Глава десятая. А была ли любовь?
Всю оставшуюся дорогу до дома Константинов думал об утренней встрече. Беседа по истории несколько отвлекла, но потом он уже не мог отделаться от мыслей о том, что произошло много лет назад. Он отвечал на какие-то вопросы сына, сам что-то говорил, порой невпопад, а мысли возвращали в то далёкое лето.
Он вспомнил, вспомнил давнюю свою поездку в первый суворовский отпуск. Он поехал в своей суворовской форме, потому что ну просто не мог не показаться в ней своей первой учительнице, а главное её внучке, которую не видел уже много лет, но о которой нет-нет да вспоминал. Конечно, он помнил и то, как устроился по-хозяйски в купе. Билет был на нижнюю полку, причем ехать ему посчастливилось лицом вперёд, а это давало возможность смотреть в окно, любоваться пейзажем, открывающимся в пути.
До отправления поезда оставалось минут десять, когда в купе вошли мужчина средних лет, статный, уверенный в себе, с волевым лицом, женщина, как Константинов понял, его жена, сразу поразившая яркой красотой, и дочь, с виду школьница, в маму стройная, и весьма привлекательная.
Николай только что окончил девятый класс. А она? Какой она класс тогда закончила? Восьмой? А может и вообще седьмой только? Он так и не спросил об этом за всю дорогу. Да и не очень его интересовало, сколько лет девочке, тем более не удобно было при её родителях проявлять к ней интерес. Он уделял ей внимания ровно столько, сколько требовалось, чтобы не обидеть полным равнодушием. А она явно проявляла интерес, хотя он и относил его насчёт того, что перед ней был суворовец, а в ту давнюю пору вообще военные у основной массы прекрасного пола вызывали интерес, наверное, таковой, какой стали вызывать у относительно прекрасного пола времён ельцинизма всякого рода предприниматели и коммерсанты.
Проговорили они действительно чуть не до утра, а утром, уже перед самым прибытием поезда в Симферополь, она сунула ему листочек с записанным на нём номером телефона. Тем не менее, родители заметили, мама нахмурилась, но она тут же нашлась, заявив, мол, папа же говорил, что может помочь при поступлении в академию. Для того телефон и дала, а то как-то нехорошо получилось – поговорили и забыли.
Константинов листок взял и ведь сохранил, хотя прошло с той поездки уж два с половиной года. Он просто внёс его в свою записную книжку, а книжки в юном возрасте часто не меняют. Не так уж много новых адресов приходится записывать. Ну, разве что по выпуску из СВУ. Главное, все адреса друзей поместились, разве что предстояло после выпуска поменять некоторые, записав: Харьковское ВТКУ, или Ульяновское ГвВТКУ, или КВИРТУ, ну и далее – роты, роты, роты…
Он не позвонил ни в период учебы в суворовском – как-то неловко было звонить, ведь Ирина казалось совсем ребёнком, а когда поступал в академию и не прошёл по конкурсу, даже не вспомнил о том, что Иринин отец мог, якобы, ему помочь.
А тут, именно на втором курсе, когда и увольнений было мало, да и знакомые девчонки, по этой причине порастерялись, услышал от своей, такой вот потерявшейся, пассии весьма колоритное объяснение, мол, и как тут отношения продолжать, если видеться удаётся пару раз в месяц, да и то всего на несколько часов. И заявила: «Что ж, я по-твоему, должна на время твоей учёбы законсервироваться?!»
Подумал тогда, что хоть и верно сказал один философ, настоящая любовь – редкий цветок, да только не всем этот цветок отыскать суждено.
И вдруг как щелчок где-то в голове, как вспышка, осветившая комнату. Он вспомнил, вспомнил давнюю свою поездку в первый суворовский отпуск, вспомнил, вспомнил тот ещё только распускающийся цветок, который теперь, наверное, вполне распустился.
«Как же её звали? Ирина, конечно, Ирина! А родителей? Нет, имена родителей не помню. А ведь надо было записать сразу. А фамилия? Фамилия Терехова. Ирина Терехова».
