Посвящается Дмитрию Хворостовскому
Он стоял на краю сцены, широко раскинув руки, похожие на два крыла могучей птицы. Музыка ещё жила в нем, хотя последняя красивая и сильная нота, как и полагается в оперной арии, уже отзвучала. Зрительный зал бесновался овациями и аплодисментами. Только он этого ещё не слышал, его красивый бархатный баритон, оглушил хозяина. Это длилось совсем недолго, привычно давая возможность и ему понять красоту созданной им же музыки. Когда-то на заре своей карьеры, он много сил и внимания уделял техникам пения, которые рано, сразу и успешно освоил. Теперь это напрягало меньше или вообще не напрягало. Музыка лилась сама собой. Но минутка последней ноты становилась тем ценнее для него. Она отзвучала, и ворвался восторженный ор зрительного зала. «Браво! Браво!» - кричали благодарные слушатели. Сначала аплодисменты были вразнобой, но потом этот тысячный зал организовался и загремел в едином ритме. Казалось, звук набирает мощную разрушительную силу, входит в резонанс и разрушит стены дворца. Он кланялся, посылал воздушные поцелуи, радуясь, но в то же время чувствуя ответственность и необъяснимый страх перед этой восторженной мощью.
В его душе бушевал такой же восторг. Радость, привычно сдержанная, кружилась и звонко смеялась. Доброта утирала слезы кончиком своего яркого платка. Недовольство и Недоверие перемигивались, улыбаясь, их толстые тела покачивались в такт аплодисментам. Любовь – роскошная, богато одетая, восторженно ахала, до краев переполненная энергией от зрителей и для зрителей. Темные чувства исчезли, где-то в углах. Стыд не отводил, как обычно, глаза и не краснел, а тоже улыбался. А за что ему краснеть, хозяин был на высоте, он был обыкновенный гений. Любознательность, Сексуальность, Наивность яркие, необычно разодетые, тоже прибывали в восторге. И только Сомнение, сидя на кровати, прицеливалось своим биноклем в каждого, ища зацепку, чтобы вступить в свои права, влить, так сказать, «ложку дёгтя в эту бочку мёда». Но пока ему не представлялось возможности разгуляться. И оно не расстраивалось, ибо его час ещё придет, всегда рано или поздно приходил. И уж тогда эти пляски закончатся, и начнется разбор полетов, вернее ошибок и оплошностей настоящих и мнимых. Обычно после его отрезвляющего вмешательства просыпались Злость, Обида, Неуверенность. Но так было надо, чтобы хозяин не почивал на лаврах, а работал и постигал мастерство. А то, ишь ты! Сомнение посмотрело на самое статное и величественное из чувств – Чувство собственного достоинства. Оно восседало в кресле, справа немного облокотившись о спинку этого кресла красовалась Гордость. Казалось, всеобщий восторг их не касался. Они были над всей этой суетой. Но это только казалось. Эта парочка ликовала. Из-под масок безразличия время от времени проступало неподдельное умиление и лился нежный свет. Сомнение вздохнуло: «Хорошо, что ещё в детстве, ребенком, хозяин лишился Эгоизма. А то бы…. Эгоистичные гении уже такого наворотили во внешнем мире. Да…». Кроме Сомнения ещё одно чувство с легкой улыбкой наблюдало за всеобщим весельем – Здравый Смысл. «Вот так бы всегда, - думал он, - только счастье не вечно». Ему хотелось остановить праздник и открыть всем тайну, которую он какое-то время назад узнал из отчетов. Хозяин болен… Смертельно болен. Ещё никто не знал, и Смерть ещё не добралась сюда. Но она уже рядом, стоит за плечами у этого организма, выжидает. Боль уже была здесь, недолго, но была. Человеку удалось победить её с помощью лекарств, веры и надежды. Уверенность в выздоровлении изгнала её, но Здравый Смысл знал, они недалеко, за дверью. Это знание душило его, как ворот не по размеру, застегнутый на верхнюю пуговицу, и он всегда расстёгивал её на своей синей рубахе. Только это не помогало и не могло помочь. Поделись он с соседями – чувствами, может стало бы легче, а может и нет. По крайней мере, ему хотелось продлить счастье этой души. И Здравый Смысл молчал.
Восторг достиг апогея, зрители свистели, хлопали и топали, не отпуская своего кумира. Занавес то опускали, то вновь поднимали. Дирижёр был растерян, певцы и музыканты тоже. Они все смотрели на него и ждали его решения: поем на бис или не поем? И во всем этом безумии пара черных глаз в ближнем ряду с беспокойством смотрела на него. Это была его жена, его муза, его любимая и единственная. И только она видела, как сквозь белозубую широкую улыбку проступает усталость и боль. Как его глаза черного агата блеснули и угасли. Как вся его фигура еле заметно клонилась то в одну, то в другую сторону, как груженая баржа на легких волнах. Ей хотелось бежать к нему на сцену, чтобы подставить своё плечо. Она начинала злиться на всех этих людей, которым все было мало и мало его, которые выпивали всю жизненную силу каждый раз и не могли насытиться. Она хотела, чтобы он хотя бы взглянул на неё, уверенная, что смогла бы поддержать любимого одним взглядом. Но нет. Его глаза были в пол и только изредка в зал, куда-то поверх голов, в потолок. Казалось, он никак не мог решиться на что-то. Минуты шли. Зал не стихал. Ничего нет сильнее жажды и желания публики.
Смерть стояла за плечами. Этот человек совершил оплошность, позволил себе напряжение сверх меры, без жалости, до изнеможения. Это открыло ей дверь, и вот она здесь. Её эфемерная сущность трепетала от предвкушения своей власти над его телом и душой. Единственное опасение вызывало то, что там за кулисами его ждет кислородный аппарат, врачи с уколами и оборудованием. Если он сейчас же уйдет к ним, её пир сорвется. Конечно, она знала, конец его неминуем и скор, но проявляла нетерпение. Её призрачные руки то и дело тянулись к нему, но какая-то сила отталкивала их. Смерть не понимала, что это за энергия, откуда, только преодолеть её не могла.
Он чувствовал себя не просто плохо, а ужасно. Иногда ему казалось, что все вокруг расплывалось и становилось огромной темной сферой, а он в центре. Дыхание не хватало. Затем он выныривал обратно, тогда его безжизненный взгляд блуждал вокруг, пока действительность заполняла мозг и возвращалось чувство реальности. И вдруг он решил, что нужно заканчивать эту пытку, что он не сдастся, не уступит слабости. Иначе он уже будет не он. Певец шагнул к дирижёру, тот сразу же понял жест солиста, наклонился к нему и закивал. Он будет петь на бис. Это был романс «Очи черные…». Оркестр зазвучал, он собрался и выпрямился. Над залом, заполняя каждый уголок и всё пространство сразу, полился бархатный с нотками усталости баритон. Музыка захватывала и разогревала душу исполнителя, и Смерть с кривой улыбкой отступила. Певцу вдруг стало легко и радостно. Романс закончился. Последняя нота ещё звучала в нем под шквал восторга публики. И он, наконец-таки, увидел жену. А она плакала беззвучно, в душе, видя, как горят снова его черные родные глаза.
13.07.2022 Айрин