Две жены Романа Степаныча – нынешняя Иветта и её предшественница Марина, мирно беседовали, сидя друг напротив друга на кухне у Мастерковых. Они были такими разными и, в то же время, такими похожими: стройные кареглазые брюнетки. Правда, волосы у Иветты вились крупными завитками, а Марина была подстрижена под мальчика. Перед ними стояли два бокала с белым вином, скорее наполовину полные, чем наполовину пустые, а догадаться о том, что они уже пригубили этого легкого вина, можно было только по едва заметному блеску в глазах и следам помады, оставшимся на бокалах.
Время от времени на кухню выбегала из коридора раскрасневшаяся четырёхлетняя Иришка, а за ней, как собачка, по пятам, вислоухий британец Фиксаж. Они играли в догонялки.
– Иди ко мне, Ирочка. Как же ты выросла с прошлого раза! – Марина посадила Иришку себе на колени, чмокнула в щечку и погладила по кудрявой головке. Фиксаж, склонив голову набок, косился на гостью, прикидывая, погладит ли она и его или, наоборот, пнёт ногой. Девочка в ответ на поглаживание по головке и поцелуй тоже чмокнула тётю Марину и, спрыгнув на пол, с хохотом побежала в коридор, а Фиксаж серой молнией метнулся за ней вдогонку.
Тут с работы вернулся сам Степаныч. Увидев, пришедшую в гости в будний день Марину, он немного удивился, но обрадовался, ведь вместе с Мариной, скорее всего, должен был прийти и Мишка. Правда, перед Романом Степанычем неожиданно возникла дилемма, какую из жён целовать в щечку в первую очередь: нынешнюю, на правах хозяйки, или предыдущую, на правах гостьи. Не зная, что предписывает по этому поводу этикет, он всё же достаточно оперативно нашёл логичное решение, и что бы никого не обидеть, расцеловав женщин в алфавитном порядке: сначала Иветту, а потом Марину. После этого Степаныч уселся за стол на равном расстоянии от каждой из жён, благо круглый стол позволял это сделать. Иветта же, наоборот, встала из-за стола, подошла к буфету и налила в бокал вина из зелёной бутылки, сужающейся к верху, горлышко которой выглядывало из мельхиорового ведёрка со льдом. При этом она держала бутылку так, чтобы Степанычу не было видно ни этикетку, ни контр-этикетку. Прекрасно зная повадки обеих своих жён, Роман Степаныч предположил, что они уже успели заключить пари, сможет ли Степаныч вслепую угадать, что это за вино.
Он взял у Иветты бокал, посмотрел его на просвет, поставил на стол и стал двигать по кругу, чтобы в бокале образовался искрящийся водоворот. Потом поднёс бокал к носу, послушал аромат и удовлетворённо закивал. Сделал крошечный глоток, чтобы смочить язык, и только после этого отхлебнул побольше, дав вину растечься по языку.
– Хорошее вино, лёгкое, – произнёс он, сделав, наконец, большой глоток.
– Нет, Рома, ты уж будь добр, покажи Марине, как ты научился с винами разбираться, – засмеялась Иветта.
– Сказать, хорошее вино или плохое, любой может, это дело предпочтений. Ты нам дай полную картину, – поддакнула ей Марина.
«Я так и знал, поспорили, смогу или нет определить сорт и регион происхождения» – подумал Степаныч, ухмыльнувшись – «смешные они всё-таки, неужели и так не понятно, что такая форма бутылки бывает исключительно у вин из Эльзаса, а, следовательно, выбор сортов винограда не такой уж и большой: там их всего семь, причём один из них чёрный и на тихое белое вино не идёт, только на креман».
– Вино молодое, урожай прошлого года, в дубовых бочках не было, полусухое, крепость где-то 12%, сепажное, судя по аромату с нотками бензола и явно ощутимой минеральности, это вино из сорта рислинг, страна производства – Франция, аппелласьон Эльзас, – выдал своё авторитетное заключение Степаныч.
Марина изумилась столь детальному анализу, но не показала виду.
– Подумаешь, Эльзас! – сказала она, – ты нам лучше скажи, на каком берегу был собран виноград?