Он пошёл в прихожую, достал из внутреннего кармана кителя записную книжечку, которую всегда носил с собой, и, нажав пальцем на буковку «Т», открыл. Телефон был на месте. Да и куда же ему деться? Записан рядом с адресами однокашников по СВУ. С кем-то он переписывался, с кем-то просто обменялся адресами ещё в сентябре минувшего года.
Иринин телефон начинался «К-7…». Николай вспомнил, что отметил это ещё в поезде. Квартира была где-то в центре. Быть может, даже в районе Покровки.
«Позвонить? – думал он. – А почему бы и нет?! В конце концов, не просить же об академии. Я поступил, я учусь. И пусть не в академии, но офицером-то буду на два года раньше, чем все наши «академики».
И он решил: «Если подойдёт Ирина, заговорю с ней. А если её отец или мама? Нет, тогда уж лучше тихонько положить трубку. И действительно, спросят, зачем мне, курсанту, взрослому человеку, школьница? С какой целью звоню?»
Без всякого трепета, спокойно набрал номер. Пошли гудки. Примерно на пятом трубку взяли. Голос был детским, и была бурная реакция на звонок, завершившаяся приглашением на день рождения, танцами только с ней, прогулкой по Покровскому бульвару и первым поцелуем в лифте, длиною в подъём до Ирининого этажа.
Договорились, что он позвонит в следующую субботу, как только доберётся до метро из своего Кузьминского леса. А если что, позвонит уже от бабушки, отсюда, из дома, который он сегодня показал ей издали с бульвара.
Последний взгляд, последний взмах руки. И квартирная дверь оторвала её надолго, казалось, на целую неделю. Он надеялся, что хоть и на целую, но всё же только неделю.
И снова раскрыл объятию Покровский бульвар, такой знакомый с детства, но необыкновенный, по-новому праздничный теперь. Он шёл домой, кружась и скользя по насту, уже образовавшемуся после снегопада.
Он был необыкновенно счастлив, и казались глупыми все недавние переживания и никчёмные огорчения по поводу разрыва с прежней пассией. Всё, всё казалось пустым и ненужным, а сердце раскрывалось для чего-то нового, яркого и необозримого.
И уже не так тяжело было расставаться с короткими днями отдыха, не так тяжело ехать в училище, чтобы окунуться в суровые будни занятий, обещавших быть в связи с новыми сроками учёбы особенно сложными. Всё это искупалось ожиданиями субботы, ожиданиями увольнения и новой волшебной встречи с волшебным существом по имени Ирина.
Утром, в воскресенье, проснулся с какой-то неведомой прежде радостью. А ведь в этот день оканчивались каникулы, и уже в 15.00 надо было быть в училище. А там! Что ожидало там? Занятия по 7 или даже 8 часов в день, и ещё более жёсткий распорядок, потому что ещё не отменили решение об ускоренном выпуске. Но тем не менее, уже не жалел о том, что пролетели золотые деньки. Он, если и не торопил время, то и не хотел, чтоб оно замерло на месте. Теперь нужно было провести грядущую неделю без сучка без задоринки, чтобы в субботу обязательно получить увольнительную. Он хотел записаться на сутки, а если не получится, то на воскресенье. Всё-таки отпускают в воскресенье утром, и весь день впереди.
В училище летел как на крыльях. Ведь чем раньше начнётся учебная неделя, тем раньше она окончится, и получалось, что он, спеша в училище, одновременно спешил навстречу нового свидания с Ириной. Он как-то случайно услышал песню, в которой как раз и говорилось о том, что стая журавлей, улетая осенью в тёплые края и покидая края родные, летела, образно говоря, навстречу лету и нового своего прилёта назад. Настраивал себя: «Ну и что, подумаешь, неделька. Пролетит – не заметишь».
Неделя началась споро. Занятия, занятия, занятия…
Он был предельно внимателен на лекциях, старался проявлять активность на практических занятиях, даже заработал уже в первые дни несколько хороших и отличных оценок.
И вдруг… Это случилось в четверг! Разбудил голос дневального:
– Рота, подъём, тревога!
