Небо над ямой

Небо над ямой.

 Пьеса в четырех актах.
Действующие лица.
Шинников – врач
Шинникова- его жена
Степнов – художник, друг Шинникова
Флярковский – журналист
Лавитин – художник
Кулпаков – миллионер, генерал благотворительного общества
Княжна – проститутка
Пучок – ее сутенер
Иван Иваныч – съемщик кваритры
Авдотья Карповна – его жена
Бас – бас Императорской оперы
Орелка-подметало
Действие происходит в конце 19 века, 81 – 83 года примерно. Места действия – квартира Шинникова, закуток Иван Иваныча, квартира его же (сиречь ножлечка), трактир, комнатка Княжны.
Первое действие.  Обычная Хитровская ночлежка.  Стол, в глубине нары. На первом плане – стена каморки съемщика, вся увешенная иконами и лампадами.  На  столе самовар. Иван Иваныч кладет земные поклоны, крестится, пыхтя и отдуваясь. Жена его пьет с блюдечка чай и наблюдает за мужем.  Орелка заносит несколько звякающих корзин в помещение ночлежки,  насыпает в миску клюкву, ставит здоровенный медный чайник с водкой. Ночлежники начинают медленно шевелиться на нарах.
Авдотья Карповна – И вот ты не поверишь – в грудях стеснение, аж жжет, голова – будто песочинкой кто-то вечером шарахнул. Смотрю я на шкапчик  - вот руку протяни и пей. А я стою и смотрю. Потому как суббота, грех пить. А в грудях жжет, в голове стеснение, а в шкапчике штоф смирновки  вечор поставлен – я-то помню. И плохо, ох как плохо, грешна, переложила вчера ханжи.  И попутал меня лукавый, шагаю я, значит, к шкапчику, только дверцы-то открыла – как вдруг кааак все вокруг засияет!!! Каак все вкоруг заполыхает!!! Я так и обмерла, так ноги и помертвели! Поворачиваюсь – а у меня икона вся горит и голос такой строгий с небес слышиться – ты что, дура, нешто можно в субботу пить?
Иван Иваныч разгибается с трудом, упирая руки в пояницу – Да, кума, негоже правила нарушать. Это последнее дело. Грешники мы, в грехе живем, а ежели еще правило нарушать будем  - пропадем не за понюшку табаку.
Ночлежник – Иван Иваныч, есть на тебе крест?
Иван Иваны.  Есть на мне крест, и иконы есть, и лампады имеются. Да что ты хочешь?
Ночлежинк – Выпить бы. Жажда, Иван Иваныч.
Иван Иваныч  – Жажда? Селедки, что ли, объелся?
Ночлежник – похмелиться бы, Иван Иваныч.
Иван Иваныч – Можно и похмелить, отчего же не похмелить хорошего человека? Тебе на сколько, на гривенник, али на алтынный?
Ночлежник – авансом, Иван Иваныч, благодетель, авансом!!!
Иван Иваныч – Я тебе что, кредитный? Орелка, гони его вон!
Орелка поднимается из-за стола, ночлежник проворно отскакивает и плачущим голосом
- Нет на тебе креста, Иваныч, нет на тебе креста.
Садится на нары, пододвигает ноги лежащего на них человека. Потом смотрит на эти ноги. Вскакивает, хватает со стола Орелки керосиновую лампу, подходит к спящему,  светит, разглядывая штаны, от ступней до пояса. Пытается их снять.  Спящий рычит и брыкается.
Ночлежник – Да брось ты, брось, слушай, давай твои штаны пропьем. Давай.
Ночлежник 2 хватается за штаны, потому что первый начинает их стягивать.
- Уйди от греха, не трогай меня
- Снимай штаны, говорю тебе, штаны… умрешь с похмелья… хорошие штаны, полтинник выручим… Иваныч, змей, не нальет за здорово-живешь…
Ночлежинк 2 садить, держась за голову, и первый отступает. Иван Иваныч с любопытсвом наблюдает за развитием событий. 
Ночлежник 2 с болью в голосе-  Продать? Или не пить?
Ночлежник 1 –В   тебе нет никакого понятия – все равно ведь пропьешь, или снимут, когда в беспамятстве будешь. Я же сам и сниму. А может вон он снимет. А сейчас – ну любезное же дело, возьмем водочки, бульенки возьмем, а там, глядишь, еще кто-нибудь прихондорит, глядишь, переписку принесут, вот и будем живы.
Ночлежник 2 - А в чем же я ходить буду?
Ножлчежник 1 почти услужливо – А в гультиках, а не хочешь в гультиках на, рубах мою надень.
Быстро стаскивает рубаху и прикладывает ее к ногам второго ночлежника.
- Ай, смотри, как красота, как по тебе сшита.
В это время распахивается дверь и в ней появляется фигура  высокого оборванца. За ним вьется еще один, с балалайкой в руках. Фигура широкими шагами подходит к съемщику и, нависая над ним, грохочет басом.
Бас- Водки!!!  Налей мне водки, негодяй!!
Хозяин, упираясь брюхом в столик, жмурится, как сытый кот и видно, что он ни капли не боится.
Иван Иваныч - Ваши деньги.
Бас - Как ты смеешь говорить о деньгах, ничтожество? Налей мне водки!!!
Иван Иваныч - Ваши деньги
Бас - Нет у меня денег, подлец!! Налей мне водки!!! Убью!!!
Орелка в это время молча есть селедку, откусывая от рыбы куски и с хрустом пережевывая. Ни нищего он не обращает внимания. Из-за хозяина выглядывает хозяйка и возмещунно говорит.
Авдотья Карповна - И что вы шумите? И как вам не стыдно? И что вы мешаете людям чай пить? Ванечка, идем чай пить, брось этих оглоедов.
Иван Иваныч – Погоди.
Обращается к нищему.
Иван Иваныч - Ты хочешь выпить водки?
Бас - Налей мне водки, мерзавец!! Налей, или мне придется тебя убить!!
Иван Иваныч – а денег у тебя нет?
Бас  - У меня нет денег, подлец!!! Немедленно налей мне водки!! Или дай мне денег!!!
Иван Иваныч  – Хорошо. Ты нам споешь, я дам тебе копейку.
Бас  – А, значит ты, змеиное себя, хочешь чтобы я, великий артист Императорских театров, пел тебе? За копейку я должен тебе петь? Изволь. Я спою тебе!!!!
Из глубины комнаты подползают какие-то то ли тени, то ли  люди. Все собираются вокруг, на лицах усмешки. Бас поет – фальшивит, но видно, кто когда-то петь он дейсвтительно умел. Когда он заканчивает, хозяин, с трудом сдерживающий смех, дает себе волю – и вместе с ним смеются все ночлежники. Тенор стоит и смотрит по сторонам изумленно. Потом тычет пальцем в хозяина.
Бас - Я пел. Где мой гонорар?
Хозяин всхлипывает – Гонорар? А, твоя копейка?
Бросает на стол медную копейку и вдруг хрюкает вместо смеха. Бас  подходит к Орелке и кидает ему копейку.
Бас - Налей мне водки, раб!
Орелка – Что еще?
Бас - Налей мне водки!! На копейку!!!
Орелка – Да сколько ж я могу тебе налить на копейку?
Иван Иваныч, утирая слезы – Налей ему… налей ему… налей ему водки. Наперсток!!!!
Хозяйка приносит наперсток. Орелка, сосредоточенно хмуря брови, наливает из чайника в наперсток водки. Бас  берет наперсток двумя пальцами, очень аккуратно выпивает его и вытирается рукавом. Ночлежка рукоплещет. Бас  молча поворачивается и идет к двери.
Иван Иваныч  – Стой, куда ты, погоди. Погоди – кидает монетку на стол - напой мне еще не семитку!!!
Бас, поворачивается в дверях, смотрит на хозяина долго и презрительно и отвечает
- Развлекай себя сам, змей. Искусство не продается!!!
В это время из глубины выходят двое – один в рубахе, вместо штанов, ноги просунуты в рукава. Они подходят к Орелке, дают ему монеты, тот наливает две маленьких жестяных кружки и пододвигает миску с клюквой. Ночлежинки, стукнувшись кружками, выпивают, потом тот, что в штанах, начинаешь хохотать и тычет пальцем в ноги второго.
Ночлежник - Братцы, смотрите-ка, Ивашка – отелился!!!!
Рубаха, действительно, похожа на коровье вымя. Открывается дверь, ведущая на лестницу, появляется съемщица соседней квартиры.
- Кум! Кум! Бегай скорее сюда! Тихон у самого онучи зачурал!
Хозяин вскидывается, расправляет плечи, засучивает рукава и почти бегом удаляется на лестницу, бросив подметале.
- Орелка, следи, чтобы рвань коричневая не гоношилась…
С лестницы доносится шум, звуки ударов, вопли. Возвращается он не  один – вместе с ним высокий худой человек, плохо одетый, но держащийся с достоинством.
Иван Иваныч - Страсть люблю воров бить!
Высокий человек останавливается и смотрит на него то ли насмешкой, то ли с удивлением.
Григорий - Иван Иваныч, не понимаю я тебя. Ты-то кто у нас?
Съемщик останавливается.
Иван Иваныч - Ты хоть и из благородных, но мы тоже не позволим себя унижать. Какой я тебе вор? Нешто я на лестнице рвань раздеваю?
Ночлежник 1 – Жора, дай на опохмелку, душа горит!
Григорий  – Ты что, не опохмелился еще? А почему Ваня рубаху на гузно надел?
Ночлежник  1 – Так разве ж это опохмел, окстись. Так, голубю клюв помазать.
Ночлежник 2 – Дай на пропой, а то – мууууу, забодаю…
Иван Иваныч – Орелка!
Орелка встает – и ночлежники пятятся к нарам.
Иван Иваныч – пойдем, Георгий, я тебя чаем напою. Что тебе, приличному человеку, с этим лешманами якшаться.
Григорий  – Не лезьте ко мне, страдальцы, я с хорошей новостью. Будет у вас сейчас байрам.
Ночлежник 1 – На что байрам, отец родной?
Ночлежник 2 – Штаны-то мы уже пропили.
Григорий - Праздник к вам приходит, зимогоры, вот-вот – совсем придет. Пошли, Иваныч, угостишь меня чаем. Пить сегодня не хочу.
Проходят в каморку съемщика. Хозяйка наливает Жоре чаю, пододвигает вазочку с баранками и чаем.
Авдотья Карповна - Я могу вам смело сказать, Григорий  – начинает она – вы очень хорошие стихи вчерась написали.
