Вот уже и сыну три года. И Оля идет на работу статистиком в сектор партучета ближайшего к дому райкома партии. Полностью это называлось сектором единого партбилета и партийной статистики. Там ее и научили четкой работе с документами. А это в стране было самое-самое организованное служебное делопроизводство и самая точная статистика. Правда, была еще попытка найти себя в качестве воспитателя детского сада близлежащей шахты. Но нет, уж это явно не ее, поэтому она без сожаления быстренько уволилась, как только мама позвала ее в Крым вместе с сыном, куда прилетала и она со Светкой.
Приняли ее вместо девушки, ушедшей в «декретный» отпуск. Так странно, на занятиях им все время твердили, что они являются сознательными носителями языка и должны говорить грамотно, даже если все вокруг говорят иначе. Так вот, декретных отпусков не бывает, или, наоборот, все отпуска являются декретными, потому что слово «декрет». как известно всем, имеет синоним «закон». А все отпуска так или иначе определены тем или иным законом. А здесь длинное и неблагозвучное, на взгляд многих, название «отпуск по беременности и родам» или «отпуск по уходу за ребенком» заменяется кем-то придуманным «декретным», именно это название подхватили и стали употреблять иногда даже в официальных бумагах. В языке такое явление называется эвфемизмом. Вспомните другие распространенные эвфемизмы: она «в интересном положении», пришел из лесу «Михаил Потапыч», девушка стала «тяжелая», этот парень «с набекренем» и т.д.
Но мы как будто отвлеклись. В работе Оля очень быстро сориентировалась и стала необходимой, чего нельзя было сказать о ее предшественнице. Так, когда пришло время ей возвращаться на работу, ее трудоустроили в другом месте, чему она была несказанно рада. Так распорядился первый секретарь, который и принимал Олю на работу, и к которому она довольно часто заходила с бумагами на подпись.
Работа в райкоме – это, конечно, особая работа. Политес и условности. Убежденность, что все там избранные. Желторотый инструктор после вуза, который еще нигде себя не попробовал на практической работе, уже учит других, в том числе и седовласых профессионалов, с убежденностью профана или избранника партии. Диктат в хозяйственной, экономической и даже моральной жизни района. Чуть кто согрешил – сразу рассматривается персональное дело.
Ей достался самый хлопотный участок работы – оформление документов вновь принятых кандидатов и членов в эту единственную тогда партию.
Где-то через год надумала туда вступить и Оля. Это решение она приняла абсолютно убежденно и без надежд на какие бы то ни было поблажки, как нередко делали это другие. Ну, например, из-за карьерного роста.
Да и то сказать, и папа и мама были членами партии. И свекор тоже. Год назад вступил и Володя, который к тому времени уже отрастил бороду и приобрел тот самый свойственный только ему незабываемый облик. Кто только и как только его не критиковал за эту бороду. И однажды он ее сбрил… И оказалось, что те, кто критиковал, в том числе родные отец и дед, очень привыкли к бородатому образу и радовались, что он хорошеет с каждым днем по мере нового зарастания, даже в той стадии, когда борода ни то ни се, ведь это много лет спустя необыкновенными красавцами стали мужчины с гладко выбритыми головами и с трехнедельной небритостью. Образ бородатого доброго богатыря очень шел Володе, к нему настолько быстро все привыкли, что он остался с ним на всю жизнь и стал как бы определяющим. Хотя если честно сказать, Оля всегда понимала, что это очередная дань Володиным комплексам, взращенным с детства. Но она его любила и была готова защищать его от всех.
В райкоме к ней отношение было неоднозначным… Мужчинам она явно нравилась. При этом они ничем не рисковали – девушка была серьезной, и дальше зубоскальства и флирта дело не заходило. А вот женщины ее невзлюбили сразу, особенно две руководящие дамы – одна - третий секретарь, из бывших директоров школы, а другая – начальник отдела пропаганды и агитации, только-только не назначенная на должность третьего секретаря.
Между собой они были показушно дружны, а как же иначе, если секретарь руководит твоим направлением работы. Во всем же остальном – очень разнились. Начальник отдела была бездетной чьей-то дочерью и чьей-то женой. Хороша собой, и умело поддерживала это мнение окружающих. Иначе говоря, ежедневно она была разодета в пух и прах, и каждый день в новом. Секретарь была проще, она только вступила на эту дорожку – беспрепятственно пользоваться дефицитом на торговых базах, иметь приходящих парикмахера и маникюршу. Но очень быстро наверстывала упущенное. Вот они вдвоем и невзлюбили Олю неизвестно за что. Впрочем, известно и старо как мир – за ум и оригинальность, да за грамотность и независимость, в конце концов.
