Мои женщины. Июнь 1964. Последнее детское лето.
Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
Иллюстрация из детского фотоальбома автора: Июнь 1964. Город Чекалин Суворовского района Тульской области. Моя мама, Нина Васильевна Суворова (Максимова), привезла на автобусе меня и мою двоюродную сестру Верочку в Чекалин, в детский санаторий, в последний раз, потому что мы с Верочкой по возрасту были уже не дети. Хорошо помню эту жёсткую пластмассовую лёгкую корзиночку-сумочку с вещами и бутербродами на вечер к чаю» мамин светлый шуршащий плащ и мой тесный детский пиджачок октябрёнка, из которого я полностью вырос. Ботинки мои тоже были детские, облупленные, сбитые игрой в футбол. Шаровары были детские и я уже успел их испачкать ползая в колючих кустах акации в поисках перьев ворон и голубей для головного убора индейца «Одинокий ворон», в которого я тогда усиленно играл. Единственным «взрослым» моим атрибутом была кепка, которой я смущённо прикрывал мою причёску с моим ещё детским чубчиком. Зато я уже не смущался, как моя старшая сестра Вера, а уверенно стоял, упираясь ногами в землю на ширине плеч и сунув руки со сжатыми кулаками в карманы. Иногда достаточно было сжать кулаки в карманах, чтобы твои друзья-соперники немного смиряли свой пыл и желания…
Летом 1964 года в нашей семье жизнь была весьма напряжённой: Юра с трудом преодолевал трудности учёбы в Суворовской средней школе №2, в которой наш папа работал учителем по труду и машиноведению; мама интенсивно работала старшей медсестрой в своём инфекционном отделении Суворовской районной центральной больнице №1, потому что был наплыв больных всякими заразными болезнями; Юра ко всему прочему готовился к выпускным концертам и выступлениям в суворовской музыкальной школе, где учился по классу баяна; папа работал по вечерам токарем на второй работе, и у него развилась язва «в луковице двенадцатиперстной кишки»; мама по вечерам шила на ручной швейной машинке ватно-марлевые врачебные повязки и зарабатывала для нас совсем небольшие денежки, а я, грешный, после успешного окончания учёбы в 4 «а» классе Суворовской средней школы №1, праздно отдыхал, мешая всем, путаясь под ногами, приставая со всякими вопросами и никому не нужными делами. Я был лишним…
С 1 июня 1964 года, когда я не дождался никаких подарков в Международный день защиты детей, я с горечью понял, что детство моё заканчивается и что я должен, просто обязан, становиться взрослым. Что ж, всё правильно, но всё равно – было обидно.
Теперь, когда не надо было делать домашние задания и готовиться к урокам, я не знал, что же мне делать. Помогать маме? Я попытался помочь ей строчить на швейной машинке, но у меня получалось криво, косо, неровно и неряшливо. Зато, когда машинка начала работать плохо и нитка застряла в шпульке, я вдруг сам, без помощи папы и моего старшего брата Юры, которые были в этот момент где-то заняты, открыл отсек, где находилась шпулька, вытащил её, распутал застрявшую нитку, заодно почистил шпульку и механизм машинки от накопившейся тряпичной пыли и бахромы, опять вставил шпульку, проверил ход иглы и оборот нитки по шпульке, закрыл никелированную крышку отсека и только после этого увидел и услышал удивлённо-восторженные благодарные восклицания моей мамы.
Потом, за ужином, мама рассказала нашему папе и моему старшему брату Юре, что я сегодня сделал с её швейной машинкой. Папа и Юра, не поленились, пошли в мамину комнату, открыли машинку, отсек шпульки, посмотрели, всё потрогали, проверили ход швейного механизма и только после этого, вернувшись за стол, признали, что я, оказывается, малый – не дурак. Юрка не удержался и с восторгом прибавил: «А если дурак, то немалый!». Так я с тал маминым помощником - домашним «починителем».
Теперь у меня был свой (!) набор отвёрток – пластмассовая коробка с двумя отвёртками – большой и маленькой (эти наборы мама купила в «уценённом магазине»). Этими отвёртками я подкручивал разные винты: на ручках нашей двухкомфорочной газовой плиты, на ручках и петлях шкафов, ручках дверей, на вилках электроприборов (мне только не разрешали лазить в электрические розетки).