Григорий - Авдоться Карповна, вы ж неграмотная, где вы их читали?
Авдотья Карповна  – А и что с того, что грамоте не обучанная? Слава Богу, на Хиве есть кому вслух читать. Вчера к Брыкову забежали – там вслух ваши стихи читали. Многие плакали. Не прочтете ли мне еще раз? Покорнейшей прошу.
Григорий - Авдотья Карповна, вы же  знаете, не люблю я так. В самом деле – ну что за причуда такая – вслух читать? Я же не артист.
Иван Иваныч начинает тихо похохатывать.
Иван Иваныч- Заходил к нам сегодня артист. Охохохохо… спел нам на копейку. Может, ты на рубль почитаешь?
Григорий - Нет уж, увольте. Меня только что у Коня чуть не зарезали. Тоже, поклонник. Мне до сих пор стыдно.
Иван Иваныч  – Что за оказия? Кто? У Коня? Там вроде серьезные люди.
Григорий  – Ну да, куда уж серьезней. Заглянул к своим – место укромное – а там игра идет. Чубчик где-то фарт словил – шуба бобровая, воротник соболий, шкеры лаковые, лопатник аж лопается. Но пока не разыгрался – золотишко на кон кидает. Ну, говорю же – люди все свои, никто не меня не косится, и вдруг подсаживается ко мне паренек. Ну, лет тридцати. Волосы русые, кулаки с голову, полненький такой. И, что характерно, вежливый. Говорят - говорит – сюда ГВ заглядывает. Я на голубом глазу – да, говорю, я он самый и есть.
(Иван Иваныч в это время наклоняется к супруге и что-то ей на ухо говорит. Она, бочком пробравшись в комнату, подзывает первого ночлежника, тоже шепчет ему. Тот указывает он Орелку. Хозяйка)
- Иди уже, каторжный, прорва, вернешься – налью.
Григорий задумчиво прихлебывает из блюдца. Иван Иваныч  слушает, но нервничает, и  мысли его далеко.
Григорий – Этот паренек осмотрел меня с ног до головы, весь как-то потускнел и говорит – так это точно вы в газету стихи писали? Я говорю – да, точно я. Только писать мне туда больше не придется. Закрыли газету, закрыли. А он так задергался, да как закричит – что же мне теперь с вами делать? Как мне вам помочь? Разве что вот этим!!! И, Иван Иваныч, выхватил нож, замахнулся.
Иван Иваныч (словно очнувшись) – А вы?
Григорий - Я под нары скатился. А этот парень хотел было за мной прыгнуть, да бандиты  почти хором закричали – Неправильно!!! Брось перо!!! Пришьем!!! Он и остановился.
Иван Иваныч – Да, пришили бы.
Григорий  – Я выскочил во двор, а парень этот на подоконнике стоит и на меня смотрит. Потом рукой махнул – и мне так стыдно стало, вернулся я, говорю – режь, чего уж, ты прав. Не мешайте ему, лихие люди.
Иван Иваныч  - И что?
Григорий  – он на меня посмотрел, как на пустое место. Ты, говорит, чем здесь с ворами да шулерами якшаться, сам должен был зарезаться. Интеллигенция. Теперь живи с этим.
Авдотья Карповна - И глупости говорит этот ваш…
Иван Иваныч – Подметка. Шулер это. Знаю я его. Я всех шулеров знаю. Говорите, трезвый?
Григорий  ( пожимает плечами) – запаха не было.
Иван Иваныч -  Значит придет запой отрабатывать.
Авдотья Карповна  – И глупости говорит  этот ваш Подметка. Зачем это вам резаться? Что вы гультики надели и бобочку нежареную? Вы никого не убивал, не грабили – в чем ваш грех? А и убили бы- тоже новость, тут вон каждый второй убийца. И ничего, не режутся, живут. А грехи – они на то людям и дадены, чтобы замаливать. Иначе в чему смысл? Живи и кайся, живи и кайся.
Из двери, где Иван Иваныч бил вора, выходит новое действующее лицо. Он вразвалку проходит к нарам, скидывает пальто, картуз, садится и манит пальцем второго ночлежника.
Лицо - Возьми ведерко бульонки… и ананас. Хочу сегодня ананас. Иваныч! Смирновки, бутылки три, да чтоб неразведенная была!
Иваныч выглядывает, смотрит на Лицо с удивлением, потом пожимает плечами, лезет в сундук и достает три бутылки водки.
Лицо отсчитывает второму ночлежнику деньги.
- Вот на бульонку, вот на ананас, вот на…
Григорий - Поросенка возьми – байрам так байрам.
Лицо - Да поросенок-то того… забором ушибленный.  Ну ладно, и поросенка тоже возьми. Обязательно ананас! Хочу ананас.
Второй суетится – конечно, конечно. Садись. Вот скамеечку под ножки подставь. Сколько ты сегодня находился, умаялся. Сейчас все будет. И поросеночек, и ананасик. Дай нутро залить. Вишь, портки уже пропил. На ход ноги, чтобы быстрее бегалось. А?
Лицо - А, рубаха вместо порток, вижу. Смотри, будут тебя теперь звать Вымя. На тебе на ход ноги. Орелка! Налей ему на ход ноги. И беги, не отсвечивай.
Вымя накидывает какое-то рубище, сует ноги в сапоги и замирает в нерешительности возле выходной двери. Иван Иваныч самодовольно говорит.
Иван Иваныч - Иди, иди, никого там нет сейчас, он долго воровать не сможет. Я его по всем жилкам отделал, все косточки отбил. Иди.
Вымя, весь съежившись, быстро убегает. Лицо сидит и, выжидая момент, потирает руки. В комнате тем временем происходит шевеление и оживление – с нам и из-под нар выбираются ночлежники и подползают к Лицу. Тот, ни слова не говоря, наливает в маленькую жестяную кружку и одаривает бедолаг.
Лицо  – Кто хочет заесть – к Орелке. Ну что, злая рота, ожили?
Из людей, окружающих его, раздается заискивающий голос.
- Ты бы рассказал, откуда на тебя такое богатство свалилось?
Лицо  – от отчаяния и свалилось, от отчаяния. Встал я вчера с утра и думаю – все, баста, хватит, намучался. Пойду жизнь свою менять.  Не вернусь на Хиву, хоть что ты со мной делай.  Либо фарт схвачу, либо, если уж ничего мне не светит, замерзну ночью на Тверском.  Пришел, значится, на бульва, сел, закурил и готовлюсь к смерти. Этакая, знаете ли, тишина кругом, благолепие, снежинки – и никого. В самый раз замерзнуть. Что-то представилось мне, как завтра меня дворники подберут и вот туда, под пожарку, и отвезут. Посмотрит на мое бездыханное тело Шинников и скажет – ну что, брат, отмучился, скоро и мне туда… а кругом снежинки, снежинки, деревья, деревья… папироску закурил, родную, вот в этой ночлежке черт-те знает из чего свернутую. Руки –ноги уже цепенеть начали, настроение, братцы мои, этакое возвышенное. Папироска смердит, снежинки падают – и никого. Потом слышу – снег хрустит. Ближе хрустит, все ближе похрустывает и прям-таки возле меня затихает. Поднимаю я, братцы мои, глаза, смотрю почти вниз почти с того света – а рядом со мной барин, в лицо мне этак участливо заглядывает. Спрашивает – что это ты, братец, в такую пору морозную на бульваре сидишь? Я ему отвечают честно, как на духу – жизнь менять собрался. Либо поменяю, либо замерзну насмерть. Потому как жить по прежнему нет у меня никакой мочи. Господин этак внимательно, братцы, слушает, а потом – мол, голубчик, а как же ты себя довел до такого вот решения? Я ему как попу на исповеди – пить, говорю, люблю больше жизни. Работать тоже люблю, но пить люблю больше.  Вот и довела меня беленькая до бульвара. Господин мне – голубчик, так же нельзя, жизнь нам дана для самосовершенствования, надо над собой трудиться, преодолеть эту губительную страсть. Я на него смотрю – Господи ж ты боже мой, стоит передо мной ребенок. Усатый, бородатый, с животом – но глаза детские, полные такого, понимаете ли, невинного удивления. Голубчик, говорит, мне очень стыдно за мое положение перед вами, но не соблаговолите ли вы, милостивый государь, принять мое приглашение и откушать в моем скромно жилище чем Бог послал? Мне очень неловко, но я понимаю, что… Конечно, говорю, конечно!!!!
( В этот момент приходит ночлежник, который бегал за едой. Достает из котомки два ананаса, поросенка, ведерко с чем-то. Лицо отрывает поросенку ногу, нюхает придирчиво и кладет обратно)
Лицо  – И утро этого  дня я встретил не белоснежных благоухающих простынях, в чистом шелковом, братцы мои, белье. Утром мне принесли кофе в постель с карусанами
- Григорий – круассанами?
Лицо - Должно быть, да, ими. Горяченькие еще. Служанка принесла. Упругая такая. Хожу я по дому  в шкерах лаковых, диколоном пахнущий и не знаю, что мне дальше делать. Потом пришел мой благодетель… братцы, не поверите – покраснел, как та служанка, упругая, достает три красненьких и сует мне. Потом краснее еще больше – простите великодушно, эти деньги могут составить превратное мнение о моих намерениях, я не хочу откупиться, ни в коем случае, в доказательство – вот вам визитка, завтра в три пополуди приходите, дайте карточку лакею и будет вам место. Жалованье не большое, но верное и возможность роста. Возьмите деньги, возьмите… извините меня.
Вымя  - Да, есть такие господа. Их хлебушком не корми, дай нашего  брата спасти. И что, пойдешь ты на службу устраиваться?
Лицо начинает хохотать.
- Меня батя в школу отдавать не хотел – если, говорит, моего огольца грамоте научить, он тут же паспорта подделывать начнет!
Григорий  – И что?
Лицо - Выучился. Любую бумагу смастырю. Любую печать копченым стеклом сделаю. Хоть временный пачпорт, хоть вечность. Какая мне служба, братцы? Наливай да пей.
2 акт.
На сцене сидят за шахматной доской – Шинников и его друг художник.
Шинников  – А мы вот так пойдем. (Продолжая разговор) И все-таки – останусь я на своем месте, к тому же, как говорят в народе, черного кобеля новым трюкам не научишь.
Степнов  – углубившись в игру – Да, кобеля не помучаешь… помучаешь кобеля… кобеля помучить… помучить, значит, кобеля… кобеля помучить. А мы вот так. Кобеля пом… какого кобеля?
