Вместо заключения.
В заключении моего повествования хочу обрисовать, как выглядел Урал в середине 1920 – х годов, когда В. П. Правдухин путешествовал по нему со своими братьями и друзьями – писателями:
«Урал бежит среди широких степей, – вспоминал Валериан Павлович. – Ширина его не больше полутораста метров, обычно даже меньше. Берега повсюду однообразны, но приятны. Русло его очень извилисто. Один берег, куда ударяет течение, крут и обрывист. Другой – отлогая полоса чистого песка. Река повертывает, яры перебрасываются на другую сторону, пески бледно желтеют всегда против яров.
Если вы спросите казака: «Далеко ли до посёлка?» – он непременно ответит: «Десять яров».
Берега реки до посёлка Калёного, где кончилось наше путешествие, покрыты кустарником и чернолесьем: талами, чилигой, ежевичником, шиповником, ветлой, ольхою, осинником, дубняком, вязом и осокорем. Леса отходят от берега на версту, две, редко дальше. Только под селением Бурлин тянется в степь на десятки километров знаменитый в тех краях Бородинский лес. По Самарской стороне кое – где поднимаются небольшие возвышения, к Уральску и они постепенно переходят в равнинную степь. По прибрежным лугам масса разнообразных озёр, речушек, стариц, заливов, затонов, ериков, проток» (Правдухин. 2008. С. 320 – 321).
В 1980 – х годах, мне довелось много раз летать на самолёте Ан – 2 вдоль берегов Урала по заявкам авиалесоохраны. Обычно маршрут «авиалесного» патрулирования пролегал от Уральска до Бурлинского заповедника, а оттуда вниз по Уралу, до посёлка Калёного, где было отделение Уральского лесхоза. Надо заметить, за более чем полвека, много чего изменилось в пойме Урала. Старые яры смыло вешней водой, а новые возвышались уже в других местах. А, что же посёлок Калёный? Когда я впервые побывал там в 1981 году, то от былого посёлка осталось только название, да еле заметные «мары» – бугры от разрушенных саманных жилищ калёновцев. Население нового посёлка, в большинстве, казахи. Наш самолёт приземлился на футбольном поле и через пять минут был окружен шумной толпой казахских мальчишек, прибежавших из школы. Среди детей было двое русских, бойко говоривших на казахском языке… В настоящее время посёлок Калёный переименован в Акбулак…
Как течет вода в реке Урал, так же течет и время, унося назад прошлое, которое периодически напоминает о себе из рассказов стариков, из книг или из газет, давно ушедшей былой эпохи времени:
«Около самого Калёного, – писал Правдухин, – рядом с большим ильменем, в лучших луговых угодьях вырос небольшой казахский хутор: десяток жалких, крошечных мазанок. Калёновцы жалуются, что казахи травят у них луга, их скот поедает стога сена, оставшегося на лугах после сенокоса. При мне проезжал через поселок заместитель председателя ЦИК Казахстана товарищ Колесников. Он объезжал поселки, как писала уральская газета, для выяснения ряда подобных недоразумений между русским и казахским населением. Калёновцы просили лишь о том, чтобы казахов переселили к ним в поселок. Революция вынудила казаков на признание за казахами тех же прав, какие они имели сами. Казахи начинают принимать участие и в плавне. В самом Калёном не было резких столкновений у казаков с казахами» (Там же, с. 310).
В Калёновском посёлке проживала семья Константина Зарубина, которая в 1990 – е годы переехала в Саратовскую область России. Вероятно, они были последними уральскими казаками, покинувшими посёлок Калёный. Зятем казака Константина Зарубина, в 1980 – х годах, стал молодой парень – казах, который впоследствии сбежал от жены, оставив её с малолетними детьми. Оправдываясь, он рассказывал мне, что у Зарубиных была бабушка, которая якобы занималась ворожбой. Мол, приколдовала его «ворожейка» к своей внучке и жил он с той, как в тумане, не осознавая многих житейских истин. Ещё до свадьбы, бабушка Зарубина дала ему пояс – оберег, сделанный из куска старой рыбацкой сети, и велела не снимать его ни днём, ни ночью. Так продолжалось несколько лет, а когда зять Зарубиных, рискнув, снял с себя оберег, то «прозрел на оба глаза» и решился сбежать от своей жены.