С того и повелось в Олиной жизни – где бы она ни работала, она всегда страдала от женской неприязни. Да ладно бы просто неприязни, бог с ней. Но она всегда сопровождалась интригами на почве зависти, оговорами и, в результате, непонятными унижениями. Как поработать, так она, как поощрить, то совсем других, тех, кто доносит, пресмыкается перед начальством и напропалую ему же льстит. Нет, увольте, вот этого она никогда делать не умела и не собирается учиться. Правду все равно все видят, кому надо. А ее работа всегда говорила сама за себя.
А дома никогда не работавшая свекровь, дама прекрасная во всех отношениях, всю жизнь втайне мечтала про общественную значимость. Много и подолгу рассказывала, как она была во всех городках в женсовете, как ее уважали и ценили. Когда Оля стала работать, и по утрам в прихожей прощалась:
- Пока, я ушла!
В ответ в разных вариациях неслось из комнаты свекров:
- Вот, хорошо, что можно так заявить: - Я ушла - когда есть на кого надеяться. Как бы я хотела хоть раз вот так заявить: - Я ушла!
На самом деле сына именно Оля отводила в детский сад прямо под окнами и свекровь нередко с балкона наблюдала, как гуляет ее внучек и как к нему относятся воспитатели, а то и встревала в процесс, поскольку голосок был необыкновенной силы и скандалезности в каждой ноте. Поэтому оставался он дома только когда прибаливал. Да и то в стадии выздоровления. Однозначным было также и то, что посещение больниц тоже только на Оле.
Со временем и вовсе был создан миф, что Людмила Даниловна только-только собралась на работу, а тут Володя приехал с семьей и все ей поломал. И где это видано, чтобы в 45 лет начинали трудовой стаж, да еще и в неизвестно каком месте работы. Ну, натуральное мифотворчество для пущей значительности.
Когда Володя только начал работать, две трети своей первой зарплаты он потратил на новый костюм. И это можно было понять – просто ему ну совершенно не в чем было ходить. Скромный такой костюмчик из лавсана, на первые заработанные деньги. Оля была очень рада, ведь пройтись рядом неудобно, все в каких-то еще школьных непонятных рубашонках ее родной муж. По ее мнению и родители мужа должны были порадоваться обновке, ведь сам заработал. Другие родители могли бы, если честно, и получше подготовиться к приходу сына из армии. И прошло-то всего два месяца с их приезда. До сих пор ее семью и их сына поддерживал Олин отец, ведь это только через пару лет и Оля начнет работать. Но реакция свекрови была непредвиденной:
- А! Так вы будете одеваться, а мы будем вас кормить?!
Заметьте, это была первая в жизни их семейного сына зарплата. Он был раздет совершенно, а впереди осень и зима. Оле, с их точки зрения, вообще ничего не нужно было, у нее все есть. Но почему-то покупка сына распространялась на них обоих.
Вслед за этим, пришел с работы свекор, который, кстати, в семью отдавал только пенсию. А зарплату всю забирал себе, на свои неуемные нужды. В общем, старшая семья порешила, что с завтрашнего дня они начинают питаться отдельно. Или предлагался второй вариант - все имеющиеся деньги из разных источников, в том числе и те, которые Оле присылали родители, но кроме тех, которые зарабатывает Георгий Владимирович, отдаются свекрови в общий котел и на… семейном совете решается, кому и что надо купить. А поскольку самыми раздетыми были Володя и его брат, на котором все горело, и он из всего вырастал, то Оле и ее ребенку не дождаться ничего и никогда.
Такая перспектива молодых не устраивала – и решили разделиться. И вот представьте, 6-ти–метровая кухня и две хозяйки, причем одна из них тоже пошла на работу. Чуть звякнет холодильник – крик: - Что ты там хотела (или хотел)?
Вечером, когда приходишь с работы, обвешанная сумками с продуктами, на кухне ужинает свекор.
Запрещающим тоном он заявляет:
- Ты чего сюда вышла, не видишь разве, что я здесь ужинаю?
А ей тоже палец в рот не клади. Она отстояла после работы несколько очередей, усталая и злая:
- Ах, вы ужинаете… Так это можно отнести и в комнату и поужинать там. Или поужинать здесь, но без недовольных комментариев. Ведь мне еще и приготовить надо изловчиться этот ужин, чтобы и моя семья, а ваши сын и внук поужинали тоже.
Но самое противное во всем – это была злопамятность свекрови. У Оли характер был взрывной и отходчивый, а у нее тоже взрывной, но злопамятный. Она могла не разговаривать неделями, хотя Оля забывалась, обращалась к ней, да и невозможно это – жить не разговаривая. Но стоило Оле проходить мимо свекрови на улице, где она болтала с кем-либо из соседей по двору этого большого пятиэтажного сдвоенного дома, в который они въехали как раз после женитьбы молодых в Н-ске, как она приторно расплывалась в сладкой улыбке, останавливала ее, начинала расхваливать, расспрашивать, устраивать этакий спектакль одного актера. Сначала Оля искренне радовалась, думала, что, слава богу, заговорила, бойкот снят. А не тут-то было.
