Старший товаровед на складе готовой продукции Московского торгового объединения «Сантехкомплект» инвалид III-й группы Ираклий Ашотович Певзнер проснулся задолго до назначенного часа. Причиной побудки Ираклия Ашотовича стало внезапное внутреннее волнение. «Что-то определённо случилось, – подумал он, оглядывая стены, потолок и расположение мебели, – да-да, определённо!» И хотя февральская ночь ещё чернела сквозь заснеженную раму, ощущение скорой и доброй перемены необычайно растревожило сердце старшего товароведа. Перемены?! Последние годы Ираклий жил замкнуто, укрываясь, как бы таясь в себе самом от окриков и рукопожатий мира. И вдруг…
Он ещё раз внимательно осмотрел комнату и, не приметив каких-либо чудесных изменений, констатировал: «Значит, это случилось во мне». Певзнер протянул руку к выключателю и зажёг потолочную люстру. Яркая жёлтая вспышка ослепила его со стороны зеркала. Щурясь, он посмотрел на своё отражение и увидел его, будто гравированным по золотой фольге, на фоне тёмной клубящейся в окне зарницы. Отражение казалось необыкновенным и просветлённым, с ним хотелось говорить, писать текст, строить совместные планы!.. Однако ум Певзнера холодно одёрнул обоих: «Нашлись собеседники! Кот да котище – два в одном – скукотища!» Ираклий поморщился и перевёл взгляд в окно – погода дрянь. Достал из тумбочки тонометр, померил давление – ниже ватерлинии. Впрямь скукотища…
Он откинул одеяло, присел на край кровати и положил ладони на колени. Так он делал всегда, когда хотел сосредоточиться. Левая ладонь лежала спокойно, а правая призывно вздрагивала. При каждом вздрагивании пальцы, как по команде, группировались в жест церковного благословения. Оставалось лишь вставить между большим пальцем и указательным авторучку – и!..
И тут Ираклия прорвало! Он действительно почувствовал необходимость в собеседнике.
– Я придумаю его! Я его напишу!
Прихрамывая и тяжело дыша, Певзнер «заметался» по комнате. Подцепил палкой и достал со шкафа пустую обувную коробку, на кухне отыскал разделочную доску. «Мой письменный прибор!» – усмехнулся он, соскабливая с доски засохшие следы вчерашней кулинарии. Вернулся в комнату. Из-под книг, сваленных в беспорядке на журнальный столик, извлёк пачку старой пожелтевшей бумаги. «Эврика!» – воскликнул он, заправляя авторучку не до конца высохшими в пузырьке чернилами…
* * *
– У вашего героя нет даже письменного стола? Он же товаровед, имеет дело с документами! – наверняка усмехнётся читатель. – Не верю!
Однако оставим в покое покойного Станиславского – кстати, умер он весьма правдиво – и вспомним, как жил Ираклий Ашотович последние десять лет, вернее, как и почему его жизнь так сильно изменилась в последнее десятилетие.
Активист, спортсмен, красавец, ненасытный любовник, он, подобно опытному сёрфингисту, играючи выписывал сложнейшие виражи в водоворотах Житейского моря. Как грозный плавничок, Ир (так звали его сослуживцы) буравил лоснящуюся плавь волны, торжествуя над её склонившимся гребнем. И вдруг… Да-да, снова это всевидящее «и вдруг»!
Как-то вечером Ираклий возвращался с тренировки, подошли трое, попросили закурить. Дальше – про;бел… В больнице очнулся только на третий день. На четвёртый – начал жить сызнова с огромным недостатком самого необходимого в самом себе. Просто жить пока бьётся сердце. До сердца те трое не добрались, помешали рёбра – погибли, как панфиловцы, но не пропустили.
Прошло десять лет. Ираклий частично встал на ноги, даже устроился на работу, но, главное, избавился от всего, что хоть как-то могло напомнить ему о пылких устремлениях юности и чувственных пробах творческого «я». «Отныне мои главные приоритеты – посильный комфорт и безопасность того, что от меня осталось» – твердил он, ковыляя с очередным раритетом юности на помойку. Но сегодня!..
* * *
Ираклий опустился на кровать, здоровой рукой закинул за спину подушку, положил на колени коробку из-под обуви, поверх коробки – разделочную доску. Затем вытянул из пачки писчий лист, любовно разгладил его ладонью – «Ах, ты бумаженция, девочка моя теперешняя!» – и приступил к сочинительству.
Вдруг (опять это слово!) зазвонил будильник.
Ираклий приподнял голову, прислушался. Гуд стремительного действия ещё метался в сонных переходах памяти. Потом пришло осознание утра, и всё стихло.
– Вот оно что…
Холодное солнце медленно наполняло комнату прозрачным лимонно-розовым утренним светом. «Наваждение!» – зевнул Ираклий, не понимая, радоваться ему или огорчаться. Перемена, которую он не ждал, не случилась, просветление не состоялось. Но всё неслучившееся было почему-то жалко, и странно ныло сердце. Так хнычет недокормленный малыш, не понимая, что, собственно, произошло. На полу валялась коробка из-под обуви. Крышка на коробке съехала в сторону, будто её небрежно смахнули с колен вместе с коробкой. Под журнальным столиком поперёк половиц лежала… разделочная доска. Каким образом эта кухонная вещица оказалась в комнате? Ираклий поднялся и, опираясь на палку, хотел было собрать разбросанные по полу вещи, но усомнился. А где рукопись? Рукописи не было.