Мой отец, Александр Михайлович, виделся с «бабушкой Зарубиной» и расспрашивал о судьбе наших Пановых. В частности, его интересовала тётя, пропавшая в годы гражданской войны, которую он запомнил с именем Вера. Но старушка ничего не знала о ней. Возможно, Вера – это и не имя, вовсе, а «вера в Бога», утраченная уральскими казаками после гражданской войны.
«Казаки теперь уже не молились, – писал Правдухин. – На мой вопрос в Каленом, где тоже церковь заперта: чем объяснить такое резкое падение религии у казаков, любивших прежде торжественные богослужения, – казак Зарубин ответил мне:
– Наш старый поп любил спрашивать нас: «Ну, что казаки, попа надо вам пока?» Мы всегда раньше говорили: «Попа надо пока». Теперь «пока» это минуло. Не об чем нам лоб расшибать. С Богом делов не ведем. Он нам не нужен. И мы ему тож. Надолго разошлись. Бог любит тороватых, а не дыроватых» (Там же, с. 296).
Однако с течением времени советская власть, во главе с И. В. Сталиным, пересмотрела своё отношение к церкви. Во время Великой Отечественной войны заработали церкви города Уральска, уцелевшие в период «массового» безбожья. Не последнюю роль в их жизнедеятельности сыграли калёновские казаки. Например, в Спасо – Преображенской церкви (на кладбище) долгие годы работал старостой Гавриил Кириллович Буклешев, старший сын моего прадеда Кирилла Борисовича. По рассказам отца, наши старейшины сумели договориться с «отцом народов» о спокойной жизни уральских казаков в Казахской ССР, а вот после смерти И. В. Сталина ситуация стала изменяться. Н. С. Хрущёв объявил о «поднятии целины» и в Уральскую область нахлынул поток «целинников» из Украины и Белоруссии, среди которых были не только комсомольцы – добровольцы, но и большая прослойка «уголовного элемента». Сменилась и областная власть, а когда началась компания по борьбе с религией, снова стали закрываться православные храмы.
Из рассказов родственников калёновского казака Николая Осиповича Зарубина, который в 1937 году угодил под репрессии, а в начале 1960 – х гг. был в церковном совете собора Михаила Архангела, узнал следующее:
«На пике борьбы с Богом во времена Хрущева, собор собрались закрыть, – пишет Безьянов. – Была собрана делегация уральцев для поездки в город Москву с ходатайством верующих, чтобы Собор не закрывали. Делегация встретилась с Фурцевой, тогдашним министром Культуры. По приезду в Уральск местные власти мягко напомнили Николаю Осиповичу, что его Советская власть учила, учила в 1937 году, а он никаких выводов не сделал» [Безьянов П. История моей семьи. – Уральск, 2021. С. 62].
Мой отец, как – то рассказывал, что уральские старейшины ездили в Москву, для встречи с Хрущевым, но тот отказался лично принять стариков, а поручил это дело Е. А. Фурцевой, министру культуры. Екатерина Алексеевна была женщина энергичная и словоохотливая, но к тому времени пребывала в партийной опале и серьёзных вопросов не решала. Всё о чём удалось с ней побеседовать, так это о казачьей художественной самодеятельности. Можно представить удивление уральских казаков – стариков, когда вместо главы государства, для беседы с ними, явилась Фурцева – баба, хотя, и «министр в юбке». Такого унижения казачьего достоинства при И. В. Сталине никогда не было. Генералиссимус, если не сам лично встречался с уральцами, то давал поручение уполномоченному представителю, способному решить насущные вопросы. «Кавказец» знал, что в глазах уральских казаков женщины никогда не воспринимались, как авторитетные личности. Женщины для казаков – это прежде всего «родительницы», но никак не атаманы или люди, с которыми можно о чём – то договариваться по вопросам жизнеустройства Войска.
По рассказам, в 1990 – х годах, на месте бывшего посёлка Сахарный, вели хозяйственную деятельность братья Пановы: Виктор и Владимир Сергеевичи. Их отец, Сергей Александрович Панов, проживал в Уральске, возле средней школы № 3. Жена Виктора Сергеевича Панова, Галина Михайловна, была родом из села Солянка Саратовской области. Впоследствии они переехали из Уральска в Самарскую область, в г. Кинель. У них сын Александр и дочь. Брат, Владимир Сергеевич Панов, переехал на ПМЖ в Саратов. У него сын Сергей. Вероятно, они потомки Александра Ивановича и Пульхерии Фёдоровны (Караваева) Пановых, у которых был сын Александр 1910 года рождения (См.: глава 8 Истории).
