ему в признании его адекватности. И где бы ему ни приходилось работать, его собственные мысли нигде и никем не приветствовались, поскольку в его обязанности жёстко вменялось строгое исполнение чужих инструкций, приказов и распоряжений, а любая несанкционированная инициатива наказывалась либо рублём, либо увольнением. Дабы подольше удержаться на какой-нибудь работе, для него существовал один-единственный вариант, состоящий в том, чтобы тщательно скрывать свои мысли, и к тому же необходимо было нигде не афишировать свою слабину – непроизвольное выпадение из реальности в состояние глубокого размышления над той или иной предметной областью.
Как бы то ни было, но к последнему периоду своей жизни Иван Петрович, практикуя скрытный ото всех недоброжелателей мыслительный образ своей жизнедеятельности, натурально оказался в полном одиночестве. Абсолютно никем так и не понятый в течение всей своей необычайно бурной жизни, он с соблюдением величайшей осторожности неоднократно всё же пытался для вызывавших у него обоснованное доверие людей приоткрыть дверку в свою мыслительную лабораторию. Однако все подобные попытки оказались напрасной тратой времени и сил, вылившись в бессмысленный пустопорожний выхлоп в окружающее пространство, ибо никто из претендентов не оправдал оказанного доверия: каждый из них в соответствии с уровнем своего духовно-ментального развития останавливался на том или ином отрезке пути к потаённой сокровищнице Ивана Петровича, после чего, обуянный страхом необычности происходящего, стремглав бежал назад, охваченный неподдельным опасением за свою психическую вменяемость.
И всё же под старость лет судьба предоставила-таки ему возможность поделиться с миром людей сводом его мыслей, накопившимся у него за долгие беспокойные годы неусыпной борьбы с той своей тлетворной ипостасью, которая постоянно пыталась провоцировать его на равнодушие ко всем и всему, успокоенность, превращение в стандарт нормального человека, блаженное прожигание жизни в блаженстве плотских утех и телесных наслаждений. Эта возможность возникла в результате неожиданно ускоренного развития телекоммуникационной сферы взаимосвязи глобального порядка, что реально выразилось в предоставлении каждому пользователь широкого набора телематических услуг в социальных информационных сетях передачи данных при том, что телекоммутационная аппаратура масштабно подешевела, став в финансовом аспекте доступной для массового потребления.
В этих соцсетях Иван Петрович под различными логинами выставлял во всеобщий доступ свои тексты, в которых фиксировал свои мысли, при этом надеясь, что пользователи сетей будут репостить тексты, что должно было позволить массовой аудитории знакомиться с ними. Ну а как там реально обстояло дело с этим вопросом ему, конечно же, было не известно. Касательно же критиканских комментариев на его тексты, то такие комментарии его нисколько не волновали, поскольку на вербальном уровне он в прошлые годы набил множество шишек, пытаясь деликатно и здраво дискутировать с критиканами, после чего вообще перестал отвечать на такие выступления часто чисто провокационного характера. В соцсетях он бегло просматривал комментарии, как правило, не реагируя на них в виду их несерьёзности или откровенной попытки комментаторов перейти на личности. Исключения он делал в тех случаях, когда в них отчётливо просматривался конструктивный подход к рассматриваемой проблеме. Со временем Иван Петрович, перефразируя утверждение Рене Декарта «я мыслю, следовательно, я существую», вывел свой собственный афоризм – «Я – это мои мысли, а всё остальное от меня – прах и тлен».
Этот афоризм стал для него тем оселком, с помощью которого он безошибочно определял, с кем из окружающих людей можно осмысленно общаться, а с кем – достаточно переброситься парой фраз о погоде или о повышении цен в магазинах. При этом надо отметить, что в своих текстах он в принципе не допускал приземлённых рассуждений на бытовые или общешаблонные темы, в связи с чем поддерживал общительные контакты только с теми людьми, которые были способны мыслить категориями, далеко отстоящими от суетных мыслишек исключительно прикладного характера. Можно не сомневаться, что за такую когнитивную разборчивость многие из его знакомых обижались на него, а некоторые залётные недоумки так вообще по отношению к нему пылали крайним возмущением, хотя сами были неспособны решить даже элементарной задачки на логику. Однако же Иван Петрович неизменно был выше подобной мышиной возни бытового уровня, поскольку ещё в молодости приобрёл иммунитет к страстям от бытовухи, когда по неопытности пытался посредством длительного общения с королями бытовухи расширить их кругозор и дать им импульс к развитию уровня миропонимания, что обычно заканчивалось руганью с полным прекращением знакомства.
А в настоящее время его, честно говоря, несказанно печалило совсем другое: элегантно мыслящих высокоинтеллектуальных мыслителей с каждым годом ощутимо становилось всё меньше и меньше. Размышляя по этому поводу, он пришёл к выводу, что, очевидно, такие мыслители высокого полёта либо быстро уходили из жизни вследствие давно открытой охоты на подобного типа людей, либо их подлавливали на мякине, после чего просто ломали через колено, уничтожая их высокоразвитую личность. И если ранее, ещё лет пять назад, его общение с такими яркими мыслителями, культурный статус которых был никак не ниже уровня общечеловеческой цивилизации, происходило в насыщенном различными смыслами режиме довольно часто, то за последние пару лет общение с ним фактически сошло на нет.
Подобное положение дел с полным исчезновением практики высокоинтеллектуального общения как-то само собой привело к тому, что по аналогии с шахматистом, который при отсутствии соперника играет сам с собой, после каждого хода разворачивая шахматную доску на 180 градусов, Иван Петрович под гнётом одиночества приноровился вести самоличные беседы с самим собой, при этом надолго вычленяясь из реального мира простолюдинов. По прошествии некоторого времени такой вид общения стал для него настолько притягательным, что при необходимости возвращения к действительности он испытывал весьма тягостное чувство чужеродности окружающей реальности.
Мысленно перемещаясь в мир абстрактного, Иван Петрович почти физически исчезал для своих близких из реального мира, не откликаясь на их слова, на телефонные звонки, а часто вообще не осознавая, что нужно оказывается питаться чем-либо или периодически спать. Конечно же, родственники стали воспринимать его как человека не от мира сего, перестав обращать на него какое-то особенное внимание. Сам же Иван Петрович не желал отказываться от существующего положения вещей, поскольку в своём абстрактном мире он впервые за всю свою жизнь обрёл счастье свободного полёта мыслей.
5.09.2021 – 16.07.2022
Сергей БОРОДИН