Однажды днём, когда все мои родители были на работе, а Юра убежал на улицу к своим друзьям и подружкам, перегорела проволочная вставка («жучок») в электрических пробках и я рискнул: поставил стул на стол в проходной комнате, залез на него, отвинтил одну пробку, потом другую, а затем попытался маленькой отвёрткой выковырять остатки сгоревшей медной проволочки из круглого гнезда на электрощите…
Ослепительная огненно-фиолетовая вспышка в глазах и сильный судорожный удар во всём теле произошли так внезапно, что я не успел ничего понять и особо ничего не почувствовать. Только после того, как я через несколько мгновений очухался от этой ослепительной вспышки, я почувствовал неудобство, потому что вдруг оказался втиснутым между стенкой комнаты и изголовьем раскладушки, которую мы ставили для гостей в нашей проходной комнате. Как я тут очутился, если по диагонали расстояние между тем местом, где я был втиснут ногами вверх и электрощитом с пробками было не менее 3-4 метров?
Дома никого не было, поэтому я немного испугался. Неуклюже трепыхаясь, я с трудом выбрался из западни, куда я попал, отряхнулся всем телом, осмотрел свои руки, пощупал лицо и шею, потом посмотрелся в зеркало и только после этого начал бояться. Ни ран, ни ожогов, ничего необычного или опасного я не увидел и только страх от удара током противной дрожью и липким потом проявился так, что я всё бросил и ушёл к себе на мой школьный диванчик.
Инструменты и пробки, пучок тонкой медной проволоки остались на крыше нашего холодильника, стол и стл на нём остались в проходной комнате, света не было, но были налицо все следы моего преступления – нарушения строго запрета даже пытаться починить что-либо из электроприборов. Наказание было неизбежным и после нескольких минут дрожания от страха и ужаса гнева моих родителей и насмешек моего старшего брата, я поплёлся обратно в проходную комнату, забрался на стол, потом на стул и снова взглянул в гнездо пробки электрощита.
Сгоревшей проволочки там уже не было. Маленькая отвёрточка нашлась там, куда меня отбросило и втиснуло между стенкой и изголовьем заправленной раскладушки. Найдя отвёртку, я подивился тому расстоянию и полёту, который совершил после удара током, вспомнил огненно-фиолетовую вспышку, которая ещё оставалась у меня в памяти. Я ещё несколько раз зажмуривался, чтобы увидеть её негативное изображение в глазах.
Подивившись этим явлениям и полёту, я вновь забрался на стол; взял тонкую медную проволочку, обернул, как не раз это делал мой папа, одним концом вокруг одного капсюля фарфорового, а затем свернул проволоку в круглую спиральку и прижал другим капсюлем предохранителя. Затем я вставил предохранитель с «жучком» в пробку и осторожно ввернул эту пробку в гнездо электрощита. Затем также осторожно я ввернул вторую пробку в щиток и о чудо! Свет загорелся!
После этого, я солидно (как папа) и сдержанно расставил стул и стол на своим местам; поправил постель на раскладушке; собрал с пола остатки сгоревшей медной проволоки; сложил свои инструменты в коробочку; убрал коробку с отвёртками подальше в свой школьный рабочий письменный стол; взял книжку фантастики; уселся поудобней на свой школьный маленький диванчик и начал что-то читать, уставившись в тёмно-кроваво-фиолетовое пятно посередине страницы книги. Только тут я немного понял и осознал, какой опасности и, возможно, смертельной угрозы я счастливо избежал…
Страх и остатняя боязнь были, но было и ощущение геройства и удачи. Я не побоялся, я справился, я победил! Только об этом случае я никогда потом не рассказывал никому, ни папе, ни маме, ни брату и даже ребятам на улице, а тем более в классе. Почему? Потому что я и сам понимал, что поступил по-дурацки, полез в одиночестве туда, где надо было, как минимум, быть вдвоём, чтобы один делал, а другой контролировал и предупреждал об опасности.
Однако после этого случая во мне что-то изменилось, потому что я вдруг перестал страшиться и бояться, как боится и страшится ребёнок. Например, теперь, когда в кинотеатре или по телевизору я внимательно смотрел кино, я уже не боялся так, как в раннем детстве, переживая всё то, что происходило на экране. Теперь понимал. Что это кино, что это актёры, что все страхи и испытания, которые показывают, это не просто «понарошку», а почти «взаправду», что это нам для понимания и ощущения, чтобы мы были умней и опытней в жизни.
Таким образом, я начал «читать между строк» буквально повсюду и во всём, что происходило со мной в жизни. У меня как будто открылись глаза. Теперь я ясно видел, знал и чувствовал, что будет, если… Я начал не только видеть, на что смотрел, а понимать то, что видел. Это открытие меня ошеломило и я несколько дней только и делал, что совершал всё новые и новые открытия понимания окружающего мира и действительности.