– Ну, ты даёшь, Марина! Откуда такие вопросы? Паркера почитываешь? Пусть будет левый берег. Ну, что, угадал?
– Угадал, – сказала Марина, порылась в сумочке и, рассмеявшись, протянула Иветте пятисотенную купюру. Иветта тоже с трудом прятала улыбку. Степаныч, как обычно, оказался на высоте.
«Ещё бы не угадал! Весь Эльзас располагается на левом берегу Рейна, как тут не угадать» – усмехнулся про себя Степаныч – «смешные они, девчонки».
Они чокнулись, и отпили ещё по глоточку. Степаныч достал из кармана полупустую смятую пачку сигарет и закурил.
– Всё куришь, Рома? Я-то надеялась, что хоть Иветта тебя от этой пагубной привычки отучит, если уж нам с Вероникой не удалось, – сказала Марина, тяжело вздохнув.
Степаныч на секунду вспомнил свою первую жену Веронику, оставившую его лет пятнадцать тому назад ради карьеры за границей и, вполне вероятно, живущей там припеваючи и не собирающей возвращаться. Для таких, как она, уби бэнэ, иби патрия – где хорошо, там и родина.
– Курю, – кивнул Степаныч, выпустив несколько колечек дыма.
– Горбатого могила исправит. Ведь знаешь же: курение опасно для здоровья! Минздрав же вас, дураков, предупреждает…– сказала Марина.
«Ну, вот какое тебе теперь до этого дело? В своё время вместе со своей мамашей Ларисой Аркадьевной всю плешь мне проели, чтоб дома не курил, а теперь-то что?» – подумал Степаныч – «у меня теперь другая жена, а она ничего против не имеет. Или, по крайней мере, не пилит меня, как бензопила «Дружба», по поводу курения».
– Лично мне курить нравится, нервы успокаивает, а Иветта не против, – сказал он вслух.
Посидели молча, пока Степаныч не затушил в пепельнице окурок.
– А Мишка-то где? – спросил он у Марины, – или ты одна пришла, без Мишки?
– Сынок твой на спортплощадке, в футбол гоняет. Я его специально отправила на улицу, потому что мне с тобой нужно серьёзно поговорить, и делать это лучше не при ребёнке, – ответила Марина.
– А что, случилось что-нибудь? Что он на этот раз натворил? – встревоженно спросил Степаныч.
– Натворил! Такое твой сын натворил, что волосы дыбом! – сказала Марина.
«Вот всегда у Марины так: когда Мишка ведёт себя хорошо, она называет его «мой сыночек» или, в крайнем случае, «наш ребёнок», а когда он в чём-нибудь провинился, он у неё всегда «твой сын»» – констатировал для себя Степаныч.
– Курить твой сын начал, вот что! – произнесла Марина и тяжко вздохнула.
– Так ему же всего девять! – всплеснула руками Иветта, – у нас в школе многие дети курят, но не в третьем же классе!
– То-то и оно, что всего девять, а уже курит. Весь в папашу! – Марина закипела от праведного гнева.
– Вот тебе на! Дожили! – охнул Степаныч. Вспомнив, что сам он пристрастился к курению ещё во втором классе, он предпочёл об этом не упоминать, женам это наверняка бы не понравилось, зачем лишний раз травмировать хрупкую женскую психику.
– Вот именно! Поэтому-то я к тебе пришла, чтобы ты своего сына отучил от этой мерзкой привычки. А то мы с мужем для него не авторитет. Андрей у меня человек творческий, а потому совершенно непрактичный. Это только в кино он играет крутых спецназовцев или киллеров, а в жизни он человек чрезвычайно мягкий и ранимый. Мишка из него верёвки вьёт. И потом – это, в конце концов, твой ребёнок, тебе ему мозги и вправлять.
– Мозги бывают у говядины, а у человека – мозг, – немного невпопад заметил Степаныч, который во всём любил точность, в том числе, и в выражениях.
– Ты, Степаныч, не умничай, а лучше Мишку вразуми! – с горечью в голосе произнесла Марина и залпом осушила свой бокал.
Иветта и Степаныч последовали её примеру.