Несколько слов скажу про хозяйственную деятельность, которая, как правило, заключалась в разведение и выращивание песцов и чернобурых лисиц, мех которых пользовался большой популярностью у покупателей из Грузии. В начале 1990 – х годов, многие уральцы занялись разведением лис – чернобурок, которых кормили мелкой рыбой. Поэтому устраивали фермы в заброшенных низовых посёлках, вдали от людских глаз. Однако, мода всегда приходит и уходит. Как только спрос на чернобурую лисицу упал, закрылись и нелегальные хозяйственные фермы по их разведению.
Немаловажным является вопрос: когда же писатель В. П. Правдухин посетил посёлок Калёный? Сам писатель написал об этом так:
«Осуществить мне эту мечту удалось лишь в 1927 году» (Там же, с. 284).
Но, действительно ли так это было? Давайте проверим.
«Захожу на окраине в дряхлый двухэтажный дом к Матрене Даниловне, – писал Правдухин. – С её детьми я рос в одном дворе. Двор одряхлел без хозяйского присмотра. У поваленных плетней, как и встарь, возится казах Доса – Галей. Вхожу в избу. Матрена Даниловна месит тёмную муку в большой деревянной чашке. Услышав моё имя, ахает, берёт меня за руку и ведёт к окну. Внимательно осматривает ослабевшими глазами. Она живёт теперь вдвоём со своим младшим, девятнадцатилетним сыном Георгием *). Остальных её сыновей разнесло бурей по свету. Муж и дочь умерли от тифа» (Там же, с. 298).
*) Здесь речь идёт о Косаревых, на квартире у которых проживала семья священника Пророко – Ильинской церкви Павла Правдухина.
Судя по выписки из Метрической книги Пророко – Ильинской церкви 1905 года (См.: глава 8), Георгий Стахеевич Косарев родился 19 апреля (2 мая) 1905 года. Таким образом, 19 лет ему было в 1924 году. Значит, Правдухин мог посетить Калёный в 1924 году, когда деду, Михаилу Николаевичу Панову, было 17 – 18 лет и он занимался со сверстниками рыбной ловлей на Урале, что подтверждается рассказами родственников.
«– Ну как, Мишка, много пумал? – обратился Будигин к белесому казачонку, ловившему удочкой из иголки мальков для наживки.
– А как же. Гляди, пумали штук пять. Да с ночи ещё не смотрели перемётов. Надо вытянуть» (Правдухин, с. 307).
Несколько слов хотелось добавить про Григория Николаевича Панова, который угодил под подозрение в 1938 году. В тот год система НКВД начала перепроверять свои кадры. 8 апреля 1938 года, нарком Николай Иванович Ежов был назначен по совместительству наркомом водного транспорта СССР, что могло свидетельствовать о грозящей ему опале. Как было на самом деле, неизвестно, но 25 мая 1938 года был арестован начальник УНКВД по Западно – Казахстанской области Казахской ССР, майор госбезопасности Ромейко, Михаил Казимирович (1898 – 12.09.1943, ГУЛАГ). Обвинялся по пресловутой статье 58 УК РСФСР. Следствие велось почти два года. Приговорен 14.02.1940 года ВК ВС СССР к 15 годам ИТЛ и был отправлен на Север, на строительство железной дороги, где и умер на больничной койке.
24 ноября 1938 года Н. И. Ежова освободили от обязанностей наркома НКВД, а его место занял Лаврентий Берия. Но уже 10 апреля 1939 года Ежова арестовали и предали суду, который приговорил его к расстрелу…
«Изучение истории – предприятие двусмысленное, – писал протоиерей Георгий Флоровский. – Двусмыслен сам её объект. История есть изучение прошлого. Строго говоря, нужно сразу сузить объём исследования. История есть изучение человеческого прошлого... В действительности ни один историк не начинает с прошлого. Его отправным пунктом всегда является то настоящее, к которому он сам принадлежит. Он оглядывается назад. Указанным отправным пунктом ему служат «источники», источники первичные. Исходя из них и на их основании, он принимается за «восстановление» прошлого. Его метод зависит от природы и характера его информации, его источников» [Флоровский Г. Затруднение историка – христианина. Оп.: Вера и культура: Избранные труды по богословию и философии. – СПб., 2002. С. 671 – 707].