Как только они возвращались в квартиру, свекровь вновь замолкала и только взглядывала недобро. Впоследствии Оля перестала принимать участие в таких дешевых спектаклях. Ей было абсолютно безразлично, что подумают о ней чужие люди. Но таким образом втягивать ее в лицемерные игрища больше не позволяла.
В общем, ничто так не разъединяет людей, как общая квартира…
Она знала, что в свои двадцать с небольшим она гораздо более сложившаяся личность, чем ее свекровь. Такие семьи, где папа солдафон, а мама - дама, побывавшая в ГДР, обвешанная чернобурками и завесившая квартиру коврами «Утро в сосновом бору» - были ей знакомы по военным городкам. Одна их соседка, помнится, вообще говорила «кипично» и «манка небесная». Ну что же поделаешь, это целый культурный слой в армии.
Были и другие. Как ее отец, который любил и знал оперу, сам неплохо пел, восхищался старинными казачьими фолиантами в Читинской областной библиотеке им. Пушкина, где работала мама, и где ему было раздолье… Немного рисовал маслом, когда позволяло время. Неважно, что это были копии знаменитых пейзажей. Важно, что и у Оли именно оттуда любовь к литературе, живописи и музыке.
Все эти годы Володя соблюдал позицию нейтралитета между родителями и Олей. Он не хотел вставать между любящими его мамой и женой. Обеих выслушивал, но ни на чью сторону не становился. В какой-то мере он был прав. Нельзя сказать, чтобы уже тогда он был мудр. Скорее, просто добр или лично его такая ситуация устраивала. Да и то правда, его-то обе контры любили и баловали. Но в один прекрасный момент он стал свидетелем безобразной ругательной сцены между мамой и Олькой, и принял сторону молодой жены.
Дело было в выходной. Естественно, стирка, готовка, банный день и сразу в обеих семьях. Понятно, молодым откладывать эти мероприятия некуда. Впереди – рабочая неделя. А свекровь во все вмешивается по принципу – я здесь хозяйка. Слово за слово, на кухне началась женская разборка, довольно горячая, с оскорблениями со стороны свекрови, на что Олька отвечала, что ей стыдно за свекровь, немолодую, но смешную и нелепую в этих претензиях. В ответ понеслось уж совсем немыслимое: и черт, и сатана и другие всякие эмоционально окрашенные украинские словечки.
И вдруг вышел Володя, весь бледный и какой-то парящий над полом. Звенящим голосом он сказал:
- Мама, если бы мне кто-то сказал, что ты так кричишь на мою жену и кидаешь в нее такие оскорбления, я бы ни за что и никогда не поверил.
- Какие еще оскорбления в эту сатану, в этого черта с рогами? Ишь, она еще и ухмыляется…
- Вот эти самые! Которые ты выкрикиваешь и считаешь, что так и надо. Ведь ты же сама страдала, когда твоя брянская свекровь тебя недолюбливала. Но вы-то жили в разных городах.
- А чего она ухмыляется?
- Да это защитная реакция. Она чуть не плачет. Неужели вам мало, что всю уборку по дому она взяла на себя, ползает там в вашей спальне, под кроватями, пыльный пол за вами моет, все окна в квартире автоматически тоже ее, нет, тебе еще и поорать на нее дай.
- Как же, такая заплачет, ирод, хавронья, а не человек.
- Все! Оля, собирайся! Я здесь не останусь ни одного часа, не то что дня.
Оля пошла в ванну отжимать замоченное белье и складывать его в пакеты, достирывать у бабушки. Именно туда и собирались направить стопы молодые после такого скандала.
Свекровь забегала вокруг сыночка мелкой рысью:
- Да куда вы пойдете? Да где вас ждут? А что скажут люди? А о Виталике вы подумали?
Сын оставался непреклонным, а потом и просто умолк. Сборы ускорились, и они ушли.
Идти было недалеко, и приняли их нормально, хотя и без особой радости. Впрочем, радость была бы в этой ситуации слишком неискренней, поэтому простой нормальный прием их вполне устроил.
Было лето. И под каждым «кустом был готов и стол, и дом».
Разместились в летней кухне. Вокруг - украинская природа. Абрикосы, падающие в рот. Птицы, поющие свои песенки поутру. Красота, да и только.
Виталика прадед с прабабкой пустили жить в дом. А молодые впервые оказались одни в отдельном помещении. Ни соседей, ни родственников ни за стенами, ни вверху, ни внизу. Одна-единственная дверь распахивалась прямо на улицу. На улице и еду уписывали, и с ребенком занимались, и стирка, и сушка. В этом вся прелесть частных домов – вся примыкающая территория тоже как бы твоя.