Всё уже отработано, всё уже отточено до мелочей. В считанные минуты рота построилась перед входом в казарму. Справа строились другие роты первого батальона. Сквозь пургу виднелись и роты второго батальона, тоже с оружием. Всё серьёзно. Значит, это вовсе не проверка боеготовности одной роты или даже батальона.
«Неужели учения?» – мелькнула мысль.
О том, что училище каждый год принимает участие в учениях войск Московского военного округа, он знал. Говорили ещё перед каникулами, что и в этом году учения не за горами. Готовили к ним материальную часть, снаряжение, даже получили кое-какие тёплые вещи. Но о сроках учений известно не было.
Прежде чем дать команду следовать в автопарк к месту погрузки на бронетранспортёры, командир роты назвал несколько фамилий, в числе которых он услышал и свою. Вышел из строя и обратил внимание, что вместе с ним в шеренге оказалось ещё несколько человек.
– Товарищи курсанты, вы остаётесь в распоряжении старшины роты, старшего сержанта Сурового.
И тут же перестроив роту в походную колонну, скомандовал: «Бегом, марш!»
Суровой проводил взглядом роту и объявил, что построение в роте для оставшихся через десять минут.
За это время все сдали в ружейную комнату оружие, полученное по тревоге оружие, а кто-то даже успел умыться.
Оказалось, что в роте оставлены в основном мастеровые, чтобы провести кое-какой ремонт, да оформители, чтобы обновить наглядную агитацию.
– А мне что делать? – спросил Константинов у старшины роты.
– После завтрака к начальнику физподготовки. Тебя включили в сборную училища по стрельбе, – пояснил тот.
Ну и по просьбе оставшихся, старшина объяснил, что начались крупные учения Московского военного округа. Из училища сформирован мотострелковый полк, роты приведены к штатам мотострелковых рот, а это в то время – три взвода по три отделения. В каждом отделении 7 человек. Всего 21 человек, плюс командир взвода, то есть – 22 человека. Заместителем командира взвода являлся по тому штату командир первого отделения. Таким образом, получалось, что в трёх взводах 66 человек, плюс 6 человек в пулемётном отделении, да плюс 4 человека в отделении управления. Итого 76 человек.
Вот и получилась возможность оставить в училище, во-первых, спортсменов, поскольку началась подготовка к первенствам Вооружённых Сил по различным видам спорта, во-вторых, различных умельцев, для приведения в порядок расположения роты.
В первую минуту порадовался. Что лучше? Круглые сутки в поле на морозе – причём так примерно с неделю – или по четыре-шесть часов в день в тире ЦСКА, куда возили стрелковую команду училища, пока не было своего тира, соответствующего требованиям соревнований по пулевой стрельбе.
В тире ЦСКА Николаю довелось заниматься ещё суворовцем. Возили туда периодически стрелковую команду, чтобы во время парадной подготовки навыки свои стрелки не растеряли.
И тут обожгла мысль:
«А как же суббота? Как же увольнение?»
Было совершенно понятно, что никому из оставшихся в училище даже в голову не придёт мысль попроситься в город. Тут дело не только в том, что старшина и права-то не имел кого-то отпустить. Тут сами курсанты понимали, что, пока товарищи в поле, нужно трудиться в роте, не покладая рук.
Словом, попал бы Николай на учения или не попал – итог один. Увольнения в субботу или в воскресенье не будет.
В здании ЦСКА, где проходили тренировки, во время перерывов можно было позвонить из телефонов-автоматов. Константинов позвонил и отцу, и бабушкам, хотя первым – что греха таить – было желание позвонить Ирине.
И тут он призадумался. Что же он скажет ей? Тренируется в ЦСКА. А почему не на занятиях? Ах, вся рота на учениях, а он в Москве, в тепле? Вряд ли для Ирины было важно, что там происходит, и вряд ли бы она даже внимание заострила на том, что он, видите ли, избежал такого сурового и важного испытания, как учения. Но у него-то самого, с детства и совестливого и самокритичного, никак не выходили из головы мысли о том, что ребята мёрзнут где-то в полях Подмосковья, а он прозябает в тепле.
