7. Немец
Когда я перешагнул порог бытовки и со стоном наклонился к своему ящику со спецовкой, распахнулась дверь. Мастер ругался за опоздание и зорко разглядывал нас.
– Behinderten, майн гот! – воскликнул он и ушел.
Инвалиды, конечно… Самим страшно. Мы доковыляли до конторы, мастер ждал нас, держась за руль своего велосипеда.
– Folgen Sie mir sofort, – позвал он нас за собой, выводя с сортировочной в город.
Естественно мы и последовали немедленно за ним. Выдохнули мы, когда узнали направление на его хутор. И что мы там ему нарубим или напилим? Он, конечно, мог брать выходной, сверхурочных выходов хватало всем.
– Война, будь проклята она…
Услышать такое от немца весьма неожиданно. За язык многие в нашем лагере свою болтливость и недовольство отрабатывали. Вот брякнет в таком духе домохозяйка на базаре, а дома ее уже встречают… Но мы шли по пустой шоссейной дороге, старик бы поехал и давно бы дома был, но, видно, нам не доверял. После Сталинграда была объявлена общая мобилизация, под ружье ставили всех, вот старик и нервничал, что может попасть под замес.
Дома, он, не разуваясь, прошел к приемнику, затем начал шарить в кухонном шкафу, коротко бросив мне, чтобы я раздевался. Глянув на Михася, и ему кивнул, чтобы тот показал свою руку. Фрау что-то зашептала ему, поставила чайник на газ и, подхватив вязанье, отправилась на балкончик второго этажа. Дозорный лишним не бывает.
Начались протесты в Афинах против обязательной трудовой повинности, забастовки на военных заводах в Турине, Милане в Северной Италии. В итоге оккупанты вынуждены были отказаться от «гражданской мобилизации». В апреле – мае прошли забастовки в Голландии против отправки бывших военнослужащих в Германию, тотальной мобилизации.
Немецкая пропаганда сообщала о трагедии в Катыни, что под Смоленском обнаружено захоронение четырех с половиной тысяч польских офицеров, утверждая, что поляки были убиты советскими властями. Советский Союз опровергал это обвинение.
Мы же переглядывались, не зная кому верить, пытаясь вывести среднее достоверное. 15 апреля газета французских коммунистической партии «Юманите» опубликовала «Генеральные директивы по подготовке вооруженного восстания».
22 апреля в СССР издан указ «О мерах наказания изменникам Родины и предателям, и о введении для этих лиц, как меры наказания, каторжных работ». А вот этот момент из новостей нас немного насторожил, вроде как мы с каторги и каторгу же и заслуживаем. Как ни гадай, кем мы окажемся, а главное в том, что наметился перелом в ходе войны, и уверенность, что конец войне будет!
Гер мастер слушал наш сбивчивый перевод без каких-либо комментариев, одновременно обрабатывая спекшийся рубец, аккуратно прощупывая мои ребра. Без сомнений, фронтовой опыт у старика был, да и по возрасту он должен был участвовать и в Первой мировой войне, и наверняка участвовал. Михась удостоился спиртового компресса, чтобы быстрее спадал отек. Я же лежал на кушетке, промытую рану он присыпал красным стрептоцидом, и велел не дергаться – поваляться, сколько время позволит.
Также методично он управился и с чайником, чуть подправив волну в радиоприемнике. Мы всегда слушали всех, пытаясь понять англичан и американцев. Нас-то интересовали города, так как с 25 февраля британская и американская авиация приступила к круглосуточной бомбежке Германии. 2 марта массированный налет англо-американской авиации на Берлин, а 6 марта – на Эссен, постоянные налеты на Рур ввел немцев в продолжительный шок. И понятное дело, хотелось знать наверняка, кто пострадал, ведь у них там могли оказаться родственники, друзья, имущество. И гер мастер не просто так заботился о нас… Чисто по-человечески оно и понятно.
Англо-американские войска захватили города Бизерта и Тунис, остров Атгу на Алеутских островах, немецкие же отступали. 13 мая Немецко-итальянская группа армий «Африка» капитулировала в Тунисе на полуострове Кэп Бон. Военные действия в Северной Африке закончились.
12-25 мая Рузвельт и Черчилль обсудили действия союзных войск на Вашингтонской конференции. А 16 мая Британские бомбардировщики провели операцию «Наказание» по трем плотинам в Рурской области с применением «прыгающих» бомб. Разрушены две дамбы.