– Убери-ка бокалы со стола, а то скоро Мишка придёт, увидит, что мы тут выпиваем. Незачем ребёнку дурной пример подавать, нам только детского пьянства не хватало! – сказал Степаныч Иветте.
И только Иветта успела положить бокалы в мойку, как раздалась трель дверного звонка. Степаныч встал и пошёл открывать.
На пороге стоял Мишка с футбольным мячом в руках.
– Папка! Папка! – бросился он Степанычу на шею. Тот невольно улыбнулся, хотя за секунду до этого намеревался сохранять суровое выражение лица.
– Пойдём-ка, Марина, покажу тебе, какие я занавески новые в спальне повесила, – сказала Иветта, уводя из кухни Марину, чтобы мужчины, отец и сын, остались с глазу на глаз. Степаныч сел на стул, а Мишка остался стоять.
– Ну, хочешь мне что-нибудь рассказать? – спросил Степаныч, строго глядя Мишке в глаза.
Тот поёжился под взглядом отца, но пролепетал:
– Наша команда выиграла, двадцать шесть: семнадцать.
– Ты мне лучше, сынок, расскажи, давно ли ты курить начал? – спросил Степаныч.
Мишка опустил глаза.
– Ну?..
– С начала июня. У нас все ребята курить стали, и Серёжка, и Игорёк, и Дамир, и даже Алик.
– А тебе разве мама не говорила, что курить нельзя?
– А мама не знала, что я курю. Они с папой Андреем всё время на работе, то репетиция, то спектакль. А я, чтобы мама не догадалась, что я курю, всегда до её прихода зубы чистил, а потом чеснок жевал, он запах табака перебивает.
– Это кто тебя научил?
– Серёжка…
– А сигареты вы где берёте? Вроде бы в магазине таким мальцам продавать не должны, их же за такое оштрафовать могут.
– Сигареты Серёжка у отца берёт. У него всегда в шкафу несколько пачек есть. Он плохо видит и не заметит, если у него одну пачку взять потихонечку.
– Стало бы вы слепого обкрадываете. Молодцы, нечего сказать! И, что, вам пятерым одной Серёжкиной пачки хватает?
– Ну, когда не хватает, другие ребята у своих родителей тоже потихонечку берут.
– А ты? Ты у меня тоже потихонечку?..
– Папа, я только два разочка у тебя брал, только по одной пачке.
– То-то я думаю, куда мои сигареты деваются. Думал, Иветта убрала куда-нибудь, да забыла мне сказать куда. Ты, сынок, понимаешь, что ничего из чужих вещей без спросу брать нельзя, даже одну пачку?
Мишка кивнул.
– И где же вы прятались, когда курили? – продолжил допрос Роман Степаныч.
– За гаражами, или за стройплощадкой. Там никого не бывает, только пьяницы. А они к нам не придираются, что курим. Иногда даже сигареткой угощают, если настроение хорошее.
– Вот я бы им показал хорошее настроение! – рассердился Степаныч.
С минуту они помолчали.
– И не стыдно тебе?
– Стыдно…
– Стыдно? А за что тебе стыдно? Что сигареты воровал или что курить начал?
– Что сигареты и что начал.
– И что мне с тобой теперь делать? – спросил Степаныч, словно надеясь, что Мишка сам предложит какое-нибудь подходящее наказание.
Но Мишка был мальчик неглупый, и поэтому ничего не ответил.
– Ну, ты хоть понимаешь, что детям курить нельзя? Это же очень опасно для растущего детского организма. Да и взрослым тоже курить не стоит. От этого курения одни болезни: рак лёгких, рак горла, инфаркт миокарда и импотенция. Видел какие картинки страшные на пачках рисуют? Так вот это всё у курильщиков внутри. И ещё зубы жёлтые. Понял?
– Понял.
– Будешь ещё курить?
– Не буду, я больше никогда не буду, – пропищал Мишка, собираясь заплакать.
– Обманываешь?
Мишка помолчал, хлюпнул пару раз носом, и честно признался:
– Да, обманываю.
Но дальше этого покаяние у Мишки не пошло. Он вытер свой мокрый нос рукавом футболки. Степаныч вздохнул и протянул сыну свой ослепительно белый и безупречно наглаженный носовой платок.