Учения, как правило, проводились тогда, когда на Подмосковье обрушивались наиболее сильные морозы. Погода в середине шестидесятых была достаточно стабильной, и прогнозы обычно сбывались. Ну а морозы были необходимы вовсе не для создания наиболее суровых условий. Морозы сковывали землю настолько, что можно было, не стесняясь бороздить поля и луга, проводить развёртывания в боевые порядки, атаковать и танкам, и бронетранспортёрам, не рискуя повредить посевы, не только скрытые под слоем снега.
Впрочем, тренировки в клубе ЦСКА на Комсомольском проспекте проводились в первую половину дня, а потому он вряд ли мог дозвониться до Ирины. Она же была в школе.
Особенно тягостно было в воскресенье. Что делать? Как сообщить, что не придёт в увольнение? Да и что сообщишь? Опять же всё упиралось в учения.
«Ну, ничего страшного, – успокаивал он себя. – Она должна понять. Ведь я же не принадлежу себе. Я – человек военный! В следующий-то выходной увольнение наверняка отпустят. Не будут же вечно продолжаться учения».
В том, что учения не вечны, он не ошибся. Прошла ещё неделя, и в пятницу к вечеру роты вернулись в училище.
Сколько рассказов, сколько впечатлений.
«Эх ты, сочок, – добродушно укоряли товарищи. – Откосил от учений!»
Конечно, он переживал. А тут и ещё одно испытания. Стали составлять списки увольняемых. Записали и его. Не было причин не записать. Но когда списки уже были на столе у командира взвода, зашёл старшина роты и сказал, что нужен дневальный в наряд по роте.
– Ну, желающие есть? Все очереди учения сбили. Решили, с первого взвода пойдёт дежурный, а дневальные – по одному с остальных взводов.
Разве могут быть желающие идти в наряд с субботы на воскресенье? Конечно, нет. Вопрос был задан так, на всякий случай. Теперь должно последовать назначение.
И вот тут он почувствовал неловкость. Ребята были в поле, а он, он, по сути, отдыхал. Занятий не было, строевой не было, даже физзарядок и вечерних прогулок не было.
Он огляделся. Как назло, ни одного из тех курсантов, что тоже оставались в роте в качестве мастеровых, не было. Мастеровые, оформители и прочие всегда на особом счету. Они наверняка и сейчас что-то где-то доделывали, недоделанное прежде.
Он встал и сказал:
– Записывай меня, старшина. Ребята ведь в поле были. Так что им отдохнуть надо.
– Молодец, хвалю! – сказал Суровой и вышел.
Вот и второе увольнение в город после каникул сорвалось. Николай сел на своё место, открыл какой-то учебник, просто наугад, но не читалось. Не унялась ещё внутренняя борьба. С одной стороны, он поступил правильно, но с другой, что с другой-то? А не наступил ли он на горло собственной песне?
Следующая неделя ознаменовалась тем, что было отменено решение о досрочном выпуске и занятия вошли в прежнее русло, только вот неделю, на которую сократили отпуск, уже не вернули. Жаль, конечно, но у Константинова все мысли были теперь о встрече с редким цветком – Ириной.
Подошёл к новому расписанию, чтобы посмотреть, какие ещё подводные камни могут ждать до выходных, и тут, как ушат воды холодной… В расписании обозначались дни несения караульной службы. В ближайшую субботу в караул заступал второй взвод первой роты – его, взвод.
«Ну почему же так не везёт?» – только и мог подумать Николай.
Он встал в строй в дурном расположении духа. Самое ужасное, что он не мог найти никакого выхода. Написать письмо? А не поздно ли? Писать надо было сразу, а теперь просто глупо. Да и потом, что писать-то, как объяснить, почему не отпустили в минувшую субботу?
До конца недели он продержался без троек. Получил ещё одну отличную и две хороших оценки. Обидно было, ведь при такой успеваемости, его бы отпустили в субботу до вечера в воскресенье, а в субботу заступил в караул, причём был назначен на первый пост. Ему досталась вторая смена, то есть разводящий привёл его в главный корпус, где в вестибюле была Знамённая сошка, к 21.00. Стоять у знамени предстояло два часа – до 23.00.