Шинников быстро делает ход и говорит.
- И все-таки мне кажется, что в первую очередь на сознание подрастающего поколения влияет среда. Не может молодой человек…
- Степнов  (усиленно растирая пальцами щеки и скулы) – Да, не может, значит, молодой человек… молодой человек, значит, не может… да, такой молодой и не может… вот так мы пойдет, вот так. Что не может? Кто не может?
Шинников – быстро делает ход и продолжает
- Бытие определяет сознание. Не может чистое дите, впитавшее в себя грязь, оставаться чистым. Невозможно это…
 Степнов  - да, совершенно невозможно… невозможно… невозможно…невозможно, значит. Мат. Так что у нас невозможно? Кстати, ты не хочешь сказать кухарке, что пора накрывать на стол? Твои творческие нахлебники, должно, проголодались.
 Шинников  – Еще партейку? Рюмочку? – наливает из графинчика две рюмки – закуси не бог весть чем, но уж чем богаты… ветчинка. Так почему ты, милостивый государь, называет Настиных гостей нахлебниками?
Степнов  – потому что они нахлебники. Припираются сюда каждую неделю, жрут, пьют, орут так, что рынок заглушают – хоть бы по рублю каждый оставлял, не знаю. Ты ж на одно свое жалованье всю эту орду кормишь.
Шинников – Ну, положим, дружочек, не на одно жалованье, я еще трупы режу и лекции читаю… рюмочку? Партеечку?
Степнов - ну давай, что ли… если позволят.
За сценой раздается шум. Выходит жена Шинникова, Настя,  Левитин, сухой, с зачесанными назад волосами и  бородкой, и Мазюкевич - бритый человек с лицом шулера.
Настя – когда вы сядете за стол, обязательно попробуйте сливки или сметану, потому что молоко нам дает урядник. То есть, жена урядника…
Шинников  – Настя!
Шинникова  – А что я такого сказала? Ну да, у коровы жены урядника. Обязательно попробуйте, это небесное наслаждение…
 Левитин   (сверкая глазами)  – и все-таки я, милостивый государь, настаиваю, что то, чем вы предлагает заменить искусство, просто недопустимо. Это ведет, если хотите, к измельчанию человека и вырождению, как следствие, национальностей. Наша задача – вытащить людей из той ямы нищеты и заброшенности, в которую ее сверг режим, но не позволять им опускаться до степени вашего, с позволения сказать, художества.
Мазюкевич  – А почему это – с позволения сказать? Мое художество без всякого позволения.
Левитин  – смею вас уверить, что к живописи то, что в делаете, имеет меньшее отношение, чем вывеска любого лавочника на Хиве.
Мазюкевич  – Я бы вызвал вас на дуэль…
Левитин  – То есть вы отрицаете всю громаду истории живописи, мастерство, внимательность, чуткость, глубину – а вот дуэли вы не отрицаете? И обращаетесь – милостивый государь, а не…
Шинникова – а не стрюк шатаный?
Шинников – Настя!!
Шинникова – А что – Настя? Господа, господа, я думаю что ваш спор лишен всяческих оснований – в прекрасном мире искусства всему найдется места. И моему мужу с его прекрасной львиной головой, и великолепному Левитину, и восхитительному Мазюкевичу…
Левитин (закатывая глаза)  - Восхитительному?
Шинников – Господа в самом деле стоит ли художественный спор такого накала? Не пора ли нам закусить?
Левитин – Нет, позвольте. Я продолжаю утверждать, что этот сударь позорит звание художника. Он может называться как угодно, но только не художником. Кем угодно, как угодно, но не художником. Настаиваю. Именно настаиваю.
Шинникова – Господа, не надо ссорится. – обращаясь к Левитину.  – Милый друг, почему вы такой упрямый? Почем вас не волную ветры перемен, которые носятся в воздухе? Неужели вы их не чувстуете? Не ощущаете? Почему вы думаете, что Мазюкевич – не предвестник этого прекрасного нового, этого свежего ветра, этого благодатного вихря.
Левитин – Потому что я видел работы этого, с позволения сказать, господина.
Шинникова – Ну и что, я тоже видела эти работы. Вы не можете не согласиться, что они новы и необычны. Оригинальны, весьма оригинальны. Я бы даже заказала господину Мазюкевичу портрет своего мужа.
Шинников – Душа моя, смею напомнить, что меня уже рисовали и картина даже имела успех в обществе.
Шинникова  - Ну, допустим, имела. Но надо же двигаться дальше и избегать всяческой косности. Кстати, ты на ней мне совершенно не нравишься. А тебя там лоб морщинистый и баки жидкие.
- Шинников – Настя!!!
Мазюкевич – Ну, конечно, не нам с суконным  рылом, как говориться, тягаться с такими мастерами, как Пухов и Левитин – (делает поклон в сторону Левитина) Но в своем стиле, конечно, я могу создать портрет нашего радушного хозяина. Если вы посидите неподвижно…
Шинников – Помилуйте, до позиционирования ли сейчас, нас ждут закуски…
Левитин -  В самом деле, соглашайтесь. Уверяю вас, что впечатления вас ждут незабываемые. Никогда ничего подобного вы не видели… и, надеюсь, не увидите. Соглашайтесь.
Шинников – Ну, если вы настаиваете…если вы уверяете, что не заберете меня надолго от моих гостей…
Мазюкевич – не волнуйтесь, вась-сиясь, сделаем быстро и красиво. Вы можете пока в шахматы со своим товарищем поиграть.
Шинникова берет стоящий у стены мольберт – Мазюкевич, галантно подскочив к ней, перехватывает ящик, ловко раскладывает его, крепит холст и берет палитру. Все молча наблюдают за приготовлениями. Шинников с Х. садятся за столик с шахматной доской, выпивают по рюмке наливки. Мазюкевич, размашисто работая кистью, говорит в такт своим движениям.
- Вы до сих пор… не понимаете всей губительности… старого подхода к искусству… и нашему… изобразительному в том числе… вы застряли в паутине внешней похожести… и это… вас губит… вы держите себя в кандалах… вы лишаете себя свободного… размашистого… вольного…шага…
Х. раздумывает над ходом – вольный шаг…шаг вольный… вольно…. Шагом… арш… значит, вольно… а мы вот так!
Мазюкевич – Вы сами не понимаете, что покрылись плесенью… слава богу, появилось светопись… искусство, которые лишит живопись необходимости слепо копировать внешние признаки изображаемого предмета… которое откроет границы… просторы… свободному мышлению… развитию… индивидуального начала…
Левитин – вы только послушайте, что он говорит!!! Как будто до него живопись была лишена индивидуального начала!! Как будто нас нет!! Как будто мы серая масса!
Мазюкевич (раскрасневшись, размахивая кистью так, что вот-вот полетят брызги)- вы именно серая масса, косная масса, робкая и трусливая масса. Вы боитесь новизны, боитесь революционности… вы ретрограды и…
Шинникова – и охотнорядцы!
Шинников – Настя!!!
Мазюкевич выпрямляется, вытирает лоб и смотрит на окрующих его людей с вызовом.
- Готово.
Шинников отрывается от шахмат и смотрит на него с интересом.
- В самом деле? Голубчик, вы очень талантливы, это не обсуждается. Только очень талантливый человек может так быстро сделать набросок…
Мазюкевич – Это портрет!
Шинников – О, как неожиданно. Тем более. Только очень талантливый человек может написать портрет за столь ограниченное время.
Мазюкевич разворачивает мольберт. Левитин складывается вдвое от хохота. Шинникова говорит – ах! и прикладывает руку к груди. Остальные молчат. На холсте изображен черный треугольник.
Шинникова – не правда ли, господа, это великолепно?
Шинников ( к которому вернулся дар речи)- ну…и морщин на лбу нет…и бакенбарды… бакенбард… тоже. Мда.
Левитин, с трудом сдержав смех и вытирая слезы.
- Вот оно… вот оно… вот оно мастерство, которое нам предлагают… вот это вот…
Шинникова – Дорого, ну ты же не будешь спорить, что этот треугольник чем-то напоминает твою мужественную фигуру… плечи… вот… разворот твоих плеч… вот плечи… вот живот…. Вот ниже…
Шинников – Настя!
Мазюкевич – я знал, то моя революционная манера не будет оценена косными обывателями…
Шинников – Милостивый государь, смею напомнить, что среди нас находится действительный член Императорской академии живописи…
Мазюкевич – Это не мешает ему быть самым что ни на есть косным обывателем.
Шинников –  Ну хорошо, хорошо. Он обыватель, я тоже, бесспорно, самый рядовой обыватель. А скажите, милостивый государь, вы в самом деле рассчитываете на поддержку, так сказать, широких масс населения? Вот, к примеру, нашим ближайшим соседям рискнете предложить свое, будет считать, художество? Ну, хотя бы стены украсить в любой и чайных?
Мазюкевич – Сами подумайте – если вы, белая кость, не хотите понимать и принимать моего революционного искусства, то что говорить про них? Конечно же нет. Вы же знаете, какие картинки у них в чести. Про Еруслана Лазаревича. Вы сами-то решитесь украсить стену портретом моей работы? Или рыбацкие сети с ним не будут гармонировать?
Шинников – Ну что вы, стены моей скромной докторской квартирки слишком ничтожны для этого… гм…шедевра. Я могу передать его… не знаю даже… боюсь, на Толкучем он не найдет спросу.  Кажется, это единственный случай, когда я отказываюсь от живописных работ посетителей салона моей жены. Но тем не менее приглашаю всех к столу. Прошу закусить и, так сказать, отпраздновать
Мазюкевич (вздыхая) Я и не надеялся на понимание.  Я готов быть презренным и гонимым. Где, говорите, закуски? Туда идти – вон в ту дверь?
Шинникова – Да, дорогой, отведи гостей и посмотри, все ли на столе правильно накрыто. Я пока уберу тут за нашим новым гостем…
Все уходят. Шинникова стоит, задумавшись, возле мольберта, смотри на черный треугольник. Вдруг в дверях появляется Левитин. Шинникова бросается к нему и длительно целует.
Левитин (остраняет ее) Счастье мое, давай все-таки попробуем держать себя в руках. Кстати, что это фортель с этим Мазюкевичем? Ты же не ставишь в самом деле на одну доску его и меня?