Конечно, и работы больше. Но кто о ней думает в 25 лет? Все горит в руках, за что ни возьмись. И печку каждый день топили, и еду на целый день готовили – одна готовка на весь день, как бабушка научила. Старикам было всего-то по 67 лет к тому времени. Конечно, у них был свой уклад, свой сложившийся образ жизни, но они смогли справиться с тем, что на них нежданно-негаданно свалилась семья внука. И главным и определяющим была необыкновенная любовь к Володе.
Да и как иначе. В послевоенном 46 году бабушка Анастасия Даниловна увезла Володю от родителей из Белоруссии, чтобы спасти ребенка. А было ей тогда всего-то 42 года. Болел долго и тяжело. Но стараниями бабы Наты /так , и никак иначе, всю жизнь она себя именовала/ окреп, подрос и еще долго жил у них, то есть практически навсегда остался у «стариков».
Жорж тоже учился в Ленинграде, получал военную специальность организатора спортивной работы, жили очень стесненно в общежитии института.
Затем служил в Сибири, а потом и в Группе Советских войск в Германии.
Володя бывал эпизодически у родителей, даже за границей, но редко. К тому же у него уже был младший брат, который всецело отвлекал внимание папы с мамой на себя.
Да и сподручней было всем, что ребенок находится у стариков – мальчик стал очень сильно поправляться, в школе его дразнили жиртрестом, а родители стали его несколько стесняться…
Во всем этом был один замечательный плюс – воспитание деда с бабкой позволило ему вырасти с одной стороны, замечательным бабушкиным внуком, а с другой – удивительно воспитанным, начитанным, с музыкальным образованием и высокими человеческими качествами человеком. Особое обрамление получила и порода, ведь дед Жорка был красив, что там говорить, но жиганист и солдафонист одновременно. Вовочка же приобрел черты благородного русского аристократа, хоть парадный портрет великого князя с него пиши, и не менее того. Хоть и был шлифовщиком. Правда, высочайшей квалификации и на сложном штучном производстве, где изготавливали сложнейшие прессформы – основу любого пластмассового литья, которого становилось в жизни все больше – от ручек утюгов до емкостей различной конфигурации.
Но опять обратимся к памяти. На выпускной вечер бабушкин внучек явился в галстуке-бабочке и с перстнем – и это в 65 году! А было поразительно красиво и органично. Так Ольга понимала историю своего любимого мужа, разглядывая фотографии и слушая бабушку.
Надо сказать, что и в армию Володю провожали старики, а потом еще бабушка мчалась на вокзал вместе с соседом на мотоцикле, когда нечаянно узнала об отправке эшелона.
Так что ничего удивительного в том, что Володя почти не знал родителей, а они его. И вдруг сразу такое испытание для них в виде молодой семьи. Но и молодая семья испытывалась тоже.
Лето очень быстро пошло на убыль. По вечерам еще звенели цикады, небо было усыпано звездами, но изменился цвет листьев, от желтого до багряного, поставили виноградное вино в больших кастрюлях.
И незаметно подкралась зима. Зима – испытание на прочность. И таких зим было две, а потом через год еще одна. А перерыв был в связи с тем, что родился еще один сын – Сережа, на семь лет моложе Виталика.
Но мы пока еще на пороге первой зимы… Печку топили целыми днями, раскаляли ее докрасна, но к утру все равно голова как бы примерзала к подушке…
В общем, держи ноги в тепле, а голову в холоде – все в соответствии с народными традициями. Нет, флигель не был ветхим. Добротно сложенный из шлакоблоков, с хорошим чердаком и солидным слоем штукатурки. Просто не был он предусмотрен для зимовки, это летнее строение – вот и все.
Однажды прилетел отец Оли. Явился сразу к старикам. Чувствовал себя ряженым попугаем – ведь в Д-ске генералы пешком и на такси в полном облачении не ходят и не катаются. Побелел лицом, увидев, как его дочь живет. Но ничего не сделал, и ничем не помог, хотя Олька подкидывала идейку сходить к первому секретарю райкома, где она работала.
Как грамотный почитатель Булгакова только и сказал:
- Никогда ничего не проси. Придут и сами дадут!
А прилетев в Москву, как-то к слову бросил матери:
- Да что ты все сочувствуешь Ольке, ведь ты даже не представляешь, как она живет. А я, я своими собственными глазами это видел. И она, вообрази, счастлива и вообще из нее настоящая дочь солдата вышла.
А учеба меж тем подходила к концу. Четыре месяца отпуска, но в томительном ожидании защиты. Университет уже давно, еще в первый же год ее учебы, стал родным. Уже и учились в самом старинном его здании на традиционно одноименной улице в центре города, рядом с которым выросла великолепная высотная новостройка главного корпуса, а внутри двора – приземистое характерное здание плавательного бассейна.