Здравствуйте, мои уважаемые бывшие соседи.
Надеюсь, это виртуальное письмо найдет вас в добром здравии.
Живете ли вы до сих пор в Николаеве на Украине?
Возможно, вы не помните меня. Мы снимали квартиру в вашем подъезде у семьи Крещендюков. Мне не было еще и пяти лет. Но я совершила ужасный поступок. Я разорвала в клочья письмо, которое лежало в вашем почтовом ящике.
Простите меня, пожалуйста.
На фотографиях той поры я смешна. Ушаста, но вполне симпатична. Умна, как сама считала. И даже слегка знаменита. Обо мне и моей подруге как-то раз написали в Николаевской газете. Родители долго хранили вырезку. Новогодний репортаж с городской площади. На украинском языке написано, что дви подружкы Оля Жданова и Оля Билэнька прыйшли зи свогими ляльками на миськый майдан.
Ох, как плакала моя подруга. Ругала эту вредную тетку-журналистку, которая нас расспрашивала у елки. Плакала, потому что она не Билэнька, а Ольга Белая. Правильно называла свое имя, а та записала в блокнот по-своему.
Мне с фамилией повезло. Трудно исковеркать такую. Даже город был – Жданов. Помните? Мариуполь раньше так назывался. Иногда думаю, почему нам в детстве так важна была фамилия. Как-то вечером во дворе все стали спрашивать друг у друга фамилии. Не знаю почему, ответила упрямо: не скажу. Помните, в подъезде висела табличка с номерами квартир и списком жильцов. Девочки постарше, школьницы, прочитали и стали кричать, что моя фамилия Крещендюк. Я вам писала, мы снимали квартиру у Крещендюков. Я помню этот ужас. Я не могла доказать, что я Жданова. За меня вступились несколько мальчишек и моя подруга Ольга.
Может, вы видели драку в окно или случайно в ней участвовали. Прямо по-настоящему дрались. Сначала бились мы, малышня. Кидались песком и маленькими камнями. Одни кричали: Крещендюк, Крещендюк. А мы в ответ: нет, Жданова. Затем с каждой стороны в поддержку появились подростки. А мы им снаряды подносили. Комья лепили из влажной земли, из-под кустов палисадника. Потом выскочили родители, каждый за своих. Ругались, руками размахивали. Одна соседка другую за волосы тягала. Кричала, что та с ее чоловиком якшается. Я знала, что чоловик – это не человек, а муж, но не знала, как это якшается. Мальчишки по секрету сказали, что слово это хуже, чем крещендюк.
Помню свои ощущения. Чувствовала, что если ты Крещендюк, то наверно, ничего страшного. А если ты не Крещендюк, а тебя так называют, то прямо внутри что-то закипает. С тех пор, знаете, всегда внимательно отношусь к именам и фамилиям людей. Очень жаль, что не знаю, как вас зовут, как ваша фамилия.
Драку ту бабушка Вовчика рыжего остановила. Вы точно ее помните. Мощная женщина, властная. Выскочила и шваброй с мокрой тряпкой всю толпу протаранила. Я спросила ее потом, почему она летом в зимнем пальто. Оказалось, чтоб синяков не было, якщо раптом фашисты срани вдарять. Всех фашистов мой дедушка на фронте перебил, сказала я. А она махнула рукой, засмеялась. Додому, говорит, иди. Розумна дюже. Не дивчына, чортяка замурзана.
Кстати, на какую сторону выходили ваши окна? Может быть, вы случайно видели, кто стащил наших с Ольгой кукол? В газете писали, что мы были с ляльками. Это куклы, подаренные Дедом Морозом. Мы их закутали в одеяльца и все время ходили с ними гулять. Один раз во дворе положили на скамейку, а сами ушли на работу. Игра такая. А когда пришли, наших лялек на скамейке нет. Плакали навзрыд. На всю жизнь запомнили: детей без присмотра оставлять нельзя.
И что обидно, мы почему-то решили, что кукол украл кто-то из взрослых. Детей во дворе не было. Будний день, все в школах и детских садах. Ольга приболела и с мамой была на больничном. А меня одну дома оставляли, потому что я из детского сада сбежала. Не удержусь, расскажу вам эту историю.
Папа отвел меня в детский сад, а когда хотел сесть в автобус, увидел, что я неподалеку дорогу перехожу. Догнал меня около магазина. Помните, был такой маленький стеклянный на углу нашего дома. Долго расспрашивать не стал. Привел домой, дал горчичного порошка, бумагу, маленькую миску воды и сказал, чтоб я до вечера куклам горчичники ставила. А сам на работу ушел. Когда куклы кончились я горчичники прилепила на все что можно. На стулья, на столы, на холодильник, двери, подоконники. Сейчас понимаю, мудрое решение: целый день занята была. А вечером под одеялом расплакалась. Маму спросила, правда ли если человека головой в унитаз опустить, он своих родных не узнает? Я никак не могла понять, что же случится. Даже если ослепнуть, можно узнавать родных по голосу или на ощупь.
Мама насторожилась и аккуратно выпытала, откуда такие странные мысли. Оказалось, накануне, воспитательница после занятий поставила меня и пятерых мальчишек вокруг унитаза. Сказала, если будем так себя вести, она нас головой в унитаз окунет, и мы своих родных не узнаем. Больше в тот детский сад я не ходила.
