Светка вместе с Волкодавом, пыхтя и дёргая, подняли флаг.
И тут внезапно раздались перезвоны колокольчиков, да так и пошли, пошли вниз-вверх, быстро-медленно, никак не давая поймать ритм. Чтобы не заблудиться в этих трелях и не забыть себя, Петя начал оглядываться. Но вокруг была почему-то сероватая рябь, как на неоцифрованной старой киноплёнке, изредка пятнами: то ли люди, то ли звери, то ли иногда какие-то обрубки.
Подняв глаза, Петя стал искать глазами флаг. А когда нашёл, флаг отчего-то переливался разными яркими цветами, сменявшими друг друга, будто на экране. Стоило залюбоваться, как флаг погас и стал чёрным, но на удивление не страшным.
Не успел Петя ничего об этом подумать, а милые колокольчики сменились привычной руладой телефонного будильника. Сон вроде ещё не совсем успел закончиться, но словно игла вонзилась в мозг: придётся сейчас вставать. Петя протянул руку и стал шарить, чтобы выключить хотя бы эту гадость. Но папа, видно, как всегда убрал телефон подальше, на стол. Пока доберёшься до него, волей-неволей проснёшься. Мальчик приоткрыл один глаз, встал, подошёл к столу. Будильник уже затих, но это лишь на пять минут. Хотелось выключить будильник вовсе. Пока возился с ним, проснулся-таки окончательно. Оставалось разве что немного полежать под одеялом.
Зачем это придумали начинать уроки в школе в такое время, когда всем спать охота? А если зимой, то вдобавок и темно как ночью...
Спустя пару минут раздались три удара в дверь и громкий папин голос:
- Петя, пора вставать!
- Да, сейчас! - ответил тот нарочито бодро и закрыл глаза.
Сон так и не вернулся, а минут через пять папа его уже тормошил:
- Давай, давай, вставай! А то опоздаешь.
Всё утро от просыпания до середины первого урока проводил Петя в немом внутреннем рыдании, прерывавшемся лишь на поглощение домашней яичницы с хлебом и чашки цикория, который он вслед за мамой называл "кофе". Завтрак частично компенсировал тяготы жизни. Лишь однажды он омрачился обнаружением в яичнице красного пятнышка.
- Мам, а это что - кровь?
- Да нет, что ты, какая кровь.
- Как какая? Это же были цыплята?
- Не цыплята. Яйца инкубаторские, из них никто бы не вылупился.
- А почему красное?
- Ну давай, я уберу...
- Убери. А что красное-то?
- Случайно так получилось.
Вспомнилось и теперь... Зато было вкусно. Очень.
- Рюкзак проверил? Всё собрал, ничего не забыл? - въедливо переспрашивал папа.
Потом была дорога к школе мимо пятиэтажек, качелей и мусорных контейнеров в Петин рост.
И, как всегда теперь, линейка. Светка вместе с Волкодавом, пыхтя и дёргая, поднимали флаг. Тут ещё была маленькая компенсация за ужас утра: посмотреть на Светку. От неё так-то трудновато отвести взгляд, чтобы хоть заметить хихиканье её подруг при этом. А флаг Светка поднимала в пилотке, и это завораживало. Папа однажды сходил сфоткать действо. Потом вечером спросил:
- А что за девица у вас, которая с флагом возится?
- Светка, - ответил Петя со всей возможной небрежностью. Хорошо, что можно так запросто её назвать, словно приятельницу. Правда, он пока не придумал, что бы такого хоть раз ей сказать. Но все ведь её так называли. Значит, и он может.
- Брутальная, - сказал папа с ударением.
Петя так и не понял, хорошо это или плохо, а переспросить гордость не позволила.
Первым уроком история, и уж это точно хорошо. Не надо ни над сложными задачами париться, ни над разбором предложения. Волкодав на своём уроке вроде уже и не совсем директор, а простецкая училка. Её байки можно слушать, постепенно просыпаясь.
На сей раз тема была - Пётр Первый. Как он в камзолы одел, запретил бороды, а бояре упирались. Волкодав старалась придать своему рассказу живость:
- Государь наш Пётр Алексеевич приказал ловить бояр и отрезать у них это самое.
Хотя дирюга для пояснения и помусолила пальцами в районе своего подбородка, по партам прокатились смешки. Это бы ладно. Директор вообще любила показать, что на дурачков внимания не обращает. Но Васютина с Афиногеновой, глядя друг на друга и взаимно заражаясь хохотом, заржали так, что одна из них сползла под стол. Волкодав побагровела:
- Что я смешного сказала? Читаете чёрт знает что, потом вам всё смешно. Ну-ка обе - вон и придёте с родителями!