Шинникова (прижавшись к нему всем телом, но потом оттолкнув) Перестань, ты ревнивый, как мавр. Бери пример с моего святого мужа. Согласись, что Мазюкевич весьма забавен и безобиден. Такие шуты хорошо украшают вечера, на которых скучают академические живописцы…
Левитин (с деланным возмущением) – это мы скучаем? Нам некогда скучать, ангел мой, мы работаем с утра до ночи. Впрочем, ты же сама помнишь, как я тружусь сам и заставляю трудиться тебя… с утра до поздней ночи… и ночью тоже…
Шинникова выворачивается и вовремя – в дверях появляется ее муж.
Шинников. – Настя! Гости ждут.
Н.Шинникова. -  ( подходя к мужу и обращаясь к Левитину) Ты посмотри, ты посмотри какой лоб! Какой мощный сократовский  лоб! Какое благородство написано этом челе! В самом деле, мне иногда кажется, что все наши творения меркнут против величия этого человека!
Шинников -  (смущаясь или делая вид) – Настя, перестань. Иди в гостиную, душа моя, там тебя гости заждались.
Шинникова уходит. Левитин, отчего-то задержавшись, в некотором смущении подходит к столику с шахматами, наливает себе рюмку и выпивает ее, забыв предложить хозяину. Тот, заложив руки за спину под  пиджак, рассматривает черный треугольник.
Шинников – Да, это нечто новое. Настя умеет меня удивить выбором гостей, но обычно в ее вкусе сомневаться мне не приходилось. Как вы думаете, любезный, вот это вот стоит нашего внимания?
Левитин – Я думаю, стоит. Мне кажется, что нам нужно не только обратит на этого прохвоста самое пристальное внимание, но необходимо спуститься вниз и попросить городового заковать его в кандалы от отправить в Сибирь – матушку.
Шинников – Помилуйте, за что же его в Сибирь? Он никого не зарезал. А если бы и зарезал – это еще доказать нужно. А доказательства с нашим контингентом могут быть самыми трудными при кажущейся простоте.
Левитин - Что вы имеете в виду?
Шинников  – Только то, дорогой друг, что я знаю, с кем приходиться иметь дело. Так за что же нашего шустрого  - вы же не будете сомневаться, что он весьма шустрый малый? – афериста в Сибирь?
Левитин – За то что он позорит и профанирует само понятие – искусство. Он делает то, что может сделать любой маляр и слесарь – причем, заметьте, они это сделают на порядок лучше. Но при этом он смеет называться художником! Вам было бы приятно, если бы вас изобразили в виде черного треугольника?
Шинников – Хочу уточнить, что этот черный треугольник – именно я.
Левитин  – Это неважно. Это может быть вами, может мной, может – вон, ей.
В дверях стоит горничная.
Горничная - К вам барин пожаловали.
Шинников – Какой еще барин?
Горничная  – Женераль Кулпаков.
Шинников  – О, Господи. Вот уж его свиное рыло в нашем калашном ряду совсем неуместно. Ну, что ж поделать, пусти. Любезный друг, ну-ка, быстренько поверните мой портрет лицом к стене…
Левитин  – А кто это, позвольте полюбопытствовать?
Шинников  – Сейчас узнаете. Миллионерщик. К генерал- губернатору на балы катается, и сам генерал – правда, гражданский, за большие вклады на дела милосердия пожалован мундиром и званием. Разбойник и бандит. – Замолкает и после паузы  говори вошедшему человеку – Доброго здоровьица, Петр Иваныч!
Кулпаков  – И вам не хворать, и вам не хворать. Не прогоните?
Шинников – Помилуйте. Да разве ж вы ко мне? Самые достойные люди Москвы у Настеньки собираются. Я – что? Мое дело маленькое.
Кулпаков   – А мое еще меньше. Что я там буду делать, среди писаталей и поэтов? Я человек маленький, простой, разбойник и бандит, как вы меня величать изволили…
Шинников –(с улыбкой) – Ну простите великодушно, милостивый государь, хотя, между нами говоря, кто вы? Именно что разбойник и бандит.
Кулпаков  – В молодости, любезный, в молодости, кто из нас без греха. А сейчас вот пора грехи замаливать.
Шиннков  – Так это не к нам, это напротив…
Кулпаков  – И туда сходим, и туда. А пока – не будете ли вы так любезны принять от меня небольшой взнос за маленькую легкую услугу?
Шинников – Услугу я вам и так окажу, а вот от взноса откажусь.  Вы меня ни с кем не спутали?
Кулпаков  – Разве вас спутаешь, вас вся Хива обожает. И даже я с уважением отношусь.
Шинников  -  Покорнейше благодарю. Так что за дело у вас ко мне?
Кулпаков  – Дельце так, пустяшное. Хочу портрет заказать.
Шинников  – У меня заказать портрет? Вряд ли я вам в этом смогу помочь. Вот если бы вы мне заказали анализы или вскрытие …
Кулпаков – Нет, конечно, но я прекрасно знаю, что у вас в друзьях лучшие художники нашего времени.  И я хочу кому-нибудь из них… - поворачивается к Левитину – да хоть вам. Вы же художник? Вижу, что художник. Не обижу. Нарисуете меня для потомков? Что был, мол, такой разбойник и бандит, которому стало стыдно за все грехи, и покаялся он, а когда покаялся, даже выглядеть стал по-иному. Вот по иному вы бы меня и нарисовали.
- Левитин  – Простите, я бы с радостью, но, вынужден с прискорбием уверить вас, что не могу. Я, понимаете ли, только пейзажи пишу. Только пейзажи. Исключительно их.
Кулпаков  – Две тысячи?
Левитин – Нет, к сожалению.
Шинников  – Я могу порекомендовать вам очень интересного художника.
Кулпаков  – Интересного? Если только по вашему слову…
Шинников  – Весьма интересного, очень необычного и нестандартного автора. Он, кстати, мой портрет тоже написал. Весьма… весьма оригинально.
Кулпаков – оживляясь – Ваш? Знаю, знаю, как же. Замечательное полотно. Знаменитое. Выдающееся, я бы сказал. Так это он, да?
Шинников – Ну, наверное соглашусь с вами. Оно действительно выдающееся в своем роде.
Кулпаков  – А можно мой портрет на фоне пейзажа? Я бы оплатил, не пожалел бы.
Левитин – Нет, приношу свои извинения, но не могу смешивать одно с другим.
Кулпаков – Милостивый государь, вы порекомендуете меня своему другу? Конечно,  за деньгами я не постою.
Ш. (Задумчиво) – ну, не знаю, понравиться ли вам  манера письма нашего друга… не будут ли вы разочарованы потом…мне бы не хотелось обнадеживать вас…
Кулпаков  – Перестаньте. Прошу вас, перестаньте. Я знаю, кто ходит к вашей жене. Любому из гостей я могу дать три… нет, четыре… нет, пять тысяч и буду знать, что  меня напишет лучший художник современности. Ну как, по рукам? Речи идет о Репине?
Шинников – Нет, что вы, Репин загружен работой на год вперед. Саврасов пьет в вашем трактире, но он тоже пейзажист.
Кулпаков – Почему вы опять говорите – в моем трактире? Нет его больше. Есть чайная. Есть погребок Рейнских вин, есть лавка колониальных товаров. Мало ли кто где пьет? Я, между прочим, в своих домах электричество провел и потолки побелил. Не угодно ли будет посетить? Любую ночлежку?
Шинников – Нет, спасибо. Я там бываю по долгу службы каждый день, вам ли не знать.
Левитин – Уверяю вас, что на сегодняшний день никто так не пишет, как этот… художник, которого вам рекомендуют. Никто. Ни я, ни Репин, ни Саврасов.
Кулпаков – В самом деле? Мда, интересно, интересно. Тогда, будьте любезны, передайте ему мою визитную карточку и я жду  в любой день. Имею честь откланяться.
 Жмет руки и уходит.
Шинников  (глядя ему вслед)  – Все-таки весьма любопытно вот это стремление к искусству. Ведь все у человека есть, кроме, пожалуй, совести.  Точнее, совесть тоже есть, но ее трудно найти под напластованиями всяческой человеческой мерзости. Но вот хочется ему остаться в памяти приличным. Благородным. Не буфетчиком Петькой, который перед нашим городовым во фрунт вытягивается, а Петром Ивановичем.
Левитин – А вы ему нашего … Мазюкевича… сосватали…
Входит Мазюкевич, вытирая губы рукавом и сыто отрыгивая.
Мазюкевич  – Все-таки, чтобы вы не говорили, мне у вас как-то некомфортно. Мне кажется, что меня задвигают и не дают свободы самовыражаться. Как-то косо на меня у вас смотрят. Да и вы, я смотрю, мою работу лицом к стене повернули.
Шинников  – Прошу прощенья, но, как человек, изображенный на портрете – допустим, на портрете – я имею право решать, куда смотреть. В нашем случае я предпочитаю смотреть в стену. Кстати, у меня для вас хорошая новость.
Мазюкевич – Я весь внимание.
Шинников  – Я нашел вам клиента. Он очень хочет получить свой портрет вашей кисти.
Мазюкевич -  (гордо вскинув голову) Я знал! Я знал, что спрос на мои картины превысит ожидание. Кстати, а вам ваш портрет нужен? Дело в том, что я за последнее время слегка поиздержался, и на краску нет денег.
Левитин – Можете потребовать у клиента аванс. Я бы даже порекомендовал бы потребовать аванс. Даже стопроцентную оплату вперед сразу внести ее на банковский депозит. Так, на всякий пожарный случай.
Мазюкевич  (недоверчиво) – вы хотите сказать?
Шинников – Дорогой друг, мы договорились для вас на пять тысяч.
Мазюкевич грохается на стул.
Левитин – Пять тысяч. Вы только подумайте – пять тысяч.
Мазюкевич  (Трясет головой) – никогда не сомневался, что мое искусство найдет ценителей.  А скажите… заказчик… приличный человек?
Левитин – Не сомневайтесь. Миллионер, лучший друг генерал-губернатора, казначей благотворительного общества. Владеет несколькими домами. Для него пять тысяч – что копейка для нищего. Так что не стесняйтесь.
Шинников – Возьмите визитку и идите смело.
Мазюкевич читает – Кулпаков, домовладелец… - обращается к Шинникову.
- Так я насчет вашего портета. Вы не могли бы мне его одолжить на вечерок? Краски нынче дороги.
Шиннико - Нет, ни за что. Этот мой портрет останется в моей же собственности. Кстати, спасибо, что не попросили за него пять тысяч. Я весьма признателен, поскольку такая сумма нанесла бы дыру в бюджете. Кормление богемы по четвергам, знаете ли, затратное дело.
