Вокруг села на многие вёрсты раскинулся лес. И не просто лес, а настоящая кладовая природы. Это и стройматериал, и дрова, и грибы, и ягоды, и орехи, и лекарственные травы. Сельчане таскали малину, черёмуху вёдрами, орехи запасали мешками. Воздух в июле был напоён запахом земляники. Из грибов признавали белый гриб, подберёзовик да белые грузди. Остальное – ерунда! Смеялись старожилы, наблюдая за тем, как загораются глаза у заезжих грибников при виде волжанок-волнушек. Рукой махали: ерундой, мол, занимаетесь. Теперь большинство жителей в лес не ходило: годы брали своё. Из двухсот с небольшим жителей трудоспособных – около сорока. В школе детей четырёх десятков не будет, да и тех собирают из трёх окрестных деревень.
И только баба Саня, попросту – Санька, лес не бросала. Дневала там и ночевала, знала его вдоль и поперёк. Высокая, прямая, с седыми, вечно выбивающимися из-под линялого платка волосами, крепкозубая, с большими бледно-голубыми глазами, бесцветными губами, баба Саня любила выпить. Да и чего не пить? Удержать некому. Была когда-то у бабы Сани, тогда ещё просто Сани, любовь. Да война её забрала. Одно только лето и погуляла с Иваном, посидела на лавочке, пощёлкала калёные орешки. А потом повестка пришла матане. Ушёл он на фронт в конце лета 1941 года, а в ноябре уж похоронку принесли. Сильно тосковала Саня, старалась боль работой заглушить. Чего-чего, а работы хватало по самое горло: вся легла на женские плечи. Домой Саня едва приползала, краюшку хлеба да кружку молока кое-как осиливала и падала спать. А завтра всё сначала. Какая уж тут любовь-морковь!
Война закончилась, мужики домой вернулись: кто к жёнам, кто на молоденьких больше заглядывался, кто кобелём по селу бегал. Сане оставались третьи, да душа как-то не лежала. Так и осталась одна. Правда, здесь же в селе жила её родная сестра с семьёй. Да у неё своя жизнь, свои заботы. Так что Поля про Саню вспомнила, когда силёнок меньше стало. Ребятишки из дому уехали. Вот тогда-то и позвала Поля Саню жить к себе. И муж её, Фёдор, не возражал. Разное говорили про эту живущую вместе троицу. Саня больше отмалчивалась, а когда выпивала, кричала, что ей тоже счастья хочется.
Скоро умерла Пелагея, а за ней и её муж. И снова Саня осталась одна. Племянникам нужна была, когда грибы-ягоды надо было из лесу принести, и всё.
Всё чаще и чаще Саня стала уходить в лес. Здесь она отдыхала душой, здесь она не считала себя одинокой, здесь она любила поговорить: спокойно, без крика и злобы. Поговорить с улиткой, забравшейся на шляпку гриба, с птицами, поющими в листве деревьев, с деревьями, которые согласно кивали ей в ответ. Здесь она не ощущала злости, зависти, корысти – всего того, чего полно в мире людей.
В лесу Саня не жадничала. Набрала кошелку грибов – хватит. Желающих купить грибы, орехи, малину, землянику полно. Чаще всего платят самогонкой. Сначала Саня отказывалась, но покупатели настаивали, и вскоре она втянулась в выпивку.
- Чтоб уснуть, - говорила она осуждающим её бабам.
И всё же бабы уважали Саньку за знание леса, его тайн. И сомнения не было ни у кого, что она порожняком из леса вернётся. Тихая, молчаливая, какая-то умиротворённая возвращалась всегда она из леса. Но все знали, что через час она будет совсем другой. Отдаст свою ношу, пропустит стакан-другой и станет шумной, крикливой, неприятной. С седыми взлохмаченными волосами, мокрыми губами и мутным взглядом поплетётся она в серый свой домишко, никогда не видавший краски, в котором стол да кровать, на полке – редкие кастрюльки, в которых за последнее время если и варили, то только картошку в мундире, плюхнется на кровать и уснёт тяжёлым пьяным сном, чтобы завтра на зорьке опять уйти в лес.