27 мая во Франции Национальный совет Сопротивления объединил партии и движения во главе с Жаном Муленом, но уже 21 июня Мулен был схвачен гестапо и 8 июля умер под пытками.
Лагерное радио работало тоже исправно: 16 мая восстание в Варшавском гетто было подавлено. 3 июня в Алжире был создан Французский комитет национального освобождения во главе с генералом Шарлем де Голлем и генералом Анри Жиро. Для фашистского режима начался обратный отсчет, для немцев – расплата. Это уже было ясно и нам, и старикам, с которыми мы не преминули поделиться новостями, что Уругвай, Чили разорвали дипломатические отношения с вишистским режимом Франции.
Антивишисты наши очень оживились, уже не вылеживались по-стариковски, а использовали «ярморочный» час для прогулок. Бухенвальд ведь за время войны разросся до ста тридцати шести лагерей-спутников и мелких полевых отрядов навроде нашего, на корню скупленного сортировочной станцией железной дороги, ремонтными мастерскими, заводами. Рабсила узников использовались и для производства оружия… И снаряды с надписью «Чем можем – тем поможем» – не взрывались. Такая раздробленность делала отряды похожими больше на трудовой лагерь, чем на лагерь смерти. И во многом выживание зависело от штубового капо, унтеркапо, форарбайтеров, штубендинстов, дежурных, лойферов, которые умели договориться с эсэсовцами в комендатуре, так называемом здании охраны Шухауз. В нашем бараке были политические, а вот лагерных придурков – уголовников не было. Раздатчики пищи, пипли и всякие прочие холуи, получившие в руки гуму как символ власти, могли как убить, так и спасти, всё зависело оттого каким был человек. А наши старики были просто «организаторами», при этом они ничем не показывали своего превосходства. А догадались мы просто, хохла перевели в русский лагерь, какой-то невзрачный писарь из немцев занял его место. Вот его-то колючего взгляда опасались, ведь ненароком пропадали люди из барака.
Естественно, что халтурить мне долго не пришлось, попадать в Ревир – лагерную больницу было смертельно опасно, стать кроликом, что могло быть страшнее?.. Как ни странно, заживало на мне как на собаке, стрептоцида хватило на еще один раз и больше не понадобилось, через неделю я уже ходил без обвязки и не задыхаясь, только ребра болели еще месяц, но и мастер приставил меня обучать – таскать за собой венгерят в качестве обходчика. Михась и Грицок как-то сами справлялись с цистернами, и упорно утверждали, что кто-то независимо от нас умудряется раскручивать вентили уже после проверки на загрузке.
Наш мастер почти ежедневно забирал нас после ужина пилить дрова, двор за руками подметать, и фактически выходных лагерных у нас не было. Зато мы были источником новостей для организаторов. Кто из них был главным догадаться мы так и не смогли.
Пятого июля началась операция «Цитадель» – наступление на Курской дуге, там сосредоточились пятьдесят дивизий, почти миллион солдат и две тысячи семьсот танков, которым мы здесь и формировали составы с горючим. Буквально на несколько часов советские войска их опередили встречным сражением. Лоб в лоб под Прохоровкой столкнулись семьсот немецких танков и восемьсот пятьдесят советских. От выстрелов в упор сворачивало башни. Заходя с тыла, наши старались вести огонь по бакам, и немецкие танки вспыхивали как факелы. «12 июля 1943 года случилось самое крупное танковое сражение в истории человечества. Стратегическая инициатива на советско-германском фронте окончательно перешла к советским войскам» – так сообщало Совинформбюро.
15 июля наступление фрицев на Курской дуге остановилось. Гер мастер потер указательным пальцем под носом, хмыкнул в усы, нашел американцев в радиоприемнике. Что-либо прочитать по выражению его лица никогда не получалось, впрочем, и мы были обучены Мишелем выглядеть туповатыми, в глаза не смотреть, говорить плаксивым тоном, не забывая быть любезными: биттее-битте-битте.