Он принял пост, встал в положении «вольно» – смирно два часа не простоишь. Перед глазами часы с невероятно нерасторопной, двигавшейся по-черепашьи минутной стрелкой. Перед глазами и столик дежурного по штабу. По штабу дежурили офицеры управления и различных кафедр. За столиком сидел капитан и периодически звонил кому-то по телефону. Константинов не прислушивался к разговорам, но видно было, что звонки – не только служебные. Потом капитан ушёл куда-то, оставив за себя курсанта. Курсант был из первой роты. Николай знал его. Подумалось:
«Вот счастливчик! Попал дежурить у телефона. Может и домой, улучив момент, позвонить!»
И курсант действительно позвонил домой, но говорил очень коротко.
Телефон! Какое это недостижимое благо цивилизации! Николай подумал о том, что, быть может, Ирина сейчас тоже сидит у телефона и болтает с подругами. Вот, казалось бы. Десять шагов до телефона – десять шагов до его курсантского счастья. Десять шагов до телефонного аппарата. И никого вокруг. Дежурный ушёл в столовую, ужинать.
Но нет, вовсе не десять шагов отделяли часового Константинова от заветного телефонного аппарата. От этого телефонного аппарата его отделяла пропасть, непреодолимая пропасть.
Ну, хорошо, совершенно ясно каждому, кто хоть какое-то отношение имеет к армейской службе, что часовой и шагу ступить не может от Знамённой сошки. Но ведь есть и другой вариант. Стоит только сказать, даже не крикнуть, а просто сказать:
– Сергей! Набери, пожалуйста, номер… Позови Ирину и скажи, что вот твой товарищ курсант Константинов стоит здесь, в десяти шагах, на посту. И что он мечтает о встрече в следующую субботу!
И всё. И вопросы все решены.
Но это мы разобрали два варианта, а он, курсант Константинов, даже подумать не мог ни об одном из них, да и не только подумать не мог – они просто не могли прийти в голову, потому что он был курсантом, потому что он всем своим существом осознавал, что есть Боевое Знамя!
Это понимание воспитывалось ещё в суворовском училище, с того самого момента, когда на первой общеучилищной вечерней проверке прозвучала команда: «Под Знамя, смирно!». Когда кумачовое полотнище с начертанным золотыми буквами «Калининское суворовское военное училище», проплывало под звуки Встречного марша вдоль строя. Это понимание воспитывалось в течение всех лет учёбы, и достигло апогея, когда он, Николай, вслед за своими товарищами вышел из строя утром, после выпускного вечера, подошёл строевым шагом к знамённой группе, замершей перед строем, опустился на одно колено, взяв фуражку на руку, и прикоснулся к священному Боевому Знамени, прощаясь с ним.
Это понимание продолжало воспитываться и здесь, в Московском ВОКУ, когда Константинов и его товарищи – суворовцы-выпускники, принимали Военную присягу под знаменем, на котором уже было начертано «Московское Краснознамённое пехотное училище».
И вот это Боевое Знамя сегодня под его охраной. А на плече, в положении «на ремень» автомат, боевой автомат с присоединённым магазином, в котором тридцать патронов и с примкнутым штык-ножом. А в подсумке ещё магазин с тридцатью патронами.
И воспитание происходило не только действием, не только укладом суворовской и курсантской жизни – оно происходило на невероятных, порою фантастических боевых примерах, на книгах, повествующих о том, как в разные времена русские и советские воины спасали, порой, ценою своих жизней Боевые Знамёна, как выносили через огонь, через смерть к своим. Если Боевое Знамя спасено, часть не расформировывается.
Он не знал, что Ирина не болтала с подругами, а ждала у телефона. И звонка не было ни от самого Николая, ни от его друзей. Никто не сообщил ей, что произошло. А произошло обычное – суточный наряд по училищу, в данном случае, караул. В прямом и переносном смысле.
Николай стоял на посту, а рядом, совсем рядом был его приятель у телефона. Но для Николая и его товарищей Боевое Знамя являлось святыней.
Прошла ещё одна неделя, неделя ожидания увольнения и заветной встречи.
Волнения увольняемых начинаются с того самого момента, когда их записывает в свой список командир отделения. Это ведь только начало. Командир отделения подаёт этот список заместителю командира взвода. Тот составляет общий список для утверждения командиром взвода. И наконец – завершающая инстанция. Командир роты.