Скептики могут воскликнуть, что это он опять про историю заговорил. И здесь уместно привести следующие слова того же христианского историка из другой его статьи «Христианство и цивилизация»:
«Личность несёт историю в самой в себе, – писал Флоровский. – Я бы перестал быть самим собой, если бы из меня вычли мой конкретный, то есть исторический опыт. Поэтому история не исчезнет полностью даже в «жизни будущего века», если там сохранится конкретность человеческой жизни» [Флоровский Г. В. Избранные богословские статьи. М., 2000. С. 225].
Как мне не раз говорил отец: «История рода Пановых непосредственно связана с историей Уральского казачьего войска». Когда начал заниматься родословием, то понял, что без глубокого знания истории невозможно разобраться в хитросплетениях судеб наших предков. Особенно сложно было разбираться с исторической личностью Рыжичка, который наиболее часто упоминался в рассказах моего отца, как основатель нашего казачьего рода Пановых в Калёновском форпосте.
«Кстати же, предание о Рыжечке ни больше, ни меньше как продолжение уже рассказанной выше истории о трёх Иванах: Пыжале, Шатале и Кладе, подвизавшихся на поле Куликовом, – писал Железнов. – Разница между этими героями только в том, что три Ивана жили и отличились, относительно Уральских казаков, во времена седой древности, а герой Рыжечка – во времена Петра Первого. Память о трех Иванах тонет во мраке преданий, почти забывается, а память о Рыжечке, как о позднейшем проявителе казацкого героизма, еще свежа. Трех Иванов помнят только старики старожилые, «им же по девяносту лет», а Рыжечку знает каждый казаченок. Короче, Рыжечка популярнее своих предков» (Железнов. Т. 3. С. 8 – 9).
Так же и я увязал существование нашего предка Рыжичка с ранее существовавшими казачьими атаманами из рода Пановых, о которых мне рассказывал отец. Надо сказать, что интуиция меня не подвела и удалось открыть забытые имена пращуров, вплоть до эпохи царя Ивана Грозного.
«Русская жизнь на Яике реке, переименованной потом в «Урал», завелась в 1579 году, – писал священник Лоскутов. – Поселившись на Яике, казачья вольница стала вести непрерывные войны с окружающими ордынскими племенами. До 1591 года казачья вольница, засевшая на Яике, внутренне сорганизовалась и увеличилась в своем составе выходцами из Московского царства. С упомянутого года Яицкие казаки начали отправлять военную службу в государевом войске» (Лоскутов, с. 3 – 4).
Если спросите: почему Пановы служили священниками в Яицком войске? То отвечу: не знаю! Мне не удалось ответить обоснованно на этот непростой вопрос. Одни догадки и предположения. Даже сами церковники об этом определённо ничего не говорили.
«В епархиальном отношении Яицкие храмы были подчинены Казанским архипастырям, – писал Лоскутов. – Из епископов этой епархии по архивным данным более других известен был на Яике Лука Канашевич; он старался ввести у казаков исправленные книги при патриархе Никоне.
С Яика жаловались на владыку в Петербург; и, будто бы – последний через эту жалобу был перемещен на Белогородскую епархию» (Там же, с. 7 – 8).
Собственно, удивляться не приходится, потому что период истории от переписи Захарова (1723 г.) до Пугачевского бунта (1773 – 1775 гг.), был и до сих пор остаётся «тайной за семью печатями». Пока «старые люди» Яицкого (Уральского) войска не займут своё достойное место в его истории, многое в жизни Уральских казаков будет для нас непонятным, а порой и странным.
«Яицкие казаки охотно примкнули к самозванцу Пугачу, и признали, в таковом, императора Петра III – го, – писал Лоскутов. – Яицкое духовенство того времени вербовалось из рядового казачества и мало чем в умственном отношении отличалось от своих пасомых. Служа молебны о даровании победы над регулярными правительственными войсками, оно, духовенство, настолько было заражено злобою к войскам – сколько своим служением – платило дань предрассудкам того времени; а именно: по тогдашним полу – раскольническим обычаям (казаки Богослужение и обряды отправляли в то время по книгам сходным с раскольническими – оставаясь по кличке православными) – каждого солдата «бритоуска» считали еретиком, с каковым по преданию нельзя было: «ни пить, ни есть, ни вкупе Богу молиться»; и, как еретика – его солдата, можно было истреблять, а духовенству – молиться об уничтожении еретиков» (Там же, с. 9 – 10).