16 июля прошло воззвание Рузвельта и Черчилля к итальянскому народу о прекращении войны. Ну, это в Италии, а мы тут, и заботы по обеспечению жратвой причитались с нас. Кто еще мог так свободно шариться по отстойникам, не вызывая подозрений. Хотя, конечно, публика на вокзале стала несколько иной, попрошайничать, как Яник, уже бы не прокатило. Фронтовые офицеры были злее овчарки. Здесь они что-то получали, прибывали с фронта или снова туда отправлялись. Накачавшись шнапса с пивом, могли прямо с платформы поливать, не доходя до ватерклозета, коих хватало на вокзале и в ресторане. И там неукоснительно наши остовки наводили блеск на кафеле. Язык ненависти из уст красавиц – это особый цимер, что нам доводилось слышать и брать на заметку некоторые словечки. И запах от них шел особенный – карболки с потом. Тоненькие клетчатые платья не успевали просыхать, а купить еще на смену пяти марок в неделю недостаточно. В этом плане нам было проще, нам и платили исправно, и спецовки полагались на смену, да и в депо у ремонтников мылись мы горячей водой, только мыло покупали свое и всегда в кармане носили.
Сегодня работали на сортировочных горках с новым чехом и парнишками венграми. Говорить они так и не научились, но на команды – отскочить реагировали как зайцы. Ведь всего доля секунды, и вагон без упора начнет скатываться по инерции, так вот и пришлепывается буфером к буферу предыдущего вагона, потом их сцеплять надо, и желательно обходиться самим, не трогая маневренный паравозик.
К обеду мы с такой подмогой укладывались вовремя. Какое впечатление мы производили на новичков, кроя их лагерным матом, нас, разумеется, вовсе не волновало, скакали за нами вприпрыжку, хлюпая носами, как козлята. Чех Иржи, как мы узнали, был вольнонаемным водителем и жил с семьей в Австрии до того как их потеснили. Для него все довольно благополучно сложилось, устроился в грузоперевозки, а потом их хозяин согласился обслуживать и лагерь. Остроносое лицо Иржи чуть не в миску ляпнулось, вроде как споткнулся у нашего столика, идя к буфету. После обычной псякревной тирады он добавил:
– Ах-ё! Цо то кица мышей не ловит, повидло давно кончилось!
Значит, если цистерн сегодня не будет, надо идти в отстойник, вынюхивать продуктовый вагон, несколько похожих мы приметили, и до утра они не уйдут. Наше задание организовать – раздобыть продукты, или уж что попадется – тютюн, лекарства, барахло. Особо рассматривать-то некогда, главное, чтобы в окошко коробочка пролезла, меньше шуму, меньше грязи. Это по лагерным понятиям в корне отличалось от обычной кражи, а за воровство у сокамерников наказание могло быть страшным, таких старались в бараке не оставлять, но и общими усилиями не доводили до того, чтобы у нас завелись шакалы или мусульмане, потерявшие разум от истощения. Время от времени нам удавалось «организовать» что-либо у эсэсовцев, что поощрялось. Барак был большой, но неработающих только старички, мы их скопом называли парижане. Значит, были и другие пути что-либо организовать через другие бараки. Нам хватало собственных забот. Кто всем заправлял – трудно было вычислить, да и не нужно знать лишнего. Поэтому новичков привлекать мы и не собирались…
У вокзального буфета и ресторана кучковались и громко разговаривали фронтовые фрицы, их хорошо было видно в свете фонарей. Подали пассажирский Ka-West, толпа схлынула. Мы медленно побрели в разные стороны, держась в тени, прихватив по башмаку в каждую руку, обходили поворотник и полукруг депо. Если мы и попадали бы в поле зрения диспетчера, то ничего в этом не было криминального, башмаки должны лежать на своем месте… пропустив пару поездов, мы шли на расстоянии метров сто вдоль глухого забора и свернули к отстойнику. Обходили товарные вагоны, чуть подсвечивая себе фонариком обозначения, ну хоть днем начинай лазить, ничего не приглянулось.
Грицок влез в уже разбитое оконце, а там пусто. Пришлось дальше топать, время от времени прячась от паровозных прожекторов. Мы-то умели не бить стекла, шуметь нельзя в таком деле, проще раму сковырнуть, потом на место поставить. Бакалейного запаха так нигде и не ощущалось, а мешки, если какие потрошить, уж очень приметно будет поутру, что мука, что сахар, что крупа, да и сами извозимся не дай боже…
– Хорош, Панас, смотрим здесь, и уходить пора, – остановился Михась.