Мазюкевич – Жаль, жаль. Могло бы удачно получиться. Весьма удачно. Ну-с, спасибо, имею честь откланяться.
Уходит, но останавливается и настороженно спрашивает
- Самое –то главное я забыл  спросить, вот голова дырявая.
Шинников – Мой портрет я не отдам. Хотя это удачная идея – переходящий портрет. Но тогда вам придется довольствоваться авансами за работу, поскольку основного гонорара вы не получите. Зато сэкономите на красках. Кстати, до такого ни один хивинец не додумался.
- Мазюкевич – Да, это я понял. Мой клиент знает о моей… не совсем академической манере?
Левитин – Конечно. Мы ему все несколько раз повторили, что вы – так сказать, явление. Несколько раз. Уверяю, что он не мог не услышать наших слов.
Мазюкевич  – Тогда имею честь откланяться.
Шинников смотрит вслед ушедшему Мазюкевичу. Потом говорит.
- Я на Мудром рынке знаю каждого нищего, каждого Ивана, каждого кота, каждого барыгу. Знаю всех теток и проституток. Знаю рвань коричневую и белые спинки. Я их лечу, освидетельствую и отправляю на отпевание. И мне кажется, что последний нищеброд, последний вор гораздо приличней этого господина.
Л. – Не могу не согласиться. Ваша беднота, которой вы так благоволите, в совершенстве знает свое дело. Нищенствовать – так нищенствовать, убивать – так убивать. Это не очень соотносится с законами, но в общем и целом они такие же мастера, как вы и я. А этот голубчик низводит великое искусство до уровня самой дешевой тетки вашего рынка. Это, как мне кажется, настоящее преступление. Перед всем человечеством.
Шинников – Человечество превосходно создает преступление за преступлением и живет. Друг мой, вы не представляете, насколько вот эта мазня замечательна.
Левитин - Замечательна? Да что вы такое говорите?
Шинников  – Это прекрасно. Она ставит на одну доску ваше непревзойденное мастерство и этого вот… Мазюкевича. Надо ж такую фамилию подгадать…
Левитин - ( в полном изумлении) – О чем вы?
Шинников – О том, что вас спасает только… отсутствие теоретический базы. И не только вас. Всех мастеров, которые собираются у моей Настеньки, спасает только одно – что никому пока что в голову не пришло подогнать под мазню большие такие и сложные теоретические умствования.
Левитин - Все равно не пойму. Как можно?
Шинников – Сами посудите – моя замечательная жена сумела узреть сходство между стороной треугольника и моими плечами.
Левитин - Да, я слышал. Но что вы от нее хотите? Она дама вдохновенная и не без таланта.
Шинников – Да, ни секунды не сомневаюсь в наличии дара у моей жены. Иначе для чего вы два лета ездите на этюды? Дело не в этом. А в том, что, позвольте предположить – Настенька углядела бы не только абстрактное сходство, но ментальное, так сказать. И подробно описала бы это. И ценители ее искусства – допустим – приняли бы все за чистую монету.
Левитин – Помилуйте, как такое вообще возможно?
Шинников -  Возможно, мой юный друг, в этом мире все возможно. И я вас уверяю, что через несколько лет вы – вот вы вместе со своими друзьями – были бы просто сметены лавиной вот таких бездарных халтурщиков, которые ни на что не годны – но при этом с успехом заняли ваши места и вполне уютно себя на них чувствуют.
Левитин – При всем уважении, но вы бредите. Это невозможно. Мир стоит на мастерах. Вся цивилизация стоит на мастерах, а не на халтурщиках.
Шинников  – Это вы правы, конечно. Цивилизация стоит на мастерах. Но подумайте сами – многим ли нужны, к примеру, ваши пейзажи? Единицам. Большинство смотрит – и не видит. И этому большинству нравится что? Лишь похожесть. Оттенки, какие-то штрихи, которые незаметно влияют на зрителя – им не нужны. Эти нюансы, помилуйте, не для них. Так вот такой публике все равно – что величие, например, матушки-Волги, что эта черная мазня.
Левитин – Мне кажется, что вы меня хотите обидеть.
Шинников – И в мыслях не было,  дорогой друг. Я, как вы сами поняли, гроша ломанного не дам за этого мазилу-Мазюкевича, а знакомством с вами горжусь, как с выдающимся талантом нашего века. Но не все же столь  принципиальны – большинство, к сожалению, просто всеядны. Лишь бы остаться на модной волне. Вы же не думаете, что салон моей жены пользовался бы такой популярностью, не напиши ваш коллега этот шуточный этюд?
Левитин – Ну, не  знаю даже.
Шинников  – Ну  а я знаю.
Входят Шинникова и вместе с ней Флярковский.
Шинникова – Дорогой, я украду у тебя Левитина? Я вчера написала натюрморт… то есть пейзаж. Мне нужна оценка мастера.
Левитин  – Да, мне, пожалуй, пора. Покорнейше благодарю за интереснейшую беседу. На этот предмет, знаете ли, с такой точки зрения я никогда и не смотрел…
Уходят. Два оставшихся мужчины смотрят им вслед, потом переводят взгляд друг на друга и так же долго смотрят. Шинников  поднимает ладони.
- Не надо, вот только не надо.
Флярковский  – Я и не собирался. Но все-таки я никак не могу понять – почему вы это терпите?
Шинников – Простите, что я терплю?
Флярковский  – Ну… как бы сказать…
Шинников – Друг мой, вы журналист, мастер слова, а не я. Найдите какой-нибудь способ.
Флярковский – Вся Москва говорит, что мой друг и ваша жена…
Шинников  – Надо же, какая неожиданность. Ну так и что она говорит, ваша вся Москва?
Флярковский  смущается.
- Ну… говорят… что роман… мне тяжело об этом говорить… да вы и сами все знаете!!
Шинников  неторопясь подходит к шахматному столику, наливает себе рюмку из графина и, не спеша выпив, спрашивает.
- Ну и что?
Флярковский  – Это же ваша жена!
Шинников  – Вы предлагаете мне ее зарезать?
Флярковский  – Нет, конечно же нет. Как я могу такое предложить… хотя на вашем месте… не знаю. Может быть.
Шинников  – Вы еще достаточно молод и очень горяч. Видите ли, в чем беда. Беда в том, что я доверяю своей жене. Я не ловил их в постели. Я отпустил их на этюды – а дальше могу надеяться только на ее – и его тоже – порядочность. Понимаете? Поскольку я не могу ничего доказать, что накручивать себя каким-то образом я не имею права. Вы это можете понять? Все, что вы сейчас сказали – лишь сплетни. Да, вся Москва льет колокол. Ну так поучаствуйте, чтобы он еще звонче вышел…
Флярковский – Вы предлагаете мне распространять сплетни?
Шинников  – Я предлагаю вам отлить замечательный колокол. Тем более что меня его звон заботит не сильно. Жизнь коротка и весьма страшна, чтобы я имел роскошь обращать внимания не необдуманные поступки своей любимой женщины. Тем более вы, мой молодой друг, тоже замечены в посещении некоей весьма скандальной особы.
Флярковский  – Я? Я? Откуда вы знаете?
Шинников – Господи, ну что вы в самом деле. Репортер криминальной хроники, газетчик, а ведете себя как несмышленыш. За вами – да и за мной – сотни глаз следят, вы ж понимаете. И стоит спросить – расскажут, когда вы ходили к ней, сколько там пробыли и с каким выражением лица ушли. Место такое. Кстати, как ваша будущая жена относится к посещениям проститутки?
Флярковский  – Да как вы могли такое подумать!!
Шинников – Что вы посещаете Княжну?
Флярковский – Нет, что Маша может об этом узнать!
Шинников – Она знает. Но благоразумно делает вид, что ничего не происходит.
Флярковский  подходит к столику, наливает себе рюмку, потом еще и еще одну.
Флярковский – Как приятно, когда напиток хорош. А Кулпаков достает, как говорит, из своих запасов, но все равно – тошниловка. Я не знаю, что мне делать.
Шинников – Думаю, жить.
Флярковский – С одной или с другой?
Шинников – Само собой, с той,  с кем вы помолвлены. С Марией.
Флярковский  (выпивает еще рюмку и говорит как будто про себя, задумчиво) Мария прекрасна. Она замечательная хозяйка, он терпит всех моих гостей, все мои походы по трущобам, всех моих посетителей, на которых как взглянешь – так и перекрестишься. Позавчера Клашка- Кочерга прихряла, Григорий ее послал, сказать, что Болдоха с Куцым лавку платья и обуви проломили – мол, пиши заметку.
Шинников  – Кочерга – нищенка?
Флярковский  – А то кто!
Шинников  – есть еще поденщица. Да, нищенка умеет к себе расположить. И что тебе не нравиться?
Флярковский - (Со вздохом) Все. То есть – все нравится, но от этого такая тоска – неописуемая. Все эти стеганные халаты, теплые тапки, герани на окнах, холодная телятина…
Шинников – Ну вот и телятина вам не угодила. А не желаете ли бульонки?
Флярковский  – Да, иногда хочется именно что бульонки, а не телятины с хреном. Бульонки, картошки мятой и самогонки в бутылках из- под шампанского.
Шинников – Да вы, батенька, романтик.
Флярковский   – Вот и приходиться спасаться – то на пожары, то к Княжне.
Шинников  – И как – Княжна спасает?
Флярковский  (как-то обреченно) – Спасает.  С ней уж точно не соскучишься. Я вот что думаю. Параша Жемчугова…
Шинников  – Не надо об этом думать.
Флярковский – Княжна – она ж настоящая княжна. Она сюда случайно попала. Сама мне не раз рассказывала. Она говорила, что больше жизни хочет вернуться в свою семью, в нормальную жизнь. Как ей надоело все эти пьяные хари. Какой подонок у нее кот.
Шинников - Коты все подонки, нашла чем удивить…
Флярковский – Так вот, если я ей предложу выйти за меня? Заберу ее отсюда?
Шинников – То есть вы хотите, чтобы она вам грела тапки у камина, когда вы таскаетесь по московским трущобам? Ждала вас, зная, что, может быть вас занесло не к Княжне, а к Барыне? Вы этого хотите?
Флярковский ( в замешательстве) – Наверное да…
Шинников  – Голубчик,  вы действительно готовы взять в жены проститутку с Хитрова рынка?