Но даже после того, как списки увольняемых утверждены командиром роты, волнения ещё не заканчиваются. В назначенный час после завершения субботней уборки расположения роты и закреплённой за ротой территории, объявляется построение.
Придирчиво осматривает внешний вид старшина роты, затем он докладывает командиру роты или оставшемуся за него командиру взвода.
Внешний вид проверен, инструктаж проведён.
Но и это ещё не всё. Теперь старшина роты представляет увольняемых дежурному по училищу. Увольняемые строятся перед КПП. Выходит к строю офицер с красной повязкой на рукаве, и снова начинается осмотр внешнего вида.
И ведь на каждом этапе есть прямая возможность лишиться увольнительной записки.
Но вот все испытания позади. И открываются перед увольняемыми ворота училища, и принимает их Золотой километр! Весело идти по нему к остановке 79-го автобуса. Окружная дорога ещё неширокая, всего две полосы в обе стороны. Никаких подземных переходов. Просто обозначен обычный переход. Движение не очень большое. Перейти не трудно.
Но и здесь встречаются казусы. Как-то командир первого батальона майор Николай Тихонович Чернопятов увидел бегущих к автобусу курсантов, которые пересекали окружную дорогу весьма и весьма опасно.
Их он догонять не стал. Но узнал, что все эти «торопыги» из его, первого батальона. В понедельник построил батальон. Вопрос один, почему такая неосторожность? Постарался говорить в доверительном тоне. И оказалось, что после всех уборок курсантам и времени не остаётся на поход в город, а если ещё и автобус пропустить, который ходит совсем не часто, то впору хоть сразу от метро Кузьминки в училище и возвращаться.
Комбат приказал в субботу увольняемым давать задания по уборке такие, чтобы они могли их быстро выполнить. Совсем-то освобождать нельзя, ведь получится, что москвичи, к примеру, которые довольно часто в увольнение записывается, вообще работать не будут. Но задания должны быть конкретными и ясными, чтобы отпустить увольняемых пораньше.
Вот и на этот раз Константинову удалось вырваться в город примерно в восемнадцать часов. Он спешил. Он почти бежал по Золотому километру. Ведь если позвонить Ирине поздно, то и встречу назначать будет неудобно. Родители попросту могут не отпустить её.
Как он старался всю неделю, как опасался, что после трёх пропущенных увольнений может по какой-то случайности лишиться и четвёртого. Но всё обошлось. Учился Константинов ровно, оценки были в основном хорошие и отличные, и уже зачислили его в кандидаты на Диплом с отличием.
Много ли он давал, этот диплом? Ну, по замыслу, предполагалось, что приоритетным будет выбор места службы. Но как выбирать? Что выбирать? На выпускном курсе предлагали высказать свои желания, но они были слишком общими. Выбирали военный округ. Писали основной вариант и запасной вариант. Скажем, можно было записаться в Группу Советских войск в Германии и, если разнарядка будет небольшой и места не хватит, к примеру, в качестве запасного попросить какой-то из внутренних округов.
Но в тот вечер Николаю Константинову ещё рано было думать о выпуске – до него оставалось два с половиной года. Он думал о предстоящей встрече. А что, ведь и забота о личном тыле будущего офицера важна. Это ведь тоже в какой-то мере государственная задача. Если у офицера сложится семья, то и служить он будет гораздо лучше.
Может быть, и не думал бы он об этом, поскольку рано думать о женитьбе, но некоторые преподаватели на своих лекциях касались таких тем, даже если были они совсем не по тематике предмета. Почему же? Да потому что надо же было говорить курсантам и о том, как строить семью, как строить личную жизнь. К тому же некоторые преподаватели использовали такие приёмы с целью оживить аудиторию, разбудить тех, кто незаметно дремал, удобно устроившись в креслах лекционного зала.
И в мечтах он уже видел своею женой красавицу Ирину. Да и не только красавицу, но и интересную во всех отношениях барышню – развитую, начитанную, умеющую поддержать разговор. Всё это он заметил на дне рождении. Обо всём этом он думал долгие недели в училище. А ведь по существу истекала четвёртая неделя со дня того прекрасного вечера.