Он уже отнес свои башмаки и нес складную лестницу. Грицко и без лесенки залез на крышу, пытался рассмотреть, что там за стеклом, а заодно озирал подступы к нам. Как нам не хотелось, но так мы и напоролись на мешки. Пропихивать его целиком – прорвется, по половине мешка – тоже просыплется. Мы шли добывать, и холщовые мешки были готовы для дела. Прежде как раз на четыре можно было разделить один мешок тютелька в тютельку, а сейчас придется забирать остатки в том, что есть, а насколько он прочный не угадаешь, да и завязывать его без тесемок неудобно. Эх, Васыль-Васыль, царство небесное…
Грицко занырнул в вынутое оконце, чтобы долго не чирикаться, Михась тоже влез вовнутрь, мое дело было влезть на крышу и подтянуть наверх лесенку на всякий случай, чтобы не привлекать случайного внимания. Ребята оконце поставили на место, прошуршали дальше по вагону. Красный семафор сменился на синий, вскоре переключится на зеленый, еще один пассажирский пройдет. Я прополз немного вперед, распластался, замер, укрыв голову и руки курткой.
Гудок, эти почухали на фронт. Прожектор чиркнул по мне и выхватил на фоне бетонного забора две тени. Шли они как-то неуверенно, одергивая друг друга и нещадно гремя деревянными гольцшугами по щебенке. Хоть бы на траву сошли придурки лагерные. Я взвыл по-кошачьи, мои ребята перестали шуршать в вагоне. Наверняка босиком кинулись к окнам, чтобы определиться, куда выбираться будет безопаснее.
Шли чужие, совсем чужие. В нашем лагере колодки не раздавались, прибывали из дома обутые и даже с белыми платочками в пиджаках… Оставалось только переждать.
В вагоне вновь заработали мисками, зашуршали. На следующем прожекторе я больше их не увидел, зато заметил, что справа прошел состав с цистернами, и на них кто-то сидел поверху, держась за верхние наливные люки. Вот так вот, не одни мы здесь шуруем…
Мы прикопали нашу добычу в песочнице, разбрелись как обычно, я донес один башмак на его место и решил срезать путь, ныряя под вагонами, так получалось ближе к мастерским, а там и бытовка рядом. Одна досада, что проскочить надо было мимо вокзальной платформы, и чтоб никто не обоссал сверху. Но ссыкунов на освещенной платформе было хорошо видно, поэтому я спокойно пролез под вагоном еще метра на три в тень и начал переваливать вес с одной ноги на другую, я почти дома, приду первым и ребят встречу, осмотрю.
– Русиш швайне! – встретил меня криком двухметровый боров, и легко спрыгнул с платформы, стрелять он не собирался, только китель оправил. Стеснительный, значит, поссать в тень отошел.
Я уже был на третьем пути, но этот гад перескакивал через тендерные площадки и между вагонами поверху, как лось, и нагонял меня. Такие вопли у выходящих из ресторана и буфета давно стали обыденными, у фронтовиков других слов и тем для пьяной болтовни не было. Гонял меня фриц, как волк зайца, по всей сортировке, я уже на последнем издыхании вскочил на платформу, пропетляв не один круг, но не успел подтянуть левую ногу, как он вцепился в ступню мертвой хваткой и начал выкручивать мне сустав, стаскивая меня вниз.
Фриц, брызгаясь слюной от удовольствия, шипел, что поймал партизана. Волей-неволей я разворачивался к нему всем телом и лицом. Сам момент, как моя рука оторвалась от асфальта и опустила башмак немцу на голову, я даже не осознал. Инстинкт самосохранения сработал. Как только ногу отпустили из захвата, я подскочил и пулей оказался в тылу нашей бытовки, сполз по стене на задницу, и никак не мог отдышаться.
Ребята не раз выходили на крыльцо в ожидании меня и в какой-то момент услышали мои хрипы. Да, я рыдал, хоть и не в голос, рыдал не от боли в ноге, я ее еще не чувствовал, а оттого что убил человека.
– Не человека – фашиста, – уточнил Грицок.
– Но это я убил… я не хотел…
Пришел Михась, дал напиться и плеснул в лицо из ведерка, Грицко сразу ушел вести пригляд. Потом из-за угла призывно махнул рукой – отбой!
06.07.2022