Флярковский  – Она княжна…
Шинников  – Вполне возможно, что она была когда-то княжной. Но сейчас она молодая, еще не растерявшая привлекательности, но уже спившаяся особа. Я понимаю, что вряд ли вы сможете от нее оторваться, но положительно рекомендую вам не делать глупостей.
Флярковский  – Уже наделал…
Шинников – Перестаньте, любезный. Ну, вышибли двум громилам зубы, защищая эту юную особу – разве ж это глупости? Глупости – если вы ее в жены возьмете. Впрочем, о чем это я. Конечно же она откажется, можете не сомневаться.
Флярковский (Решительно встает)  – Я пойду и уговорю ее стать моей женой.
Акт третий.
Комната Кулпакова. Возле стены стоит холст (любая абстрактная мазня). На диване всхрапывает, свернувшись калачиком, Мазюкевич. Кулпаков стоит, скрестив руки и играя желваками.  Входит Флярковский.
Флярковский  – Что случилось? Что за паника…(видит холст) А. Это смело. Автор еще жив?
Кулпаков  - Вон на диване храпит. Пока рисовал весь шустовский коньяк у меня вылакал. Из личных запасов!!! Шаромыжник!!! Прохвост!!! Это что такое!!! Это я?
Флярковский  – Да, это ты.
Кулпаков  – Где это я? В каком месте это я?
Флярковский – Ну (делает неопределенное движение рукой) как-то вот так.
Кулпаков  – и его мне Шинников посоветовал!!! Приличный же человек!!! Я у него Саврасова просил!!
Флярковский  - Так Саврасов же пьет у тебя в номерах. Тем более он не по портретам. А чем тебе этот плох? Да, никто не может сказать, что это ты. Но, заметь, никто не может доказать что это не ты. Очень удобно, кстати. Этот портрет может изображать что угодно по необходимости.
Кулпаков  – Издеваешься?
Флярковский  – Нет, что ты. Шучу. Мне тоже кажется, что это мазня, не стоящая внимания.
Кулпаков  – Денег!!! Не стоящая таких денег!!! Никаких денег не стоящая!! Хрен бы с ним собачий, со вниманием, но деньги!!!
Флярковский  – Нет, погоди. Тебе сказали, что у нашего друга манера особенная и ни на кого не похожая?
Кулпаков  (морщась) – сказали, сказали… кто ж думал…
Флярковский – Тебе сказали, что он очень оригинальный?
Кулпаков  – Ну, сказали. Но все равно мне кажется, что меня обманули.
Флярковский – Погоди. Ты у нас кто?
Кулпаков - Казначей благотворительного общества, меценат…
Флярковский - (спокойно) трактирщик, содержатель притонов, укрыватель разбойников и скупщик краденого. Так?
Кулпаков  (усмехаясь) - Ну, и это тоже.
Флярковский  – А посоветовал этого вот прощелыгу тебе кто?
Кулпаков  – Шинников. Врач. И этот… этюды который малюет… Левитин.
Флярковский  – Вот, ты же не будешь спорить, что Левитин свое дело знает?
Кулпаков ( В растерянности) – Ну да… нет… черт. Не буду.
Флярковский  – Так что же тут на самом деле произошло – тебя обманули или ты не понял?
Кулпаков  ( в еще большей растерянности) – Не знаю даже… Но пять тысяч!!! За это!! Пять тысяч!!! Может, его того?
Флярковский  – Да ты что, свои же лягнут. И не откупишься.
Кулпаков  – (Берет колокольчик и звонит) Появляется буфетчик.
Буфетчик – Слушаю-с, Петр Иваныч?
Кулпаков  – Видишь, стрюк дрыхнет? У него в лопате пять кусков. Я их ему дал и хочу, чтобы они ко мне вернулись. Тебе за услуги – триста рублей. Тоже неплохо. Вернешь мне четыре семьсот. На теток и ханжу из своих выделишь.
Буфетчик - Четыреста, иначе не получиться. Триста мне за труды сто на теток…
 Кулпаков – Ладно, кровопийца. И чтобы ни семитки мимо кассы не ушло.
Буфетчик  – (кланяясь) не извольте беспокоится, все сделаем в лучшем виде…
Флярковский – Стой… погоди. На тебе красненькую, купи мадеры, винограду, шоколад, коньяк…ну и что там… лимончику. Отнеси все это Княжне и скажи – я буду через десяток минут.
Буфетчик – Мадеры две бутылки рекомендуем. Баришня пьет как полковая лошадь.
Флярковский  – Поговори мне тут!! Ладно, давай две. И коньяка тогда еще маленькую.
Буфетчик – Икорки возьмите.
Флярковский  – Да икорка-то у вас…
Кулпаков -  Все сделай из моих погребов, понял? Чтобы все было по высшему уровню. (обращаясь к Флярковскому) А зачастили вы к Княжне, я смотрю. Зацепила она вас?
Флярковский – Да, Петр Иваныч, зацепила.  Что уж тут скрывать. Зацепила и держит. Вот пойду, может, согласится стать мне женой.
Кулпаков резко поворачивается от портрета и смотрит на него изумленно.
Кулпаков  - Зачем же так сразу-то? Ну, походили бы к ней, ну,  взяли бы на содержание, как все приличные люди делают. 
Флярковский  (Закипая) – Вот ты прямо знаешь, как приличные люди делают… скажи еще что сам приличный человек.
Кулпаков  (усмехаясь) – Может, и не такой приличный, как ты, но на генерал-губернаторском балу полицмейстер у меня шубу, как швейцар, принимает, и честь отдает. Генеральский мундир он завсегда генеральский.
А с Княжной не надо связываться. Можешь наплевать, что я тебе говорю, но барышня в моих номерах живет.
Флярковский  – Мне кажется, что она ко мне относиться лучше чем к другим… может, любит?
Кулпаков – Относиться лучше, никто не спорит, как с этим поспоришь. Кто еще за нее двух каторжан уложил?
Флярковский – Не надо было ее бить.
Кулпаков – Бабу - не бить? Проститутку – не бить? Ну, знаешь, может в высшем вашем обществе баб и не бьют, а здесь, если бабу не бить, она обидится. Скажет – совсем ты ко мне, фартовый, остыл, и не мила я тебе, и не люба. Не ревнуешь ни к кому. Значит, в жены хочешь взять. Ну что ж, жену тоже бить можно.
Флярковский - Нелья бить женщин! Нельзя!
Кулпаков – Женщин, может, и нельзя, баб – нужно. Ты уж реши, кто твоя Княжна – женщина или баба. По мне так баба, хоть и Княжна.
Флярковский – Для меня она женщина, в первую очередь женщина.
Кулпаков  – Это тебе так кажется. День наступит – прозреешь. Иди уже, время идет, она клиентов терять не любит. Да, и найди мне портретиста нормального. Чтобы я был на себя похож, а лучше – покрасивее. Найдешь?
Флярковский – Хорошо, найду. За триста рублей сделает похожего.
Кулпаков (Ошарашенно) Триста… пять тысяч… если бы не знал, кто это, таких шутников…
Флярковский – Так ты же знаешь, да? И с доктором Шинниковым связываться не будешь? Тем более он хорошо пошутил.
Сцена 2.
Комната Княжны. Она сидит на постели, с кислым видом есть виноград, отщипывая по ягодке. Входит Флярковский.  Она кидается ему на шею.
Княжна - Ну наконец-то дорого мой рыцарь в сияющих доспехах добрался до башни моего заколдованного замка… откупоривай вино.
Флярковский  – Могли бы сами открыть, попросили бы буфетчика…
Княжна – Я вам что, алкоголичка, одна пить? Давайте уж составьте компанию, вдвоем веселей.
Флярковский наливает – себе коньяк, ей мадеру.
Княжна –А на брудершафт!! С самым мои разлюбимым поклонником – только на брудершафт!
Пьют, продолжительно целуются.
Княжна ( быстро хмелея) – Вот все бы у меня такие были. Чуть что раз- и в морду! Чтобы ни один гад на меня больше руки не поднял. Кто они такие на меня руку поднимать? На меня папочка даже не кричал никогда. А теперь у меня нет папочки. Ты будешь моим папочкой? Ты уже как папочка. Все пикнуть бояться. Давай еще по одной…
Флярковский (собираясь с духом) - Княжна, я хочу вам предложение сделать.
Княжна – А хотите я вам спляшу? Качучу? Какое предложение? На содержание пойти? Я к роскоши привыкла.
Флярковский –Предлагаю вам руку и сердце. Надеюсь, что вы не откажете мне и станете моей женой перед Богом и людьми.
Княжна – Что?
Флярковский  (смущенно) -  Руку предлагаю. И сердце. В законный брак, так сказать.
Княжна – (вскакивает и начинает кружиться по комнате) Господи, какое счастье!! Не на содержание, нет? Женой? В самом деле  - женой? Какой же вы благородный, приличный человек. Я тоже благородная. Больше никаких клиентов. Все. Всем от ворот поворот.
Флярковский – Так вы согласны?
Княжна - Я? Как вы могли подумать? Конечно согласна. Конечно. Папочка был бы счастлив. Вы у меня за папочку. Вы счастливы? А вы мне выезд купите?
Флярковский  – Выезд?
Княжна – Ну да, карету, белых лошадей. И фату белую. И платье – тоже беслоснежное.  И шлейф. Длинный – длинный, белый – белый. И пить брошу. Совсем. Рожу вам мальчика и девочку. Нет, трех девочек. Буду им косички заплетать. Налейте мне коньяка. От мадеры губы слипаются…
Флярковский Наливает коньяк себе и Княжне. Та лихо опрокидывает и закусывает виноградиной.
Княжна – И будем устраивать балы. Балы, балы, балы… салон. Литературный салон. Как у ваше Шинниковой. Вы знаменитых писателей пригласите? Вы же знакомы со знаменитыми писателями?
Флярковский  – Знаком, дорогая моя, конечно же знаком. Будут вам и писатели, а даже генералы…
Княжна – Не нужны мне генералы. Что такое генерал? Фи. Что такое генерал против писателя? Пшик. Как жаль, что вы не знаменитый писатель. Вы меня с писателями познакомите? А генералы мне и так ножки целуют.
Флярковский – Душа моя, будет вам все что хотите.
Княжна – А лето будем проводить на Мадере. Или Кипре. В Италии.
Флярковский – Зиму?
Княжна – А, и зиму тоже. Налейте коньяка. Нет, мадеры. Нет, коньяка. Мадерой я запью. Не бойся, му-же-нек, это от волнения. Мне не каждый день предложение делают. Не каждый.  Последний раз позавчера предлагали.