– А что? Все ребята курят, а я что, рыжий? И ты сам тоже куришь. Тебе можно курить, а мне нельзя? – вдруг с вызовом спросил Мишка, взглянул прямо отцу в глаза.
– Мне можно, я взрослый, а тебе нельзя, ты ещё ребёнок, – пытаясь сохранять спокойствие сказал Степаныч, – и в твоём возрасте курить опасно.
– Почему? Ведь наоборот, у детей инфаркта не бывает, и этой, как её, импотенции.
– У детей не бывает. Но ты сейчас втянешься, а потом, когда вырастешь большой, бросить уже не сможешь. Очень трудно с этой вредной привычкой распрощаться. А я не хочу, чтобы у моего сына был рак, когда он вырастет.
– А я не хочу, чтобы у моего папы был рак– сказал Мишка всхлипывая.
– Ну и что мне с тобой таким делать? Как мне тебя убедить? – Степаныч почесал затылок, – давай-ка, Михаил, мы с тобой по серьёзному, как два взрослых и ответственных мужчины договоримся: с сегодняшнего дня ты бросаешь курить.
– Так не честно. Я бросаю, а ты? – спросил Мишка.
– Нет, ты не понял. Вместе бросаем, ты и я. Всё, больше ни одной сигареты! Договорились?
Мишка с удивлением посмотрел на отца и кивнул.
Степаныч протянул ему руку, прямо как взрослому:
– Даёшь своё твёрдое мужское слово, что бросишь курить? – спросил Степаныч, глядя сыну в глаза.
– Даю, – ответил Мишка, – а когда?
– Прямо сейчас. Тардум эст диффере квод плацет – незачем откладывать решённое дело.
Мишка снова кивнул.
– Значит, решено! Вот смотри, – сказал Степаныч, достал из кармана пачку сигарет, переломил её пополам и выкинул в урну.
Сын и вернувшиеся в этот момент на кухню обе жены Степаныча с изумлением посмотрели на него.
– Марина, мы с Михаилом обо всём договорились. Даём тебе твёрдое мужское слово: «С этого дня оба бросаем курить. Навсегда…».
– Вот и молодцы, мальчики! – сказала Марина.
– Не мальчики, а мужчины, – заметил Степаныч.
– Ну раз такое дело, давайте чай пить с тортом, Марина твой любимый принесла, «Киевский» – сказала Иветта и нажала кнопку на чайнике, – а ты, Миша, сходи в детскую и позови Иришку. Она тоже торт очень любит.
– И Фиксажа тоже позвать? – уточнил Мишка.
– Можешь позвать, а можешь и не звать. Он всё равно придёт, он у нас любит всё контролировать, никуда от него не скрыться.
Когда Мишка ушёл звать свою единокровную сестрёнку и её котика, Марина наклонилась к Степанычу и тихонько спросила:
– Рома, ты это серьёзно? Действительно решил бросить курить? Это же говорят непросто. Ты же, наверное, лет сорок куришь или больше…
– А что делать? Здоровье сына дороже.
Потом пришли дети, они все вместе сели пить чай с тортом и конфетами, и у всех было хорошее настроение, даже у Фиксажа, которому «Киевский» торт не очень нравился. То ли дело, «Птичье молоко».
А когда Марина с Мишкой попрощались и ушли, Иветта сказала:
– Смотри теперь, Рома, чтобы Мишка тебя больше с сигаретой не видел. А то, сам понимаешь…
– Я же вам обеим уже сказал: я бросил курить, окончательно и бесповоротно. – твёрдо и решительно сказал Степаныч, но всё же вздохнул, глубоко и печально, – мы же с Мишкой вместе зарок давали не курить, как же я его могу обмануть?
– А что делать с блоком сигарет, который мы только вчера купили?
– Отдадим его кому-нибудь, у кого силы воли не хватает бросить.
– Правильно. Можно, например, нашему физику отдать.
– Можно и физику, – кивнул Роман Степаныч, – Сан Саныч вряд ли бросит курить. Он уже раза три на моей памяти пытался, да ни разу дольше двух недель без курева не продержался. Как говорится, горбатого только могила исправит.