Пока дописывал заключительные главы Истории, обнаружились новые документы, проливающие свет на прошлое наших Пановых из Калёного. Так, в главе 8 мной было сделано предположение, что казак Григорий Маркович Пиунов (или, Пиюнов) тоже Панов, но записанный в Метрические книги с искажением фамилии. Оказалось, что Пиунов (Пиюнов) совсем не Панов.
Казак Янайкинского хутора Карп Моисеев Пиунов, 1827 года рождения, женился на дочери калёновского казака Якова Зарубина, Варваре, и перешёл на жительство в Калёновский форпост. Варвара Яковлевна Пиунова являлась родной сестрой Марии Яковлевны Пановой, так Карп Моисеевич Пиунов породнился с нашим предком Евтихием Харитоновичем Пановым. Возможно по этой причине его даже записали в Метрической книге Флоро – Лаврской церкви под фамилией «Панов».
Приказ по УКВ № 61 от 15 января 1911 года, в котором указан список нижних чинов по выслуге лет перемещенных в подлежащие разряды:
Из отставного в чисто – отставной разряд:
Пиунов Григорий Карпов – Каленовского поселка.
Запись в Метрической книге Флоро – Лаврской церкви за 1852 год, в разделе «Об умерших», говорит следующее:
«№ 18 Дата смерти: 1 октябрь; дата погребения: 3 октябрь Каленовского форпоста казачья жена Степанида Панова, 75 лет, от продолжительной болезни».
Вероятно, это сообщение о смерти жены Петра Дмитриевича Панова – Степаниды Андреевны, которая записана в переписи 1834 года в возрасте 70 лет. В переписи 1817 года её возраст указан 50 лет, но и в исповедальной ведомости 1819 года – тоже 50 лет. Возможно, годом её рождения был 1766, тогда на момент смерти старушке было 85 лет. Но не это главное, а то что в 1852 году был ещё жив Пётр Дмитриевич Панов, который рассказал Иоасафу Игнатьевичу Железнову предания о казаке Рыжечке и другие. Возможно под влиянием этих преданий, Железнов увлёкся историей Уральского казачьего войска. В 1858 году он плодотворно поработал в Войсковом архиве, а позже, и в московских архивах, где отыскал немало интересных документов.
«Кому не приятно возводить родословную своего дома, – а Уральское казачье войско есть мой дом, моя семья, – до времен отдаленных», говорит он по поводу своих выводов о начале появления Яицких казаков в конце XVI столетия» (Железнов. Т. 1. 1910. С. ХIХ).
Вот и мой отец, Александр Михайлович, всегда с теплотой вспоминал своё «родовое гнездо» – посёлок Калёный, хотя, прожил он в нём только первые 8 лет своей жизни. Однако на всю жизнь запомнились ему Ерик, озеро Нюнька и ветряная мельница, когда – то принадлежавшая его деду, Кириллу Борисовичу Буклешеву. А ещё вспоминал школу, где он начинал учиться в первом классе. Время было мирное, но порядки в школе строгие. Провинившихся учеников ставили на колени у печки, а, чтобы «мёдом не казалось», насыпали на пол крупную соль или горох.
Калёновцы всегда относились к своей школе с уважением, считая её источником знаний для подрастающего поколения, которое должно было учиться в вольготных условиях, не испытывая бытовых неудобств.
«Против каждого поселка на Урале есть перевоз, – писал в войсковой газете учитель Яков Дондуков, – который состоит из будары и доходом с которого пользуются станичные и поселковые атаманы…
В Каленовском и Антоновском поселках эти перевозы сданы частному лицу войскового сословия с тем, что он, пользуясь перевозом, за это отоплял бы школьное здание; так содержатель переправы запасает дрова летом, из залежника и перестоя, и привозит их по мере надобности в школу изрубленными, а поэтому эти школы и не нуждаются в отоплении» (УВВ № 30, 1895).
Уважаемые родственники и будущие потомки, работа над нашей родословной не прекращалась, она ведётся, как и прежде, пока я жив и нахожусь в здравом уме. Поэтому не исключаю появления новых глав в "Истории рода Пановых", которые будут дополнять уже написанные. Время выносить из далёкого прошлого всё новые факты и документы, умолчать о которых было бы неправильно и постыдно.
На этой позитивной ноте, позвольте завершить "Историю рода Пановых", которую умышленно не стал продолжать до настоящего времени, а довёл лишь до середины ХХ столетия. Тогда ещё были живы некоторые «старые люди», а мой отец только начал зрелую жизнь, в качестве главы семейства. Но об этом будет другая История, написанная его внуками или правнуками.