79-й автобус, как всегда набитый битком, едва доплёлся до метро, и Николай, освободившись из его плена, тут же бросился искать телефон-автомат. Печальная особенность того времени. Как правило, даже у станций метро редко можно было найти работающие аппараты. Одни глотали «двушки» – монеты в две копейки – другие просто молчали или сиротливо глядели на желающих позвонить, словно стыдясь того, что они остались без телефонных трубок.
Но Константинову повезло. Видимо у метро лишь недавно был произведён ремонт автоматов. Он опустил «двушку» в приёмник монет, дождался гудка и набрал номер. Телефон не отвечал. Он ждал долго. Но всё безрезультатно.
Что делать? Домой, конечно же, спешить домой, к бабушке, ведь оттуда до Ирины рукой подать. Безусловно, лучше бы прямо отсюда, от метро назначить встречу, но что ж поделаешь?! Может, Ирина вышла куда-то, а может, гуляет с братишкой.
Константинов доехал до станции «Площадь Ногина», сделал крюк, чтобы пройти мимо дома Ирины. Света в её окнах не было. Он поспешил в Милютинский садик, прошёл его весь насквозь… Громко сказано прошёл. Садик совсем крошечный. Это он в детстве казался большим, а теперь… Теперь он действительно не «Милютка», как сокращали название, а «Малютка», как звали его в обиходе.
Бабушка была как всегда очень рада. Пыталась усадить за ужин, но Николай сразу же бросился к телефону. И снова его встретили гудки, гудки, гудки… Он ещё раз набрал номер телефона Ирины, потом ещё.
«Ну вот, что это я разнервничался!? Могли всей семьёй уйти в гости, в театр, наконец».
Эти мысли немного успокоили. Да и решил он, что и так, наверное, Ирина три выходных ждала, а его всё не было. Почему же она должна была считать, что вот сегодня он обязательно появится?
А часы тикали безостановочно, а время бежало неумолимо.
– Бабушка, – наконец, спросил Николай, – А до которого часа удобно звонить девушке?
– До которого? Что сказать тебе?! До девяти вечера, ну уж в крайнем случае до десяти. Позже нельзя, милый, позже неудобно. Люди спать ложатся. Кто-то готовится спать, умывается, душ принимает. А кто уж и спит. Нет, после десяти неудобно, неприлично.
– А утром? В котором часу можно утром звонить? – спросил он, поняв, что вечернее его время для звонка, вышло.
– Никак не раньше одиннадцати часов.
«Значит в одиннадцать, в одиннадцать. Как же поздно! – прикидывал Николай. – Ну, хорошо, пусть в одиннадцать, даже чуточку позже. Успеем же встретиться!»
Так хотелось встретиться вечером, побродить по бульвару, покружить Ирину, как в прошлый раз, может, даже ухитриться где-то и поцеловать.
А днём? Днём не получится.
«Ну да ладно. Повидаться бы, поговорить. Ох, как хочется поговорить с ней, услышать её мелодичный голос, рассказать о своих приключениях».
Утром Николай проснулся рано. Поспать бы, ведь в училище-то и в выходные подъём всего на час позже. А дома раздолье. Но не спалось. Он сходил в магазин, купил бабушке всё необходимое. Позавтракал. Но и после этого осталось ещё больше часа до того времени, когда можно набрать заветный номер телефона.
«Наверное, вчера поздно вернулись. Спят ещё! – думал Николай, поглядывая на часы. – Вот разбужу, некрасиво получится».
Попробовал читать – не получалось, хотя у бабушки было очень много редких книг.
Вот и 11.00. Ну, ещё немного, ну хоть минуточек пятнадцать. Не звонить же ровно-ровно.
Наконец, он подошёл к телефонному аппарату, который стоял на старинном секретере.
Набрал номер, размышляя, с чего начать разговор, как поведать о своих делах училищных и как попросить о встрече.
Гудки… Долгие гудки…
«Может, всё-таки рано, может, спят?»
Он повесил трубку.