Например, я начал видеть оттенки отношений между нашими родителями, их напряжённости, напряги неудовлетворённости жизнью, судьбой и недостатком денег в семейном бюджете. Я теперь начал видеть за поджатыми губами нашей мамы её сдержанное недовольство или обиду. Я теперь понимал, что сердито нахмуренные брови папы выдают его напряжённость, досаду, а то и злость. Я теперь чётко видел огненные искры в бешеных глазах моего старшего брата Юры, когда он ярился или азартно чем-то увлекался, или опять «страдал влюблённостью» по какой-то новой девчонке.
Странно, но даже мои внутренние голоса моего деревенского друга деда «Календаря» из Дальнего Русаново и моей прекрасной Феи красоты и страсти, куда-то запропастились. Они замолчали и даже в минуту смертельной опасности не проявляли себя, не упрекали, не откликались, хотя я их звал в мои сны. Теперь я всё больше и больше оставался один на один с самим собой. Что ж, один так один, сам так сам. Мне не привыкать, я с 3-лет сам гвозди забиваю!
С одной стороны было обидно и опасливо оттого, что я внутренне остался один на один с самим собой, а с другой стороны было жутко интересно узнать, а что же там будет? Я опасался, но очень хотел выйти в этот окружающий мир и действительность на дорогу жизни. Именно в этот момент я понял смысл и значение строк стихотворения Михаила Юрьевича Лермонтова
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб вечно зеленея
Темный дуб склонялся и шумел.
Только в отличие от знаменитого русского поэта я не хотел навеки заснуть и забыться, а наоборот, я хотел жить и влюбляться! Да, влюбиться так, как влюблялся мой старший брат Юра – жгуче, огненно, страстно, с криками восторга, с плясками и метаниями чуть ли не по стенам и по потолку…
Начало лета я пробыл дома. Папа уехал опять в свой дом отдыха на турбазе «Ока», где мы уже были вместе с ним и с Юрой. Юра «мучился» с переэкзаменовками по учёбе, репетициями в музыкальной школе и каждый день убегал к своим друзьям в их почти взрослую компанию. Мама работала, занималась своим огородом и отдыхала дома, а я читал книги, выходил на улицу играть с соседским мальчишками и девчонками в детские уличные игры, скучал и усиленно занимался спортом.
Вместе с моим другом Толиком Азаровым мы сотворили в нашем огороде две стойки и поперечную планку, вскопали мелко и разрыхлили граблями землю и учились прыгать в высоту «перекидным», стараясь достичь результатов знаменитого прыгуна в высоту Брумеля. Получалось не очень результативно, поэтому мы начали прыгать в длину и тут дело пошло лучше. Мы даже организовали соревнование мальчишек и девчонок с нашей улицы, но толпа ребят случайно потоптали мамины грядки с морковью и свёклой, и он нас сердито и даже гневно прогнала «на все четыре стороны».
Потом мы всей дружной стайкой соседских мальчишек и девчонок гуляли по окрестностям нашего «низовского» микрорайона города, искали приключения, ходили в лес собирать щавель и землянику, играли в лапту, в догонялки, в прятки, в испорченный телефон, в ножичек. По вечерам мы собирались на лавочке возле столба с уличным фонарём и, отмахиваясь от комаров, слушали мои пересказы прочитанных книг или рассказывали друг другу разные житейские случаи и истории.
Всё это было интересно, даже здорово, но мне чего-то всё же не хватало. Возвращаясь вечером домой, после ужина и вечернего ароматного маминого цветочного чая с оладушками, ложась в прохладную и вкусно пахнущую постель, я мечтал, что ко мне в сон придёт моя Фея красоты и страсти и я снова «ощутю» то приятное волнение, которое закончится бурным выплеском моего «мужского с ока». Теперь я знал, что это такое и немного гордился тем, что на это способен…
В начале июля мама решила, что мне нечего болтаться одному в доме, что она тоже хочет немного отдохнуть, что за Юрой нужен «глаз да глаз», иначе он всё бросит ради своих влюблённостей и не закончит школу, как надо и отвезла меня опять в город Чекалин, в детский санаторий, на «поправку здоровья». Я был рад и не рад, потому что я был в этом санатории уже много раз, потому что там были дети, а не ребята, и потому что я опять был не просто один, а в одиночестве, как будто от меня избавились и бросили…
Вот тут-то и начались мои одинокие отроческие приключения в гуще детей и друзей.