Я совершала в детстве плохие поступки. Но всегда был выход, какое-то разрешение ситуации. Например, за один день скормила своей подруге Ольге пузырек витаминов. Она старше на полгода. Но врачом-то была я. Сначала выписывала ей рецепты на маленькие синие шарики из немецкой игры доктор. А когда те закончились, нашла замену. Витаминки. С тех пор знаю, витамины — не игрушка и не конфетка. Это лекарство. Мне родители объяснили. Сильней объяснения подействовало то, что Ольгу ремнем отлупили и в угол поставили. Так стыдно. Вина моя, а ее наказали. Ужасное чувство.
Дома меня не наказывали и, уж тем более, не били. Но я знаю, что такое наказание. В детском саду, в другом, куда меня перевели, я тайными тропами увела детей на прогулке в глубину парка. Мы ходили в гости к моей родственнице. А она, ни мало ни много, баба Яга. И живет в печи. Это правда. В парке откуда-то труба каменная была похожая на печку. Я сама в это верила. И за веру свою понесла наказание. Три дня на прогулке рядом с воспитателем сидела. Я просто не хотела извиняться. Стойко выдержала лишение свободы, но так и не попросила прощения. А за что? Я же их обратно привела на место. А воспитательницы нет. Вот мы и вернулись из парка в детский сад сами. Без нее.
Совсем по-другому с вашим письмом. Столько лет прошло, а нет-нет и засвербит на душе. Ну как же так? Глупо. И ничего не исправить.
Я в свои четыре с половиной бегло читала. Но этим особо никого не удивишь. Во дворе почти все на два-три года старше. Я сказала, что умею читать письменными буквами. Кто-то вытащил ваше письмо из ящика. Я легко прочитала адреса на конверте. Но этого показалось спорщикам мало. Конверт разорвали, вытащили листок и сказали: читай. И, о ужас. Там были какие-то закорючки и волнистые линии. Совсем непохоже на мамины каллиграфические буквы. Я ничего не смогла прочитать. Чуть спор не проиграла. Не сдалась. Набрала побольше воздуха и уверенным голосом начала. Сочиняла конечно. Здравствуйте, мои родные. Как ваши дела? Как здоровье? Потом призналась, что дальше не могу разобрать. А что делать с открытым письмом? Все убежали играть. Остались вдвоем с Ольгой. Нам стало страшно. Застукают на дрянном поступке. Мы разорвали письмо на мелкие кусочки и выбросили в урну. Не знаю почему. Думаю, расправы испугались. Вдруг привяжут.
Не сомневались: всей толпой скажут, что я виновата. Хвасталась, что умею читать. Не важно, что не доставала, не разрывала конверт. А какими бывают расправы мы с Ольгой уже знали. Незадолго до этого спасали мальчишку. Его взрослые пацаны привязали к дереву веревкой и плевали ему в лицо. Пацаны ушли. Он стоял привязанный и тихо скулил. Мы с трудом перетерли камнем веревку, распутали его. Он даже спасибо не сказал. И не мог объяснить, что такого страшного сделал с их велосипедом. То ли просто без спроса взял, то ли поцарапал. Одно твердил, тикайте дивчата, бо ци звири вас повбывають.
Я не видела из какого ящика вытащили письмо. Волновалась, стараясь читать слова — не запомнила номер вашей квартиры. Папе я рассказала. Не сразу. Много лет спустя. Бывают в жизни ситуации. Поздно. Невозможно исправить. Мы уехали из Николаева. Папа сказал, сразу можно было немного загладить вину. Пройти по квартирам, постучать в каждую дверь, рассказать. Он не отправил бы меня одну, а обязательно прошел бы со мной по всему подъезду. Люди своим близким могли написать письма, спросить, не писал ли кто важного в последнее время. Сейчас спустя много лет это бессмысленно. И даже вредно. Волновать людей неточной информацией – это зло.
Моя мама хранит старые письма. Бережно в коробочках. Сегодня я обнаружила письмо моей подруги Ольги. Ей тогда двадцать три исполнилось. Рассказывала, как живут с мужем на крайнем севере. Как подрастает ее трехмесячная малышка. И в конце приписала: «Спасибо, что помнишь о том разорванном письме. Я тоже до сих пор не могу себе этого простить. Может быть, кто-то объяснялся в любви. Может быть, просил помощи, сообщал о болезни. Нам уже никогда этого не исправить. Но вдвоем немного легче по жизни нести эту ношу».
Помню, тогда от ее слов мне тоже стало немного легче. Время идет. Но нет-нет да и возвращается чувство вины.
Вот почему пишу это письмо.
Не знаю, удастся ли когда-нибудь побывать в Николаеве. Однажды была проездом. Не узнала ничего, кроме площади, где стояла Новогодняя елка. Даже Варваровский мост не узнала. Мне кажется, он был белый, красивый. И где-то там, в прошлом, на нем до сих пор танцуют мухи. Помните, на Варваровском мосту мухи танцевали, увидали паука в поморге… Ой, нет не в поморге, всегда ошибаюсь. В обморок упали.
Надежда есть на вездесущий интернет.
И, если можно в виртуальном мире выпросить прощения, простите нас.
Берегите себя и близких.
Ваша бывшая маленькая соседка,
Ольга Жданова.