Флярковский смотрит на нее удивленно. Княжна выпивает  коньяк, запивает мадерой и пальцем цепляет икру.
Княжна – Шучу. Это шутка.
Флярковский – Так вы согласны?
Княжна – А вы будет за меня бить? Раз – и на полу…
Флярковский – Нет, не буду. Вас не буду. А за вас – конечно.  Вас больше никто не обидит.
Княжна – Слышите? Никто. Больше никто и никогда. Папочка, слышишь? А папочка…а папочка плачет о своей пропащей доченьке. Сидит и плачет. Сидит и плачет. Давай еще коньяка. Ты не смотри, это я от волнения. Смотрите здесь, смотрите там… Господи, да я за вас молиться буду каждый день и каждую ночь. Вот сейчас даже…
Падает на колени и пытается положить поклон. Заваливается, смеется.
Княжна – Ох, шлепнулась… Давай коньяка. Кончился? Давай вино. Завтра протрезвею и в церковь сразу… мы когда венчаемся?
Флярковский – Хоть завтра…
Княжна  – Хорошо, завтра так завтра. Завтра? Да? Коньяку… кончился. Пошли Ваську за коньяком. Ладно, ладно, давай мадеру. Кончилась? Тоже кончилась? Давай деньги и туши свет. Ты теперь мне муж…
Акт четвертый.
Ночлежка. Утро. Декорации те же, что и в первом акте. Из глубины, из-под нар выползает Ночлежник. Сидит, держась руками за голову. Потом стонет. На самих нарах в беспамятстве лежит Мазюкевич.
Ночлежник - Иван Иваныч, дай на опохмел.
Иван Иваныч  (звучно почесывая живот) – Ваши деньги.
Ночлежник - Знаешь ведь, змий, что все вчера на тебя потратил. Все верну. Напишу картину. Вон он пишет, а я чем хуже? Намалюю за милую душу.
Иван Иваныч  - Ишь ты, Саврасов нашелся.  Кому его квадраты и треугольники нужны? Даже его вон, не то что твои.  Я сам так могу. Вот Кондратия Иваныча бы похмелил со всем уважением. Воон, видишь, в нашей комнате картина висит? Вот он художник.
Ночлежник. – с отчаянием в голосе – Ничего вы не понимаете, охломоны!!!
Иван Иваныч  (откровенно издеваясь) – Ну да, куда уж нам, рылом не вышли для дел благородных… ваши деньги!!!
Ночлежник  со стоном заваливается обратно на нары.
Входит Флярковский.
Флярковский – Доброго здоровьица честной компании. Мазюкевич!! Мазюкевич!!
Трясет за плечо и спрашивает Иван Иваныча.
Флярковский – Когда его привели – хоть какие-то деньги при нем были?
Иван Иваныч – Ни синь пороху.
Ночлежник – оживляясь – Похмелиться бы?
Флярковский  –Держи, Иван Иваныч. Угости рвань коричневую. Праздник у меня сегодня. Увожу жену.
Ночлежник,  пошатываясь, молча идет к Орелке  - тот так же молча наливает ему в кружку.
Авдотья Карповна – И кого же это вы осчастливите?
Флярковский  – Кума, Княжну. Она согласилась стать моей женой. Сегодня венчаемся.
Иван Иваныч крякает. Авдотья Карповна  толкает его в бок локтем.
Авдотья Карповна – А и что ж, а и правильно. Мир вам, как говориться, да любовь. А к нам чего зашли? Храпоидолов напоить?
Флярковский   – Храпоидолов тоже, пусть у всех праздник будет. А вообще-то я Григория ищу. Работа есть у меня для него. Нормальная литературная работа. Не знаете, где он?
Иван Иваныч  – Да кто же его знает. Он в любой квартире может обитать. И у белых спинок, и у каторжан, и у нас, нищебродов.
Флярковский – Да нет его там, заходил я ко всем.
Иван Иваныч  – По номерам прошелся?
Флярковский  – Конечно, и по номерам прошелся. Ладно, Иван Иваныч, передайте ему, что Флярковский очень его искал. Просто очень искал.
К Флярковскому подходит Ночлежник.
Ночлежник  – Выпей со мной. Ты меня уважаешь?
Флярковский  – Нет, спасибо, я в…
Ночлежник  – За твою будущую супругу!! Чтоб у вас была любовь и дом – полная чаша!!
Авдотья Карповна  – Замолчи ты уже, анчутка чертова…
Флярковский  смотрит на нее, потом машет рукой.
Флярковский - Ладно, Иван Иваныч, доставай Смирновку. Только нормальную. Ты понимаешь меня? Совсем нормальную.
Иван Иваныч  – Понимаем, как же не понимать… только вот закусочки, не обессудьте, чем Бог послал, разносолов не держим… да идите в комнату, что с этими сидеть… Орелка!!! За старшего. К нам никого не пускать.
Они заходят в каморку. На пути сунувшегося было следом Ночлежника встает Орелка.
Ночлежник  ( оскорблено и опасливо одновременно) – Гонениям на культуру подвергаются перспективные художники!! Я тоже художник! Чем я тебе не художник! Все мы художники! Пусти меня, бес, не то увековечу в виде беса!!!
Орелка – Треугольником или кругом? Уйди, прощелыга, не доводи до греха, дай господам отдохнуть… развелось аферистов. Вчера только одного в беспамятстве привели, так сегодня второй из себя черт-те что корчит.
Ночлежник – Нашлись господа… съемщик и журналистик… Мы с Мазюкевичем гении  и то не важничам!!! Иван Иваны, а Иван Иваныч!! Налей еще кружку!!! За развитие перспективного искусства!
Иван Иваныч  – Орелка, налей ему, пусть не отвечивает…
Орелка(брезгливо) – На, и отвали, не проедайся…
Ночлежник  выпивает, потом его несет в сторону и он, бормоча что-то невнятное, падает на нары.
Авдотья Карповна – Ну, Ляксей Владимирович, расскажите, как у вас все срослось…
Флярковский  – Да все просто, кума. Я ее полюбил и предложил выйти за меня замуж.
Иван Иваныч - Княжну? Княжне? Да на ней же… (осекается, заметив тяжелый взгляд Флярковского) Ну и правильно.  А она согласна?
Авдотья Карповна  – Дак кто же согласится? Кто ж не захочет из этой ямы выбраться?
Иван Иваныч  – Да вот ты и не захочешь.
Авдотья Карповна  – Я-то? А что тебе я? Я тут родилась, всю жизнь прожила и помру тоже здесь. Мне никуда хода нет. Да и зачем? Что я там не видела?
Иван Иваныч – Да ничего ты там не видела, глупая баба.
Авдоть Карповна  – А и что, что глупая? Глупая-то глупая, а своя копеечка завсегда есть. Вон они, умные, на нарах валяются и на опохмелку клянчат. И кто из нас хуже?
Флярковский – Нет, кума, я уверяю тебя – в каждом есть стремление к лучшему. К свету. К небу, говоря метафорически…
Авдотья Карповна – Господин, не ругайся, что ж ты ругаешься. У тебя ж праздник. А стремление это – да. Надысь переложила  с вечера, встаю и знаю – в поставце у меня маленькая…
Флярковский – Да не ругаюсь я, кума. Я про то, что в каждом живет стремление к свету, и если дать возможность вырватся из этого замкнутого круга, в котором вы все живете, каждый сбежит. Каждый. И ты, кума, тоже удерешь, дай тебе такую возможность.
Авдотья Карповна – А и дай мне такую возможность.
Иван Иваныч  –Окстись, дура, ты не княжна…
Авдотья Карповна  – А и не княжна, и что с того? Вон, сколько благородных вперемежку с мазуриками на  нарах валяется. Тоже – графья да художники, да физики… голь перекатная, на улицу не в чем выйти, только сменка до седьмого колена и гонор. Вот дай мне возможность. Господин, полюби меня!!! Чем я хуже Княжны!! И вместе к небу, как вы говорите!
Иван Иваныч, поднимая кулак.
Иван Иваныч - Я тебе сейчас так полюблю!!! Сказано, дура – барин на Княжне жениться. А твоя свеча догорает…коптит твоя свеча.
Авдотья Карповна – Ничего, что коптит помаленьку, зато долго. И что ж ты, господин, где венчаешься? У нас, в Подкопаях? Или на Трехсвятительском?
Флярковский  – Напротив части, наверху. Давайте выпьем за Княжну. За то, чтобы каждый мог найти в себе росток чистоты, отвергнуть всяческую скверну и дать ему развиться. Как это сделала моя любимая невеста.
Иван Иваныч – Да, да, росток чистоты, говорите…росток, он такой… можно и выпить, отчего же не выпить.
Авдотья Карповна  – Вот верно вы все, барин, говорите. Все правильно. Есть в каждом этот росток. Бывает, выползет физик с утра – как огурчик, зеленый весь и сморщенный. Оставить бы его, пусть помирает, а этот росток, про который вы говорили, растет и толкает – налей человеку опохмелиться, ведь умрет хороший человек. Ну и наливаешь, а там, глядишь, настреляет и долг отдает… есть росток. Есть. Вот у меня тоже было – говорю ж, переложила я, значит, с вечера, и смотрю на поставец, а в грудях аж жжет…
Иван Иваныч – Да уж, да уж. Вот как господа да баре говорить умеют. Аж все переворачивает. Как стихи пишет, как наш Григорий. Вы, господин, тоже стихи пишете?
Флярковский – Пишу ( Читает Клюкву)
Иван Иваныч – Съемщик – это я? Точно, как все точно…и загривок… наел, наел, что поделаешь…ай, хорошо… как же хорошо…
Авдотья Карповная – А про меня почему не написали?
Иван Иваныч – Дура, что про тебя писать?
Авдотья Карповна – я же тоже женщина, хочу, чтобы про меня писали.
Иван Иваныч  - Ну какая ты женщина, тетка ты хитровская…Вот барин нашел себе женщину – Княжну.
Авдотя Карповна  – Воля ваша, барин, но я тут родилась и выросла. И ни разу не видела, чтобы сюжеты отсюда навсегда уходили. На время – это бывало, сколько угодно. Но потом возвращались. Вы красиво говорите, барин, но неверно. Это не яма. Тут болото – и чем  сильнее хочешь вырваться, тем глубже оно затягивает.