Бабушка о чём-то спрашивала, и он отвечал машинально, бабушка рассказывала что-то, и он слушал и не слушал.
Прошёл час. Николай снова взялся за телефон. Чаще звонить не решался. Представил себе, что подумают родители Ирины, если звонки будут идти каждые пять минут, и в конце концов окажется, что названивает именно он. Вряд ли по воскресеньям кто-то звонит родителям Ирины, или ей самой столь назойливо.
«А что если у них телефон сломался? – вдруг мелькнула мысль. – Нет, ну как же это возможно!? Починили бы, всё же отец то Иринин генерал».
Эта мысль мелькнула не случайно. Уж очень захотелось Николаю пойти и позвонить в квартирную дверь. Но ведь, если телефон не отвечает, значит уехали куда-то.
Он без всякого аппетита пообедал, хотя бабушка пыталась побаловать внука.
– Позвонил бы кому, развлёкся. Что сидишь у телефона? Сидением делу не поможешь, – сказала бабушка. – Сходил бы куда, товарищам бы позвонил.
Николай и сам думал о том, что глупо сидеть весь день дома. А вот ведь казалось, что уйдёт от телефона, а Ирина как раз и вернётся домой. А на улице вдруг да не найдётся исправного телефона-автомата.
Словом, мысли были самыми нелепыми. Но он не мог избавиться от них, потому что слишком долго ждал этой встречи. Он ждал её четыре недели. Нет, он ждал её дольше, потому что все предыдущие встречи со всеми прежними знакомыми девушками, были совсем другими и не оставляли в его сердце такого следа.
О чём он думал в те часы ожидания? Не о том ли, что такова судьба каждого курсанта. Курсант учится и живёт в казарме. Увольнительная – редкость. А знакомые девушки пребывают совсем в ином мире, в мире, где никто не ограничивает свободы, где можно ходить в театр, кино, на танцы тогда, когда хочется. Так неужели нет на свете таких девушек, которые могли бы хоть в те недолгие часы, когда курсант приходит в увольнение, не убегать куда-то по бесчисленным своим делам, а уделить ему немного времени.
Трубку взяли внезапно. До того момента, когда надо идти в училище, оставалось не более часа.
Ответила Иринина мама, и Николай, у которого от радости запрыгало сердце, попросил:
– Извините, пожалуйста, можно попросить к телефону Ирину?
– Одну минуту. Ирочка. Трубку возьми, – услышал он.
«Ура! Она дома! Наконец-то!»
И вот уже в трубке её голос:
– Я слушаю.
Голос был таким родным, таким знакомым.
– Ирочка, это я. Вот, пришёл в увольнение. Вчера весь вечер звонил, сегодня – всё утро. Так хочется тебя увидеть…
– Кто это? – сухо спросила Ирина, и у Николая замерло сердце – она не могла его не узнать.
Тем не менее, он сказал:
– Это я, Николай. Ты не узнала? Это я…
– Мудрено узнать. Сколько там прошло? Месяц?! А обещал позвонить через неделю. Ну, ну…
Голос обиженный. Но пусть лучше будет обиженным, чем безразличным.
– Я всё объясню, всё расскажу. Мы можем встретиться, хоть на полчаса? Мне уже скоро в училище.
– Сейчас не могу. Мы только вернулись. Садимся ужинать. Если через час, то минут на пять-десять могу выйти.
– Через час я должен быть уже где-то на станции Кузьминки, иначе опоздаю.
– Ну, тогда извини. До следующего раза.
– Но это ж через неделю. Целую неделю ждать.
– Что я слышу? Целая неделя? А это больше месяца? Ну всё, меня мама зовёт за стол, ужинать. Звони.
И в трубке послышались короткие гудки.
Николай долго смотрел перед собой, вперившись в телефон. Он ничего не понимал. Вернее, он начинал понимать всё.
«Вот и закончилось это знакомство. А сколько было надежд? Сколько радости от встречи!?»
Он не мог понять, почему так отвечала Ирина, потому что не знал, что она три выходных, вот так же как он, сидела у телефона и ждала его звонка. Не знал и о многом другом, о чём теперь, быть может в тот же час, что и он, вспоминала Ирина.