Те ушли, не в силах остановить смех даже в дверях, но прочие приутихли.
Дальше пошло про Северную войну и предателя Мазепу.
В первой половине урока иные, оборачиваясь, подмигивали Пете - кто в курсе, что он тоже Пётр Алексеевич. А уж царей дирюга величала по имени-отчеству.
С новым поворотом рассказа всё больше пар глаз устремлялись в дальний левый угол - иные с беспокойством, иные с любопытством, а кое-кто и со злорадством. Там сидела Люба Ивашенко, новенькая, нездешняя. Говорили, что вывезли её из-под бомбёжек.
Да не, она сама про бомбёжки не говорила, ничего такого. Вообще говорила не очень много. Только когда Сидоров, удивлённый такой молчанкой, решил для поддержания общения лопнуть воздушный шарик у неё над ухом, Люба без единого звука молниеносно бросилась на пол лицом вниз...
Какая-то потухшая или приглушённая великая красота виделась Пете в Любином лице, обрамлённом длинными чёрными волосами. Глядя на Светку, он куда-то сразу уплывал. А созерцание Любы возобновляло в нём внутреннее рыдание раннего утра, прерванного сна.
- Эй, Ивашенко! - шипел теперь злобный, с иголочки одетый Аникеев. - Ты - Мазепа!.. Ты - Бандера!
У Любы вдруг заходили желваки, загорелись потухшие глаза. Нескольким людям показалось в тот момент, что она внезапно стала выше ростом.
- Сам ты... - оборвавшись, крикнула она почти без шёпота. - Ты - фашист!
- Что-о? Я? Это ты мне?
Замолчавшая полминутой ранее Волкодав упёрлась кулаками в первую парту и отчеканила:
- Прекратите немедленно нападать на Ивашенкову. Она приехала к нам из Донбасса. К бандеровцам она не имеет никакого отношения.
Аникеев взглянул на дирюгу обиженно и спрятался в себя.
Петя перехватил взгляд Любы, прямо глядевшей на Волкодава так, как на директора никто не смотрел ещё, наверно. Не с благодарностью и не с ненавистью, а с каким-то досадливым сожалением. Чувствовалось во взгляде Любы, что знает она нечто, Волкодаву даже приблизительно неведомое.
Дирюга опустила глаза, как-то смешалась, быстро и комкано закончила про Северную войну. Отпуская класс на пять минут раньше, напоследок вдруг выдала дрогнувшим голосом:
- История нас одному учит... События переменчивы. Были бояре с бородами, а пришёл Пётр. И многое ещё было потом. Многое и в вашей жизни может случиться. Так вы, пока ещё можете... живите так, чтоб стыдно не становилось. Идите... Что смотрите? Идите!
В коридоре Аникеев при общем молчании хохотнул:
- Волкодав совсем долбанулась на старости лет!.. Философ, ёж ты...
Русский язык прошёл сумбурно, местами весело: русичка, кажется, с февраля не просыхала. На алгебре зато пришлось попотеть.
Перед окружающим миром Петя набрал воздуха, подбежал к Ивашенко:
- Слушай... Может, как-то дружить нам...
Люба криво улыбнулась:
- Потому что директор сказала, что я с Донбасса? Проверено, мин нет. Да?
- Ну... Я вообще... - Петя не знал, как правильно ответить.
- Если вообще, давай попробуем.
На окружающем мире они сели вместе. У Сидорова глаза на лоб вылезли. Аникеев глянул на Петю как на помешанного. А вот Васютина с Афиногеновой дружелюбно ржали:
- Ой!.. А вы и поженитесь дальше?
- Конечно! - вдруг ответила Люба. - И вместе будем всех сильней!
Петя не знал, куда спрятать лицо, и был счастлив появлению в дверях бородатого Бориса Абрамовича. И тому, что тот сегодня был явно в ударе. Долго вещал о ледниковом периоде.
- А ведь открыл ледниковый период наш замечательный русский учёный, - Борис Абрамыч чуть поколебался, - и революционер. Пётр Алексеевич Кропоткин. Запомните это имя.
На этот раз Петя успел так озадачить всех, что никто даже не повернулся в его сторону. Может, Люба?.. Но он не решился посмотреть на неё. Только локтем иногда ощущал.
- Чего радостный такой? - спросил дома папа.
Пете непреодолимо хотелось упомянуть Любу, и стеснялась грудь, и он сказал самое нейтральное, как ему казалось:
- Люба Ивашенко-то, оказывается,не с самой той украинской территории, а с Донбасса!
Отец поглядел с горечью:
- А какая разница-то? - в его голосе слышен укор. - Главное, что жива!
Петя растерялся. А правда, какая разница?.. Но ведь Волкодав говорила...
Он пошёл к себе в комнату думать.