Флярковский  – Вот поглядишь, кума, все будет хорошо. Мне сердце подсказывает. А любящее сердце обмануть не может. Дайте я вас обниму. Вы тоже хорошие люди…
В это время в ночлежке появляется человек – в картузе, рубашке с ремешком и поддевке. Он что-то спрашивает Орелке, пытается пройти к каморке, но Орелка встает у него на пути. После негромких переговоров подходит к двери и говорит.
Орелка - Иван Иваныч, тут человек пришли…
Иван Иваныч  – И что? Просил не беспокоить. Сам разобраться не можешь?
Орелка  - Дак как же. Могу. Но человек к Ляксею Владимировичу. Спрашивает.
Флярковский  (обрадовано) – Григорий?
Орелка  – Нет, кредитный.
Флярковский–( ничего не понимая) – Какой еще кредитный?
Орелка  – Кредитный Княжны.
Флярковский смотрит на своих соседей недоуменно. Иван Иваныч опускает глаза и пожимает плечами. Авдотья Карповна  охает и качает головой. Флярковский  выходит из каморки.
Флярковский – Чем могу служить?
Кредитный  – Извольте заплатить.
Флярковский - Не понял. Я должен заплатить?
Кредитный – Ну как же. Мадмуазелью изволили пользоваться? Изволили. Надо заплатить.
Флярковский  ( в полной растерянности) Ничего не понимаю. Откупного, что ли?
Кредитный  – Какого откупного, барин? Пользоваться мадмуазелью изволили? Надо заплатить. Нехорошо.
Флярковский – Я платил… платил, вообще-то…
Кредитный  – Не знаю, барин, не знаю. Княжна сказала – ушел не заплатимши.
Флярковский  – У меня прекрасное настроение перед венчанием, я не хочу его портить всякими глупыми разбирательствами.
Кредитный  – Наши поздравления, но долг надо вернуть. Некрасиво, барин. Мадмуазель старалась, а вы не заплатили.
Флярковский  – Я платил. Давайте у нее спросим.
Кредитный  – Конечно, спросим, через годик и спросим. Пока должок отдайте ради спокойствия  души.
Флярковский  – Ничего не понимаю. Почему через годик?  Сегодня и спросим. Тем более у нас венчание.
Кредитный  – Поздравляю, барин, еще раз. Счастья желаю и детишек побольше. Должок верните. Ежели мадмуазелью всякий будет пользоваться бесплатно – это неправильно. Вон, Морозов сколько отстегнул. С пониманием человек. И вы должок отдайте.
Флярковский  – Значит, так – деньги я отдал Княжне. Это первое. Второе – завтра у нас венчание. Третье – при чем тут Морозов?
Кредитный – Барин, я ослышался? У вас с моей шкурой венчание?
Начинает хохотать. Вытирает слезы, складывается вдвое.
Кредитный  – Ну, господа… ну такие господа… сами не знают, чего хотят… с Княжной… венчаться…
(с трудом успокоившись, продолжает) вы уж не обессудьте, но помолвка ваша откладывается. Княжну взял Морозов на содержание. Сами не желаете проверить? Особняк в трех шагах, я ее вчерась видел, в соболях да бриллиантах. (угрожающим тоном) а долг верните. А не то перышком пощекотить могу…
Иван Иваныч  – Эй, любезный, а ну-ка убери перо!! Орелка!!!
Флярковский (приходя в бешенство и мало чего понимая, выхватывает из кармана кастет)  – Ах ты сволочь… я заплатил… к Морозову? Ах ты гадина…
Кот делает выпад ножом, Флярковский отбивает нож и бьет его прямо в лоб. Тот падает. На Флярковского бросаются вошедший Григорий и Иван Иваныч сзади, повисают на руках и валят на нары.
Сцена меняется. Дворники в фартуках уносят тело. За столом, где пили хозяева и Флярковский, сидит Шинников и заполняет бумаги. В ночлежке стоит городовой.
Городовой  – Ну, каторга, кто Пучка в лоб грохнул?
Ночлежник 1  -  Да кто же тебе скажет, ваше благородие? Скажешь – а человека потом на каторгу отправят. Никто не видел.
Городовой  – Так то никто?
Ночлежник 1 – Думаю, что никто. Я точно не видел.  Вымя тоже. Вымя!
Вымя  – Не видал, не знаю, что вы от меня хотите. Паспорт справный, за ночлег плачу. А без штанов ходить – это не преступление.
Городовой -  Хочу, чтобы ты сказал, кто Пучка грохнул.
Вымя  – А что, Пучка грохнули? Ай, надо же. Ну, да ладно. Бог ему судья.
Городовой  – Вот злая рота. И знают, а не скажут ни за что. Никто, значит, не видел? Точно никто не видел? Иван Иваныч!
Иван Иваныч   – Ну что Иван Иваныч? Я скажу, а ты в протокол? А мне тут еще жить. Не, не видел. Мы с кумой как раз вздремнуть решили. Может, Орелка что видел? А? Орелка, видел?
Орелка  – Не, ничего не видел. Газету читал. Поднял голову – а он лежит. А кто-то бежит.
Городовой  – И убежал?
Орелка - Так точно, ваше сиятельство, как есть убежал.
Городовой – Ну, черти, кто скажет правду – водки поднесу.
Мазюкевич (вдруг поднимается и, шатаясь, идет к городовому)  – Я знаю. Я видел. Водки налей – все скажу.
Городовой делает жест и Орелка беспрекословно наливает водки. Мазюкевич выпивает.
Мазюкевич - Ходи барыня смелей Музыканту веселей…
Городовой  (встряхивая его за шкирку) Заткнись, нехристь… кто Пучка завалил? Видел?
Мазюкевич  – Видел.
Городовой  -  Что видел?
Мазюкевич – что завалил.
Городовой  – Кто завалил?
Мазюкевич  – А кто ж его знает… вот он стоял… а вот он лежит… Пьем и водку, Пьем и ром…
Городовой отвешивает Мазюкевичу  оплеуху и тот падает на пол. Городовой  садится и пишет, повторяя вслух.
Городовой  - Так… убиенный лишился жизни посредством удара по голове… тупым твердым предметом… предположительно… краем нар…споткнувшись о лежащее на полу… (тычет в Мазюкевича сапогом)  полено.
Потом смотрит на Флярковского, который сидит, безучастно уставившись в одну точку, и продолжает.
Городовой  – Оно, конечно, не пойман не вор и свидетелей нет, но силушку свою молодецкую приберечь надо, особливо если кредитного зазнобы проучить решил. Тем более что край нар… очень по рисунку на кастет смахивает. Ну мы это в протокол заносить не будем. Алексей Владимирович, заглянули бы вечерком ко мне в будку, чайку бы попили.
Флярковский  – Загляну, Федот Иваныч, загляну.
Городовой -  (Начальственным басом)- И чтобы тихо у меня тут! (Выходит, бряцая шашкой)
Шинников (поднимая голову от бумаг) - Да, наворотил ты на три воза…
Флярковский  – (виновато) – Ну, наворотил, да…  глаза багровой  яростью заволокло…
Иван Иваныч – Ну, угощаю. Помянем раба Божия… Пучка. Как его звали? Никто не знает?
Григорий. – Нет, что ты,  мы тут в основном  как собаки – по кличкам.
Авдотья Карповна  – Ну, помянем. С мерзкою рожей – все же раб Божий.
Шинников – А что, художник так и пьет?
Иван Иваныч  – Мазила-то? Да мне за него кулпаковский буфетчик красненькую дал. Мол, пусть пару недель у тебя погужуется. Да мне что, пусть гужуется, было бы заплачено.
Авдотья Карповна  – подперев голову рукой, поет – Я вечор в садке гуляла, Грусть хотела разогнать…  не печалься, барин. Морозову тоже несладко будет. Княжна – она такая курва, догола раздеть может, как того пропойцу.
Флярковский вскидывается, потом как-то обмякает.
Иван Иваныч  – Вот дура ты, баба, вот дура. Морозов ее что?
Авдотья Карповна – А и что?
Иван Иваныч  – Он ее купил. Надоест – выбросит, как в сугроб собачонку. И купит себе  новую для развлечения. А барин приглашал по любви.
Шинников  – Иван Иваныч, давай с тобой так решим – вот тебе еще красненькую, чтобы ты отпустил этого… маляра с Богом. А то когда за него деньги кончатся, ведь и одежонку пропьет.
Иван Иваныч -  Одежонку пропьет, как положено, ему тут быстро помогут догола пропиться  – а дальше, как положено, будут друг дружку по кругу похмелять. Говоришь, отпустить? Красненькую, говоришь? Вот дела. Деньги сами в руки идут. Да пусть себе проваливает. Пришли жену, пусть заберет, никто его держать не будет. Если потом сам не вернется – пущай живет.
Шинников  – А ведь это я его Кулпакову сосватал. Он на моей совести. А? договорились? Вот тебе деньги.
Иван Иваныч  – Ай, перестань. Вот умный человек, доктор, сколько лет на Хиве уже живете, каждую собаку знаете и она вас. А того не поймете, что тут каждый добровольно. Кто Княжну заставил от счастья отказаться? (берет деньги) В лучшем виде, не извольте беспокоится. Можем прямо в нумер доставить. Прямо пьяного. Прямо сейчас, коли пожелаете.
Григорий  – Да, господа, я к тому же выводу прихожу. Вольный город Хива. Хочешь – живи, хочешь – умирай скорча, никто тебе слова не скажет. Скорее всего никто и не заметит…
Флярковский – Григорий, вот тебе визитка, требуется литературный работник. Ты же хочешь отсюда вырваться?
Григорий  – (берет визитку, и, рассматривая ее, задумчиво произносит) – Даже и не знаю… такой степени свободы я нигде не найду…тут, по крайней мере, притворяться не надо. И прогибаться. И по струнке ходить.  Но – спасибо за участие. Весьма признателен.
Шинников  – Пошли, дружище… ( обнимается Флярковского за плечи)  пошли ко мне, водка у меня не хуже… пошли… Всех благ, милостивые государи, позвольте откланяться. (сжимает кулак и смотрит на него) Леш, а ведь ты понимаешь теперь, что всем  Пучкам лбы не проломишь? Хоть и хочется иногда. Ох, как хочется.  И легче от этого не станет… Пошли, дружище, пошли. Как я тебя понимаю… пошли.
Григорий  – Я с вами, пожалуй.
Выходят втроем. С нар поднимается Мазила, и с закрытыми глазами, как собака нюхая воздух, движется к каморке. Орелка толкает его черенком швабры. Авдотья Карповна  поет – Я вечор в лужках гуляла…